***
— Они сыпались, как нескончаемый дождь, эти убийцы. Я помню, как падал снег хлопьями, не ночью — та была такая лунная и безоблачная… А с заревом он стал валить хлопьями. Я смотрел наверх, там слабо тянулись облака. А снег… снег оказался пеплом. Бог простит. Антон смотрит в резную дверь. Старается мысленно ей оградить себя от чёрного дёгтя, который просачивается в стыки, журчит и волнуется там, снаружи. — Севера шатры лазурные, как открытая вода, далеко-далеко от берега. Я оглянулся, уже сидя на лошади, но ни одного синего клочка не было. На пиках чужие знамена, вымоченные в крови, развивались вместе с ветром: алые, как знамёна Юга. Бог исцелит. Руки начинают дрожать, ток от сердца пробирается в кончики пальцев. Антон сжимает челюсть, чтобы в молчании не застучать зубами. Хмурится, но упрямо продолжает копаться в себе. Уже по уши в дерьме. Под ногами натекла тёмная лужа безумия, она зовёт нежно погрузиться в забытье. Он помнит, как сюда пришёл и зачем. Помнит, что просил и уверенно запирал дверь за собой. Помнит, что сидит на жёсткой скамье не первый час. — В монастыре есть девочка, её зовут Прим-Роуз. Мы ладим — она не сильно разборчива в людях. Иногда я смотрю на неё и понимаю, что вырезал целую дюжину точно таких же маленьких любознательных девочек собственными руками, — горло сжимается от страха, что шажок с места в темноту для него ничтожен. — Иногда я смотрю, понимая, что мог бы сделать это снова. Бог направит. В исповедальне горят свечи, обдавая терпким ароматом воска. Ещё недавно кадили, и запах витает вокруг, вгоняя в транс. Но Антона он не успокаивает, больные воспоминания швыряют из стороны в сторону. Кажется, если он на секунду даст слабину, то провалится снова. — Были животные. Много, в деревнях полно их. Я старался кинжалом бить точно в артерию на шее, чтобы их смерть была быстрой, но иногда не попадал и приходилось рубить снова. Два, три раза, — запинается, чтобы вытереть мокрые щёки и снова упереть руки в колени. — Они кричали прямо как люди. Может, мне так только чудилось. Помню, как шагом догнал большую собаку. Она ползла на передних лапах, второй части уже не было. И выла тонко, до сих пор слышу этот вой в тишине. Меня тогда будто знамение пробрало. Единственный миг в том месиве отчётливый: стою над чудом живой тварью и смотрю по сторонам, солнца ещё нет, луна, как приколотая к куполу неба, висит и светится ярко, так, что глаза слепит. А потом снова кровь. Бог спасёт душу. Которую Антон достаёт прямо из дырки в груди и вываливает перед священником. Отчасти королю жаль, что его участь выслушать о самом страшном. — Я причинил боль женщине, которую пред алтарём клялся любить. Мы потеряли наследника, — моргает, чувствуя как покусанные губы щиплет соль. — Знаю, что никогда не заговорю об этом спокойно. Не смогу искупить вину, даже испытать боль потери достаточно глубоко, потому что я её никогда не любил и ребёнка бы не принял. Я ненавижу себя по сей день и не могу исправить. Потому что люблю другого. Бог благословит вновь. Уже сотворил и наградил силой, чтобы двигаться дальше. В омуте своих мерзких тайн и скитаний горит звезда, как ориентир перед заревом. В прекрасное далёко, где нет места боли и жестокости, где вечно царит мир. — Есть и то, за что я перед Высшей Силой не раскаюсь, — буду молить о благословении, покуда хватит моих сил. Я влюблён в своего советника. И наша порочная связь крепчает с каждым днём. Я чувствую, впервые в моей жизни, что поступаю правильно вопреки всем законам и протоколам. Он делает меня сильным, а я хотел бы сделать его счастливым. Бог любит.***
Перед ректором стоит с выражением беспрекословной власти. Она не вызывала — явился сам ранним утром. Теперь его лик другой, не измождённый и потерянный. Антон знает, кто он. И пришёл не просить помощи, а раздавать приказы. — Я уезжаю, — первым делом без приветствия и титулов. Делает пару шагов по кабинету в сторону окна и без интереса заглядывает на улицу. — Доброй дороги Вашему Величеству, — так же без должного уважения, хотя с места своего поднялась, как только поняла всё о цели и форме визита. — Я благодарен Ласточкиному Гнезду за сокрытие тайны и меня самого в минуты, когда ни одно место не чувствовалось домом. — Не благодарите за долг перед Короной. — А вы мне не указывайте, — с полуулыбкой поворачивается обратно. Из мантии достаёт конверт, запечатанный королевским гербом. — Прошение отдаю лично, коли есть возможность. Выпишите на Юг нового советника в ближайшее время и отправьте с печатью во дворец. Я выберу и приеду снова, чтобы провести необходимые процедуры. Арсений останется здесь. — Боюсь, я не понимаю вас, — конверт принимает и вертит в руках, а глаз не отводит. — Понимаете, — легко переговаривает. — Уделите внимание девушке, которую зовут Даной, остальных кандидатов я рассмотрю дополнительно. — Он знает? — натянуто отзывается ректор. Антон щурит глаза, пытаясь различить в голосе настроение: рада ли она их расставанию, разочарована ли в их союзе, покорна ли его воле. — Узнает, но это дело моё и его. — Лихо распоряжаетесь вариантами, — более смело приподнимает голову и смотрит тоже свысока, будто Антон один из её птенцов. — Советнику вы дали клятву и воспользовались ей же, чтобы вернуться на трон. Думаете, что имеете право теперь отречься? — Я король и поступаю на благо той земли, которую рождён оберегать, — подходит ближе к столу и складывает руки за спиной. Миранда хотела пристыдить, вывести на эмоцию, но куда уж там. — А ваше дело нехитрое: хранить верность Короне. Женщина поджимает губы и кивает. Кладёт конверт на стол к другой почте и делает жест в сторону двери. Кажется, она ещё не поняла, что связалась с Кровавым королём. — Вы можете иметь любую степень благосклонности Короне Юга, Миранда. Но если я вновь узнаю, что мои поступки обсуждаются вами за моей спиной, если краем уха услышу, что Арсению здесь причинили боль, — я отрежу вам язык и захвачу Ласточкино Гнездо, я отберу всё, пока пташки будут дочитывать в часовне последнюю молитву.***
