Fall is a great time

             — Мы расстаёмся! — на всё кафе звучит голос Хардина, пока его новая пассия с вороньим гнездом на голове ёрзает у него на коленях. Она показательно целует его, залезая своим поганым языком ему в рот, наслаждаясь моей реакцией на происходящее. Словно мои эмоции — пища для ее гнилой души.       Впервые за столько лет я решила довериться человеку, открыть ему свою душу, показать себя настоящую. И чем это закончилось? Мое доверие было подорвано раньше, и этот случай стал точкой невозврата, из-за которого я перестала открываться даже родителям.       Кровь закипает в жилах от злости. Сердце колотится бешено, словно я несусь на скорости больше ста восьмидесяти миль, едва удерживая руль руками. Такое чувство, будто я сейчас взорвусь, словно бомба замедленного действия.       — Нет, нет, нет, этого просто не может быть, — бормочу я, сглатывая царапающий горло ком. Смотрю на эту парочку, пока люди, пришедшие сюда отдохнуть, а не наблюдать за развернувшейся драмой, оборачиваются на нас. Глаза щиплет от подступивших слёз, и я стараюсь не зареветь тут, на глазах у других. До крови прикусываю язык, чувствуя металлический привкус во рту.       — Может, еще как может. А чего ты ожидала, Рита? М? — из-под опущенных ресниц Хардин смотрит на меня, отодвигая от себя девушку, которая облизывает губы. Сжимаю челюсти, инстинктивно облизнув пересохшие губы.       — Ты… — голос предательски дрожит, и я запинаюсь, — ты говорил, что любишь меня, что никогда не изменишь мне! — срываюсь на крик, ладонями прикрывая раскрасневшееся лицо.       Удар под дых.       — Ох, Рита, — он запрокидывает голову, скалясь. Как же противно от этого. От себя самой. — И ты во всё это поверила? Правда? Не говори, что не знала о том, как я изменяю тебе?       Не выдержав, разворачиваюсь и вылетаю из этого кафе, в которое больше никогда не вернусь. Бегу по тёмным улицам, не разбирая дороги и на негнущихся ногах добираясь до дома. Влетев в квартиру, скидываю куртку на пол и иду в комнату, едва держа себя в руках.       — Привет, дорогая! — с кухни радостно кричит мама, готовя на ужин мой любимый пирог — яблочный с корицей, о чём я догадываюсь по запаху, витающему по квартире. М-м-м, вкусно, но в данный момент мне плевать, какой бы голодной я не была. — Как прошёл вечер?       — Всё хорошо! — стараюсь говорить радостным голосом, который слегка дрожит, из комнаты, и у меня это получается — мама не слышит нотки фальши. — Я за уроки, поужинаю в комнате.       Хлопаю дверью и в одежде без сил падаю на кровать, накрываясь с головой одеялом. Реву в полушку, кусаю губы до крови, лишь бы заглушить своё нытьё, которое, по правде, никого не волнует. Да и никогда не волновало. Сворачиваюсь в комочек — прижимаю колени к груди и обнимаю себя. Волосы прилипли к лицу, но сейчас мне не до этого. Не знаю, сколько прошло. Час, два. А может, и вовсе три?.. Слышу стук в дверь.       — Входи, — бормочу я. Слёзы высохли; силы покинули меня. Просто лежу и ни о чем не думаю. Словно сердце вырвали и выкинули, оставив тело медленно умирать, сгорать дотла, а затем прах развеют по ветру.       В комнату неуверенно проходит мама, подходит к столу, ставя что-то на него, — вероятно, мой остывший ужин, — и садится на край кровати у моих ног.       — Всё хорошо, Рита? — с заботой в голосе спрашивает она, нежно проглаживая меня по ноге.       Я хочу ответить, закричать, что всё не в порядке, всё плохо. Но тут же одёргиваю себя, давая мысленную пощёчину. Нет. С того дня я поклялась себе ничего ей не рассказывать. Никогда. Она предала меня. Родная мать. И тут же воспоминания вихрем проносятся перед глазами.       — Мама! — кричу я вся в слезах. — Ты обещала, обещала… — голос срывается. — Говорила, что не расскажешь ему. Обещания нельзя нарушать! — в истерике шепчу я, в отражении тарелки видя своё заплаканное, опухшее лицо и красные глаза. Туш потекла, размазываясь по щекам.       — Не кричи, Рита! — гаркает отец, сжимая вилку в руках и отодвигая тарелку с недоеденным ужином от себя. Голос громким эхом проходится по комнате, что, кажется, начинает дрожать фарфоровая посуда в буфете. Руки под столом сжимаются в кулаки, и я до боли прикусываю язык, лишь бы сейчас не съязвить ему. — Ты больше не будешь общаться Роуз. Она тебе не компания. И это не обсуждается!       — Не-е-ет! Она моя подруга! Я буду с ней общаться, — парирую я, не веря в его слова.       — Я сказал нет! — строже повторяет он.       Он прерывает все мои попытки возразить ему. Я зло смотрю на маму, ловя на себе ее сожалеющий взгляд, — но сожалеть о сделанном уже поздно, — и, резко встав из-за стола, ухожу к себе в комнату, громко хлопнув дверью. Только что моё сердце разбилось на миллионы осколков. На его месте образовалась пустая, чёрная дыра.       — Всё в порядке, мам, — тихо шепчу я, закусывая щеку изнутри.       — Точно? — спрашивает она, не особо веря мне. Я бормочу тихое, невнятное, как мне кажется, «угу». — Ужин я принесла. Ложись спать.       Лишь говорит мама и покидает спальню. Я вылезаю из-под одеяла и сажусь за стол, без аппетита ковыряясь в тарелке. Через минут двадцать пустого сидения и слушания раздражающего тиканья часов отодвигаю ужин, так и не притронувшись к нему. Дожидавшись, пока все заснут, незаметно, тихо, как мышка, покидаю квартиру, по лестнице поднимаясь наверх. Боль вновь чёрными лентами, словно змея, тянется к сердцу, обвивая его, заполняя отчаянием.       По щекам медленно стекают жгучие слёзы, которые я даже не стараюсь вытереть. Надо просто дать волю чувствам, прореветься, проораться, принять и отпустить ситуацию. Забыть. Вычеркнуть из памяти как что-то старое, подобно мусору: сначала тебе та или иная вещь очень нужна, ты ей дорожишь, но позже, через какое-то время, она портится, приходит в негодность, и ты её выбрасываешь на помойку, иногда с сожалением, но потом и вовсе забываешь о её существовании, потому что приходит новое, лучшее. Не спеша поднимаюсь на крышу и, с усилием отворив дверцу, ступаю на неё. Осенний ветер тут же бьёт в лицо нещадными порывами, намереваясь сбить с ног, унести вдаль за собой. Подхожу к самому краю и сажусь, свешивая ноги вниз — чуть шелохнусь и да здравствует верная смерть — моя лучшая подруга. Нервно усмехаюсь, заправляя под капюшон худи выправившиеся короткие тёмные волосы.       Ночью на крыше только один хозяин — северный ветер. Он дует так, что, кажется, замерзают даже кости. Пронизывает насквозь и несёт с собой гнев и тоску — в каждом своём порыве. С ненавистью бьёт в спину так, что тёплая кофта не спасает. Обнимаю себя руками, прикрывая глаза. Медленный вдох. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Выдох. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Смотрю вдаль, взглядом обводя пылающий ночными огнями осенний город: далеко внизу суетятся люди, ездят машины, сухие листья носятся по улицам — жизнь кипит. А моя… её словно кто-то поставил на паузу, продлевая страдания, остановил. Стылые звёзды, рассыпавшиеся по тёмному небу, пестрят блеклыми точками, наблюдая за мной.       Я судорожно вздыхаю, опираясь руками по обе стороны от себя. Ветер с новой силой бьёт в спину, отчего я корпусом наклоняюсь вперёд, стараясь сохранить равновесие и не упасть в эту тёмную бездну. Кажется, будто это конец; словно жизнь остановилась — дальше ничего нет. Я не могу думать о будущем; не знаю, что будет завтра.       Предательство — это чересчур больно.