Контрреволюция не пройдёт!

Арно записался в коммуну твердо зная, что легко не будет. Героически переносил трудности: терпел холод, голод, гнилую капусту, ледяную воду, работал, не щадя ни себя, ни товарищей. Всё ради коммуны, ради будущего, через тернии — к звездам, как учили древние мудрецы. И вдруг обнаружилось, что превозмогать вовсе не обязательно. На севере весна наступала намного позже, чем в Олларии, к Весеннему Излому сугробы только-только начали темнеть и оплывать. Но на ветках уже вертелись говорливые птицы, а небо вдруг стало пронзительно-синим. Во дворе снег утоптали так плотно, что пришлось разбивать его лопатами — иначе не стаял бы до лета. А поля уже пятнились коричневым, талая вода питала землю, готовя ее для будущего урожая. Потеплело как-то стремительно. Еще вчера кутались в пальто и шарфы — и вдруг выскочили на улицу в одних рубашках, сыграть в догонялки вокруг сверкающих луж. Из помещений холод уходил медленно, пришлось открыть все окна, чтобы теплый ветер выгнал надоевшую стынь. Арно носился туда-сюда, подхваченный этим ветром, успевая в тысячу мест. Вместе с другими энтузиастами выносил накопившийся за зиму мусор, дорубал на дрова остатки мебели, чинил садовый инвентарь, таскал воду девочкам, чтобы те мыли окна — в общем, не скучал ни минуты. Жизнь в коммуне била ключом. Даже Понси как-то смягчился, подобрел — перестал задавать домашние задания, чтобы вместо их проверки сидеть над потрепанной тетрадью. Устремив мечтательный взгляд в окно, великий, пусть и непризнанный, поэт сочинял стихи. А дело его ширилось и крепло. Коммунары и коммунарки осваивали грамоту, переписываясь между собой. Почтовый ящик стоял в столовой, его опустошали дважды в день — перед завтраком и после ужина. Арно получил несколько записок от Селины и других девчонок, но тут же забыл о них. А вот Норберт сочинял свои корявые послания ежедневно, слюнявя карандаш и высовывая от усердия кончик языка. Однажды вечером Арно увидел в руках Валентина целое письмо, написанное мелким, убористым почерком. — У нас появилась госпожа Барботта? — как можно небрежнее поинтересовался он. Конечно, Валентин имел полное право завести себе даму сердца, но думать об этом почему-то было неприятно. Валентин поднял на него взгляд и улыбнулся. С тех пор, как наступила весна, он стал улыбаться чаще. — Это от Айрис, сестры Дика. Ничего личного, всего лишь статья о коммуне для сельского новостного листка. Она хочет попробовать себя в журналистике и попросила меня оценить ее первый опыт. — И как тебе? Исписанная бумажка все равно вызывала у Арно опасения. Казалось, там даже чернила ядовитые. — Вполне успешное подражание отчетам колхозов, которые публикуют в газетах. Подобный стиль в последнее время весьма распространен. Арно прищурился. — Если это похвала, то я — фельдмаршал. — Может быть, ты просто недооцениваешь свои способности? Хлопнула дверь — в спальню ворвался Паоло. Обычно он возвращался уже после отбоя, наигравшись с приятелями в карты, но в этот раз ему не терпелось поделиться новостью. — Сидите тут, не бельмеса не знаете! Аннет беременна! Вся коммуна на ушах! Письмо Айрис было немедленно забыто. Арно забросал Паоло вопросами, но тот мало что мог рассказать. Факт был достоверно подтвержден фельдшером. Говорили, что Ариго рвет и мечет и вообще грозится закрыть коммуну к кошачьей бабушке. Успокоить его не удалось даже Райнштайнеру. Девичье крыло бурлит, спать никто не собирается, половина в ужасе ищет у себя признаки беременности — в общем, жуткий скандал. — Это не просто скандал, это позор, товарищи! — бушевал Ариго на следующий день во время утренней линейки. — Тот, кто сделал это, не достоин гордого звания коммунара! Я бы даже сказал, гордого звания человека! Забыв всякий стыд, всякую совесть, так унизить своего товарища!.. Паоло фыркнул в стол. — Как будто товарищ возражала. Все видели — довольнющая была, как кошка. — Все равно он сволочь и трус, — шепотом возмутился Дик, — сделал дело и в кусты, а ей теперь отдуваться. А звеньевой, знаешь, как досталось? — …гражданин Талига должен уметь правильно распорядиться своей свободой, иначе свобода ему не положена! Поэтому с завтрашнего дня в коммуне вводится раздельное обучение. Раздельное обучение, товарищи! А также, раздельная зарядка, раздельная линейка и раздельный прием пищи! И работать мужские и женские звенья будут как можно дальше друг от друга, я лично прослежу за этим! Перед входом в крыло товарищей женского пола будет стоять дежурная, и этот пост по важности будет приравнен к дежурству у знамени. Коммуна вступает в новую эру! Коммунары сидели как пришибленные, не поднимая друг на друга глаз. Но вдруг раздался звонкий голос Айрис: — Товарищ Ариго, так нечестно! Раздельное обучение это буржуазный