Пережёвывая завтрак, Антон косится по сторонам. Чудится, что студенты на него смотрят и узнают даже в профиль, хотя это выдумки. Такого быть не может: советники обязаны были сохранить тайну Короны, ректор не отняла бы у него приватность, пожертвовав спокойствием в монастыре. Но на то Антон и сумасшедший, чтобы придумывать страхи из пустоты. Всё же Шастун не успел попробовать многое в жизни без Короны: посадить дерево или поглядеть, как бабочки в теплицах вылезают из куколок; пошастать ночью по коридорам, прячась от дежурных, выпросить в столовой остатки овсяного печенья с ужина. Но он чувствует в себе достаточно сил, чтобы когда-нибудь этот опыт найти. Потому с лёгким сердцем прощается с каждым закутком. В тканевую салфетку заворачивает свою булочку и кусочек сыра. — Доброе утро, Прим, — девочка закатывает глаза, знающе по выражению лица, что сейчас будет просьба. Если быть откровенным, с этой формой обращения у Антона неполадки, поэтому с ходу выдает: — Я пришёл забрать твой сыр. — Арсу? — Антон вопросительно приподнимает бровь, что это за наглость такая называть советника по имени. В наказание дёргает за косичку, Прим смеётся, а девочки за столом стелятся его рассмотреть повнимательнее. — Всё ты знаешь, — указывает на полупустую тарелку с жёлтым кусочком на бортике. — Ну что? — Эй, подвиньте сыр! Видно, имеет среди своих авторитет, потому что королю отдают не один, а четыре, и ещё кубик сливочного масла со всего длинного ряда, которые не успели съесть. Ещё бы Прим его не имела: когда старший подсаживается и обращается не иначе как по большой дружбе, сложно устоять. Благодарит всех, целует — свою, ставшую за несколько дней родной, в макушку и выпихивается со стула за испорченную причёску. Дальше ищет Гудкова. — На что меняешь булку? К старшекурснику подход по понятным причинам другой — у него и взгляд другой. Саша известный сплетник, уж должен был если не разуметь всё об их паре с Арсением, то надумать с три короба сказок. Пока никто не обращает на них внимания, показушно медленно проглатывает кашу и задумывается. Не покидает ощущение, что ему даже известно, с кем именно приходится вести беседу. И перед королём не робеет. — Конь у тебя добротный, — улыбается во все зубы и смахивает на бок чёлку. — Гнедого тебе? Или ко второму прикипел? — парень распахивает глаза и даже смущается того дерзкого предложения. — Серьёзно?! — алеет щеками, утыкаясь в него, как в призрака. Или в короля в чёрной форме Ласточки, остаётся догадываться. — Блять, нет конечно, — фыркает Антон, отпивая чай из его кружки. — Я идиот, по-твоему, менять кусок хлеба на коня королевской масти? Так рынок не работает, Саша. — А кажешься таким милым, — бурчит, перекладывая булочку из своей порции на салфетку, заворачивает и держит, прежде чем передать. — На десерт с обеда. Протягивает под согласный кивок, но убирает и надменно хмурится: — За шутку ещё и с ужина, — Антон любовно тыкает пальцем в лоб, сбивая с толку телесным контактом, и забирает валюту из рук. Возвращается к себе через дверь Арсения и ванную, чтобы не щёлкать замками. На столе раскладывает добычу, в украденный по пути стакан наливает мерзкого тёплого чая — только его выдали дополнительно. Присаживается на край и так немного сидит, впитывая всеми фибрами ровное размеренное дыхание, несравнимое ощущение уюта и спокойствия. Бесконечное светлое утро заливает из окна светом и падает на подушки, задевая мягкие тёмные локоны. Арсений головой на уголке подушки спит с выражением одухотворённости на лице. Антон с улыбкой понимает: проводя легонько по щеке, чувствует и холодок от натёкшей с уголка губ слюны. — Арс, — голос хриплый, имя больше слышится как неровный вздох. Не может потревожить. И пыхтит ещё пару десятков минут. — Арсений, солнце встало. Гладит едва заметно по волосам, а всё равно шепчет. Советник морщится, отлепляясь щекой с нагретого места и снова укладывается теперь уже в самый центр. Арсений не любит просыпаться, и это знание Антон высек на своём сердце, чтобы сохранить навсегда. — Какой вы шумный, — бубнит и рукой пихает в бок. Щекотно. Антон силится не засмеяться, чтобы не свалиться, — боится спугнуть ленивый их вынужденный контакт, — но всё же дёргано хмыкает. Советник приоткрывает один голубой глаз и мгновенно холодеет. Антон отстраняется, сдвигаясь на стул. Взглядом указывает на приготовленный завтрак и под сквозящее равнодушие представляется себе провинившимся Говнюком, что принёс на прикроватный коврик дохлую крысу. Вряд ли любое внимание сможет сгладить сводящую боль от расставания. Арсений ест в тишине. И не показывает ни одного признака, что собирается покинуть кровать и принял пробуждение за прямой на это намёк. К себе притягивает, не только взор: к советнику тянутся мысли и душа, тянутся руки — стоит рассказать, что исповедался, но не сейчас. В последние мгновения вместе не хочется вслух упоминать все дела, которые король собрался завершить. — Нужно вернуть учебники в библиотеку, — осторожно начинает Шастун, всматриваясь в окно на волны листвы. — Я записался на дежурство там, чтобы убить время. Арсений молчит. Вздыхает тяжело, откладывая надкусанную булку на стол. — Когда вы приняли решение? — на секунду теряется, услышав спокойный голос. Такой будто бы строгий в намерении узнать желаемое, но без оттенков. Антон не знает, что за ночь придумал для себя советник, и у него ещё не было возможности оспорить или защититься. Это Арсений отдаёт, правда, смотрит в стенку шкафа, не моргая. Брови жалостливо ломаются. Неужели он мог помыслить, что король врал ему с самого начала, мог воспользоваться и бросить? — Тогда