Реальность — это то, что продолжает существовать, когда мы перестаем в нее верить
Дженни не знала сколько прошло времени с тех пор, как двери комнаты для нее оказались заперты снаружи. День, неделя, а может быть и месяц. Время, определяемое не по стареньким часам, которые давно прекратили свой жизненный цикл, стоя на пыльной полочке в самом уголку, а по солнцу, что с каждым днем проглядывалось все реже, — неумолимо бежало куда-то вперед. Каждый день начинался и проходил одинаково. Ранний подъем после ночи беспокойного сна, завтрак в компании вечно хмурого по утрам Вонки, а затем бесцельное хождение по комнате или чтение очередных нудных книг, которые вовсе не привлекали к себе антиутопией. В основном на полках пылились издания Джорджа Оруэлла, Франца Кафка и даже Рэя Брэдберри, но Дженни каждый раз брала в руки одну и ту же книжку «Заводной апельсин» Берджесса и ждала вечера и позднего ужина в компании Вонки, который обязательно поинтересуется, чем она занималась. Ей было невероятно интересно почему выбор Вонки пал именно на этот жанр, и интерес этот, почти нездоровый, сподвигал порой на обсуждение. Так и проходил весь день, а к вечеру, когда Вонка влетал в комнату с подносом еды, все повторялось опять. Райт первое время пыталась выскользнуть наружу, но это почти бессознательное желание отмирало, словно нервные клетки, прямо на пороге. Что толку? Он лишь усмехнется и вернет ее на место, словно сбежавшего щенка, а в одиночку отыскать выход — почти невозможно. Порой эти мысли приводили ее к Рэю, о котором не было вестей совсем, да и Вонка не распространялся на этот счет. Бессмысленные гадания о том, где же ее друг, могли довести до очередной истерики, а потому Дженнифер отчаянно изображала амебу, не способную мыслить. Она винила себя во всем произошедшем и порой ненавидела, когда подмечала детали, что не должны ее касаться. Магнат ненавидел помятые рубашки и не заправленную кровать — порой от него штормило педантичностью. Он мог разозлиться, если увидит капли воды на кафеле в ванной, а потому Дженни стала озадачивать себя уборкой, ведь сюда умпа-лумпов он не допускал, исключая возможность побега. Вонка почти не снимал перчатки, только если не ложится спать, а с утра пораньше принимал душ и наверняка тщательно отдирал мнимую грязь с ладоней после ночи. Однако, часто курил, нервно поглядывая на исписанный рецептами очередной блокнот, это совсем не вязалось с его образом, но все же интересовало. Порой казалось, что в его беспокойной голове уживаются две личности — ярый педант и жестокий маньяк, не боявшийся прикоснуться к ее осквернённому телу, чтобы снова вкусить запах крови и пота. Противоречия глушились стаканами выдержанного виски, и тогда грани стирались. Небо заволакивалось грозными тучами, и вскоре начались дожди, скорее всего уже август. Погода ухудшалась, а вместе с этим приходила тоска, серая и унылая, вытесняющая собой все вокруг и заволакивающая реальность дымчатой пеленой какого-то замогильного успокоения. Дженни не хотела следить за временем и убитыми здесь впустую днями. Они текли мирно и спокойно, не смотря на не самую лучшую компанию в лице магната. Да и что толку следить, отмечая дни ноготочком на обклеенной обоями стене? Это не поможет выбраться, а только сведет с ума и превратит и без того ужасное заточение в пытку. Она бы могла выбраться, но Вонка предусмотрительно более не оставлял в комнате режуще-колющие предметы и даже бритвы здесь были безопасными - ими невозможно вскрыться, и Райт до одури боялась боли. Звать на помощь в окно до победного, пока голосовые связки не откажут и не вынудят ее хрипеть, глотая собственное жгучее бессилие, - столь же бесполезно. Ее не услышат и не придут спасать в логово монстра, а если кто и сунется, то Вонка найдет чем откупиться. Приходилось лишь ждать. Чего? Дженни понятия не имела: удобного случая, смерти магната, собственной шизофрении? Райт жила в ожидании, не ужасном даже, а ставшем привычным, надоедливым, что объявлялся порой замыленными отрывками из того сумасшедшего времени, когда свобода наполняла легкие, — Дженни почему-то знала, что рано или поздно выберется, хоть и отрицала каждый раз про себя, стоило Вонке вновь появиться на пороге и отрезать пути к долгожданному выходу. Он часто говорил о ее схожести с ним, уцепившись за любую деталь разлогающегося прошлого, точно та была их общей болезнью. Схожесть с ним? Сломленность. Забавно, ведь порой Дженни ловила себя на мысли о том, что больше всего на свете жаждет его внимания к себе, чтобы он разорвал ее на куски, — так в чем же схожесть? Первые пару дней своего заточения Райт бежала и бежала, пока не растеряла все силы, а сейчас их и вовсе не осталось. Она раз за разом осматривала комнату, когда Вонка покидал ее пределы, но каждый раз все заканчивалось неудачей. Ни единой подсказки, ни одного