Мой Дьявол напился в хлам Вином и святой водой. Он плача сбегает в храм, Как только впадет в запой. Поет про мечты и ест ладан, Жалеет о том, что он черт. Мой Дьявол устал от Ада. Наверно домой не придет.
Главная особенность серийных убийц — патологическое стремление удовлетворить извращенные желания, связанные с убийством и различными формами насилия. Порой Дженни вспоминала подобную мудрость между мечтами, в которые ее окунали с головой, и она захлебывалась ими точно вином. Вонка не способен к сопереживанию и раскаянию, у него четко прослеживалась эмоциональная поверхностность и отрицание, непринятие общественных норм морали. Здесь, в его мире, царили свои законы, порой не поддающиеся объяснениям, но гранитными стенами возведенные его пренебрежительным взмахом легкой руки. Райт пыталась временами докопаться до истины и понять, в чем причина такого поведения? Ранняя смерть матери определенно повлияла на психику юного Вилли Вонки, а тирания отца и того надломила хрупкое сознание мальчишки. Тяжелые психические травмы на лицо, но есть еще кое-что, не подтвержденное, но довольно интересное: Вонка и редактор найденной Райт газеты считали отца магната — убийцей своей жены. И то убийство было тщательно скрыто под гнилостной маской самовольного суицида. Если хладнокровие и такие отклонения действительно присутствовали в Уилбуре Вонке, если он и правда убил свою жену, то склонность к насилию — наследственная. Все это пугало до чертиков, но вместе с тем и подкрепляло нездоровый интерес, и Дженни хотелось изучить кондитера поближе с этой точки зрения. Мистер Вонка был по ее мнению охотником за властью, то есть убийцей, чьи жертвы утоляли желание «залечить» ее страхом проблемы своего болезненного эго. Но, что странно, сексуальным маньяком он не был и — пусть их игры всегда заканчивались БДСМ, — Вонка в действительности никогда не пытался ее изнасиловать. Давление если и было, то спрятанное за маской величия и властности, будто магнат пытался добиться лишь ее исступленного желания и дрожи в коленках вкупе с мольбами о том, чтобы он взял ее, — и все это посредством манипуляций. Бреда, галлюцинаций Дженни тоже не замечала, а значит, скорее всего Вонка похищал людей вполне осознанно, и большинство его жертв — воришки и легкодоступные женщины, хотя Райт приписывала себя скорее к первым, чем ко вторым. Были ли те женщины, попавшие к нему в руки, такими же воришками? Как он обращался с ними и спали ли они в этой постели? От таких рассуждений веяло дурнотой. Был ли он каннибалом или миссионером? Вряд ли, но Райт все еще не могла спокойно смотреть на мясо и шоколад после увиденного ранее, представляя вместо бифштекса чью-нибудь полуразложившуюся ногу, покрытую струпьями и смердящую трупом. Порой и в лексиконе Вонки проскальзывали гнусные шуточки, покрытые вуалью серьезности. Всерьез ли он это? Мужчина мало рассказывал о своем детстве и юности, а оттого Дженни могла только строить предположения и догадываться. Но она яро полагала, что он не мучил животных в детстве, не был забиякой и не устраивал поджоги. Скорее всего он рос среднестатистическим ребенком с тяжелым отцом, регулярно получал нагоняй от последнего и соседских ребят за странную штуковину на голове, наверняка был порой депрессивным и замкнутым, сдерживающим слезы. Быть может, он и в молодости был тихоней, боялся свиданий и скрывал свои истинные чувства за притворством, неумелым юмором и ужимками? И толчком к убийствам наверняка послужило не воровство рецептов в уже более старшем возрасте, а изъятие конфет отцом, чтобы сын не портил зубы. Скорее всего именно тогда и началась история не о кондитере Вонке, а о маньяке Вонке, скрытном и таящимся где-то глубоко в сознании еще юного мальчика, чья жажда осуществления грез порой застилала глаза. Как он убивал своих жертв? Дженни могла представить его жестоким, вспоминая нередкие случаи того, как кондитер силился ее удушить, но каждый раз отступал, позволяя болезненно дышать и срываться на хрипы, но при этом жить. Он позволял ей существовать в этой клетке, которую закрыл собственноручно и теперь держит в качестве домашнего питомца. Действительно ли он убивал остальных или это плод ее разыгравшегося на фоне стресса воображения? Она пыталась вообразить, как он заносит руку с чем-нибудь тяжелым и бьет очередную жертву по голове, так что миллионы брызг крови остаются на бледной коже и идеально выглаженном костюме, — но тщетно. «Я никогда не пытался убить тебя, девочка», — так он говорил глядя ей в глаза, и Райт не могла понять лжет он или нет. В каждом человеке прячется демон или зверь, и у Райт такой был — злобный, похотливый, жадный до страданий, — у Вонки он тоже определенно имелся, вопрос лишь в том: в какой момент срабатывает триггер, превращающий человека в чудовище? Его действия и слова порой сильно отточены, будто он повторял готовые фразы не один раз и точно знал, что делает. А ведь у Вонки был целый алтарь с предметами от жертв. И это вовсе необязательно хитро спрятанный тайник с частями тел и волосами. Мистер Вонка зашел намного дальше и создал целый цех, куда и определил тела своих жертв в виде сказочных шоколадных статуй. Это все выглядело жутко, также как и старые вещи в его потайном кабинете глубоко под фабрикой. При всем при том сам магнат вел себя вполне нормально и отлично косил под здорового человека, что порой не могло не настораживать. Несмотря на всю экстравагантность одежды и поведения, он легко втирался в доверие к людям, легко ими манипулировал