***
Прим оказывается девочкой под стать Оксане: любознательной и до крайности дружелюбной — именно такой её описывал советник. В саду, где он договорился о добровольной помощи и несколько часов уже в перчатках рассаживает хрупкие ростки по парам в горшочки, она не отходит от него ни на шаг и без умолку рассказывает о своих самых обычных буднях. Антону интересно на уровне человека, для которого каждый день девочки необычный. — Думаешь, ему понравится? — с сомнением озвучивает вывод, а та только знающе ухмыляется. Не нужно быть гением и даже взрослым, чтобы понять, что так сильно волнует и наполняет каждое мгновение дня. — Арсу все мои подарки нравятся. Я эксперт, — смотрит сверху вниз на светлую макушку, волосы туго заплетены в две ровные косички. Строит из себя строгую и умную, копируя манеры Арсения, но насколько же нелепо это отражается в её юных чертах. — Он не говорит тебе правду, потому что не хочет обидеть, — Антон просто ужасен, да? Нельзя его пускать к детям. Прим удивлённо поднимает брови и даже задумывается. Жутко полагать, что он вот-вот растопчет маленькое сердечко. — Ему будет приятно внимание, — растерянно сообщает самую очевидную для себя мысль и распахивает глаза, поражённая тормозами старшего. — Не имеет значения, какой подарок ты выберешь. Он крутит в руках горшочек с розовым кактусом. Круглый, с россыпью мягких пушистых точек, в которых прячутся колючки. Внизу они острые и крепкие, а выше, где соцветия ещё не сформированы, просто бархатная шапочка. Престранное растение. Королю, привыкшему к размаху в любых жестах, грезить бы о чём-то великом, обещать сокровища. А сегодня собирается простодушно вручить колючий неприглядный комочек от чистого, неопытного в чувствах сердца. — Ты очень мудрая, Прим, — вербальная похвала ощущается скверно, тем более для ребёнка, которому удалось неосознанно научить уму короля. На занятиях, которые удаётся подслушать, рассказывают о разных видах растений, циклах жизни, водовороте воды, синтезе кислорода. Оказывается и правда приятно помогать, когда у младших что-то не выходит. Внутренняя боль вместе с землёй усаживается в парные горшочки, утекает с удобрениями в корни. Смирение — участь не королевская, Антон рождён бороться за свои желания и решения. Он упрям, эгоистичен и во всём этом чужд умиротворению, царящему в теплицах Гнезда. Но наслаждение от отданной заботы, что возвращается обратно ароматными цветами и вьющимися по изгороди отростками стеблей, его настигает нещадно. Гомон голосов стихает в редкие перерывы, и он вместе с преподавателем разговаривает о всяком: больше хвалит интерьеры, интересуется тонкостями ухода, но на вопросы о себе аккуратно отнекивается — говорит, что любит розы и это у него от матери. Продолжает плести историю, в которой он охотник и путешественник, опять с теплотой упоминает Арсения и их странное знакомство благодаря Короне Юга. Сам советник находит его к вечеру; Антон издалека замечает, как тот в очках и с чёрной папкой виляет по дорожкам в сторону их столов. — Пожелай мне удачи, — Прим только фыркает, но вопреки их дружбе готовится поклониться. Смотрит ещё куда-то Антону за спину. Чёртовы лабиринты. — Я заберу мальчика, — раздаётся прямо над ухом, отчего Шастун дёргается и веселит девочку. — Доброго дня, Прим. — Арсений Сергеевич, рада, что успела вас увидеть. Но я очень тороплюсь, там полив, — тычет пальцем в противоположную сторону, где полив начнётся часа через два. Пытается подмигнуть обоими глазами одновременно и молнией бежит подальше. Над умением сливаться ей ещё работать и работать. — Не смею задерживать, солнышко, — ухмыляется советник. И благодарен ли ещё паре минут наедине? — Всё-таки утвердили? — наклоняется, уперевшись в стол самым основанием ладони, чтобы перчатками не измарать поверхность. — Да, сегодня, — на нервах улыбается искусственно. Лекция советников сильно его трогает, особенно после переноса со вчера на сегодня оно обострилось. Хотел отмазаться побыстрее, а пришлось терпеть и готовиться ещё целые сутки. Антон читал опись: должно быть довольно интересно, если вслушиваться и начать записывать с самого