ключа, ни малейшего шанса на спасение. Да и стоит ли ей спасаться? Ради чего? Мысли, что поглощали нутро, грозились расщепить сознание окончательно и явить на свет новую сущность, покорную и ласковую, — такую, как он и хотел. Ту, что беспрекословно исполнит любую просьбу или приказ, одаривая лишь нежным взглядом и нашептывая разные пошлости. Может, однажды она действительно станет такой и будет с нетерпением ждать его появления в проеме открытой двери, чтобы согреться в лучах его внимания хоть на мгновение, на час, на всю ночь. Даже сейчас, пригревшись возле ног кондитера, Дженни опустила на его колено голову и слушала шелестящий голос, что в очередной раз рассказывал какую-то глупую историю. Обычно он говорил о фабрике, об умпа-лумпах и своих исследованиях, впору как настоящий злодей делился своими планами на дальнейшие прогрессы в кондитерстве, но… ничего из сказанного не давало подсказки. А порой он рассказывал о том, что происходит за стенами фабрики. Вот эти рассказы Дженни слушала и впитывала в себя с упоением, даже если это очередная история о девчонке из какого-нибудь бара, которая заигрывала с магнатом, попивая какой-нибудь отвратительный коктейль с идиотским названием, вроде «Сладкого греха» или «Увядающей страсти». Обычно такие истории кончались одинаково: «Она недостойна моего внимания», так говорил магнат напоследок. Все, что его окружало, кроме фабрики, не могло иметь значения. Он был слишком категоричен. Дженни впитывала и не могла насытиться, ведь тот мир теперь был для нее лишь мечтой, грезой, которая вполне может и не быть достигнутой. Иногда казалось, что жизни вовсе не существует за пределами этой комнаты, и там — одна пустота. Да и здесь одно лишь существование — глупое и бесполезное, что порой хотелось со всем этим покончить, да только нечем воспользоваться. К сожалению, ни о Дэвиде, ни о братьях Райт так и не могла осмелиться спросить. Да и вряд ли магнат заходил еще раз в бар Мед и Вино, что манило к себе сладким названием, точно умоляло вкусить все грехи. Вонка мог обронить пару слов о местных новостях, но в основном Райт узнавала об этом по «случайно» оставленной им газете на его столе с самого утра. Она каждый раз натыкалась на свое самое дурацкое фото с примитивной подписью «Пропала, если есть информация — дайте знать полиции» на самом последнем листе газеты и в уголке. Обычно там присутствуют объявления по типу: «Продам авто» или «Отдам щенят», и Дженни даже усмехалась такой иронии. Будто сам мир насмехался над ее существованием, и никто, никто в этом паршивом городе не в силах ее отыскать. Дженнифер не знает, зачем нужна ему теперь, и это вызывает такое отчаяние и бессилие, что ей бы снова, еще с несколько суток, неутомимо плакать, восполняя те потерянные дни, но слезы кончились в ломанном вчера или почти забытом позавчера, смялись в мокрой подушке и сбитом одеяле, под которым она снова спала в этой жуткой комнате. И сегодня она ляжет в эту пропахшую похотью кровать, почувствует руки кондитера, смыкающиеся кольцом на талии и его ровное дыхание, обжигающее затылок. Она снова превратится в вещь, плюшевого мишку, которого терзают чужие руки, а по ночам душат объятиями. Кажется, его дыхание будет преследовать затылок всегда, даже когда он уйдет или исчезнет. Она часто представляла себе это. Вонка все-таки человек, и от смерти не застрахован. Она могла бы сократить его непрожитые года лишь ударив чем-нибудь по затылку, но боялась попробовать воплотить это в жизнь, ведь кем она станет без него? Как выберется? Однако, он все-равно рано или поздно умрет — неважно как — и заточение закончится. Хотя… может, она обманывалась? Ведь изначально полагала, что кондитер, насытившись ею, выберет другую жертву, но ее все не было. А значит, могла обмануться и в другом. Райт медленно поднимает голову, когда Вонка отвлекается от рассказа и внимательно вглядывается в ее лицо. Его рука все еще нежно поглаживает ее волосы, и Дженни готова снова уткнуться носом в жесткость его брюк, лишь бы не думать. Не чувствовать того, что чувствует уже так долго. Мистер Вонка долго и задумчиво глядит в ее пустые глаза, перебирает в ней все уже прочитанные и увиденные мысли, — так кажется Дженни. Он мог бы снова обронить пошлое «хорошая девочка» сквозь чувственные губы, а потом взять ее так, как желает того сам, прожигая дыру в ее самообладании и срывая затяжные стоны. Но молчит. И от этого так сладко ведет голову, что постепенно горький разум отходит на второй план, и Дженни сама льнет к его руке, как кошка, подставляя щеку и требуя… нет… умоляя не останавливаться. А Вилли думает о том, что у этой девчонки за спиной плотный туман, в ее глазах — сгустившаяся чернь жертв, которые слишком хорошо знают, что значит быть такими, как она. Сломленная. Такие ему нравились. Она была идеальной, истерзанной и готовой к