предрассудок! Мы коммунары, а не институтки какие-нибудь! Еще передники на нас оденьте и пелеринки! — И одену! — Ариго грохнул кулаком по столу, напугав сидящего рядом Понси. — Надо будет — и одену! И пелеринки, и чепцы, и на пианино играть заставлю, чтоб не осталось времени обжиматься по углам! Учитесь выполнять свои обязанности, товарищ звеньевая, чтобы нам с Ойгеном не приходилось за вас краснеть! Щеки Айрис вспыхнули от стыда, она не столько села, сколько упала обратно на скамью. Подружки тут же потянулись к ней с двух сторон, стали гладить по плечам утешая. — Отныне и впредь, товарищи! До тех пор, пока не научитесь себя вести! Аннет исключили из коммуны и отправили к дальним родственникам в Надор. Везти ее на аборт Ариго отказался принципиально. А отца будущего ребенка так и не нашли. Воздух теплел день ото дня, но весна уже не так радовала коммунаров. Даже первые щи из крапивы, о которых полгода мечтали все, были съедены без энтузиазма. В коммуне —предатель. Подставил товарища и скрылся, разве можно такому доверять? Всеобщая подавленность сказалась даже на Арно, который ни с кем романов не крутил. Девочки, как-никак, украшали скромный быт: глаз отдыхал на ярких ленточках, вплетенных в косы за неимением иных украшений. Мелодичные голоса теперь слышались в отдалении, как птичий щебет в лесу. Присутствие товарищей женского пола облагораживало самых отъявленных беспризорников. А теперь даже Паоло повадился сплевывать на пол, делая вид, что не слышит замечаний Арно. Разумеется, и переписка оказалась под строжайшим запретом. Статью Айрис вроде бы приняли в новостной листок, но успел ли поучаствовать в этом Валентин, так и осталось для Арно загадкой. — Скучаешь по кому-нибудь? — спросил он как-то раз, когда они с Валентином мыли полы в столовой. На подобные вопросы Валентин никогда не отвечал сразу. Вот и теперь он тщательно отжал тряпку, сложил ее уголок к уголку и только потом произнес, тщательно подбирая слова: — Затрудняюсь определить точно. Чего-то не хватает, но точнее сказать не могу. Арно с унылым видом оперся на швабру. — Прямо кошки на душе скребут. Честное коммунарское, я бы сейчас даже Селине обрадовался… Вообще не понимаю всей этой романтики, но ты видел Норберта? Он же ночами не спит, так по своей Летте тоскует. — Признаться, я не ожидал от него столь тонких чувств. — Ага, Норберт простой, как рельса. Но вот посмотришь, как он мучается — навсегда влюбляться заречешься. Для коммунара на первом месте должна стоять дружба, а не все эти мерехлюндии. Вот если бы Ариго звенья перемешал и разогнал куда подальше, тогда был бы повод на него обижаться. А без девчонок вполне можно прожить. Валентин насмешливо прищурился: — Вот она, мудрость человека будущего. — Сам ты человек будущего, — рассмеялся Арно. — Завидуй молча. Давай-ка еще раз пройдемся вон в том углу, и можно закругляться. На коровник четверых маловато, успеем нашим помочь. Но когда четверть часа спустя они подошли к коровнику, то обнаружили на двери тяжелый замок. — Странно. Арно огляделся по сторонам, но звено как сквозь землю провалилось. Во дворе вообще никого не было, остальные коммунары ушли кто на огород за домом, кто в сад, а кто и вовсе в поле — посевная была в самом разгаре. — Кто-то неудачно пошутил? — предположил Валентин. — С другой стороны есть окно, можем заглянуть внутрь. Запереть кого-нибудь и удрать — милое дело, такие шутки в коммуне очень любили. Тем более, жертвы и не думали обижаться. Зачем колотить в дверь и выставлять себя на посмешище? Увидят, что не пришел на обед, все равно найдут и выручат. А до тех пор можно свернуться калачиком и выспаться на все четыре стороны, редкая для коммунара роскошь. За коровником буйно разрослась черемуха. Влажную землю усыпали белые цветы — черемуха только-только отцвела, унося последние холода. — Это окно не мыли со времен Абвениев, — проворчал Арно, почти уткнувшись лбом в пыльное стекло. — Ни кошки не разглядеть. Валентин тоже попытался заглянуть внутрь, пришлось втиснуться плечом к плечу, чтобы поместиться вдвоем. — Кажется, я кого-то вижу. Вон там, справа. Глаза понемногу привыкали к тусклому свету. Возле тюков с сеном маячила полуголая фигура. Судя по ширине плеч — Норберт или Йоганн. Его грубые ладони касались обнаженной груди раскинувшейся на тюках девушки — бережно, как величайшего сокровища. У Арно перехватило дыхание, когда он узнал в этой девушке Летту. Мужская рубашка была заботливо постелена на тюки, чтобы не кололось торчащее сено. Летта запрокинула голову и тяжело дышала. Ее руки беспорядочно гладили Норберта по плечам. А потом Летта бесстыдно развела голые ноги, и Норберт навалился ниже, закрывая ее собой. Два тела стали одним. Жаркий ком прокатился в низ живота. Арно вдруг в полной