малиновый

по его губам малиновым бальзамом — Сынмин перехватывает запястье, всматривается в глаза и едва улыбается. отпускает. он хочет облизнуться — назло, чтобы пришлось мазать снова, — но вместо этого только тихо смеётся. — посмотри мне в глаза. туда страшно заглядывать. там — больше, чем можно себе представить, чем возможно объять и почувствовать: больше безграничной вселенной и песчинок на дне океана; там больше любой существующей любви, написанной в книгах и передающейся в легендах. больше его... Сынмин все же ловит взгляд на себе — улыбка одними глазами, — облизывает губы и едва сдерживает смешок. как же хочется шутливо пихнуть его в плечо в возмущении, как же хочется поругаться на него: так истратится весь бальзам, если он из раза в раз будет его есть... а он перехватывает руки за кисти, приоткрывает рот и чуть склоняется — за занавеской бьётся сахарная луна в попытке проникнуть в комнату, но двух леденцов будет слишком много. и он замирает в десяти сантиметрах и смотрит, смотрит, смотрит... задержав дыхание и остановив ход секунд, минут, часов — кажется, вот так вот лицом к лицу с ним можно было бы просидеть сутки и больше — даже не заметить. Сынмин отпускает запястья. скрещивает ноги, ерзая на постели, послушно расслабляет руки и немного сутулится, чтобы быть ниже. он закрывает глаза, растягивает смешную улыбку и говорит: — бальзама больше нет. давай ещё раз. немного раздражает, вымораживает — и при этом так очаровывает... вновь помадой — по губам. мягко, медленно, стараясь не выходить за их контур: кожа слегка проминается, и он немного приоткрывает рот... так головокружительно пахнет малиной — от этих стен, от его одежды и лица, — что становится практически невозможно соображать. Сынмин исподтишка приоткрывает глаза, щелкает языком... томно, долго смотрит. он неуверенно пошатывается — разок вперёд, — словно хотел что-то сделать, но передумал. а после все же склоняется и липкими губами мажет под глазом — запах его бальзама становится сильнее как никогда. задержать дыхание, пытаясь унять трепет в пальцах, пока он мягко берет за предплечье и тянет на себя, в объятия. на языке — фантомная текстура сладкой ваты, розовой, из детского парка. а Минни зарывается носом в волосы, поджимая губы, крепче обнимая руками поперек лопаток — и считает биение чужого сердца через слои одежды. выронить бальзам куда-то на постель — неважно, — обхватить его и вжаться крепче... пальцы — в его темные волосы, а он улыбается — слышно, — стараясь не дышать. словно боится спугнуть. Минни отстранится, немного растеряется, когда губами — к нему, к его малиновому бальзаму, к его искреннему сердцу, влюблённому до луны и обратно... а та висит на небе, похожая на большой сахарный леденец — но рядом, прямо в руках, сладость куда бо‌льшая той, в далёком космосе. вкуснее любой конфеты или сахарной ваты — малиновый, неприторно-сладкий. а главное — свой. Сынмин целует. да так отчаянно, так искренне — утонуть бы в этой нежности, задохнуться от его объятий: пускай в его руках ломаются кости и крошится сердце — ради него что угодно. что угодно. он отстраняется, касается виска липкими сладкими губами — прикрывает глаза и тихо смеётся. берет за руку, сжимает... конец августа. недавно вышедший альбом, леденец на небе, шепот Минни на ухо... а на языке тает приторная сахарная луна и кисловато-сладкий малиновый бальзам.