послушанию. — Ты сегодня на редкость молчалива. Снова ужасный сон? Расскажи мне о своих кошмарах, дитя, — вдруг тихо просит Вонка, чуть поддавшись вперед и склоняясь над ее лицом, чтобы получше разглядеть малейшие эмоции. — Вся моя жизнь — один сплошной кошмар, сэр, — чуть робея, бросает она, не в силах сопротивляться. Не в силах выдержать еще одну словесную дуэль, которая каждый раз заходит в тупик, стоит ему взять в руки ремень или привязать ее запястья к изголовью кровати. Так ему нравилось… Дженни с отвращением подумала о том, что знает почти каждую мелочь, что нравилась только ему. От мыслей заживающие раны на запястьях противно заныли, словно коленки стариков на плохую погоду. Она уже позабыла, каково это — не чувствовать всепоглощающей боли. Неважно какой — моральной или физической, но теперь она царила повсюду, пропитывая стены и воздух, как плесень или смертельный вирус. — Ты когда-нибудь пыталась жить по-другому? — его бровь стремительно ползет вверх в деланном удивлении, хотя по большому счету ему плевать. — Да… — Дженни задумчиво опирается подбородком о его колено, все еще трогая мужские икры пальцами и чуть сжимая их. Вряд ли она вообще осознает, что делает. — Я пыталась сбежать и не один раз. Пыталась заработать денег, но каждый раз что-то становилось препятствием. Братьев не кому было оставить… Она болезненно сморщилась, даже не представляя в чьих они сейчас руках. Лучше не думать, лучше забыть об этом. И она забывает. Воспоминания, поддернутые плотной пеленой тумана, растворялись, не позволяя ей вспомнить многие грязные вещи. Как она едва не скатилась до проституток, предлагая себя мужчине в обмен на билет до Лондона и сумму денег на первое время, — правда, потом одумалась. Не помнила и о других не менее грязных вещах, которые похоронены глубоко в подсознании, ведь причиняли боль не только ей… Она никогда не была хорошей девочкой в полном значении, а потому и не страдала так сильно, как могла бы в данной ситуации. — Может, ты просто недостаточно решительная? Вспыхнув, она неожиданно резко и холодно бросает: — Моя жизнь дерьмо, и мне плевать, что ты думаешь. Вонка уязвленно осекся, но тут же взял себя в руки и скупо ответил: — Я ничего не думаю о твоем прошлом. — Я бросила школу не из-за братьев, — вдруг продолжает девушка, и хриплый смешок так и просится из иссохшего горла. — Меня травили там, они оставляли гадкие послания в моих учебниках и многое другое. Даже целые поэмы были о похождениях грязной Дженнифер Райт. А потом школьный психолог узнала о баре и о том, что я пою. Ей это не понравилось, а я не хотела идти к директору, поэтому просто… не пришла туда больше. Я пожертвовала учебой не ради братьев, а ради себя… потому что слабачка. — В таких историях всегда есть интрига, но слишком много сюжетных дыр. Я проходил через это. Ей не нужно его гребаное понимание, чтобы знать, насколько это отстойно. Дженни даже морщится, думая лишь о том, что в тех поэмах и правда было много правды о ней. По крайне мере, сейчас было бы так. — Я не хочу слушать истории о твоем детстве, — она подается вперед без явной на то причины, холодно сверкая глазами и приоткрывая пухлые, искусанные в кровь губы. Ему это нравится, и он долго смотрит на тело, едва прикрытое очередной его рубашкой, что на секунду ему видится в глазах напротив намек: «Поцелуй меня, поцелуй меня, поцелуй меня, поцелуй меня, поцелуй меня…». Вонка тянется ближе и накрывает эти теплые губы в нежном, почти целомудренном поцелуе, прерывая поток собственных жгучих мыслей и начавшуюся ссору. — Хорошо, — он соглашается и откидывается обратно на спинку кресла. Дженни бы в руки пленку заученных кадров и мотать ее до победного: вернуться к вечерам в баре, когда единственное, что двигало телом — музыка; туда, где толпа людей призывно выставляет руки и просит еще, будто она чертов Курт Кобейн, песни которого теперь могут только сниться. Она не хотела расставаться с этими ощущениями вплоть до морозных зимних вечеров, покуда остатки разума окончательно ее не покинут, превратив в бесхребетное, полуживое существо. Ей бы узнать пароль, украсть ключ, позвонить в полицию и бежать, крича «помогите» — все ради того, чтобы выбраться. Но она продолжает сидеть, безучастно слушая чужое дыхание. — Сколько прошло времени? Вопрос соскакивает с губ прежде, чем воспаленный разум успел догнать эту мысль и схватить, загубив на корню. И Вонке это не нравится также, как и ей, оттого он вновь мрачнеет и, наматывая волосы на кулак, притягивает ее ближе, устраивая между колен. Его распахнутая на груди рубашка призывно манила себя застегнуть, чтобы скрыть следы ее укусов в порыве страсти, — Дженни долго пялится на его грудь, не чувствуя боли, не чувствуя ничего. — А какая разница? Дженни сглатывает, опускает глаза на его ноги и судорожно кивает. И правда. Никакой разницы. Мистер