же, когда произнёс вслух, — голубые огоньки вспыхивают, Арс хищно вцепляется взглядом в лицо. — Это правда, Антон? — приходится закусить губу, чтобы не расплыться в улыбке. Грустной, вымученной, но нежной улыбке только для него. — Правда, Арс. Неловко молчат дальше. Арсений корябает складки на покрывале, думает о чём-то своём. Им больше некуда торопиться же? Мерзкое ощущение, что времени даже слишком много: лучше было бы сказать, собрать вещи и уехать, не затягивать общую муку на несколько суток. Но в моменте и не вышло бы просчитать шаги наперёд. — Я выхожу в библиотеку вечером, — не приглашением, но хоть толикой информации. Если захочет, Арсений сможет присоединиться, например. Для расстановки книг по секциям ведь не надо разговаривать и испытывать друг к другу приятные эмоции. — Мне бы до обеда доспать, — трёт один глаз, съезжая пониже. Антон не настаивает на праве быть стражником или участником процесса. Собирает учебники, разбросанные по подоконнику, столу и полу, и выносит через ванну. Закрывая за собой дверь, приваливается к ней спиной и сильно зажмуривается. Главное не сорваться обратно. Дать пространство, позволить распорядиться временем самому, ведь так и поступают свободные, независимые ни от кого люди, да?***
— Нужно вынимать закладки из книг, — Антон вздрагивает. Советник вытягивает предыдущий оставленный том со стеллажа и бережно пролистывает, вынимая сложенные исписанные кусочки бумаги. Одетый в свободный свитер, но в очках. — Я подумал, что это хороший ход, — пожимает плечом так, будто внутренности не закрутило в узел от волнения. — Знаешь, оставить закладки, чтобы следующий студент мог сразу найти ключевые мысли. — У вас хорошо получается решать за других, — в той же манере берёт следующую книгу из ящика — это Антона. Арсений не догадывается, но мимолётом перечитывает отмеченные места и недовольно бубнит на чернила на полях. Отгибает уголки страниц, нежно отглаживает кончиками пальцев, считает, наверное, каждую их них своей. — Я на то и король, — с усмешкой шутит Антон, и жадно внимает реакции. Там нет ни смеха, ни такого тёплого и нежного фырканья. В отвёрнутом профиле замечает приподнятый уголок губ, и становится как-то светло на душе. Хорошо. Благостно, невероятно прекрасно. Через три шкафа и два ящика книг руки уже не гнутся и спина неприятно тянет, когда приходится тянуться вверх. Арсений стоит на три ступеньки выше по лестнице и принимает по одной, всовывая в узкие щели. Сам бы он никогда в жизни не забрался туда, даже если бы на кону стояло отчисление из Ласточки. Но по всем параметрам студенты здесь вроде бы трудолюбивые, пытливые до знаний извне, жаждущие достучаться до истин мира. — Мой преподаватель по литературе считал, что закладки — это воровство знаний, — поясняет советник. Стало заметно давно, что на отвлечённые темы он готов болтать без преград и обид. — Что каждый новый студент должен сам прочитать историю. Не интересно же разгадывать загадку, если вам уже сказали, что ключ лежит в сундуке. — То есть вы прячете презервативы в левеофантах, но брезгуете обменяться опытом со следующим поколением? — следующий том соскальзывает со стопки и больно прилетает Антону прямо в лоб. Потирая ушибленное место, с упоением слышит сверху короткий смешок. — Грубо говоря, — подтверждает Арсений, скрывая эмоцию. — Хотя особо страстные искатели всегда могут обратиться к старшим за помощью. — Видимо, обменяв опыт на вечное рабство, — морщится, а советник притормаживает, ожидая продолжения мысли. — Я сегодня чуть коня не заложил Гудкову за твой завтрак. — Вы теперь в товарных отношениях со студентами? Неплохо двигаетесь, Ваше Величество, — свой титул из уст Арсения колет под рёбрами. С сегодняшней ночи он стал каким-то более отчётливым, непривычным наедине. Но если так они смогут мирно отдалиться, или нет, — создать безопасную дистанцию, — Антон вовсе не против. Из детской книжки приходится отрывать бархатную ленточку. Тайное и причудливое богатство для обычной закладки. — Я держу пари, что Скруджи расставил бы всё на места в три раза быстрее и сохранил пометки. Он достаточно ушлый для этого, — отдаёт наверх, ставит, приступает к другой. — Вовсе нет, — мотает головой, перебирая цветные корешки, щурясь, вчитывается в имена авторов. — Эд был достаточно ушлым, чтобы переложить дежурства на кого-то другого. Вот как, значит «был»? — Вы больше не общаетесь близко? — всё-таки он оставляет Арсения в большом мире, желая абсолютно всех благ. И если об искренней любви боится и думать, то на старую дружбу делает большую ставку. — Специальный отряд — тень, которую отбрасывают правящие Континентом. За тенью, к сожалению, не угнаться, — наступлению на территорию окололичного не противится, рассуждает очень легко. — Но вы правы, я постараюсь его найти позднее. Надо бы приказать в горячие точки не соваться. Пока королевства содрогаются от войн — сидеть тихо. Искать приключения исключительно в безопасности. Не пытаться вмешаться в события, участником которых будет Антон. Но эта жизнь уже не его, скоро король тоже смирится с тем, что советник свободен и волен делать всё, что пожелает.***