даже за счет своего высокомерия, и проколов или лжи можно было не заподозрить невооруженным взглядом. Любой мужчина при взгляде на него мог обронить скупое «он просто идиот» и не видеть всей правды, покуда топор возмездия не приземлится на шею, с хрустом разрубая позвонки и жилы. А девушки скорее станут его вожделеть, возможно, даже вымаливая такого наказания, не совсем понимая, что смерть — это конечная станция. Неумелые шрамы на их запястьях, что даже идут в неправильном расположении и больше похожи на царапки, покажутся детскими играми, цветочками в одном ряду с настоящим покушением на эту глупую бестолковую жизнь, за которую жертва в последний миг станет хвататься руками и ногами, вымаливая прощение. Каждый запах начинающегося, поставленного на вялую прокрутку дня откладывался напоминанием, призывая быть внимательной ко всему — почти чуткой. Дженни давно привыкла больше наблюдать, чем реагировать на действительность, а потому тщательно изучала кондитера в своей черепной коробке. — Какое же это блядство думать об этом и спать с ним… — шипит девушка себе под нос, умывая лицо и глядя в блеклое отражение. Холод помещения заставляет вздрагивать, а может, заодно и мысли о магнате. Она не собиралась взращивать в себе сочувствие к такому человеку, как он, но все-равно размышляла каково ему приходилось все эти годы. Это вызывало и усмешку, и торжество (ведь она не одна такая сломленная в этом мире), и панически отгоняемую, схожую со стеклянной пылью в своих размерах, жалость, — он явно выглядел жалко в своей потерянности в детстве. Она хотела отплатить ему за боль болью, и это было бы закономерно. Никакие обряды тем не менее не помогали вытолкнуть из головы эти пагубные мысли о нем. Кажется, даже долгожданное освобождение не дарует ей полноценную свободу, и она продолжит заново очерчивать эти девять кругов Ада, размышляя на тему того, почему Вонка стал таким. Дженни снова была близка к истерике из-за своей усталости, — ни один ум не сможет вынести постоянных подобных мыслей, — и ей просто хотелось раствориться. Она представляла собой жалкое зрелище: щеки впали будто от недоедания и постоянного стресса, и мрачные тени легли на лицо, подкидывая ложных лет ее потускневшей внешности. Темные круги под глазами из-за вечных кошмаров и недосыпа вряд ли теперь можно вывести за пару раз снотворными или какой-нибудь дорогой сывороткой. А в темных глазах, обычно горящих жаждой приключений, навсегда отпечатались параноидальные мысли и тревога, заставляющая зрачки бешено сужаться и расширяться от малейших действий. Глубокие царапины на ногах и руках превращались в розовые шрамики, почти готовые стать белыми, но видимыми невооруженным глазом. Все это служило постоянным напоминанием о клетке и безжалостном кондитере, чье существование въедалось под кожу и было способно расщепить ее до атомов, а затем до молекул. Дженни ковыляет до кровати, позаботившись и закрыв дверь в ванную комнату, чтобы все выглядело идеально. Обессиленные ноги подкашиваются возле кровати, и она садится, с досадой подумав о том, что сигареты на столе и придётся еще раз встать. Хотя бы этим он ее спонсирует. Мистер Вонка заходит в комнату аккурат в семь, держа в руках поднос и спешно поставив его на теперь вечно свободный стол. Он прослеживает взглядом по комнате, будто выискивая следы какого-то преступления, а затем останавливается на Дженни, уныло притянувшей коленки к подбородку и тупо пялившейся в одну точку. — Кажется, ты сходишь с ума, — устало вымолвил он, приземляясь за стол и приглашающим жестом махнув рядом с собой. Дженни неохотно поднимается и плетется вперед, чтобы упасть на очередное холодное место и взять в руки ложку. Еда уже осточертела и казалась картонной на вкус, или это ее вкусовые сосочки отмерли от долгого нахождения здесь. Это не приносило радости, и Райт вяло запихивает в себя еду, лишь бы не испытать головокружения и боли. — Если бы ты позволял мне хоть где-то бывать кроме этой комнаты, может, я бы не сходила с ума так основательно, — без капли яда сухо предлагает Дженни, даже не потрудившись посмотреть в глаза напротив. Облегчения не последовало. На Райт рухнула его молчаливая власть над ней. Вонка мог не отвечать вовсе, Дженни могла бы ползать на коленях и тщетно умолять его об ответе. Она могла смотреть на него как на еще одну равнодушную пятую стену. — Ты ведь знаешь, что, чтобы я не увидела — все равно никому не расскажу, ведь ты не выпустишь меня отсюда. А если и отпустишь, то никто не поверит, — безнадежность в ее словах все росла и росла. Дженнифер убеждала его и задыхалась от переизбытка горечи — все было мимо, его лицо не менялось. Какое-то время она думала, что они так и будут проводить вечность: она — пытаться говорить, он — молчать, не реагируя. Но вечности не произошло, когда лицо Вонки приняло задумчивое выражение. Мистер Вонка мучительно медленно отводит взгляд, ведь в последнее время все валилось из рук. И это даже не из-за девчонки, которая в полумраке ночи порой казалась ему кем-то другим. Это прослеживалось в лихорадочном блеске еще не потухших глаз, в бойкости и стали характера, что наполняла совсем хрупкое тело, — порой казалось что она умрет от дисбаланса сил и хрупкости, стоит одному затопить другое. Нет. Все шло не так, как хотелось бы, из-за горечи по утраченному прошлому, в котором было слишком много темноты, что порой заволакивала всю реальность. — Хорошо… Может, ты хочешь послушать музыку? Она ведь тебе так нравится? — его улыбка