мере осознал, чем любовь отличается от дружбы. А еще — что последние несколько минут он держит Валентина за руку, большим пальцем поглаживая его ладонь. Отнюдь не по-дружески. Мысли заметались вспугнутыми зайцами: продолжать? Тихонько отстраниться и сделать вид, что ничего не было? Но Валентин вдруг потянул его руку вверх. Сухие губы нежно коснулись костяшек пальцев — один раз, другой… Этого Арно уже не вынес. Напрочь забыв о Норберте и Летте, он вжал Валентина в стену, лихорадочно целуя, куда получалось — в губы, в подбородок, в щеку. Провел носом по скуле, припал к шее губами. Валентин пах черемухой и собой. Родной, любимый запах, без которого Арно давно не представлял своей жизни. Валентин в ответ гладил его по спине. Ладони сдвигались все ниже, и от предвкушения у Арно что-то сжалось внутри. Они целовались как безумные — страстно, неумело, жарко. Внизу живота билось пламя, требуя прижаться невозможно близко — но близость только распалила его сильнее. От поцелуев горели губы, Арно весь горел, изнутри и снаружи, судорожно расстегивая штаны. Валентину оказалось достаточно коснуться напряженной плоти — и огненный шар внутри взорвался. Арно застонал в голос, бездумно пытаясь дотянуться, вернуть долг… У Валентина получилось скорее вопреки, чем благодаря неловким движениям — но вскоре он коротко выдохнул и прижался к Арно всем телом, как будто пытаясь удержаться на ногах. Неизвестно, сколько бы они простояли так, цепляясь друг за друга, как утопающий за соломинку, если бы рядом не послышались голоса. — И толку было разделять их на мальчиков и девочек? — поинтересовался у кого-то Ариго. — Все равно разврат с утра до вечера. Арно в ужасе вжал голову в плечи. Дрожащие пальцы отказывались слушаться — пуговицы удалось застегнуть только со второго раза. — От подобного разврата хотя бы дети не появятся, — Райнштайнер был настроен философски. Наконец Арно сумел развернуться и попытался закрыть Валентина собой. — Товарищ Ариго, это я виноват! Его бесцеремонно отодвинули в сторону. — Товарищ Ариго, вина целиком и полностью лежит на мне. Однако их смелость была проигнорирована. Целиком и полностью. — Может, проще закупить настойку ветропляски, и пусть фельдшер выписывает всем желающим? Согласен, отдает средневековьем, но надежнее средства еще не придумали. — Не могу назвать себя специалистом в этом вопросе… Ариго и Райшнтайнер удалились, мирно беседуя между собой, как будто ничего не случилось. Наедине с Валентином напускная смелость покинула Арно моментально. Он опустил голову и уставился на растоптанные цветы черемухи. Такого обжигающего стыда ему не приходилось испытывать никогда в жизни. А еще коммунар! Дурень похотливый, позор революции. Предал товарища — хуже того, друга… Вот и останется теперь без друзей! Уходить нужно было немедленно. Кажется, Валентин окликнул его по имени. В другой раз Арно обрадовался бы, но сейчас на душе стало только гаже. Он ускорил шаг, а потом побежал. Через двор, мимо открытых ворот — и рванул по дороге в сторону села, страстно желая, чтобы его насмерть сбила машина, или затоптала лошадь, или разорвали голодные волки. Что угодно, только бы не возвращаться и не смотреть Валентину в глаза. Но дорога была пуста, только свистел в ушах невидимый ветер. Арно бежал, пока хватало воздуха в легких, пока не начали подкашиваться ноги. А потом рухнул в придорожную траву, перевернулся и тупо уставился в чисто вымытое небо. Над полем чиркали ласточки — как будто купались в солнечных лучах. Проклятая весна, это всё она виновата! Сейчас любое наказание стало бы наградой. Пусть бы Ариго выгнал предателя из коммуны. Пусть высек бы розгами по дореволюционному обычаю, Арно и словом бы не возразил. Но Ариго знал, что сильнее, чем розги, человека жжет собственная совесть, поэтому никого не наказывал. И совесть жгла. В конце концов Арно поднялся и, нога за ногу, поплелся обратно. Он решил, что просить прощения не будет. Нет смысла — Валентин теперь презирает его до глубины души, и никакие извинения здесь не помогут. К его возвращению все остальные уже успели пообедать. Арно уселся за стол, ни на кого не глядя, и принялся хлебать остывший суп. После обеда он подошел к Ариго и попросил освободить его от почетной должности звеньевого. Сказал, что Дик — более достойный кандидат. Ариго выслушал его, подкручивая усы, и вынес приговор: — В просьбе отказано. Работать нужно не только в поле, но и над собой. Свободен, звеньевой. А вот в сторону Валентина страшно было даже посмотреть. Арно старательно игнорировал его присутствие до самого вечера, а когда все-таки решился поднять взгляд — было поздно. Валентин спал, накрывшись одеялом с головой. В самой его позе Арно чудилось презрение. …на следующий день раздельное обучение было отменено.