Умом и мечом

Утро следующего дня, вопреки отбытию, выдалось достаточно радостным. Отходчивый Антоний бодро расхаживал по лагерю в полном обмундировании, проверяя последние приготовления. Дорога обещала быть приятной, в отсутствии главной причины негодования. Наверняка удастся разбавить походными песнями, а по прибытии и разбивке лагеря, удастся выпить у огня. Белловакия уже не кажется такой уж дурной затеей. Где только Марка не носило. Всего каких-то пару месяцев вдали сам по себе. Пролетит незаметно. Даже Марцелл ему не помешает. Он же докажет Цезарю, что на него во всём и всегда можно положиться. Всё уже почти готово. Антоний проверил крепость подпруги, погладил своего верного боевого коня по сильной шее. Характер у этого животного покладистый, совсем не похож на своего хозяина. Просто и сам Марк не терпит себе подобных. - Всё готово? – голос громкий, без нотки недовольства или приказа. Уточняет, взбираясь в седло и усаживаясь удобнее. Отсюда даже как-то приятно наблюдать за солдатами. Вот они, кажется, не особо рады выдвигаться куда-то ещё. Но кто их станет спрашивать, как и самого Антония? Вздохнул украдкой, с высоты прослеживая за последними приготовлениями. Единственный, по кому он будет тосковать, так это Гай Юлий. Ещё немного по Титу. Забавный здоровяк среди прочих римлян. Порой выходки его из ряда вон выходящие, а иногда забавно проследить за тем, как рушит всю дисциплину. - Как затоскуете по нашей скромной персоне, так шлите весточку. То было последнее, что сказал Антоний Цезарю, прежде чем выдвинуться с легионерами в сторону Белловакии. Нужно сказать, что передвижения Марка никогда не проходят уныло. Время от времени затягиваются весёлые песни или просто ужасно навязчивая мелодия, небольшие остановки у рек, дабы передохнуть, умыться и перекусить. Антоний старается держать дисциплину, с этим он прекрасно справляется, ведь за лёгкой язвительностью и елейной улыбкой кроется талантливый военачальник, настоящий командир. Его слово – закон, в отсутствие Цезаря. Но всё же, не чувствуя опасности и видя настрой легионеров, позволяет время от времени ослабевать хватку. Бесполезно добиваться покорности только лишь страхом и кнутом – это он быстро подчерпнул у проконсула. Иногда и мёд с вином подкупит, расположит к себе не меньше, а-то и больше. Чем ближе к месту разбития лагеря, тем более собранным становился не только Антоний, но и остальные мужа. Белловакия – местность неспокойная, не дающая расслабиться, вот только мужчина тому и рад. Всё-таки в чём-то Цезарь, зная характер своего верного человека, учёл сей фактор. На время это, даже позабыл о том, что зиму придётся провести бок о бок не только с галлами, но и Лентулом. О последнем как-то и вовсе вспоминать не приходилось. - Стены возведены, укрепления начнём ставить на рассвете, - из размышлений выдернул голос легионера. Мужчина, восседающий за столом, покручивающий в руке талант, отвлёкся на него. Вскинув брови и чуть приподняв подбородок, растянул губы в мягкой улыбке. - Замечательно, ступай, - усталость давит тяжким грузом на самую макушку и широкие плечи. Сейчас не время принимать поспешных решений и дальнейшего плана пребывания их здесь. А они определенно есть. Если галлы не сдаются просто так и действуют им на нервы, значит Антоний займётся тем же самым, ведь лучше него никто это делать не умеет. Пока же принял решение обойти разбитый лагерь, оглядеть свои владения на ближайшие пару месяцев, быть может меньше, может больше, как будет решено свыше. С этими людьми он готов отсиживаться здесь, сколько угодно. Они любят его. Марк же Антоний любит подобное отношение к своей персоне. Те, кто не жалует его, долго с ним бок о бок не служат, либо