становится почти плотоядной, но Дженни не боится и после ужина с тихим спокойствием следует рядом с ним. Дверь с щелчком открывается, и они попадают в вереницу коридоров, и хотя путь был недолгим, но Райт жадно впитывает каждый леденящий душу поворот и дверцу на случай побега. Краем глаза она замечает лифт в очередной арке, но не замирает, чтобы не попасться. А Вонка с почти детской улыбкой тащит вперед и вскоре открывает новую комнату для ее бессознательно-любопытного взора. В его глазах затаились черти, и взор стал мутным, выбив Вонку на мгновение из привычной жизни при взгляде на комнату, в которую он заходил слишком редко по особым причинам. Такое часто случалось с ним в периоды дождей и всеобщего уныния — вдохновение пропадало, а на место него приходили замыленные пеленой давно пролитых слез воспоминания.***
Джессика Терн была самой отважной девчонкой, которую когда-либо знал юный Вилли. Они дружили с самого детства, и связывали ребят исключительно теплые дружеские воспоминания — о первых ссадинах после катания на велосипеде, о падении с дерева во время постройки хлюпенького домика, о смехе за просмотром в ее комнате очередного черно-белого мультика за только что приготовленным ее мамой попкорном. Им было по девять лет, но ощущали они себя гораздо старше своего возраста, правда ни с кем другим не торопились общаться. Им было хорошо и вдвоем. Вонка с теплотой глядел на ее рыжие длинные кудри, на россыпь веснушек в вечно улыбающимся кривенькими зубками лице. В ее глазах цвета сочной летней травы всегда прятались солнечные зайчики, которые имели исключительно веселый характер. Казалось, она не может принести боли, не ударит, а наоборот встанет на защиту. Свет, что соткал ее ранним утром, призывал к себе и манил всецело довериться, и не было друга вернее, чем Джессика Терн. Вилли был слабоватым и хлюпеньким мальчуганом для своего возраста, и плюс ко всему мог заикаться после скоропостижной смерти матери, — из-за этого его часто дразнили на детских площадках и в школе, но Джес всегда была рядом. Она, в отличии от мальчика, способна залепить обидчику хорошую такую оплеуху, даже если потом получит нагоняй от добропорядочной матери, не потакающей насилию. За это Вонка был ей благодарен, и везде таскался следом, неумело развлекая собственноручно придуманными ломаными шутками и фантазиями, которых было хоть отбавляй. Он мог часами рассказывать ей о Стране Чудес, где вместо водопадов — шоколадные реки, а на лужайках таятся мармеладные кролики и какао-деревья; хотел бы он жить там, а не здесь — в потерянном сером мире, давно забывшем о его существовании. Вилли Вонка любил сладости и арахисовую пасту, но отец был строгим стоматологом и запрещал ему очень многое в столь нежном возрасте. Мальчик с искренней белой завистью наблюдал за Джес, которая после школы на карманные деньги покупала леденцы и жвачки, а затем втайне ото всех просил ее лишь об одной конфетке и старательно дома вычищал зубы — лишь бы ни запах, ни что-то другое не вызвало подозрений. Но в один миг все изменилось. В тот хмурый осенний вечер отец вошел в дом позже обычного, — хорошо, что Вилли заранее припрятал конфеты под свой матрас. В руках Уилбура в полутьме детской комнаты, освещенной лишь льющимся из коридора белым светом, холодным блеском мелькнула странная штуковина, больше напоминающая шлем или орудие пыток. — Теперь ты будешь носить это, чтобы твои зубы выровнялись и были идеальными. Он говорит это с маниакальным блеском в глазах, а затем судорожно, будто пытаясь все сделать быстрее, фиксирует шлем на голове смиренно сидящего Вилли в своем кабинете на первом этаже. Мальчик не дернулся и не воспротивился слову отца, ведь все еще помнил его в гневе. Уилбур Вонка мог часами наседать на ребенка своими гневными репликами и ставить в угол за непослушание до тех пор пока коленки не сводило судорогой, наказывать и издеваться, — но никогда не бить. Это, по его мнению, было делом паршивым и оставляющим следы. О следах на психике ребенка он, конечно же, не думал. На следующий день, когда несмелой походкой Вилли вошел в холл школы, то мигом погрузился в моментально наступившую тишину. Он с яростью в намокших глазах озлобленно поглядел на стайку девчонок из параллели, живо начавших обсуждать увиденное. Секунда молчания разорвалась, треснув по швам и наполнив холл злорадным хохотом отовсюду, что будет еще долго преследовать мальчика. Некоторые смотрели с жалостью, другие с искренним злорадством, но были и те, кто силился отвести взгляд, лишь бы не смущать мальчишку. Враждебность всегда витала вокруг детей из благополучных семей с достатком, а сейчас Уилбур Вонка собственноручно подкинул им козырей для уничтожения Вилли. И даже Джес, оступившись и округлив глаза, в момент показательно развернулась и, махнув копной буйных волос, зашелестела до класса. — Постой, Джессика! — шепеляво окликнул ее Вилли, раскрывая губы и рот насколько это позволяли железяки. Он несся вслед за ней, сдерживая слезы обиды и непонимания, ведь как это так? Еще вчера они весело смеялись, собирая самые красивые листья на улице для поделок, а сегодня все так круто изменилось. — Не подходи ко мне больше на людях, Вилли, — тайком бросила она ему через плечо и опустила голову книзу. — Это слишком странно даже для тебя. И она ушла, оставив скользкий след на саднящей ране в его сердце, и более они не разговаривали так, как раньше. Вилли долго бегал за подругой попятам, приходил домой, но каждый раз ответ был одним и тем же — ему