В зале с высокими окнами царит тишина. Арсений слабо дышит куда-то в шею, обнимая с правого бока. Больше не пытается убедить, не спорит. Упивается последними минутами, когда они ещё могут быть вместе. — Разбудите, когда будете уезжать. — Нравятся тебе долгие прощания? — губами прижимается ко лбу. В пальцах переплетает локоны волос и гладит, как любимую рысь. Арсений, как бы ни прикидывался кроликом, хищное создание. И не клыками, а точным броском из засады может убить. — Кажется, не смогу смириться, если проснусь в монастыре уже без вас. — Арсений, — нежно оглаживает плечи, обнимает вновь. — Ты теперь свободный человек — представь только, как много чудес ждёт тебя впереди. В мыслях Антон рисует ему жизнь, полную красок, впечатлений, новых открытий. Такую, какую, может, хотел бы больше для себя. — Я беспризорник, сирота, отныне одинок и несчастно влюблён в короля, — горько перефразирует, хотя давно уже всё решено. Просто упрямится до сих пор, внимая любимой стройной твёрдой речи. Они сидят до самого рассвета, комендантского часа для них двоих не существует. И ничего, что могло бы разделить хоть на секунду. Разговаривают обрывками о всяком. — Алексей будет просить вас руки Её Высочества, — Антон полулежит на диване уже в своей прежней одежде, мантия и сумки лежат в дальнем углу. Думалось, так они не будут мозолить глаз и нагнетать скорым отъездом, но как бы они ни старались, из головы это ожидание не выкинуть. — Оксане надо выходить за принца или короля, чтобы не разбавлять род плебейской кровью. — Вы отвратительны, — бросает в ужасе Арсений. Он широко взмахивает ресницами, вертит головой, чтобы расслышать шутку эту мерзкую. — Да сжалюсь я над ними, Арс. Обещаю, — доверительно бормочет, закатывая глаза. — Дарую Райту титул тоже. Пусть привыкает к жизни при Короне. — Не завидую ему, — как-то для забавы говорит Арс и ухмыляется. — Не так уж со мной тяжело! — Так и скажете, когда парень завоет на луну. Антон пихает играючи в бок, скулы уже болят от улыбки. Хочется эту ночь заморозить и оставить в памяти навсегда. Не верится, что это их последняя ночь, — наверняка жизнь ещё сведёт вместе. Но Антон мелочно надеется, что всё-таки злодейка пощадит и этого не случится. — Думаешь, лучше затянуть с переговорами? — Арсений хмуро пилит взглядом пейзаж за окном, Антон кончиком пальца разглаживает меж бровей морщинку и кладёт руку на грудь, прижимая советника спиной к своему животу. — Да, — переплетает пальцы. — И прекратите игнорировать письма королевы, она разозлится. Лада — молодая девушка, и высоко на троне она жаждет признания — вашего одобрения, Антон Андреевич. — Я читал эти письма. Там ничего важного: пустая болтовня да сюжетный порнографический бред. — Воспользуйтесь, — с рвением привстаёт и поворачивается. — Дайте ей то, чего желает. Одарите вниманием так, как умеете. Пусть думает, что добилась превосходства. Достаточно было сражений — теперь же будьте благоразумны и сделайте войну холодной. — Я не могу предать память об отце и ввязаться в игры психопатки, — серьёзно качает головой Антон, но задумывается. — Вы предадите, если позволите и дальше убивать на полях. Его Величество строил мир переговорами, так продолжайте его дело. — И погиб за этот мир, шаткий и обветшалый, — он развалился, как подул северный ветер. — Антон Андреевич, одна смерть против тысяч, — гладит по щеке, зная, что сейчас королю плохо. Неприятные решения, ненавистная правда: он будет вынужден плясать и пить вино с королевой, чтобы Континент не дрогнул больше под тучами войн. — Я подумаю над этим, — накрывает руку и бережно целует ладонь прямо по центру, откуда расходятся линии жизни, ровные, будто отрисованные на холсте. В сумерки выходят на улицу, пройтись по саду. Антон идёт близко, плечом постоянно задевая советника, а тот не останавливается в рассказе о днях, которые провёл, облагораживая здесь каждый закуток в наказание за свои вольности. Антон по-прежнему желает вручить ему все бесчисленные королевские розы. Небольшое кладбище на холме поодаль монастыря отсвечивает белизной плит: скромных, небольших и глубоко одиноких. Арсений оставляет у каждой по цветку и отряхивает руки. — Провести жизнь в Гнезде — не самая страшная участь, — воздух треплет тёмные кончики волос, развевает в сторону тяжёлую мантию короля. Арсений прикрывает голубые глаза и слабо улыбается. — Если не рядом с вами, однажды я хотел бы быть похоронен здесь. Антон кивает. Странный жест доверия — показать друг другу, где спрячут их тела «после», где души их обретут последнее пристанище. Оглядывает с холма, что заканчивается обрывом к морю, и понимает, что для Арсения, его бесконечно смиренного и пылкого сердцем советника, нет места в душном маленьком склепе, даже в королевском. Его заберёт природа летать над волнами, говорить с морем о том, как прекрасно солнце, тонущее за горизонтом. — Сходи к Прим на чтения. Я обещал, но уже не успею, — они стоят, вдыхая солёный воздух, лицом к зареву. За руки предсказуемо не держатся, оберегают друг друга от болезненной близости теперь, когда все узлы между ними распутаны. — А я говорил, что она прикипит быстро. Жестокий вы всё-таки, Антон Андреевич, — говорит, а сам улыбается широко и легко. Да, жестокий. И больше всего к себе, но кто и когда об этом задумается? — Брось, девочка тебя обожает. Я её понимаю, — украдкой проскакивает очередное признание. Антон досадливо хмурится, себя корит за то, что смалодушничал и прервал их спокойную счастливую ночь — уже утро, — в которой нет места мыслям об ускользающем в прошлое хорошем, добром и мучительно сладком. Заходят на конюшни будто бы просто так, сюда вела тропинка от самого склона. Среди других находят Коня: Антон за все время обучился уходу за ним больше, чем за всю свою жизнь в замке. Старался, вычёсывая гриву, матерился, намыливая вороное мускулистое тело, и просто долго сидел на ограде денника, держа длинную фырчащую морду на коленях. Смотрел в умные глаза, в них терялось удивление от участливости хозяина, но больше спокойствия и принятия неудобных и непривычных условий. Кормил друга лакомствами, которых тут было откровенно мало, зато натаскал моркови с грядок и втихую даже от Арсения угостил поздно вечером ещё вчера, не зная, что уже через два дня он займёт своё законное место в Южной коннице. — Могу оставить тебе жеребца, — Антон кивает в сторону второго животного, которое аналогично разительно отличается от остальных. Арс пожимает плечами, будто привязанности особой не испытывает