Вонка замечает ее подавленность и разжимает кулак, высвобождая длинные волосы и позволив им упасть обратно на плечи и спину. За окнами давно смеркалось, но сон к нему не шел. Он раздраженно фыркнул, желая потянуться за сигаретой и расслабиться после долгого утомительного дня без этой девчонки. Прискорбно, подумал Вонка, что только по вечерам им удается вот так посидеть. Это как доза для зависимого, необходимая для поддержания иллюзии жизнедеятельности, и без нее началась бы ломка, грозящаяся перерасти в лихорадку и истерику. — И все же я хочу услышать историю, — тут же воодушевленно предложил мужчина, взяв со стола бокал и промочив горло янтарной жидкостью. — Расскажи мне о том, чего ты стыдишься, Дженнифер, ну же. Я хочу послушать о том, что ломает тебя до сих пор. Дженни выдохнула и поняла одно — он не отступит, пока не услышит. Она могла бы придумать кучу отговорок и выдумать историю, но Вонка — невероятно проницательный сукин сын и сразу поймет, где ложь. Сев поудобнее и, не глядя ему в глаза, девушка окунулась в прошлое, неохотно вспоминая детали и разгребая хлам в своей голове.***
В небольшой квартирке на Черритри-Хилл почти всегда пахло сыростью. Воздух здесь, пропитанный влагой, не позволял вещам высохнуть, и даже ковры постоянно отсыревали, а по углам мелкими вкраплениями таилась плесень. Сейчас, в мрачную погоду тяжелых октябрьских вечеров, по обыкновению наполненных ударами дождя по подоконнику, и того хотелось сбежать из этого деревянного ящика, напоминающего гроб. Близнецы давно спали, вымотанные за день в детском саду. В их комнатушке разбросанные игрушки давно позабыли о таком простом слове — порядок, да и Дженни было глубоко плевать на это. «Ваша комната. Убирайтесь когда хотите или порастите грязью, мне все равно», — так однажды сказала она, в нежелании притрагиваться к их личным вещам. Она не была ярым педантом и чистоту поддерживала только видимую, так чтобы было не противно, ведь зачем убираться в квартире, которую ты ненавидишь до глубины души. Райт бывала здесь не часто, обычно только спала, а потому не морщилась в брезгливости и не натирала пыльные полочки до злосчастного блеска старого дерева. Ее мысли были далеко отсюда, и она вглядывалась в сгущающуюся темноту наступающей ночи, безрезультатно смотря куда-то вперед, в поисках чего-то едва уловимого. Шанса сбежать? Восемнадцатилетие ей вовсе не понравилось, и грубо говоря, она порой ненавидела свои дни рождения, проведенные одинаково уныло. Ни друзей, ни торта, ни свеч — только пустота, всепоглощающая и такая родная в последнее время. В дверь кто-то постучал, и Райт содрогнулась всем телом, плотнее запахиваясь в потрепанный халат грязно-розового цвета в попытке согреться, ведь отопление совсем не радовало в этом году. Она со скрежетом в зубах подумала о противной Бетс, которая наверняка снова хочет ее отчитать за курение в подъезде или очередную глупую надпись на стене, по типу «Горите в аду чертовы блюстители закона». Но на пороге была не Бетс, хотя она могла бы сейчас вылететь из своей захудалой квартирки и начать орать по поводу ночных гостей, топчущихся в коридоре. — Дэв? — с легким удивлением спросила Дженни, открыв дверь и увидев на пороге пьяного, шатающегося друга. Он, глядя на девушку, растянулся в плавающей улыбке и протиснулся между ней и дверью, буквально ввалившись на дрогнувших ногах на кухню и упав на стул. Райт ничего не оставалось кроме как захлопнуть входную дверь и пройти следом, сложив руки на груди и наблюдая, как Уоррес чиркает спичками и подкуривается, выпуская плотный сгусток дыма в темноту потолка. Щелчок, и свет озаряет небольшую кухню, отчего Дэвид шипит и жмурится, потирая слипшиеся глаза. — Я против курения дома, Дэвид. Он усмехнулся, как делал это всякий раз, стоило Кэйт увидеть в его руках сигарету прямо в доме. Правда сейчас в его руках была не сигарета, а добротный косячок, но все же. Это забавляло его затуманенный ум. — Не злись, малышка Дженни, — устало кряхтит он, вытягивая длинные ноги и облокачиваясь спиной о подоконник, ведь стулья были без спинки. Он обводит унылую обстановку рассеянным взглядом, будто видит все это впервые, хотя бывал здесь не раз. Но и не так часто, чтобы Дженни не удивлялась. — Садь и покури, прошу, мне остро нужна компания, иначе эти сукины дети меня зае… прости… Девушка с тяжелым вздохом садится напротив него, взяв в руки неосторожно протянутый Дэвидом косяк и подкурившись. Она пробовала это дело, но ей не нравилось, однако по мимолетному взгляду на друга Райт понимала — без косячка не обойтись, видимо у него что-то случилось. На самом деле она всегда предпочитала ясность ума, но… не сегодня. Все-таки это ее день рождения, и она имеет, мать его, право на отдых. — Опять поссорился с Кэйт? — первая задает вопрос Райт, едва не закашлявшись, прежде чем выпустить дым. Он мягко