здесь делать больше нечего. И злость, вперемешку с ненавистью, с новой силой заиграла в глубине души к своему отцу, так что порой хотелось поджечь собственный дом, всего лишь раскидав по полу уголья и дрова из камина и поджечь их. Но он держался, скрывая всю злобу за безысходностью, ведь боялся отца больше всего на свете. Он невзлюбил его с раннего детства, как только понял, что его не любят, а лишь делают вид. Раньше, когда мама была жива, в доме пахло свежеиспеченным пирогом с яблоками и ярким парфюмом. Она не сильно следила за порядком, посвящая себя целиком в модные журналы и долгие разговоры с соседкой по телефону о какой-нибудь очередной ерунде и мелких сплетнях; она очень любила новые вещи, а особенно шубы, что хранились в отдельном шкафу на первом этаже. И также часто ссорилась с отцом из-за пустяков. Юный Вонка не помнил точно, что произошло в ту ночь, когда мама умерла, возможно, самозащита выталкивала из головы горестные воспоминания, а может он действительно мало знал. Но точно помнил, как вошел в ванну посреди ночи, когда услышал неясный шум, и увидел маму в ванной, где вода окрасилась в алый цвет, и отца, стоявшего рядом и безжалостно глядя на облепленное сорочкой тело жены. В его руках холодной сталью отливали очертания ножа, почти полностью окровавленного — и капли падали на белый кафель, и с каждой из них, зрачки Вилли становились все больше и больше. Вилли всегда думал, что отец сам вскрыл ее вены. Она не могла так поступить, не могла бросить его из-за каких-то пустяков. Это он убрал ее!.. Порой такие мысли доводили до сумасшествия, и школьный психолог порекомендовала обратиться к психиатру, который монотонно пытался выбить увиденное из детской памяти. И с тех пор в доме было подозрительно чисто: отец настолько сильно вдалбливал эту педантичность в голову ребенка, что тот и сам не заметил, как стал брезговать чужих прикосновений и мелкой пыли. Больше не было пирогов с яблоками и женского парфюма, и отец так и не женился повторно. Он ненавидел его, и каждый раз старался обходить весь город, прежде чем подойти к двери родного дома. И ненависть эта с годами лишь крепла, тихая, запрятанная так глубоко, чтобы никто не почувствовал запах гнили. Вилли Вонка по прошествии многих лет вернулся в родной город, пропахший ранними дождями, ленью и всеобщей угрюмостью. За время своих странствий он понял одно — люди, где бы они не находились, — всегда остаются одними и теми же. Его параноидальные мысли о расплате над зазнавшимися ублюдками лишь крепли с течением прожитых лет, и каждое дерьмо на пути усугубляло ситуацию так, что психиатр вряд ли заставит загубить эти мысли сейчас же. Они роились в его голове, как стадо мух над трупом, причиняли боль и злорадствовали, напоминая, что он все такое же ничтожество, каких бы высот не добился. «Я отомщу… всем, кто смеялся и кинул меня» — так он порой думал в пасмурные дни после очередного предательства. Строительство фабрики уже положено, все надземное здание готово к использованию, а потому магнат позволил себе расслабиться в одном из местных баров. Этот закуток веселой жизни затхлого города был самым подходящим местом — люди здесь предпочитали закрывать глаза на все увиденное и услышанное. Он затаился в тени, плотнее кутаясь в новенькое черное пальто и натягивая все больше на глаза шляпу, чтобы его никто не узнал. Многие, кто находился в пропахшем сигаретами и потом в ту ночь баре и понятия не имели о том, куда в двенадцать лет подевался Вильям Вонка, или им было попросту плевать на схожесть фамилии и имени нового известного шоколатье. Они даже не думали о нем и о странном незнакомце, предпочитая компанию алкоголя, сигарет и наркотиков, которыми снабжал сам бармен за отдельную плату. Вонка долго пялится на всех вокруг, изучая, прикидывая, распознавая кто где работает и чем занимается на досуге — порой это его любимое занятие в периоды особой скуки. Оставшись неузнанным, магнат с удручающим выражением на лице присматривался к людям, выискивая что-то эдакое в их поведении, способное заинтересовать его. Однако, вскоре он вальяжно откинулся на спинку широкого дивана, подхватив со столика какой-то гадкий коктейль, что принесла официантка после его слов «На ваш вкус». Коктейль имел слишком неестественный и приторный вкус клубники, смешанный с дешевым ликером. «Вот же… дерьмо», — так подумал магнат, желая потянуться за сигаретой — впервые за всю жизнь. Люди все такие до одури обыкновенные, вытащенные обратно чуть ли не из времен его детства. Просто декорации теперь иные, а исчезающие отрывки завораживающего зрелища, вечного танца — все те же. Одинаково жестокие, глупые и мерзкие, жадные до денег и хладнокровные к чужим невзгодам. Так думал Вилли, скривившись от резанувшего слух нового «модного» трека, поднимающего из глубин души только раздражение и не более. Он не хочет знать, когда это началось. Магнат желает понять, когда это кончится, и он спокойно сможет взаимодействовать с людьми, которые, если честно, приелись до рвотных позывов. Придерживать у лица маску благодушия в последнее время не получалось: она трескалась в дрожащих руках и раскрывала его Альтер-эго — жадное до чужой боли и страданий, способное простить проступки лишь тех, кто сломлен душой. Вдруг Вонка чувствует врезающийся в него чей-то взгляд и переводит глаза чуть вправо. Он замирает на долгие мгновения вместе с девчонкой, что откровенно пялилась на него. В глазах проносилось узнавание, и Вонка прекрасно ее понимал. Прежде пышные