к ней. И смотрит на лобызания короля со своим скакуном исключительно с умилением, предназначенным для детских развивающих игр. Опять же одна лошадь, хоть и породистая, для него ничего не стоит, а обычный смертный мог бы за такую и дом заложить. Непонятно, любит ли Арсений роскошь или её тактично сторонится. От кактуса был в щемящем сердце восторге, а от подарка на порядок дороже лишь равнодушно ведёт плечом. Коня седлают вместе. Опять же, не говорят ни слова о том, что и зачем делают, просто носят амуницию, затягивают ремешки, по очереди отвлекаются на тихое нетерпеливое ржание. — Я тоже скучать по рысям буду, — Антон приподнимает бровь, следя за выражением лица советника над краем седла. Едва помнит, что промолвил то же самое, когда они покидали дворец. Тогда Арсений сказал, что Антон уезжает не навсегда, а про себя — совсем ничего. — Интересно, можно ли их на охоту брать, как собак? — выдаёт что-то околосмешное, чтобы задушить комок нежданной грусти. — Лучше не пробуйте. Ваши питомцы соседских гончих вместе с косточками проглотят, — с той стороны фырчащий смех, а с этой Антон прижимается лбом к коже седла и зажмуривается. Хочется громко вздохнуть и выдать резко «Ай!» Потому что смех советника — какое-то совершенно подлое оружие против его решительного настроения. Покидают денник, когда солнце уже совсем высоко. Антон придирчиво отряхивается и осматривает себя, вспоминая вдруг, что в таком виде ему предстоит появиться в замке. Хоть его куртка и дорогая из креплёной кожи, а сапоги поблёскивает пряжками, в целом, больше всего выдаёт статус только наличие плаща на одно плечо. Отец бы год такое припоминал. — Прикажу Анне борща мне наготовить. Щас бы целый чан навернул, — встряхивает плечами, а Арс даже не удивляется. Идёт рядом, помогает поправить помявшийся от ветра воротник. — Можете спорить, но ничего лучше её морковного пирога я в жизни не пробовал. Арсений простой совершенно. Уместный, успелось узнать, в любой обстановке: и во дворце, и в лесу, и в затхлом отеле, и в церкви, окружённый маревом свечей. И сколько всяких деликатесов мог назвать: чего только стоят Серёжины устрицы, солёные и холодные, как слизь — слизь они и есть. А сказал про морковный пирог, который в лучшие дни можно отведать даже в Гнезде. Может, поэтому так полюбил — тот вкус напоминал о доме. — И кофе. — Кофе, — подтверждает он и мычит, будто может представить горьковатый насыщенный привкус. Антон несчастно залипает на дрожащих кончиках ресниц, кажется, они блестят на свету. В зал не возвращаются, пока на подъездной дороге не слышится беспорядочный стук копыт. Волнение переполняет до краёв, сумки падают из дрожащих пальцев, но Шастун упорно всё собирает и выносит, вручая отряду стражи. Они спустятся с гор верхом, а в низине, ближе к городам, его встретит полный экипаж вместе с Позовым. Если призадуматься, доставка короля обратно на Юг чрезвычайно оперативна: тут без привалов и ночёвок, без долгих посиделок у костра, всё выверено по часам. Последние секунды отбивает сердце в ушах. Антон поворачивается к советнику, не зная, какую эмоцию должен на себя нацепить. Заглядывает в голубые глаза, ища помощи и ответов в самый последний раз. И этот раз ему преданно отдают. Арсений спокойный и искренне печальный. Приподнимает уголки губ, чтобы короля подбодрить, но не утешить. Он и себя не может, а тут Антон со своим ураганом страсти и любви, эмоциональный, взбалмошный. Слова прощания застревают в горле, вместо них берёт за обе руки и мягко сжимает. Не нужны они, буквы и звуки всё равно не смогут передать той трагедии, что разворачивается у скрипучей чёрной калитки монастыря. — Спасибо за службу. Антон обхватывает его шею и притягивает к себе. Губами прикасается ко лбу — оно единственное, что может передать всё и сразу. Выдыхают. Король совсем с дрожью, советник просто глубоко и долго. А потом отрываются. Через пару шагов Антон уже сидит на лошади, та топчется на месте, а он смотрит вниз на советника, вытягивая спину. Арсений склоняется. И снова сверкает голубизной радужки. — Арсений, — хрипло после долгого молчания, но не от слёз точно. — Ты, наверное, не пиши. Письма, — уточняет напоследок, когда первые военные в колонне трогаются. — Не надо. Знает, что его слова будут исполнены. Скачет резво, ещё подначивает охрану двигаться поскорее. Не оглядывается, старается не думать о том, что спускающиеся вниз тропы ему уже сильно знакомы. Снова его окутывает атмосфера, в которой окружающие боятся сказать ему лишнего слова и даже не засматриваются, скосив взгляды. По их памяти он всё ещё не в себе, но каково же удивление замученного линейного, когда он равняется с ним и затягивает оживлённую болтовню о флоре здешних земель. Знает даром предостаточно. Его даже кормят солдатским пайком, которому желудок поет благодарственные оды. Яблочный сок и рулеты с ветчиной делают из Антона полноценного человека. Чудившееся головокружение и тяжёлые мысли отступают перед сытостью, и в итоге подъезжает к эскорту, запевая песню о дураке и молнии. Главнокомандующего видит курящим у кареты, тот в окружении солдат что-то поясняет, обводя просторы повыше городских домиков. А заметив приближение их части, делает жест расходиться по местам. Сам встаёт для встречи с лицом полным даже не замешательства, злости или изумления, а бесстрастным, как бетонные плиты Южной крепости. Антон соскакивает с лошади прямо на ходу и, пошатываясь, летит в его сторону. Позов сначала хочет поклониться, но Антон налетает быстро, сжимая в объятиях. Хлопает по плечу, чувствуя для своего побитого королевского нутра наконец надёжную опору. Точно так же земля ощущается после долгого плавания в море: повидать можно весь Континент, нажить переключений по самую макушку, а стоять крепко на родной земле — всё равно несравнимое удовольствие. — Постарел