поплыл к потолку и растворился, оставляя за собой лишь терпкий поганый запах. Дэвид поморщился. И откуда эта девчонка так прозорлива? Или… он со вздохом понял, что действительно ссорился с Кэйт в последнее время гораздо чаще обычного. Может, дело в ее стремлении удержать его на привязи, или в его неугомонной натуре, так и рвущейся в новые опасные приключения? Уоррес давно завязал с бандитами, однако втайне продолжал приторговывать наркотой, но давненько ничего такого не пробовал сам. Всего лишь дополнительный заработок, — так думал он без зазрения совести, ведь нужно содержать семью, и лишние деньги никогда не помешают. — Она хочет вырваться из города и уехать в Лондон, — скривившись, бросил Дэвид, затушив косяк и опустив голову к груди. На нем только новенькая кожаная куртка, скрывающая черную футболку, заправленную в потертые синие джинсы. Он всегда был таким, сколько бы лет ни прошло — развязным, несбывшимся рокером с жаждой веселья, однако заключенного в семейную жизнь, словно в кандалы перед походом на плаху. Дженни порой думала, что он жаждет вырваться из этой оболочки также, как и она, неистово терзая свое существование. — А ты не хочешь, — продолжила за него Дженни, затянувшись в последний раз после продолжительной паузы и почувствовав, как наркотик кружит голову. Она не была пьяной, как сам черт, в отличии от Дэвида, и потому почувствовала весь спектр эмоций от травки. — И что же будешь делать? — Ну… — мужчина криво усмехнулся, вознеся глаза к потолку и откинув влажные после дождя длинные волосы. Вряд ли в его голове бились мысли, хаотично предлагая вариации событий, скорее там было бредово и полупусто, как в холодильнике Райт. — Ничего. Я бы и рад, но здесь моя жизнь, мой бар и дом. Я не готов начинать все сначала. Плевать, — он отмахнулся и поддался вперед, сложив руки перед собой и внимательно поглядев на Дженни. — Так всегда происходит, поэтому я не особо парюсь. Помиримся, не переживай. Эй, а у тебя есть пиво? — Я же не пью. — И зря, — буркнул Дэвид и пяной походкой доковылял до комнаты девушки. Он остановился в проеме и нахмурился, все еще не понимая, что здесь делает и выискивая взглядом родную кровать, но находя лишь односпальную и заправленную в потрепанное нечто, под названием плед. — Я могу остаться? Дженни замерла за его спиной, отчаянно забегав глазами по углам и чувствуя, как сильно колотится сердце. Дэвид всегда ей нравился как мужчина, как друг, как наставник, но предположить, что он хоть однажды останется у нее на ночь — просто так — не осмеливалась даже в мыслях. Покраснев до кончиков ушей, девушка не сразу, но кивнула, подумав о том, что придется спать с близнецами в их неубранной комнате, которая раньше принадлежала и ей, но теперь там воняло носками. — Подожди, — вдруг остановил ее голос Уорреса, что стянул куртку и теперь стоял возле узкого окна. Он будто не понимал, что делает, а потому несмело подозвал к себе, и Дженни повиновалась, краем глаза улавливая, что кожаная куртка упала на пол. Дэвид покачивался, хмуро взирая на Дженни и сощуриваясь всякий раз, когда пытался прийти в себя. Но алкоголь и действие травки не позволили ему до конца обдумать свою просьбу, и он сдался, позволив себе плыть по течению, как подобает таким, как он. Дверь за спиной Дженни тихо заскользила по полу, отрезая пути. Она во все глаза пялилась на мужчину, где-то прекрасно понимая, что не боится его, потому что он всегда был ориентиром в этом сумраке города. Тем, кто помогал жить и справляться с трудностями, и их дружба обросла ее симпатией, не смотря на огромную разницу в возрасте. «Ему вроде сорок? Сорок один?» — задумчиво посчитала она в мыслях, а взгляд рассеивался и хотелось смеяться после наркотиков. Он определенно был ровесником ее отца, а значит с цифрами она не могла ошибиться. Остановившись напротив мужчины и едва не врезаясь ему в грудь, Дженни ощутила его дыхание на своих губах, что так сладко призывало к неистовым порывам. Он прикрыл глаза в наваждении и осторожно коснулся края ее халата, распахивая его и мельком поглядев на тело девушки. Обычное нижнее белье черного цвета прекрасно констатировало с бледностью кожи в полутьме комнаты. Ни говоря ни слова, Дженни всхлипнула, чувствуя себя последней грязной паршивкой, и бросилась в его руки, трепетно одаривая поцелуями. Она долго наблюдала за ним, особенно на сцене, прекрасно помня, как многие женщины тянулись к его рукам, обхватывали ноги, желая прижаться щекой к паху и получить его внимание. Возможно, если бы Райт не знала о Кэйт, если бы Дэвид был не женат, то было бы проще? Отвратное чувство разрасталось под ребрами с каждым новым жадным поцелуем и его вздохом с привкусом пива. Дженнифер уже целовалась с парнями, но то, что они вытворяли сейчас с Дэвидом не было похоже на целомудренность. Каждый поцелуй претендовал на что-то