начала. Пару минут наслаждается тишиной, а потом вдруг вспоминает о подарке. — Я тут… — стягивает перчатки и лезет на полки стеллажа. Достаёт припрятанный кактус и по столу двигает в сторону Арсения. — Вот, это тебе. Не знаю, можно ли так. Я выиграл его на опросе днём. Запинается и не смотрит в глаза, пытаясь подобрать что-то околоразумное. Речь он не подготовил, а презентация для такого нелепого подарка должна была быть зажигательной и философской, иначе это просто горшок земли да игольница. — Мне? — переспрашивает Арсений и откладывает папку на стол. Ожидаемый скепсис Антона не трогает, только ласковая улыбка. — Подарок? — Шастун неуверенно мнётся, пока советник берёт в руки и рассматривает. — Он уродливый, колючий и мягкий. Как мы, — заканчивает на том, что вызывает смех у обоих. Антону больше неловко, а Арсений откровенно веселится. — Спасибо, — смотрит в глаза, внимательно и заворожённо, всё ещё с искорками смешинок. — Это кактус, — опять мелет чушь и указывает на верхушку. — Вижу, — сладко расплывается в улыбке и смущает ещё сильнее. — Я правильно понимаю, что вы уделали весь младший курс на зачёте, чтобы порадовать меня этой прелестью, Антон Андреевич? — Прелестью? Тебе нравится? — парирует король и недоверчиво косит глаза на убогую пародию на растение. Опуская момент с соревнованием малолеток, Антон в принципе с сожалением думает, что здесь в порядке вещей выигрывать право на личное растение. Но Арсений целует вместо ответа. Коротко прижимается к уголку губ и выдыхает обычное: «Да», — от него же хочется плясать. Но в ответ только любовно носом проводит по щеке. — Я большому миру не соперник, но могу хотя бы попытаться. Арсения блажить, долго наговаривать комплименты в полутьме. Дарить подарки, осыпать вниманием. Антон готов перечитать всю библиотеку в поисках секретов о том, как завоёвывать не земли — сердца. И одно особенное.***
Советников многим меньше, но аудитория всё равно предоставлена высокая. Арсений захлопывает сомнения с первым шагом за порог и слабо лишь улыбается невольным поклонам в свою сторону. Антон наблюдает с последнего ряда, как всегда, вялые сборы, пока его советник на кафедре раскладывает листы и делает пометки, — последние приготовления. Смотрит затяжно и совсем не замечает, что некоторые из слушателей начинают подсматривать. Сначала Антон удивляется вниманию, ведь отличается от всех, что даже плохо знакомы друг с другом, только белым воротником формы. Но тем не менее кивает в знак приветствия. И только одна кудрявая девушка после этого продолжает с прищуром оглядываться через плечо. Узнала. Антону знаком этот взгляд слишком хорошо, чтобы спутать с чем-то. Напрягается, но встать и подойти к советнику уже не может — слишком много людей вокруг. Оттого продолжает сидеть, вцепившись в край парты, и, насупившись, слушать лекцию. Арсений читает о статистике увлечённо, без запинок и перерывов на размышления. Взаимодействие со стороны аудитории никакущее, потому на вопрос о виде производной поднимает руку: — Это сложная функция, она дважды интегрируется, — хрипло заявляет, и Арсений благодарно с улыбкой нежной кивает. — Верно. Переходим к виду распределения! Огромные пласты теории, целые куски мела втираются в чёрную доску, описывая формулы и законы, которые содержат в себе всю суть бытия. Антон конспектирует криво и косо что-то, что уже знает отчасти и о чём разглагольствует Арсений у доски. Может, им стоило бы даже позаниматься вместе вместо очередных разборов королевских дел. — Вопросы? — никогда после лекции вопросов не бывает — это аксиома. Арсений и не ждёт сильно, сворачивает свой конспект и смотрит голубым морозным взором на советников, чтобы увидеть в их лицах понимание, наверное, и знак, который позволит закончить. — У меня вопрос, — Антон поворачивается вправо, услышав знакомый голос. На том же ряду Руслан опирается локтями о стол и гадко тянет улыбку. — Так вы, Арсений Сергеевич, теперь преступник? Колет больно и подло при всех. А остальные даже виду недовольного от вопроса не подают, поворачиваются и снова смотрят на равнодушное выражение своего лектора. — По теме