рыжие волосы потускнели от постоянного выпрямления и теперь надломленной соломой ударялись в прикрытые голубой блузкой плечи. Хорошенькая фигурка, так подумал бы каждый сидящий здесь, но не Вилли. Он придирчиво проскользил взглядом по джинсовой мини юбке, открывающей вид на усыпанные родинками бедра и острые коленки. Яркий макияж неспособен скрыть ее от его глаз, и Вонка даже хмыкнул, подумав про себя: «Господь, Джес, во что ты превратилась?» А Терн между его мыслями поднялась со своего места, что-то шепнув заливисто смеющимся подружкам (они раздражали Вонку не меньше, чем поганый коктейль), и покачивая бедрами, поплелась до столика мистера Вонки. — Привет, — скромность ей была не к лицу, но Вилли все же удостоил ее скупой, рваной улыбкой, которая норовила исчезнуть. — Я присяду? — Конечно, — его тон сделался вмиг бархатным, и что-то звериное проснулось внутри, отчаянно прокричав в черепной коробке: «Порви ее, порви ее, порви ее!». Девушка неуклюже приземлилась рядом, и их бедра соприкоснулись, вызвав мурашки на теле магната. Он глубоко вдохнул, и это не осталось незамеченным. Джес что-то спрашивала у него про побег, про то, как сложилась его жизнь, но он мрачно молчал, слушая это навязчивое щебетание лишь вскользь. Прошло уже больше десяти лет, они стали совершенно другими, но Терн это не пошло на пользу. Вилли с тоской подумал о том, что она растеряла себя в этом времени, выцвела и потускнела, став лишь призраком былой красоты и силы. — …могла выйти замуж, но судьба отвела от этого мудилы. В общем-то как-то так… — она заправляет прядь огненных волос за ухо и мило улыбается, а Вилли только и думает о том, как бы не сорваться прямо сейчас среди людей и не залить ее кровью весь стол. Ему плевать на то, что она бросила школу из-за тусовок и теперь вынуждена жить на пособие больной матери. Ему плевать на то, как она невинно хлопает глазами, рассказывая о своем несбывшимся муже и мечтах о семье, одевая на себя маску благочестия. Ему глубоко насрать на то, что она трогает его колено и предлагает пойти к себе, и посмотреть недавно вышедшую мелодраму за их любимым в детстве попкорном. Вместо ответа, он ядовито спрашивает, повернув ее лицо за подбородок и с силой сжав нежную кожу: — Почему ты перестала со мной общаться, Джессика? Вопрос застывает в ее глазах, из которых давно-давно сбежали все солнечные зайчики, и она смиряется с такой потерей. Кажется, ей нравится эта грубость, и девушка льнет ближе, едва не сталкиваясь с вожделенными губами своим ярко накрашенным ртом. Вонка поджимает губы в тонкую линию в ожидании чертового ответа, что мучил его так долго. Может, он знал его в глубине чёрствой души, но хотел избежать всей этой ее показной лжи и наконец услышать — хоть один, мать его, раз, — от нее правду! — Я не помню, Вилли… мы были детьми… мы все совершаем ошибки, но я очень скучала… Ее дыхание на вкус как темное пиво, но Вилли не морщится, не отводит взгляда от лживых глаз, прекрасно зная судьбу этой девушки дальше. Он выпускает ее лицо из захвата и расслабляет напряженные плечи, и в тот момент Джес начинает заново трещать, расспрашивая его о наличии девушки и о том, как же он смог стать кондитером, — хоть это она поняла без его слов, браво! Догадливая Терн наверняка посчитала себя умнее других и, смекнув кто есть кто, решила замахнуться на новоиспеченного магната. «Просчиталась», — хмыкнул про себя кондитер, изучающе прослеживая взглядом едва заметные следы постоянных попоек на ее лице. — Идем ко мне, — тут же предлагает Вонка, лишь бы сбить поток ее слов, и Джес сразу же соглашается, без спроса допив его коктейль и прихватив сумочку. Она шевелит ногами очень быстро, засеменив к выходу, пока Вонка расплачивается за свой столик и столик ее подруг — он любил потешать свое самолюбие и представляться высокомерным засранцем. В почти абсолютной тишине улиц Вонка пытается не свихнуться, когда Джессика наваливается на его руку, цепко хватаясь за предплечье, и сама утягивает к фабрике в неуемном желании все хорошенько там рассмотреть и наутро растрепать по округе. Вонка ведет ее, ни единым словом или действием не позволив ей понять, что завтра не наступит. Для нее оно точно теперь невозможно. Внутри только жгучий мороз, который отрезвлял от ненужных действий, когда Джес по приходу в одну из гостевых комнат, трогает старенький граммофон и пластинки. — Вау! А ты действительно непомерно богат! — она берет новые пластинки в руки, попутно заглядываясь на дорогущие золотые статуэтки повсюду и будто выискивая глазами кольцо для себя. Вряд ли она намерена отпустить его после этого вечера — такую золотую рыбку упускать нельзя. Ее ловкие пальчики марают чистоту пластинки, и Вонка морщится, понимая, что потом следует здесь все продезинфицировать. Она кружит по комнате под «Like A Virgin» Мадонны, пискляво подпевая в припеве и пытаясь показать себя с лучшей стороны. Вонка мало помнит о том вечере из-за неуемной ненависти и едва сдерживаемой тихой ярости, а потому это горестное воспоминание просто просачивается и ускользает сквозь пальцы яркими урывками. Ее округлые бедра и руки, выставленные навстречу, так и кричали: «Возьми меня, ну же, малыш!». И он бы взял. Грубо, без прелюдий и нежности, вонзаясь в плоть пальцами, чтобы разорвать на части и почувствовать влагу и нежные стенки внутри ее тела. Ловил бы хрипы, заинтригованно глядя на кровь, тянущуюся вместе со слюной из уголка губ. Рвать бы ее зубами, долго, беспощадно, пока ее голос не охрипнет от мук и она не умрет