ты, Поз, — сквозь сводящую скулы улыбку говорит и отстраняется. — Боюсь, своими сединами я обязан Вашему Величеству, — аккуратно басит он, но под заразительный смех тоже немного улыбается. — Тебе идёт, — Антон совсем не привирает, Позов со стальным переливом в волосах и бороде смотрится солидно. — И чего греха таить, давно же ты за королями по свету не бегал. Ещё и подмигивает, намекая на отца, с которым тоже возились в своё время как с девицей на выданье. Протягивает руку, и Позов снимает перчатку, неожиданно для себя пожимая. — Спасибо, — на тон тише говорит король и заглядывает в глаза, которые всё ищут в нём улики. Признаёт благодарность. Главнокомандующий кивает и глядит за спину в ожидании, наверное, найти там советника. Но его нет. Возвращается к Антону, ничего не говорит, только убеждается в чём-то по хитрому кошачьему прищуру и даёт команду к отправлению. Антон залезает в карету лихо и там под мерное покачивание спит всю дорогу. Рубит и бессонная ночь, и эмоции. А ожидание извело бы его и весь отряд заодно, поэтому вытягивает ноги и полусидя отрубается через минуту или две. Будит уже не Дима, бережно в плечо толкает служанка, а за её спиной ошеломляющий величием дворец. Антон смахивает с лица сонливость и на той же неиссякаемой энергии торопится внутрь. Плащ свой вручает первому по дороге слуге, который семенит следом и по приказу докладывает о местоположении принцессы. Дальше знакомые светлые коридоры, стук мраморных плит под каблуками сапог. Непонятно, который час, потому что Шастун так и не посмотрел на часы, но по внутренним ритмам новый день. Оксана с делегатами, в переговорной, наверное, принимает самых настырных. Двери залы распахиваются с грохотом. И при виде брата принцесса не выдаёт и толики восхищения. — Антон, ты совсем крышей поехал?! — возмущённо рычит она. В короне, умница какая, при строгом платье, но с теми же золотыми локонами на плечах. — Где ты… Не успевает промолвить и слова — носом врезается в грудь ему и тонет в больших горячих объятиях. Остальные решают, что глаза и языки им ещё дороги, и поспешно исчезают из поля зрения, закрывая за собой зал. — Я тоже скучал. — Ты, — взрывается Оксана и толкает в бок, даже не выпутываясь, а просто для виду сердясь изо всех сил, — оставил меня! Сбежал, чёрт тебя дери, Антон. Идиот несчастный… — Любимая моя девочка, — нежно шепчет и гладит по волосам, оставляет поцелуй под пикой короны и наконец заглядывает в смущённое личико. — Я вернулся. Насовсем. — А где Арсений? — на это только качает головой и сжимает губы. «Нет». Она упирается неумело и недолго, потому морщит нос, вертит головой и утыкается обратно в грудь, обнимая руками за пояс. Антон счастливо хохочет её сентиментальности. Гладит по плечам и нашёптывает, какая она молодец, что справилась и теперь всё будет хорошо. До вечера они вместе разбирают накопившийся ворох дел. Он сначала даже не переодевается с дороги: велит запустить обратно всех, чьи вопросы требуют немедленного рассмотрения королём. Сухо раздаёт поручения и выписывает грамоты в похоронной тишине, делегаты боятся даже дышать с ним одним воздухом и переглядываются странно, пока Антон бубнит Оксане что-то найти для фиксирования данных сейчас инструкций. После хочет сразу приступить к остальному, но принцесса в свойственной себе манере намекает на то, что вид и запах от него тоже требуют рассмотрения и срочно. Жертвенно даже соглашается с тем, что все банные процедуры займут у него минимум полдня, — Антон желает вымыться до скрипа, чтобы розами воняло даже изо рта, о чём в красках пересказывает обомлевшей сестре. Дворец многим больше монастыря. Раньше Антону казалось, что мельтешащие слуги всегда на виду, а оказывается, по сравнению с бурлящей студенческой деятельностью, дома даже пустовато. И в короткие минуты одиночества тянет к себе людей, в купальне распоряжается с голоду всеми благами. Его моют в шесть рук, мылят, растирают и массируют окаменевшие мышцы на ногах особенно от долгих дней в седле. Все слуги улыбаются, конечно. По-другому им и не позволено. Ловя настроение монарха, щебечут о всяком, больше о ненавязчивых новостях во дворце. Так король узнаёт, что портной обзавёлся талантливым подмастерьем и форма слуг отныне преобразилась кружевом и строчками, на ужин будет запечённая в клюквенном соусе утка, а пахнущий ладаном гель для тела нынче очень популярен в высших кругах. Чуть позже его ещё мокрые кудри стригут, справедливо предлагая парикмахера следом за халатом. Нельзя сказать, что в зеркале он себя не узнаёт, но явно совокупностью черт молодеет, когда на висках становится коротко, а челка перестает лезть в глаза. С сигаретой и чашкой кофе с морковным пирогом Антон позволяет себе расслабиться, а душе радостно запеть в лад голосистым птицам. Сидит долго на балконе, наслаждается солнцем, теплом и шорохом прислуги у себя в покоях — приказал делать что угодно, не мешать ему, но покои не покидать совсем. Позднее, уже полный сил и удовлетворения отражением, выбирает для встречи с принцессой старый кабинет — в отцовском, остерегаясь прошлого, приказывает убраться так, как было там с самого сотворения. Знакомые документы будто не лежали перед ним целую вечность. Корону как-то не удосуживается надеть, королевский перстень так и лежит в мешке с самого отъезда, зато голая рука ставит подписи твёрдо. Сестра изредка с осторожностью вглядывается в него, но ничего не комментирует, жадно упивается вниманием, домашним спокойствием в холодных стенах замка да и очевидной благосклонностью короля. — Как поживает твой избранник? — между делом интересуется больше для себя, если честно, чем в желании узнать новости сестры. Он и не сильно обрадуется любой, которая будет касаться отношения принцессы с Райтом, потому что по-прежнему считает принцессу маленькой и безапелляционно