лекции, Руслан. — Хорошо. А чисто теоретически, какова вероятность, что вас однажды всё-таки поймают и казнят за предательство? — аудитория вздыхает, кто-то хмыкает и хлопает наглеца по плечам. Он так горд от своей выходки, что на откровенное презрение со стороны старшего советника не обращает никакого внимания. — Свободны, — советник небрежно машет рукой, но Антону даже с дальнего ряда видно, что его настроение помрачнело. Тишина. Стулья не скрипят, листы не шуршат и разговоры не набирают мощности. Внутри сжимается мокрое волнение за советника, который вынужден будет отбиваться один прямо у Антона на глазах. — Нам всем интересно, — выдаёт какая-то рыжая с первой парты и пером постукивает по столу. Выбор очевиден: поддаться и рассказать, как было на самом деле, или выписать всей группе дисциплинарное взыскание за неповиновение. И второй поступок будет верным, но обличит перед кровожадными советниками его слабость. Уйти молча равно позорно сбежать с поля боя. «Скажи, Арс, что они не достойны узнать правду». Поднимаясь со своего места, Антон чувствует уже привычно подкипающий азарт от понимания опасности и глупости своего поступка. На него в гробовой тишине реагируют чутко, оборачиваются, пока идёт меж рядов уверенным шагом предводителя наёмников. И смотрит лишь в голубые глаза, которые до последнего молят остановиться. Антон встаёт рядом, чуть впереди по протоколу службы и складывает руки за спиной. Долгие насыщенные дни на большой земле никогда не дадут забыть: он — король Юга, покровитель советника и дал клятву точно так же быть рядом и сокрушить врагов. Ощущает, что Арсений зеркально вытягивается и едва ли все понимают, что происходит. — По решению конвенции Союза Основателей «О разделении Континента», тайна Короны священна. Я уважаю желание советников Гнезда сунуться в вопрос о военном положении на Южной земле, — с каждым словом повелительный тон набирает силы, сторона собственной подвластной земли сладко ложится на язык, — но и призываю осознать степень риска и своё положение в пищевой цепочке: предательство верховного закона карается смертью на территории всех ныне признанных королевств, — ядовито проговаривает в сторону строптивого советника. — Знания — такая же сила, как и клинок. Услышав ответ, не провоцируйте костлявую с косой явиться по вашу душу. Антон скучал по выверенному с иголочки высокомерию и дозволению самому себе исполнять вещи, смертным недоступные. Крутить на пальце прекрасный мир, полный чудесных открытий, потрясающей красоты архитектуры, доброты и таких вот склизких гадюк, которые под каблуками его сапог лишь стонать горазды. — Король… — тоненько шепчет кудрявая после секундной тишины. Она бледна, приоткрывает губы и выдыхает. — Кто? Вот ещё, не поверю! — Похож… — Точно Шастун, клянусь вам! — Не может быть. Монастырь не место для мясника с Юга! — Черти необразованные! — девушка подскакивает с места, пока шёпот волнами разносится в разные стороны и накаляет градус волнения. — Это грёбаный король! Вставайте, поднимайтесь быстрее… Антон коротко бросает взгляд на советника, ожидая его какой-то реакции. Без слов, одним лишь приподнятым уголком губ знает, что поступил верно, хоть и рискованно для них обоих — для всего королевства на самом деле. Арсений чуть позже будет злиться, что пожертвовал своим выздоровлением на краю земли ради него. Может, ударит или выскажет раздосадованных упреков, которыми приправит блюдо их очередной ссоры. Но сейчас они вместе против всего мира и будут стоять плечом к плечу до самого конца. Советники выстраиваются ровными рядами и опускают головы в смиренном поклоне. Антону наплевать на ликующее в груди самолюбие, покорность ползучих гадов ему не льстит. — Его Королевское Величество, Король Юга. Шастун Антон Андреевич, — Арсений представляет уже чистейшей формальностью, но парочка неверных всё же вскидывают головы. — И что же король забыл в горной обители? — первым вступается Руслан. — Мне не нужно ничего забывать, чтобы посетить Ласточкино Гнездо, — одного моего желания вполне достаточно, — несдержанно бросает вдогонку предыдущим словам Шастун. — А как же Юг? Кто у