карамельный

он сидит на краю постели, щурится от мягкой улыбки и неловко в руках сжимает приставку. посматривает исподтишка, словно ждёт, когда подвернётся удачный момент... но не нужно считать часы и минуты до этого мгновения. хватит лишь сделать первый шаг. подсесть ближе, игнорируя складки простыни под бедрами, пока он отвлечен... схватить за руку, потянуть на себя — в растерянности он выронит приставку, позабудет об игре, затаив дыхание, — а затем губами пересчитать веснушки на его щеках и спинке носа — одну за одной, одну за одной... пока он будет морщиться, улыбаясь, стараясь перехватить и поцеловать, чтобы прекратить это явление бескрайних чувств. Феликс не знает, куда спрятаться и как скрыться от этой внеземной нежности: поэтому он лишь перехватывает руки за запястья, сжимает крепко и мягко, а после приоткрывает глаза и замирает, всматриваясь в лицо. он словно перестает дышать. и глядит долго, внимательно... зрачки его дрожат, словно он старается охватить все и сразу; глаза так блестят, как не смогло бы сиять ночное море, зацелованное звёздами. Феликс рядом, и он так близко — сбивается пульс, — что пробирает ледяная дрожь по пальцам. и всю любовь он хранит глубоко внутри, не показывая и не обнажая. а он мягко улыбается. а он знает, какие чувства, как дикие птицы, бьются внутри грудкой клетки, и поэтому приближается разом, притягивая к себе, целует под ухом и сразу выдыхает, прикрыв глаза. и у самого него так трепещет сердце внутри — не рассказать никому, не признаться, — что Ликс в растерянности не знает, как описать эти чувства. как можно в словах, слепленных из букв, описать все что происходит внутри — даже всех языков мира было бы мало. но не нужно ничего говорить. Феликс отпускает руки, сразу обнимает, наваливаясь сверху, носом прячась в волосы на виске и крепко, в безнадежном порыве любви прижимая к себе, сжимая так сильно — и ему все равно мало, — что кажется: вот-вот — и кости пойдут трещинами, с хрустом впиваясь осколками в мягкие ткани тела. ладонью — по его шее, щеке, второй — к его затылку, пальцами — в синие, недавно перекрашенные волосы... Феликс дышит в хрящик уха — медленно, слегка взволнованно, — понимая с каждой минутой, что готов лежать вот так, в обнимку, до смерти самой вселенной — до потухания всех звёзд. но это невозможно. ведь их столько на его коже — не пересчитать, не охватить взглядом... сжать волосы на его затылке, немного оттянуть назад: Ликс легко поддается, едва улыбается, смотрит из-под полуприкрытых глаз и ничего не говорит. может, ему хочется что-то сказать... какую-то глупость, нежность, милость — но вместо всех на свете слов он выбирает касание губ. а в поцелуе он смелее. а в поцелуе Феликс гораздо увереннее в каждом движении: кончиками пальцев одной руки — под одежду, по животу, талии, беспорядочно касаясь раскаленной кожи — разрядом тока пробирает каждая секунда этой бесконечно длинной минуты. а у Феликса в поцелуе губы мягче облака туманности, и сердце нагревается в нестабильном биении. а ещё у него — вечно горящие звёзды на щеках и вся любовь обнажена в ладонях.