большее, накатываясь лавиной на неподготовленные тела. «Я не могу так поступить… это ведь нечестно!» — встрепенулся в голове разбуженный быстрыми действиями голос, когда Райт сама потянулась к пряжке на его ремне и быстро расстегнула, стаскивая ненужную сейчас деталь гардероба. «А когда в этом мире было что-то честно?» — демон смеялся и откровенно хохотал, когда завладел телом, заставив девчонку извиваться в умелых руках Дэвида. Она терзала его губы, слыша шумные вздохи и ощущая его твердое тело над собой, когда они переместились на кровать. Халат оказался отброшен в сторону, и Дэвид неистово целовал груди Дженни, срывая другие детали гардероба и желая поскорее оказаться внутри. Он не церемонился, но был достаточно горяч, чтобы разжечь внутри неумелого тела пожар, даже если его шепот срывался в пресловутое «Детка». Райт распахнула глаза, когда Дэвид вошел во всю длину, и скорчилась, едва не закричав от боли. Она стиснула ногами его талию и царапнула кожу спины, тут же прошипев проклятия, ведь Кэйт это заметит. А Уоррес не понял в таком состоянии, что оказался у Райт первым мужчиной (вряд ли он вообще понял, с кем спит), потому не жалел, отчаянно вдалбливаясь в ослабшее тело и утыкаясь в шею, шепча противное: — Кэйт… Дженни ненавидела себя в тот момент. Ненавидела за минутную слабость, позволившую ей упасть в руки женатого, пьяного мужчины, которого она знала почти всю свою сознательную жизнь. Его старшие сыновья были ровесниками Райт. Она проклинала себя за то, что не в силах прекратить этот акт, слушая имя его жены и представляя себя на ее месте, как это сделали бы с десяток влюбленных в Уорреса женщин. Она так сильно ненавидела себя, но поддавалась навстречу этому греху, чтобы ненависти было гораздо больше, чтобы на утро она изрезала себе запястья, желая задохнуться от мук, прекратить эту дерьмовую жизнь, которую рушит сама же. Спина выгибается под жесткими, длинными пальцами Дэвида, когда он стискивая ее, продолжая исступленно целовать. Он сильнее и гораздо больше, но Дженни млеет под таким натиском, сдерживая слезы и против правил ощущая желание обладать хоть кем-то в этот момент, пусть жестокое завтра все и разрушит. Она запрокидывает голову, желая, чтобы та ударилась о что-нибудь тяжелое и реальность потухла, оставляя позади все это, но нет. Лицо Дэвида склоняется над ней, и он с закрытыми глазами целует ее губы, царапая щетиной и неуклюже укусив. Райт даже не знает почему это сделала, она не хотела думать об этом. С одной стороны ей было попросту плевать. И когда Дэвид кончил, заляпав ее живот и завалившись на бок, она выскочила из комнаты и еще долго отмывалась в ванной, желая стереть не его следы, а стереть саму себя из этого полотна жизни. А позже одевает намертво уснувшего Уорреса, чтобы на утро не осталось и следа от их связи, и проклятия все сыпались и сыпались с ее воспаленных уст.***
Голос умолк, и Райт глубоко ушла в себя, только вспомнив ту ночь и с новой силой возненавидев свое паршивое существование. Никому она еще не позволяла копать так глубоко внутрь, никому не разрешала овладеть ее секретами, ведь те ставили под удар не только саму Дженни. И все же сейчас, сидя подле ног Вонки и закончив сухой пересказ прошлого, Дженни не ощутила за собой вины, что по идее должна была захлестнуть с головой. Она только мрачно усмехнулась про себя, прекрасно понимая, насколько же пахнуло дешевизной от ее яркой оболочки. Вонка долго молчит, и Райт не осмеливается беспокоить его мысли, однако вздрагивает от его тихого вопроса: — И что потом? Злость поднялась из глубин души, и девушка вскинула голову кверху, все еще сидя перед ним на коленях, что жутко болели и пошли колючими мурашками. — В каком смысле? — резко спрашивает она, едва удержавшись от мата. Вонка многозначительно поднял брови, и Райт глубоко вдохнула, чтобы успокоиться. — Ничего. Он не помнил ту ночь совсем, а на утро извинился и ушел домой. Кэйт думала, что он изменил ей с одной из девчонок из бара, и еще очень долго обижалась. А Дэвид и понятия не имеет, что произошло, но с наркотой завязал. Рука Вилли тут же касается ее головы вновь, как бы успокаивая и утверждая, что все позади. Но Дженнифер знала, что одно дерьмо не хуже другого, и все повторяется каждый раз: каждый раз она совершает ошибки по собственной дурости, винит себя и ненавидит, пока не происходит что-то еще пакостней предыдущего. Ее тело ощущает не знающий отказов напор, и она льнет ближе, буквально вжимаясь щекой в его пах и живот, как животное, которое нужно приласкать. Она даже не думает об этом, списав все на заслугу в подобном своей треснувшей психики. Дыхание, наполняющее призванные к искушению слова холодом, прыгает по коже. — В этом нет моей вины, — задушенным голосом цедит девчонка. Ей крайне необходимо в возникшем перед глазами кошмаре удерживать связь с реальностью, оставленной