власти? Неужели юная принцесса? — Изнутри дела ведёт Королевский Совет и Её Высочество, — отбивает второй, изображая даже наигранную скуку. — Так место советника теперь вакантно? Предатель не может править вместе с новым монархом… — У меня есть советник, — в довершение фразы тупо ругает себя за то, что так и не обдумал предложение, озвученное в библиотеке. — Арсений был оправдан от моего имени и восстановлен во всяческих титулах, в том числе титуле королевского советника. — Арс, а клеймо покажешь? — кричит парень вроде Руслана с обратной стороны, и от группы ему прилетает тихое «Идиот». Антон бы ему уже шею сломал. Он отрывается со своего места и медленно, глядя прямо в глаза болвану, приближается. — Какое отвратительное невежество, — качает головой, тот же точно думает, что монастырь защитит его душонку и вознесёт куда-то к правящим миром. — На колени, — указывает себе в ботинки, уверенно встречая первый порыв неповиновения. Советник вспыхивает, как спичка. Его лицо искажается в гримасе отвращения и беспомощности. Он открывает рот, чтобы высказать что-то саркастичное. — Я вам не подданный… Но Антон подносит палец к губам, приказывая помолчать. Фалангой прижимает самый краешек нижней губы, а смотрит прожигающе до самого нутра. — Но надеешься однажды им стать, — с прищуром с высоты. — Служа Короне, советник, преклонись перед монархом. Антон в состоянии рушить жизни, он задавит, растопчет, разве только не убьёт в стенах Гнезда. И парень, что ненавистно опускается на пол, тому доказательство. В нём нет грации и искренности. Антона не наполняет чувствами благосклонности и раскаяния за демонстрацию власти, как когда-то было с Арсением. Этот кусок дерьма такой тупой и гордый, что даже не понимает, как балансирует на краю глубокой и холодной немилости. Но вопреки кладёт ладонь на голову, поглаживая, будто ручного зверька. Уверенно вселяет страх в каждого, кто не верил; каждого, кто думал безнаказанно показать характер; каждого, кто посмел напасть на его советника. Король задушит, оставит без зазрения совести кашлять на полу аудитории, потому что может. И пусть ректор выгонит завтрашним же утром, он не потерпит покушения на свои владения, а Арсений ему принадлежит. — Ваше Величество, — аккуратно говорит та самая, которая узнала его сразу. — Скажите, Континент ждёт второе разделение? Антон замирает и бросает взгляд на Арсения, который всё это время лишь наблюдал, причастный к каждому приказу. Он ловит намерение, делает шаг вперёд и говорит сам: — Политическая ситуация не коснётся стен монастыря. Остальное вам откроют ваши покровители. А теперь все отсюда выметайтесь, — устало подытоживает и указывает на дверь. Антон, увлечённый, даже забывает, что у него в ногах притих взбалмошный идиот, и дёргается в сторону, когда тот тоже отползает, чтобы встать и вылететь из аудитории. Арсений отворачивается от него и гладит пальцем мягонькую часть кактуса. Чтобы успокоиться, наверное. — Я не мог поступить иначе, — Антон, встав позади, аккуратно укладывает руки на плечи, чтобы обозначить своё присутствие рядом. Коротко поглаживает и сжимает. — Знаю, Антон Андреевич. Если честно, даже забыл, каким вы можете быть, когда демонстрируете власть, — улыбка слышится вполоборота. — Напугал? — Их — наверняка, — телом не жмётся, но не может удержаться от того, чтобы уткнуться носом в тёмные волосы и вдохнуть их запах. Розы чувствуются уже на уровне восприятия личности, потому что в монастыре никаких ароматных отдушек не сыскать. Арсений пахнет мылом и свежестью, естественный его аромат лучше всяких амброзий. — Меня тоже. Иногда дрожью пробивает, особенно когда вы начинаете говорить. — Мне стоит ждать последствий? — Стоит, — неуверенно выдыхает в прежней задумчивости. Снова неизвестность. Хотя куда уж там: будет вполне предсказуемо, если Шастуна вежливо попросят вернуться в королевство, — диктатора у себя монастырь не потерпит.***
