шоколадный

он губами — к виску, позволяя пальцы запустить под края шапки. Чонин прикрывает глаза, и щекотка от его ресниц чувствуется кожей — так он близко, невыносимо и необъяснимо... он выдыхает — горячо и тихо, — и это окончательно выбивает землю из-под ног. Чонин не знает границ, но переступает их до смешного осторожно. спрашивает о каждом шаге — словно в первый раз, — и прислоняется все крепче. ему неважно место и время — январь, поздний вечер, спальный район, — потому что он до безумия скучал. и Чонин едва отстраняется, пьяняще смотрит в глаза и по-лисьи щурится, улыбаясь. касается щеки, и пальцы едва ощутимо дрожат — от волнения ли или чувств... слегка поглаживает, молчит несколько долгих секунд и наконец вкрадчиво спрашивает: — могу я..? — пожалуйста... это “пожалуйста“ звучит так слабо, на грани с отчаянием — это “пожалуйста“ звучит как непреодолимая нужда и искреннее желание. и он целует. склоняется, губами — к губам... мягкие, совсем не шершавые: от них едва ощутимо пахнет нейтральным бальзамом. если бы разразился апокалипсис, если бы звёзды слетели с небесного полотна — ничего бы не остановило от этой ласки... если бы раскололись горы или потухли города — в данную минуту имеет значение лишь он, и Чонин рывком обхватывает за лицо, склоняет голову и углубляет. такой напористый, но при этом мягкий — осторожный, — что под движение его языка легко подстроиться. Чонин достоин лишь взаимности — в любви ли или лишь в простом поцелуе, — и он хватается за нее, захлебываясь в переполняющем жаре в груди. его почти трясет — безумие, — но он наивно поддается этому чувству. отходит на шаг назад, притягивая за собой, ни на секунду не отпуская, упирается спиной в стену дома позади и наконец обрывает поцелуй. влажные губы тут же кусает холод. Чонин отпускает лицо, хватается пальцами за язычок молнии на чужой куртке. утыкается носом под ухо, прикусывает мочку, — зззыннь — расстёгивает... ладонями — по его груди, прощупывая шерстяное пальто. Чонин тихо выдыхает, прижимается щекой. зацепить верхнюю пуговицу, затем — следующую и ещё одну, и ещё. кружится голова. Чонин шепчет что-то неразборчивое, когда целует целует целует у линии челюсти... от влаги его дыхания становится только холоднее, но под диафрагмой, там, внутри, рождается и жжётся невыносимая истома, непреодолимая, горячая. вот бы быть сейчас с ним в комнате. вот бы избавиться от всей этой одежды, которая кажется лишней сейчас, и залюбить его до дрожи. некуда бежать, негде прятаться... и когда Чонин полностью расстёгивает куртку, он обнимает и прижимает к себе так сильно и резко, что вздох замирает в груди. — нам нужно остановиться... не нужно. мороз больно кусается, и Чонин тоже. он щипает кожу шеи, — раз два три — практически не отрываясь, прячет кончик носа в распахнутом воротнике и слегка сгибает колени, падая в кольцо чужих рук. если бы любовь была игрой, Чонин бы завершил раунд со счётом один ноль не в свою пользу — и он сдается, не в силах сражаться больше. впрочем, он никогда и не сопротивлялся.