от болевого шока, распахнув лживые глаза с лопнувшими капиллярами и в испуге глядя на прыгающие по потолку тени. Молодое тело под ним бы распахнулось наружу, являя все свои секреты за переломанными ребрами, открывая еще с пару мгновений бьющееся сердце и сжимающиеся легкие. Его лицо уже мысленно перепачкано кровью, а рот наполнился слюной, — он едва не зарычал от перевозбуждения, воображая Джес, выпотрошенную и раскрепощенную перед ним, в нелепой позе звездочки, в растекающейся луже ДНК. Вонка бы долго смаковал ее на вкус, возможно, даже трахнув разок — она ведь хотела, так пусть и получит. Он бы взял ее почти полюбовно, вонзаясь в податливое тело и слыша мерзкие хлюпанья из ран. Открыл клетку внутри черепной коробки и выпустил бы зверя на свободу, позволив ему властвовать здесь и сейчас, забирать только самое вкусное. А следом, очнувшись, он непременно холодно оценит масштабы убийства и расчетливо избавится от тела с помощью плавиковой кислоты — весьма едкого и токсичного средства, способного превратить тело в суп-пюре. Правда, это займет много его драгоценного времени, и Вонка будет проклинать уже мертвую Джес за расточительство его ресурсов. Их взгляды пересекаются — и его сердце не пропускает удар, потому что все ее действия лживы и полны корысти. Вонка замахивается тростью, что все это время стояла подле двери, и одним верным движением проезжает по ее лобной доле. Вспышка боли неразличима в замершей пустоте под льющуюся музыку, что заглушила визг. Одни. Джес видит только магната, выхватывает настроенным на его походку и жесты мутным после пива и удара зрением; ловит незамедлительный ответ, что отдается потерянным стуком сердца. Над бровью сочится кровь, а музыка начинает действовать на нервы. — Скажи мне, Джес, почему ты бросила меня? — до ее воспаленного слуха долетает ядовитый вопрос, и Терн шарахается в сторону, хотя он не пытался ее тронуть еще раз. Она закричала, грозясь своим ором вспороть пространство, разбить стекла и заставить его изнывать от жгучей боли в ушах. Вонка зарычал и ударил еще раз, на этот раз попав прямо по носу и вызвав новую волну слез и паники. Под ее глазами тут же залегают неверные круги, а кровь брызгает на кофточку и кожу, — он точно сломал ее красивую переносицу. — Ты гребанный псих! — взревела девушка, но была не в силах подскочить и ударить в ответ, не в силах даже подняться из-за страха, что завладел ее грязным телом. — Ненавижу тебя! Ты с самого детства был странным, вот что! Все дразнили тебя, и мне просто приходилось тебя защищать, пока ты мне не надоел со своими глупыми фантазиями и соплями! Она проехала по его гордости хлесткой жесткой пощечиной, и не заметила в аметистовых глазах разгорающийся пожар. — Чертов зазнавшийся магнатишка! — заорала она, брызнув кровавой слюной на дорогой ковер. — Ненавижу тебя! Ненавижу тебя! Когда Джес затихла, а ее голос неумолимо охрип, Вонка растянул губы в улыбке, даже не стараясь сдержать внутри себя рвущееся наружу существо. Он отдал ему всю власть полноправно и будто со стороны наблюдал, как с каждым ударом трости тело Джессики Терн уродуется все больше. Как кровь окропляет стены и пол, вынуждая его в брезгливости и злости еще раз ударить ставшее обмякшим тело. Мадонна все еще пела, но уже для одного человека, который думал о несбывшихся мечтах мисс Терн и ее разбившимся вдребезги будущем. Может, она бы смогла найти себя и обрести счастье рядом с каким-нибудь парнем, но скорее всего превратилась бы в проститутку после смерти матери и утери пособий. Она была мертва задолго до того момента, как его трость раскроила ее череп. Просто об этом не подозревала. Джессика Терн давно мертва, но ненависть к ней все еще продолжала жить глубоко под ребрами и щекотать его дыхательные пути в приступах агрессии. — Чертова Джессика Терн… — бормочет магнат, сидя возле изуродованного бездыханного тела и не чувствуя за собой ни грамма вины за содеянное. В его глазах она это заслужила, определенно заслужила, и он будет наказывать таких, как она, попутно выполнив все свои глупые, по мнению большинства, мечты о собственном шоколадном мире. Убийцы не выходят из темноты с длинными зубами и слюной, капающей с подбородка. Люди не понимают, что убийцы среди них: те, кто им нравился, кого они любили, с кем жили и работали, кем восхищались, — может однажды оказаться самым жутким демоном, какого только можно себе представить.****
Вилли Вонка вынырнул из острых воспоминаний, прошедших лезвием по его плоти, и вздрогнул от омерзения. Сколько таких еще было грязных, лживых, вороватых мерзавок — он и не помнил точного числа, но знал одно: ненависть к ним затмевала все остальные чувства. Почему же мисс Райт не вошла в их число? Ответа на этот вопрос он все еще не знал и не пытался его найти в своей суетливой голове, попросту плывя по течению. «Я просто хочу ее подчинить. Просто чтобы она была здесь, рядом со мной, раз никого другого нет» — так он убеждал себя раз за разом, все больше отдаваясь во власть необъяснимого вихря эмоций и порой забывая о собственной безопасности. Дженни вошла в просторную комнату первой, оглядывая полочки, уставленные золотыми статуэтками, и явно дорогой старинный граммофон с кучей пластинок в комоде под ним. Два широких кожаных дивана темно-коричневого цвета располагались напротив друг друга, а между ними изящный стеклянный столик с одной единственной цветастой вазой, полной лишь пыли. Окна по обыкновению занавешены, а у одной из стен взгромоздился камин, в котором огонь