Вечером Антон отправляет письмо во дворец. Арсений наказал писать лично Позову, потому что тот поймёт. С какой стати главнокомандующий должен понять и принять его побег и безрассудное, опасное путешествие на край света, король не уточняет. Спускается с гор пешком вместе с группой студентов, которые забирают на почте стопку весточек из разных концов Континента и отсылают такую же в чёрных конвертах обратно. Уклад таков, что монастырь автономен и обеспечивает себя сам, потому делами вроде покупок занимаются старшекурсники по графику дежурств — это Антон узнаёт в дороге. Дожидается, когда внимание к нему поутихнет, а болтливые представители Ласточки скроются за дверью: подписывает и платит за срочное отправление. При виде королевской печати в отделении повисает напряжённое молчание. Его убеждают, что письмо будет доставлено в течение суток, — король усмехается, это произойдёт только в случае, если горцы научатся летать. По возвращении привычно бросается искать советника, искрящееся волнение подталкивает в спину. Урывками мимолётных бесед Антона затаскивают на ужин, в той же компании он быстро жуёт и незаметно оглядывается по сторонам. Они впервые не договорились о месте встречи — к тому моменту, как Антон дописал письмо и собирался в низину, Арсений был на перевязке. А перед тем пришлось выслушать долгое и малоприятное объяснение о том, зачем вообще перетягивать раны корсетом сейчас, если можно дотянуть до самого отъезда. Из всего лечебно-прикладного Антон запомнил то, что советнику нужно снова привыкнуть и сделать это проще в покое. Часы на центральной стене бьют десять. После долгого времени порознь тревожная зависимость волком воет — просит поскорее восстановить баланс. Ураганом Шастун несётся в часовню, чтобы застать вечернюю молитву. Войти внутрь можно и по коридорам из учебного корпуса, но по улице сквозь сады, по влажной в инее траве, чудится ближе. Прохлада клацает зубами прямо в затылок, в двери он валится, чуть не кубарем, споткнувшись о порог. Сегодня он — мальчик, опоздавший на молитву, которого советник утомлённо зовёт встать рядом с собой. Звучные пения такие таинственные и откровенные, что кажется, словно щемящее счастье и возбуждение Антона их оскверняет. Он помещает себя в щель между скамьёй и чуть подталкивает плечом Арсения. — Я отправил, — мгновенно хвастается шёпотом, голубые глаза строго косятся на него. — Хорошо, — без лишней эмоции кивает советник. На идиотской радости хочется его взбудоражить точно так же, и Антон запоздало доползает до понимания, что для советника молитва — особенное время единения с собой. — Как ты? Зелёными глазами пялится сбоку, чуть наклонившись, чтобы не помешать остальным. Правда на остальных королю чуть меньше, чем всё равно, и вразрез со своими убеждениями он мешает тому единственному, о состоянии которого по-настоящему переживает. О нём позаботились? Медицина в монастыре в принципе процветает или она — шуточное порождение молитвы с гомеопатией? Арсений не считает себя пациентом почему-то, хотя можно поспорить с тем, удачная ли мысль снимать с себя эту роль, встав только-только из могилы. Антон думает, что если Арсению понадобится лечение серьёзнее того, которое они могут позволить сейчас, то советник обязательно скажет, а король — отпустит на любой срок. В этом уже нет никаких сомнений. — Миранда в ярости, — кривит губы и проглатывает будто бы горькую пилюлю. Арсений в глаза не смотрит, а Антон чувствует его смятение. Три слова. От них страшно, даже будучи королём, беспокойно, пережив кошмары наяву. Выпрямляется и смотрит тоже в сторону алтаря. Арсений был у ректора сегодня, в день, когда Антона не могло быть рядом, чтобы защитить. Виноватых в том искать бессмысленно, а вот разозлиться на ректора выходит по щелчку. Раз уж на то пошло, то зачинщиком был Антон — он же опозорил целый ряд её драгоценных служителей в чёрном. Как бы прямо сейчас не взлететь к ней в кабинет и не покарать разбирательство за его спиной. Арсений впитывает умиротворение часовни глубокими вдохами. Расскажет, обретя смирение, чуть позже, когда будет можно сделать это не задыхающимся шёпотом, а в полный голос. Антон, судорожно придумывая, как можно погасить огонь ожидания и поддержать советника прямо сейчас, разглядывает учеников, склонившихся пред алтарём. Всех их не видно: в первых рядах мальков спинами