где-то на поверхности. — Он… он, мать его, красив, харизматичен, как бы не мерзко было это признавать. Единственное, что мерзко — смотреть ему в глаза и в глаза его жены, которые ни о чем не подозревают. — Ты не виновата, дитя, — вдруг сокрушенно вздыхает Вонка, и Дженни не удерживается, поднимая на него глаза. — Искушения и пороки — вот человеческая суть. Ты просто поддалась эмоциям под действием наркотиков, и ничего более. Сухой аромат шоколада и арахиса, исходящий от магната, перемешанный с убеждением, заставлял поморщиться, бесшумно глотая слова, отрицающие все ею сказанное. Ее можно было понять — она изголодалась по собственной жизни, раскиданной в темноте, пока долгие годы не могла отойти от братьев, и появление Дэвида Уорреса в ту ночь на пороге ее квартиры всего лишь случайность, а произошедшее — стечение обстоятельств. Кондитер мог бы часами вдалбливать это в ее голову, размышляя о природе желаний, но не стал, только заметив ее блуждающий по его телу взгляд. Очертания его ключиц слишком хорошо видны острому взгляду Дженни. «Разве ты не понимаешь…» Она с трудом удерживает контроль над собственным телом. Райт всегда отчаянно стремилась к свету, но была им сброшена во тьму. «Разве не понимаешь…» Она смиряется, сорвавшись в глухую к мольбам пропасть, расслабляя плечи и смотря на мистера Вонку, бросая ужасный неописуемый взгляд, больше похожий на прицел. Бездонные, порочные глаза заставляют его задержать дыхание. «...что убиваешь меня?» И он почти мертв в ее глазах. На пределе их дыхание поглощает страстную тишину. — Ты любишь Дэвида? — Нет, — тут же ответила Райт, нахмурившись и будто не понимая причины этого нелогичного вопроса. — Он привлекал меня, как привлекал многих женщин, но не более. Меня всегда тянуло к бандитам, рокерам и психопатам. После высказанного Дженни замолчала, и за неё теперь говорил лишь её взгляд. Говорил он о желании, великом и необузданном, заставляющем грудь шумно вздыматься, будто нарочно задевая затвердевшими сосками колено Вонки. Сонливость, конечно, незамедлительно улетучилась, уступив место беспрестанно растущему возбуждению, томно покалывающему внизу животов. — Наконец-то ты призналась, дитя мое, — томно выдохнул мужчина, чувствуя дрожь в челюсти от необузданного желания, накатывающего шумными волнами. Если бы он сейчас сказал «Ты маленькая шлюшка, Дженнифер, моя маленькая шлюшка», — она бы не обиделась и не оскорбилась, принимая это как данность и не растеряв желание слиться с его телом вновь. Дженни не сводила взгляда с его растущего возбуждения, словно нарочно раздразнивая его зверя, а затем и сама потянулась к его брюкам, чтобы стянуть. Внутри себя Райт ликовала, тихо довольствуясь получением нужного результата: Вонка полыхал, словно пламя, меж двумя крайностями — от неукротимого желания овладеть ею сей же миг, и тут же — придушить её за всю порочность и гадости, что порой сыпались с вожделенных уст. — Неудивительно, что ты больше не пытаешься сбежать, я ведь говорил, что тебе изначально это нравилось, — шепчет он, стягивая свою рубашку и позволяя ее губам пройтись по шее и груди, опускаясь на живот в терпких поцелуях. Магнат сверкнул всё больше и больше дичающими глазами, прижимая голову девчонки к себе и стаскивая брюки, отбрасывая их в сторону, а её игрища к тому моменту приобрели совсем уж садомазохистический характер: кожа на бёдрах мужчины нещадно исполосовывалась алыми следами острых ноготков, и он даже опешил на секунду, заметив, с каким наслаждением и упорством паршивка старается вывести его на эмоции. Увидеть его боль. Ее глаза прошлись по обнаженному мужчине перед ней, и острое желание растерзать его в самых пошлых исполнениях затопило разум. На ее теле он оставил слишком много отметин и шрамов, так что они будут квиты. Его член возник в жалких сантиметрах от краснеющего лица Райт, чьё пылающее возбуждение лишь возрастало от наступившего дефицита свободы с течением времени. Поначалу, в первые дни совместного заточения с Вонкой под одной крышей в качестве новоиспечённой любовницы, девушка изрядно стыдилась собственных желаний и предпочтений, которые в обществе отчего-то принято считать не совсем нормальными. И вполне оправдано: разве можно назвать добровольное стремление к боли и дискомфорту чем-то хорошим? Нет, разумеется, но, тем не менее, люди всегда делали это и будут продолжать делать, в тысячный раз наплевав на вечно недовольное мнение большинства. Да и почему это, в самом деле, плохо, если противоречивые ощущения в конечном итоге приносят неподдельное удовольствие, которого даже близко не добиться соответствующими общепринятым стандартам ласками? Вонка любил делать больно и с первого же дня доказал ей это, беспощадно поимев прямо в темнице, прикованной цепями и лишенной свободы действий. Дженни отказывалась принимать свои истинные