своей. — Свадьбу не планируем, — врезается в поток мыслей со своим удачливым финтом, и Антон добродушно смеётся. «Ты, может, и не планируешь, а парень стопудово суетится». — Всему своё время, дорогая, — всё же кивает и смотрит через стол. — Не видел его сегодня. — Лёша уехал к семье в имение на несколько дней. Я не смогла покинуть службу, — жмёт плечом, но Антон понимает эту картину как никто. — По возвращении пусть явится ко мне, хочу переговорить с героем-любовником. — Антон, — молчание затягивается, а документ не дочитывается уже третий раз, что начинает беспокоить. У него с концентрацией неполадки, наверное, через время наладится, но сейчас опять поворачивает голову в сторону Оксаны, которая напряжённо складывает руки на столе и мнётся. — Я узнала о том, что он сделал. Сжимает губы в тонкую линию и пробует спрятать глаза по углам, но решает быть смелой и настойчивой, оттого глядит снова прямо. — И что? — Я понимаю, что это преступление, — обтекаемо тараторит, набирая в грудь побольше воздуха. — Но, чтобы ты знал, я поступила бы точно так же. И буду защищать его, коли состоится суд. Хмурится решительно. Возможно, Антон ошибался, когда размышлял о ней как о девочке. Перед ним взрослая и сильная правительница, Высочество, которая удержала на плечах Юг в самые трудные времена. И сейчас смотрит с пламенем в глазах, которое пронесла через все испытания, сохранив таким же жгучим и восхитительным. — Ваше Высочество, сохраняйте спокойствие, ничего страшного с вашим дражайшим Алексеем я не сделаю. Хочешь поклянусь? — с усмешкой говорит, а та фыркает и машет рукой. — Себе оставь. Отсаживается на диван с журналом описей. Ну какая же она прелестная.***
Стоя посреди вольеров, окутанный тенью растений, Антон складывает руки за спиной и задирает голову. Там, в темноте, мерцают жёлтые глазища и чуть слышно тарахтит мурчание. На несколько секунд он начинает чувствовать себя добычей. — Деймос, — шипит ласково, но наблюдатель даже не дёргается. В тени непонятно, которая из кошек притаилась в ожидании посетителей высоко на искусственных ветках. Ждёт терпеливо. Ночь наступает необратимо быстро, утомлённый разум желает уже отключиться в большой кровати, но без своего верного спутника Антон заходить в покои и не думает. — Не признал или обиделся? — усмехается, медленно выхаживая по тёрну из травы с проложенными отчётливыми тропинками. — Даже встречать меня не вышел, — будет глупо, если это Кассиопея. Утешает, что о его неудаче никто не узнает — замок уже спит. Рысь поднимается на лапы и ныряет в темноту. Шастун готов даже здесь разложиться и выпрашивать признания своенравного животного долго и кропотливо. Благо на уровне ниже мелькает голова с одним ухом, чёрная кисточка рассеивается в сумраке, и кажется, будто к нему идёт обычная кошка. — Упрямое ты создание, Деймос. И в кого ты такой? Вроде хищник, а баран бараном, — чуть наглее хрипит, пока тот виляет по своим лабиринтам и скоро садится на полке перед королём, мордой чуть выше лица, и лупит фонариками лениво. Вблизи никакая он не кошка: больше у рыси от тигра, чем от домашней твари. Длинными усищами, отросшими белыми бакенбардами, ухом своим одним смешным — признак власти, как корона. И если золотой ободок сегодня остался не у дел, то рысь Антон желает забрать себе. — А я скучал, — склоняет голову вбок, и зверь копирует его движение. — И тебя возьму когда-нибудь, как только подрастёшь. Деймос вытягивает широкую лапу и машет в воздухе, не решаясь дотянуться до лица. — Ну треснешь ты меня, и что дальше? — выразительное «мяу» служит ему ответом. Согласен, хорошего пинка Шастуну часто не хватает. Теперь Антон зеркалит рысь: вытягивает руку и бережно гладит мордочку. Поддаётся. Лезет потереться головой о ладонь и мурчит громче. Ошейник поблёскивает драгоценностями, слепит. Король его расстёгивает и стаскивает, позволяя отряхнуться и сбежать уже под ноги. — Пойдём, я расскажу тебе о большом мире. И рассказывает. В ночной тишине королевских покоев взахлёб говорит обо всём, что должно показаться рыси интересным. Про непроходимые пышные леса, про кроликов которых в горах на каждом шагу. Про то, что сильно хотел спрятать его откормленную тушу в сумку и утащить с собой, но пожалел. Рассказывает, что в замке кормят лучше, чем было бы на воле. И параллельно гладит, ворочается с клубком чистейшей мягкости. Деймос — благодарный слушатель на самом деле; в моменты, когда взгляд Антона устремляется вдаль и начинается очередная история, ложится мордочкой на подушку и тычется мокрым носом в шею, позволяя не тискать, а просто обнимать. — А сестра твоя где? Сонно бормочет и глубоко вздыхает. Рысь молчит, зная, что король ответа не дождётся, тут же провалившись в цепкие лапы сна. Следующее утро начинается живо, если быть точнее мёртво: Антон подскакивает, только открыв глаза. На кровати ждёт довольный Гавнюк — ничего сейчас в нём от королевского — с убитой птицей в лапах. Кровавая прелесть попахивает, пачкает шёлк простыней, но Шастун даже возмутиться не может. Кот принёс добычу ему, хозяину, страшно собой доволен и облизывается. Потому Шастун лишь трёт руками глаза и встряхивает короткими кудрями. — Сам тут убирать всё будешь! — рычит, а в противовес чешет за половиной уха и ещё раз морщится, глядя на бедную пташку.***