загораживают старшекурсники и некоторые… Кажется, некоторые из них держатся за руки. Антон опускает взгляд, отчаянно надеясь, что Арсений не спрятал руки за спину в излюбленной манере, или скорее в натренированной за много лет королевской привычке. Они стоят достаточно близко, чтобы не ёрзать лишний раз, делая коротенькие шажочки в сторону. Шастун расцепляет свои, оставляя руки висеть вдоль тела. Сердце начинает биться быстрее, в предвкушении разгоняет адреналин гулять по телу. Но Арсений не раскалённая магма, что отнимет руку навсегда, стоит лишь осмелиться. Он — едва распустившийся цветок, который страшно повредить. Бережно, нерешительно, ощущая слабую дрожь, Антон костяшкой задевает кисть советника. Наблюдать это у него не хватило бы никаких моральных сил, в пору зажмуриться и покраснеть до самой макушки. Но, упрямый, он касается снова и невесомо, рваной линией ведёт вниз. Задыхается, придумав себе таинство намного более сокровенное, чем вечерняя молитва, — легко переплетает пальцы. Секунды вселяются в колыхание пламени свечей. Не дышит, ожидая, что помощь его отвергнут. Арсений сильный. Он самостоятельный. Его советник неприступен в моментах, когда скрывается глубоко в себе и одиноко зализывает раны. Антону не нужно, чтобы его пальцы сжали в ответ, ему достаточно того, что молитва стихает, свечи всё горят, а он так и держит советника за руку, отдавая свою поддержку. — Она сказала, что я должен был вас остановить, — надломленно хрипит Арсений, прослеживая, как студенты облагораживают часовню к завтрашнему утру. Они стоят поодаль, скрывшись в полумраке у стены. — Сказала, что я изменился. Тот советник, которого она рекомендовала в Южный замок, никогда бы не поставил собственное благополучие выше благополучия своего правителя. Не смея перебить, Антон сохраняет молчание, но, — боже помоги, — как сильно он злится. И до обвинения самого советника ему осталось немного: переступить грань и напасть за то, что самовольно решился объясниться один. — Я чувствую обиду и стыд, — у груди, скрытой под свитером, скребёт пальцами. — Молился о прощении. Пытался найти в себе это прощение и для неё. Не уверен, что смог. — Миранда не стоит того, Арс, — не успевает поймать мысль прежде, чем та слетит с губ, но и не сожалеет о том. Шастуну далеко до принятия его идеалов. Высшая сила, советники, ректор — кто они такие, чтобы селить в нём сомнения? И отчего, имея столько неоспоримых идолов, в провинности и сожалении абсолютно одинок? Антон при всём великом желании не простит им грусть, тенью поселившуюся на дне голубой лагуны. — О нашей связи она ничего не знает, не ей судить о том, что правильно и как надо, — никто на самом деле не ведает, как выглядит и чувствуется связь советника и короля. Никогда ни один монарх не признается, каково это — делить тяжбы власти с кем-то, кому принадлежит душа и сердце. И силён будет лишь тот союз, который переживёт кучу дерьма и будет принят. Арсений сильный и умный, но ему тоже не сказали, что именно с ним произойдёт, когда в его жизни появится покровитель. Те самые ответы, которых жаждал откопать в закутках Ласточки, — о них, о чудесной связи, призванной помогать. Но они нашли его раньше и расправились жестоко. — Я хочу вам верить, Антон Андреевич, — часто моргает, стараясь развидеть вылезший из его головы фантом, голос осуждающий и строгий, что приобрёл форму и видимость в лице ректора. — Но мы слишком глубоко погрузились в это. Наедине, не имея никаких направляющих, — мы потерялись. Миранда не пожалеет, но всегда укажет на ошибки. Вам может быть непонятно, но сам я потратил годы на то, чтобы убедиться: это мгновенная боль во благо. В нашем сценарии она — наблюдатель и, на самом деле, только она и может рассудить о том, что правильно. — Боже мой, Арсений, посмотри на меня, — подводит к стене, укрывая от случайно залетевших в дальние уголки часовни людей. — Ты ни в чём не виноват. И кара, которую она тебе пообещала, — просто чёртова выдумка. — Миранда желает, чтобы вы уехали как можно скорее. Короля приняли как путника, потерявшего дорогу. Но от демонстрации власти на лекции до захвата