же без любви остаются верными ему. Этого тоже достаточно. Безоговорочная верность – то, что ценит мужчина больше всего. Если им же будет отдан приказ умереть – эти легионеры без вопросов и замешательств должны будут исполнить это. Поэтому, в какой-то степени, Марк хотел видеть подле себя Ворена, который славен своей псовой верностью и точным исполнением приказов. Но с другой стороны, хорошо, что такой человек рядом с Гаем Юлием. Тому со своим великим умением прощать чуть ли не всё и вся, ужасно не хватает по-настоящему верных людей. Если они имеются здесь, в Галлии, то в Риме больше приспешников Помпея – в этом Марк Антоний уверен. Люди на своих постах. Тьма мягкой дымкой опускается на землю. Ночью температура значительно падает. Изо рта вырывается мягкое облачко пара и утопает в этой мгле. Отблески костра наверняка хорошо видны в ближайшей округе. - Ничего и никого не было замечено? – Антоний привычно тихо возник за спиной постового, который уже потихоньку начинал клевать носом. Солдат тут же вздрогнул и встал по ровной стойке, не оборачиваясь на командира. - Нет. Всё тихо и спокойно, - отчеканил твёрдо и решительно. Мужчина коротко кивнул. Сам же вглядывался в заросли, решая заняться в скором времени расчисткой территории. Чем больше они смогут обозревать – тем лучше. Нет смысла прятаться от этих дикарей, поскольку те наверняка уже всё знают об их передвижении. Значит, оставлять всякого рода кусты и деревья – лишь позволить им окружить себя. - Каждого желающего ступить на нашу территорию допрашивать. - Будет сделано. Короткий всем ясный инструктаж, но за ним кроется ещё кое-что, от чего губы Марка Антония расползлись в коварной усмешке. - Марцелл Корнелий Лентул Витторий тебе знаком? – голос стал тише, начинает напоминать коварное шипение змеи. - Конечно! Кто же знает этого хр… - солдат тут же стал чуть веселее, уже поворачивая голову в сторону военачальника, но встретился с тяжёлым холодным взглядом карих глазах. Столь невыносимым, что будто припечатывает прямо на месте к земле. - Так вот. Как только он покажется здесь, ты не должен его пропускать. - Но как?... - Потребуй у него секретное слово для прохода, - шипение сменилось ноткой насмешливости в гибком и звучном голосе Марка Антония. Он склонил голову на один бок, затем на другой, испытывая выдержку легионера и не давая ему возможности увильнуть, даже подумать об этом. Потому что Антоний забирается в эту глупую голову, заполоняет собой все мысли юного Аппия. А он опасливо косится в сторону командира, хлопает светлыми ресницами и всё не улавливает сути. - Но какое? – ах, столь наивное вопрошание объясняет нахождение его на посту дозорного, но не более того. - А его дано знать только мне. Просто не пускай. И при смене, передай это следующему. Ты меня понял? - Да, - растерянно кивнул. Антоний опускает тяжёлую руку на плечо и слегка похлопал постового, затем только удалился обратно вглубь лагеря. Есть несколько вещей, за которыми можно вечно наблюдать: как горит огонь, как течёт вода и как другие работают вместо тебя. Утро выдалось пасмурным, но дождя не обещало. Легионеры заняты благоустройством и выполнением поставленных задач. Где-то что-то укрепить, где-то что-то возвести, счастливчики же вырубали кусты, заросли и ненужные деревья. Одно только величаво стоит словно скала и возвышается над всеми ними. На этих широких раскидистых ветвях могли бы висеть тела дезертиров, или же особо наглых галлов, которые решат сунуться к ним. Это величественное творение природы могло бы давать им тень, или же укрытие врагам. Сколько уж лет оно тут растёт? Сколько войн видело? Сколько детей дикарей осмеливались покорить его, взобравшись на самый верх? Грубый