чувства, пока стенки ее контроля крошились и не рухнули окончательно, явив магнату ее желания. И она также пылко мечтала ощутить боль, хоть что-то, что способно ее отрезвить после. Руководствуясь подобными доводами, Дженни, в конце концов, сделала верный для себя выбор, отдалившись от разъедающего чувства вины со стыдом, полностью и без остатка отдавшись во власть того, чего столь разнузданно требовало молодое, ненасытное тело. Во власть мужчины, похитившего и пленившего ее. Почему она должна бороться за себя, когда выхода нет, если может поддаться наслаждению? Впиваясь пальцами в пульсирующее под ними горло всё цепче, Вонка становился радостнее, терпеливо отсчитывая тягучие секунды до того момента, когда его трепыхающаяся жертва, накрепко обхватившая ствол его органа чувственными губами, окончательно не истратит оставшийся в лёгких кислород. Она вбирала его плоть все глубже и глубже, чувствуя боль в глотке, но продолжая вдыхать через нос и расслаблять челюсть. А он все давит и давит, ненасытно желая обладать всем чем можно на ее теле. Пригвоздив ее язык к месту, он терся головкой у самого корня, а затем вновь входил еще глубже, срывая хрипы и стоны, что так дразнили его чувствительную кожу. Это была не первая подобная практика на памяти Дженни, но все прошлые ее партнеры безнадежно растворялись и исчезали на фоне этого мужчины. Мистер Вонка намотал её волосы на кулак, чтобы затем с большим удобством приступить к долгожданным действиям. Не обращая никакого внимания на редкие смехотворные попытки отстраниться и надышаться воздухом — Райт уж очень старательно впала в роль насилуемой жертвы, которую порой так обожала, — магнат подался бёдрами вперёд, одновременно надавливая Дженни на затылок. Протесты утонули в захлёбывающемся звуке, изошедшем из потревоженного горла. Остановившись у самого нёбного язычка, Вилли грубым движением обратил девичье лицо к себе, с нескрываемым наслаждением заглянув вглубь округлившихся глаз. Тех, что изображали святую невинность, за которой, не отступив даже на миллиметр, таились самые развратные черты её предпочтений, и не было для него удовольствия больше, чем силой приложенных стараний выталкивать эту обманчивую суть на поверхность. Дженни могла сопротивляться часами напролёт, разглагольствуя о неправильности своего нахождения здесь в качестве какой-то наложницы, но и магнат не оставлял начатого, пока вновь не увидит в этих щенячьих глазах полное смирение, а порой — даже повиновение. — Ты будешь жить ради меня, Дженнифер… — тихо сказал Вонка, одаривая ее щедрой порцией властного взгляда. Дженни хотелось завопить и оттолкнуться от его ног, когда его член вошел еще глубже. Вонка прикрыл глаза, издав стон, и ощутил ребристое пространство. От его тесноты и всеохватывающего тепла член ещё больше увеличился в размерах, начав систематически пульсировать. Райт зажмурила глаза, чувствуя выступившие в уголках глаз слезы, а следом ее сомкнутые на члене губы коснулись гладковыбритого лобка, и она едва не задохнулась от полученных ощущений. Мистер Вонка прижимал её к себе настолько, насколько представлялось возможным, удерживая это положение несколько тягучих секунд, пока Райт не была готова молить о возможности вдохнуть. Он резко отпустил ее волосы из захвата, позволив Дженни отклониться назад и высвободить рот, заходясь кашлем. Вилли позволил ей пару секунд отдыха, прежде чем вновь схватить за заднюю сторону шею и притянуть к себе, вглядываясь в раскрасневшиеся щеки с признаками слез. — Полагаю, ты уже живешь ради меня, верно? Желание съязвить и получить еще одну порцию боли и наслаждения почти пересилило, но все-таки Дженни не последовала по этой скользкой дорожке. — Да… — сипло ответила девушка, смаргивая слезы и только ожидая его следующих действий. Усадив девушку себе на колени, Вонка сильно укусил ее плечо, почти раздирая рубашку. Зарывшись пальцами в волосы поглубже, он совершал грубые, глубокие толчки, позабыв о всякой деликатности. Эта девушка способна была превратить мистера Вонку в сущего Дьявола, и отлично этим умением пользуется, более не скрывая своих отчаянных желаний. Он входил до предела, срывая вскрики отчаяния и страсти, перемещая руки на бедра и впиваясь пальцами в плоть. Разорвать бы ее прямо вот так, чтобы она истекала кровью на его коленях, умоляя не останавливаться. Вонка почти задохнулся от подобных мыслей, изливаясь в податливое тело и следом чувствуя оргазм, накрывший Дженни. Она сокращалась также стремительно, как пульсировал его член, а потому оба задышали гораздо чаще, вглядываясь в помутневшие глаза друг друга и узрев одну и ту же идентичную черноту. По коже скатывался пот, но никто этого не заметил, как и прилипших к щекам волос. Дженни упорно разглядывала эту тьму в глубине его зрачков и видела в ней себя — получающую удовольствие в руках настоящего психопата.