монастыря слишком мало производных. Его так сильно трогает, чистое и искреннее в любви сердце буквально рвёт пополам, принуждая сделать выбор. Антон порывается пообещать, что они покинут Ласточкино Гнездо уже через считанные дни. Что эта дилемма не сможет их сломать, принудить отдалиться, внушить страх. Что ни одному человеку больше не будет позволено сделать советнику больно, заставить испытать стыд за себя. Тянется пообещать, что заберёт обратно в замок, потому что души не чает в голубоглазом мужчине, в которого по-настоящему глубоко и сильно влюблён. Он обхватывает лицо советника, сжимает как-то сильно, впивается пальцами в щёки. Мысли — часовой механизм, и он начинает оглушительно тикать. Тик-так. — Я могу поговорить с ней? — хрипит Антон на остатке вдоха. — Вас не примут, — тёмные брови изгибаются, трепещут ресницы. — Лучше вовсе там не появляться, это всё усугубит и ничего не изменит. Казалось бы, нельзя к человеку чувствовать так много. Антона наполняет жгучей смесью, в которой бурлит любовь вперемешку со светлой тоской. Бескрайняя нежность. Вера в большое и прекрасное, такое ошеломительное. По щеке советника скатывается слеза. Тик-так. — Простите, я… мне очень сложно, — холодом окутывает это понимание заветное. В часовне, где кислород ворует пламя свечей. Горечь предсказания ощущается на языке. Теперь только простая мысль озаряет тёмные уголки замешательства. Как много грусти в шутке Творца: Корона награждает властью, но взамен блага отбирает непомерно много от жизни каждого, кто поклянётся ей служить. Отец говорил о Дийкстре не как о любимом человеке. Однажды он сказал, что связь с монархом — нечто большее любых чувств и форм привязанности. Потому что пожертвовать собой во имя правления — участь невообразимо жестокая. Она настигла их. Спустя столько всего: сотни запутанных дорог, сражений и споров, ран и болезней, сокровенных бесед, преступно страстных поцелуев — они отстроили связь, действительно ту самую, от которой легко и счастливо, которая утром пробуждает и бодрит, в ночи дарит спокойствие, перед лицом опасностей сжимает в руке меч. И может ли Антон снова принести души на алтарь Короны? Тик-так. Собой он будет жертвовать бесконечно, но Арсения под хладный меч предназначения не пустит. — Арсений, я дарую тебе свободу. Всё замирает. Часовой механизм стихает перед резким вдохом советника, что распахивает искрящиеся глаза. Даже слёзы оставляют покорность силе тяготения и остаются блестеть дорожками на лице. — Нет! — выдаёт резко и дёргается в руках. Антон удержит. — Я хочу, чтобы ты был свободен, — повторяет, чтобы пробить накатившую пелену отрицания, мотающую головой за советника, принуждающую сопротивляться, не слышать вовсе. — Я обещаю, что однажды у нас всё будет хорошо. У каждого по отдельности… — Не говорите так!.. — Арс, это не предложение, — на тон ниже рокочет король, чувствуя, как крепко Арсений вцепляется в него. — Я и не покорюсь! Вы говорили, что любите меня! — Я люблю тебя. — Это ложь!.. — захлёбываясь, выкрикивает он, ногтями выцарапывая пощаду. — Мне не нужна свобода, пусть в ад провалится мир, где нет вас. — Я вижу, как он пленит тебя. Ты принадлежишь ему — не мне. И наблюдать, как жизнь открывается тебе, являет всё самое чарующее и невероятное, — лучшее, что со мной могло произойти. Я верю, что когда-нибудь он станет достоин твоей прекрасной любви. — Уж лучше отрекитесь вновь. Не оставляйте меня с этими чувствами на краю Континента! — Никогда. Ведьма обещала, что будет не больно. Антону не больно, больше не тяжело и не страшно. Он знал, что отпустит однажды, но не знал, что так скоро. — Умоляю, не делайте этого. Пожалуйста, Антон… На всплеске эмоций Антон сцеловывает каждую слезинку. Щёки, скулы, губы. Лёгкий, как тополиный пух. Совершенный в своей покорности и преданности. Его драгоценный советник, который отныне может летать. И слёзы проступают тоже на щеках, но эти от счастья любить и быть собой, наконец найти неправильное исцеление в правильном человеке. Даёт прильнуть к самому сердцу, сжимает в объятиях слабеющее, измученное тело. Во всех вселенных — Антон будет выбирать его.