широкий ствол, покрытый многочисленными морщинами коры, в коих отсиживаются насекомые. Многовековые корни местами выглядывают из-под земли. Пожелай они выкорчевать это дерево, то потерпели бы унизительное поражение. Антоний размышлял, пока зубы впивались в хрустящую корку хлеба, тут же смягчаемое разбавленным горячим напитком. От вина пока приходилось отказаться, до полного понимания устройства дел и их нахождении здесь. Если зима обещает быть спокойной, значит можно будет расслабиться, если же нет – стоит отложить собственные хотелки до полной победы над галлами. Этого Марк жаждет больше всего, а значит первое абсолютно точно отпадает. Охраняет ли сие дерево нимфы? Или быть может самой Церерой? А может дочерью её Прозерпиной, что так редко покидает подземное царство? Могло ли сие природное чудо быть дитём здешних растений? Возможно те карликовые, но старые деревья, снесенные римлянами, и есть родители… они взирали на своего могучего дитя, что превзошло их во всём, как всякий родитель смотрит на чадо. Или всё-таки он родитель и прародитель всего леса? Марк Антоний не отрицал богов, относится с почтением, но жизнь свою не вверял в их руки. Опасное дело отдать кому-то неизвестному свою собственную судьбу, встать в услужение. Это бы означало перестать бороться, начать плыть по течению, где неизвестно что находится за поворотом. Гора талантов и самоцветов, или же острые камни? Дереву на это всё равно. Теперь он понимал всех этих учёных мужей и философов, некоторые даже восседали в Сенате. От скуки и пустого времени, они предаются размышлениям обо всём на свете, а потом засоряют ими же чужие головы. Если ему когда-нибудь суждено будет позабыть воинское дело и откроется желание вспомнить о могучем дереве, его влияние на жизнь великого Марка Антония, то уж пусть лучше в тот же миг клинок полоснёт сильную шею. Поскольку свою жизнь вне войны, он представляет крайне приятной – в разврате и бесконечных попойках. Так что же делать с этим гигантским неизвестным творением? <…> — Аукнется тебе это, Лентул, — Тит удерживал крепкими и большими ладонями небольшую, но щедрую кость зажаренного давеча зайца. Без товарища он трапезничать не спешил, так как и дел особых не имел, теперь же мясо несколько остыло, но не перестало хрустеть на зубах. — Как аукнется, так и откликнется, Пуллон, — Марцелл к еде же не притронулся, он запустил руку в волосы и самодовольно потрепал их на затылке. — Вам еще месяца больше, поди, бок о бок с галлами сидеть, если не до лета, — склонил голову набок мужчина, наклоняясь после к лицу Марцелла с предельной серьезностью вразрез насмешке, украшающей лицо. Под испытывающим взглядом все же приходится взять сочное бедро. Не зря старался, пусть хорошего человека и обидеть приятно. — Вот и пусть молится. — Молится? Он умеет? — засмеялся Пуллион, выгибая бровь. Он не то, чтобы любил Марка Антония, но относился как к вышестоящему лицу, которому лучше дорогу обычным легионерам не переходить, с напускным почтением. Многие его любили, многие и не любили, относиться к любимцу Цезарю можно было по-разному, независимо сталкиваясь с ним или наблюдая издали, но если он рождал какие-либо чувства по отношению к себе, значит, он был фигурой наслышной и значимой. Глупо отрицать, его положению позавидовал бы любой и патриций, и плебей. Впрочем, как и Лентулу. За их плевками друг в друга и баталиями до поры, до времени наблюдать было забавно. Пока не грозились стать серьезными. Но в последнее время становилось опасливо, потому что это касалось отнюдь не в позитивном ключе людей, которые находились в радиусе пары метров, оставляя этих двоих сухими. Всегда. В чем-то они были сравнимы с тандемом Ворена и Пуллиона. Но