не горел уже добрую кучу лет. «Скорее всего он обставляет себя ненужным хламом и комнатами лишь для собственного успокоения, ведь в детстве у него не было ни черта» — подумала про себя девушка. Райт несмело прошла к пластинкам и, поглядев на Вонку, с его разрешения стала изучать. Она с удивлением обнаружила множество альбомов ее любимых групп и даже новые имена, которые не вязались с общей тематикой. Это был чистый Рай для меломана, коим Вонка скорее всего и являлся. — С чего такая щедрость? — вдруг ляпнула она, на самом деле прислушиваясь к звукам извне, нежели собственным мыслям. Вонка не запер дверь, а просто прикрыл ее, — это не могло не заинтересовать. — Брось, Дженнифер, мы оба пониманием, как же тебе осточертело сидеть в четырех стенах, — лениво бросил магнат и развалился на диване, широко расставив ноги, а руки забросив на спинку. Вся его поза указывала на общую расслабленность, и все-таки что-то в его лице щелкало и менялось, будто вспышками проносящиеся воспоминания терзали изъеденную одиночеством оболочку. — Я не знала, что ты большой любитель музыки, — ее скептически выгнутая бровь забавляет, и Вонка усмехается святой простоте ее ядовитых слов. — Она вдохновляет, но ты права, я слушаю что-то очень редко. Обычно привожу сюда гостей. Дженни делает вид, будто не заинтересована в его небрежной фразе, хотя внутри все холодеет от осознания. «Значит, сюда он приводил своих жертв?.. И скорее всего девушек» — беглая мысль тонет в отголосках здравого смысла, который упорно подавлял нарастающую панику. Он заинтересованно наблюдал, как девушка нервно покусывает губу, перебирая названия на пластинках, одергивает края рубашки и переминается босыми ногами на месте, утопая в чистом мягком ворсе кроваво-алого ковра. Магнат ненавидел эту комнату, все еще зная, где именно лежал труп Джессики и куда конкретно попала ее паршивая кровь. Помнится, тогда он сломал трость об ее кости, и пришлось выкинуть дорогую вещь, — экая расточительность ради какой-то паршивки. Кондитер всегда мечтал освободиться от оков прошлого, построить машину времени и все изменить — лучше иметь мать и лучшую подругу, чем все это, — но тщетно. Эти нелепые грезы он захоранивал каждый раз, стоило им всплыть на поверхность и потревожить его разум. Зверь внутри тихо посапывал, но одна неверная мысль или слово — способны его разбудить, и тогда неважно кто находится рядом. Дженнифер остановилась в своем выборе на «Enjoy the silence» и блаженно прикрыла глаза, медленно покачиваясь в такт ненавязчивой, но сильной музыке. Вонка тут же подался вперед, впитывая взглядом плавные изгибы ее тела и каждую эмоцию на расслабленном лице с прикрытыми глазами. Такая беззащитная, что если он ударит ее сейчас — она не вскрикнет, как Джес, не будет брызгаться ядом, не покажет ни единой эмоции, чтобы подкормить его демона. Нет, сейчас она была готова принять любую участь, лишь бы дослушать строчки куплета и тихо напевать припев. Она сейчас так напоминает… напоминает кого-то другого под эти живые звуки из граммофона с тихим шелестящим треском времени. Ее волосы на мгновение показались ему рыжими, а бледное лицо при свете обрело другое оттенок… Всего на чертово мгновение он увидел перед собой Джес, но затем опомнился, лихорадочно додумывая мысль о том, что Терн давно мертва, а ее призрак — лишь плод разыгравшегося воображения. Вонка медленно поддается вперед, когда ее руки оказываются слишком близко и утягивают в центр комнаты, закружив в медленном, чарующем танце. Он борется с собой, чувствуя тепло в грудине, когда маленькие ладошки сжимают его плечи, а тело льнет ближе. Дженнифер кладет голову на его плечо и напевает — только ему и никому в мире, — на ухо:Слова жестоки, Они разрушают тишину, Внезапно врываясь В мой маленький мир.
Ее голос успокаивает взбушевавшихся при контакте с беззащитным телом чертей, и Вонка расслабляется, неумело покачиваясь с ней в разные стороны и желая убаюкать, пригреть на своем плече словно загнанного зверька, ищущего долгожданной ласки. Ведь она не такая, как остальные. Она знает, каково это — быть сломленной, быть такой же как и он. В нем нет желания убить ее, и Вилли впервые так ярко чувствует потребность в ком-то за последние лет десять, словно Дженнифер была необходимым для жизнедеятельности воздухом, просачивающимся отовсюду в его личную ловушку. Райт обняла его крепче, целуя кожу шеи в перерывах между строками и наконец-то отдавшись музыке в совершенно ином ритме, приносящем ластящееся к кончикам пальцев удовольствие. Слова утекали меж губ, и всполохи чувств отражались в глазах обоих танцующих.Всё, что я когда-либо хотел, Всё, что мне когда-либо было нужно, Здесь, в моих руках. Слова совершенно не нужны, Они могут только всё испортить.
Оттиском в голове оставалась бессмыслица, слова разлетались по небольшой комнате томным голосом Дэйва, а Дженни оставалась на движущейся вокруг Вонки орбите. На полу комнаты, с трудом не дрожащая, смотря на магната перед собой. Вырвав его из порочных мыслей, она отстраняется, чтобы смотреть в глаза, но его взгляд устремлен лишь на жадные до поцелуев губы, что шептали сейчас ставшие значимыми слова песни. Все, что ему когда-либо хотелось, сейчас здесь, в его руках, и он в упоении прижимает ее за талию ближе, вдыхая запах мыла и чистой простоты, наслаждаясь ее сломленностью, ее податливостью и любовью, что посвящена только ему. Ему остро необходимо прекратить это, ведь привязанности всегда плохо кончались, но не может и не хочет останавливать этот дьявольский танец. Все его мечты всколыхнулись и преобразовались, воплотив лишь ее образ, легкий и сломанный годами жестокости со стороны.Клятвы произносят, Чтобы потом их нарушить. Чувства насыщенны, А слова пошлы. Наслаждение остаётся, Так же как и боль. А слова бессмысленны И стираются из памяти.