Райт прибывает через несколько дней, запрашивает встречи с королём — Антон ждал с завидным вдохновением. Приглашает после общего с принцессой ужина в кабинет, заботливо слугами отмытый до блеска: всё то же и на тех местах, где стояло, когда Антон ещё спорил против необходимости иметь советника. И было это непреодолимую вечность назад. — В ногах правды нет, проходите, — Алексей непроницаемо выражает уважение в поклоне, проходит и садится на указанное место. Только теперь Шастун решается его рассмотреть получше: раньше-то было совершенно не до того. Алексей на вид его постарше, более складный, в мундире даже стройный с широкими плечами. Бороды не носит — всегда свеже выбрит, тёмные волосы стрижет по-армейски коротко. Досадно, что не светлый, Антон хотел бы наследников короны с теми же голубыми глазами и Шастуновскими золотыми кудрями, а этот не близок даже к представлению идеальных семей. Хотя Антон предвзят и лицемерен: Кэлен же была брюнеткой, а Арсения волосы чуть ли не цвета вороньего крыла. А глаза у Райта, как у Антона, травянистые и взгляд серьёзный, в сторону короля внимательный. — Вина? — Антон предлагает для проформы, отказываться гостю будет невежливо. Немного своей властью всё же злоупотребляет, упиваясь ожиданием разговора. Двигает кубок по столу, берёт свой, продолжая стоять на ногах. — Знаете, говорят, с едой не играют, — чуть нервно ухмыляется и щурит один глаз. Антон хмыкает — значит, не сильно боится. Это хорошо. — Сначала я хотел благодарить, Алексей, но нам с вами предстоит немного более длинный разговор, — кладёт руку в карман брюк, что ощущается непривычно и одновременно приятно. Поднимает бокал и отпивает глоток, мужчина повторяет, подносит к лицу, но забывает сделать вид, что проглотил вино. — Я не тороплюсь, — кивает, оглядываясь по сторонам. Антон думает несколько мгновений, вертит красную жидкость, к которой внезапно по возвращении охладел. — Вы совершили преступление, господин Райт, — произносит ровно, опуская взгляд на него, и сглатывает привкус алкоголя. — Объяснитесь со мной. — Надеясь на милосердие Вашего Величества, не стану просить прощения, — отставляет бокал подальше и тоже встаёт, чтобы избавить себя от гнёта короля, нависшего плотоядным коршуном. — От наших общих друзей вы должны знать обо всём: плане, моих операциях и всяческом содействии советнику. Мною двигала любовь к Её Высочеству и жажда справедливости, корысти в моменте, клянусь, не испытал. И цели, преследуемые тогда, никогда не касались вопросов власти — вашей единоличной власти на Юге. — Глупый, безрассудный поступок, — Антон качает головой, — и ждала бы вас бесславная смерть, если бы только всё вскрылось на день или два раньше. — Я понимал риски. Арсений тоже осудил. Так и сказал: план для висельников, — улыбается уголками губ снова. — Но на войне, Антон Андреевич, главное не обосраться от страха, а остальное приложится само. Король коротко смеётся, ставит свой бокал и берёт тот, которого чужие губы так и не коснулись, и выпивает залпом, вручая обратно прямо в руки. — Не собирался я вас травить. — Нет, конечно, — наклоняет голову и будто бы расслабляется немного. Дёргает плечами и проходит вместе с Антоном дальше к горящему камину — они занимают кресла напротив друг друга. Антон в языках пламени представляет в красках, как можно было дотащить или перевезти полумёртвое тело от центральной площади до загородного имения Позова. Какими средствами этот вояка Арсения штопал. И почему он ни разу так и не спросил, куда дели тело советника после казни? Антон не думал, не надеялся на побег, не пытался забыть или пытался. Сейчас не угадаешь, и себя тогдашнего по-прежнему видит размытым серым пятном. — Как монарх я не могу поощрить ваши незаконные деяния. Более того, зная, что вы способны пойти против моей воли, вынужден предупредить — следующий раз станет последним, — отрывается от огня, чтобы заглянуть в лицо на том же всплеске решимости. — Но, как человек, которому пришлось пройти через ад, я благодарен. Если бы вы не вытащили Арсения с того света, я понятия не имею, чем закончилась бы война. В комнату проникает рысь и чутко обнюхивает посетителя, Райт сообразительно к ней руки не тянет, может, обжёгся пару тройку раз — Оксану тоже охраняет такая животина. Деймос вопросительно поворачивается на хозяина и мяучит, а Антон взглядом показывает, что при посторонних они болтать не станут. Зовёт к себе на колени и удобно устраивается, зарывшись обеими руками в пушистую шерсть. — Я ещё не встречал советника. Арсений?.. — Здесь и не встретите, — чуть твёрже настаивает Антон, намекая, что разговор может иметь любую степень благосклонности, но вести его всё равно будет король. — Арсений остался в Ласточкином Гнезде. Я говорю об этом, потому что знаю о вашей дружбе и предвосхищаю желание связаться. Напишите в ближайшее время в монастырь — дальнейшее расположение советника мне будет неизвестно. — Спасибо, Ваше Величество, — немного удивлённо тянет Райт и сжимает в ладонях обивку кресла. Антону интересно, осмелится ли спросить подробностей, но скорее всего статусность не позволит им вести задушевных бесед. И Райт потратит ночь на написание весточки. — Не стоит. Отныне я вам должен многим больше, чем могу расплатиться, — кивает, показывая, что на этом они могли бы закончить визит. По всем законам хорошего тона Алексей должен встать, поклониться и исчезнуть, чтобы не провоцировать «шаткое» спокойствие сумасшедшего короля. Но он сидит дальше, смелый всё же глупец. — Есть кое-что. Антон поднимает ведающий взгляд. Должно же было в этом человеке быть что-то не так. Хочется вскочить и радостно затопать ногами. Прав был Антон, когда сомневался в фантастической бескорыстности. Чего тебе, Райт? Драгоценностей? Земель? Титул? Отдаст полцарства, как в сказке, чудесному простаку, что укротил дракона в нём не своими руками. Наклоняется поближе и спускает с рук кота, чтобы тот улегся сторожевым чудищем в ногах. Кладёт руки на подлокотники кресла и позволяет говорить дальше. При этом Шастун ещё должен выглядеть слишком отвратительно довольным или устрашающим со своим оскалом на пол-лица. Райт собирается с мыслями, видно, применяет своё заветное правило, в котором главное не обосраться. — Я намерен просить руки вашей сестры, Её Королевского Высочества принцессы Юга. Благословите, Антон Андреевич.