тёплый

в светлые и теплые дни бывает до боли одиноко — одиноко так, что душит чувство пустоты изнутри, распирают грудную клетку отчаяние и тоска без причины и цели. и столько раз хотелось позвать кого-нибудь — пускай придет хоть кто-то, — что невысказанные слова застревают в горле и горько оседают на корне языка. позвонить ему. сейчас же. в этот морозный вечер, пропитанный густым туманом, в котором трудно дышать, — в эту минуту невыносимой тяжести под ребрами, граничащей с гулом пустоты внутри. Минхо приезжает. только заходит в квартиру, сразу руками — к плечам, обнимает обнимает обнимает и поддерживает крепко, с усилием. рядом с ним дрожат колени, слабеют ноги — рядом с ним любовь трепещет в воздухе, словно осязаемая. он целует под ухом, не раздеваясь в прихожей, и тихо шепчет: — пойдем прогуляемся. тепло оденься. его предложение кажется лучшим из возможных, ведь в этой квартире до боли душно: стены давят, давят, как подвижные блоки на скотобойне, словно вот-вот — и окажешься между, и они раздавят, расплющат... такие мысли рождают тревогу, но Минхо здесь. а если он здесь, значит, ничего страшного не произойдёт, — если он здесь, значит, чувства звенят меж молекул воздуха, осязаемые, на запах — сладкие, как крупинки сахара и леденцы на палочке. на улице — холодно и влажно, даже снег уже сошел. Минхо не торопится: зацепив за кончики пальцев, идёт вперёд и высматривает на пасмурном небе звёзды. жаль, что нет ни одной. — тебе снова дома страшно в одиночестве? страшно. потому что не иметь никого рядом — самое суровое наказание и длительная пытка. потому что сидеть в уединении несколько дней подряд совершенно невыносимо, и в этот туман, в этот поздний вечер тоска и страх ощущаются сильнее всего. быть в одиночестве так страшно. сжать его пальцы крепче, ладонь к ладони... его руки теплые, едва шершавые — может, кожа сохнет на морозе, — и вместе с тем ощущаются как дом. он ощущается как дом. не как квартира, в которой стены — блоки скотобойни... в которой темно, холодно и одиноко. а как дом с высокими светлыми стенами, окнами в пол на задний двор и смехом на кухне. Минхо останавливается, не отводя взгляда от неба. он улыбается — едва-едва, — протягивает руку и указывает наверх. — смотри, — шепотом, — звезда. и правда: там, среди густых облаков, пробивая освещение улицы, сияет одна-единственная звезда: белая, не мерцающая и невыразимо яркая. на плотном темном небе, похожем на страшные ночные тени, она в одиночестве продолжает гореть. проплывающие облака порой заслоняют ее, но она не потухает. сияет. она прямо как... — она как я. Минхо качает головой. — нет, — отвечает, — не как ты. она одна. а у тебя есть я, помнишь? помню. он сжимает руку крепче, он разворачивается и склоняется, он отпускает ладонь и хватает за запястье только чтобы поцеловать и в очередной раз напомнить, что он здесь, рядом, что одиночество — временно... что Минхо придет, стоит его позвать. и если во время поцелуя открыть глаза, можно заметить на небе одну-единственную звезду... среди плотных облаков она продолжает сиять. а когда под утро на светлеющем небе сойдут тучи, рядом с ней вспыхнет луна. ведь на самом деле звезда одной никогда не была.