Дыхание щекочет его щеку, и Вонка закрывает глаза, отбросив ненужные мысли и поддавшись ее созревшим чувствам. Он буквально ощущает ее несмелую, взращённую на страхе и боли, любовь, которая согревала его запутавшееся в себе сознание и сердце. Их губы сливаются раньше, чем завершится припев, и ее слова тонут в поцелуе, таком нежном и трепетном, что дыхание останавливается вместе с сердцем. Дженни распахивает глаза, все еще прижатая к его груди, все еще трепетно скользящая по его губам. Она смотрела в его закрытые глаза и на подрагивающие веки с ресницами, чтобы затем успокоить мигом зашедшее в припадке сердце. Ей стоило попытаться, но эти чувства разворошили ее сознание и отодвинули всю реальность на второй план. Возможно, именно сейчас их мечты стали едины, как две половинки чего-то цельного, — они оба хотели заполучить друг друга полностью и безраздельно в этот миг, забыв о том, что было раньше и что будет, навсегда потерявшись в этом моменте. Райт выскальзывает из его рук и бледнеет точно призрак быстрее, чем Вонке удается это предотвратить. Он тянется руками к ее горячему телу, приоткрывая глаза, выныривая из собственных чувств, но слишком поздно. Дженни рысью бросается к столу и, подхватив вазу, со всего маху бросает ее ему в затылок. Звон бьющейся вазы затмевает музыку песни, и Дженни сама испуганно отшатывается, поглядев на то, что натворила. Мужчина рухнул на пол в ту же секунду, глухо ударившись головой о пол и зарывшись носом в ковер, что точно скроет кровь, просочившуюся из разбитой кожи на затылке. Не теряя ни одной драгоценной минуты, Райт не позаботилась о его расколотом черепе и мигом вылетела за дверь, бросившись налево к лифту. В ушах набатом отдавалось собственное сердцебиение вкупе со звоном, что возник также внезапно, как и идея сбежать. «Вот же глупость, Райт! — хохотнул в ее голове потревоженный демон, заставив к себе прислушаться. — Ты как те самые тупые телки из фильмов ужасов. Они тоже ударяют маньяков, но не утруждаются их добить, чтоб наверняка потом не догнал» Но возвращаться уже слишком поздно и рискованно, Дженни даже смачно выругалась, но все-таки остановилась. Она пыталась отдышаться, унимая голоса в своей голове, что твердили ей вернуться и проверить жив ли он. «Какая, к чертям собачим, разница жив этот псих или нет?! Нам надо выбраться, очнись!» «Райт, ты не такое животное, каким хочешь казаться. К тому же, он не хотел тебя убить, позволил прогуляться и послушать музыку. Глядишь, если попривыкнешь к нему и втерешся в доверие, то когда-нибудь он позволит тебе выйти на улицу и навестить братьев. Быть может, ты сможешь заслужить его любовь? Усмирить его зверя?» — Дженни с недоверием обернулась, но обнаружила только тишину. Она едва не разразилась смехом от собственных бредовых идей, которые чудом уживались в ее голове. «Если я вернусь, то он убьет меня. Назад дороги нет» «Как и дороги вперед, глупышка, — хохотала ее шизофрения, холодя кровь в жилах и вынуждая несмело ступить на обратную дорогу. — Без ключей тебе не выбраться. Куда приведет тебя лифт, м? Неужели тебе жизнь не дорога?» — Черт… — шикнула Дженнифер, покачав головой и продолжив путь. Зайдя в лифт, она поспешно нажала кнопку закрытия дверей и прислонилась вспотевшим лбом к холодному стеклу. «Я не собираюсь рисковать собственной безопасностью ради его паршивой жизни. Хватит! Он заточил нас в этом ящике и рано или поздно за оплошность убьет и глазом не моргнет, ты понимаешь это?!» — так она твердила себе, бесполезно тратя драгоценные минуты. «Разве ты не любишь его? Неужели ты не испытываешь и капли жалости? Он здесь один наверно чокнется, да и к тому же, вдруг после того, как ты сбежишь, он попытается тебя найти и вернуть? Вдруг убьет кого-нибудь, кто дорог тебе? Останься…» «Иди ты к черту! — Дженни тихо рассмеялась, не скрывая своего отчаяния и слез, что брызнули из глаз впервые за последнее время. — Я не собираюсь спасать других, я собираюсь спасти себя и сразу же свалить из города на чем угодно, хоть пешком, лишь бы подальше. Хьюго и Лиам, что с ними стало? Сколько вообще прошло времени?! Так не может продолжаться вечно!» Она решительно приосанилась и стала выискивать в ярком белом свете название нужной кнопки. Рэй говорил о том, что Шоколадный цех — прямой путь к выходу, и когда кнопка с нужным названием нашлась, то Дженни устало осела на стеклянный пол. Лифт дернулся и понесся в нужном направлении, пролетая меж множества цехов и умпа-лумпов, что глядели ей вслед весьма озадаченно и озлобленно. Тут же над головой раздался вой сирены, будто она была преступником, сбегающим из самой охраняемой тюрьмы, как чертов Фред Моррис, улизнувший из «Алькатраса». Не обратив на мигающие красным сигналы и вой абсолютно никакого внимания, Дженни лишь с досадной улыбкой вспоминала Рэя, попутно зачем-то считая количество поворотов до нужного цеха. Он, наверное, был бы сейчас рад вырваться на волю, но что с ним стало — неизвестно, а Райт не собиралась, опять-таки, возвращаться, чтобы кому-то помочь. Сначала налево, потом направо и до упора, чтобы полететь стремительно вниз, а затем снова по хитросплетению пролетов, то вверх, то вниз, и наискосок до конечной точки.