их тандем был одним из самых эффективных, потому что каждый доверял другому, как себе, и готов был пасть друг за друга. Цезарь потому их и не разлучал. Они были верным и крепким оружием, когда были вдвоем. А тандем Лентула и Антония был разрушительным, и единственная причина, почему они могли вдруг начать держаться друг за друга, это только лишь потому, что им грозила смертельная опасность, и никому не хотелось умереть прежде другого, назло. — Сомневаюсь, что боги ниспослали на него такую благодать, — оскалился Марцелл. — стало быть, молится он не им, а кому-то более прозаическому с лицом Цезаря, но и их помянуть ему придется, чтобы в яму с галлами не провалиться. Случайно. — Дивлюсь я тебе, — искренне признался Тит, добро улыбнувшись. Он потупил взгляд. Ненависть, Пуллон считал, разрушала человека, предаваться ей - вредить себе в первую очередь. — Не отбрешешься ты от этого, даже если решишь подобное устроить. Ты же не устроишь…? — Не держи меня на слове, сам нрав мой знаешь, будто не помнишь, как в руках у тебя развалился меч. — Весёлого было мало… — рассмеялись легионеры, хотя в воспоминании инцидент остался совсем не веселым или светлым. — А по-моему неплохо вышло, самая крепкая дружба рождается не с первого взгляда, а с первыми неприятностями. — Между прочим, если бы ты не занес свой щит впереди тогда, то не стоял бы я сейчас с тобой, а с раскроенным черепом лежал где-то… Где это было? — Не помню, — пожал плечами Марцелл. Для него война - череда повторяющихся картин, поэтому многое смешалось между собой. — Не серчай, что было, то прошло, хоть мухлевать тебя в картах это совсем не разучило. — Я, скорее, уйду в понтифики, чем откажусь от этого удовольствия. — Это же невозможно, — откинулся назад мужчина, веселость начала понемногу его окутывать, вытесняя негативные чувства. Его походные принадлежности держались на ответственности Тита, который должен был отправить их в область Галии, а сам необходимое уложил ранее в ларец, чтобы он поехал с ним в Рим. Когда-нибудь он торжественно в него заступит со своим триумфом. Когда общегалльское ополчение и каждая община выставляла воинов, белловаки были единственными, кто отказались от этого, заявив, что они не желают подчиняться ничьей власти, но будут вести войну с римлянами самостоятельно. Удивительно, но Лентул уверен, что даже если их сопротивление будет сломано, но победа венценосных римлян никогда не будет безоговорочной. Исключительный случай для исключительного человека. — А, если честно… На что ты надеешься? — Что его убьют. — А он… — Что убьют меня. А Цезарь, что мы не убьем друг друга… Вероятность этого какова? А нет ее. Те, кто ворует личную собственность, проводят жизнь в кандалах; те же, кто ворует собственность общественную, — в богатстве и роскоши. — Цитируешь Катона Старшего? — Цепкая память, Пуллон. — Оставь обиду, она разлагает. Откажись от этой идеи, до добра она тебя не доведёт. — Добрый ты, Тит, за это я тебя и люблю, как и за широкую душу, только глуп. — Каков есть, — развел руками Пуллион. Он был для Марцелла прямолинеен и прост в своей доброте и широкодушии, пожалуй, справедлив и однозначно верен, как себе, так и людям его окружавшим, которые были вхожи в круг его друзей. — Я не успокоюсь, пока он не пожрет земли. Никогда кролик со змеей не дружил - он ее ужин. — А ты не такой уж и кролик, претор. — С учетом моего статуса «нового человека», претор - это та вершина, до которой я мог надеяться возвыситься и сделал это. Но большее, навряд ли, все мы помним о трех отказах сената. Пока высшая воля не даст добро, сам понимаешь. — Тоже верно, но и ты не без друзей Тиранов. — Не поминай к ночи «Оплот афинской демократии». — Бывай, удача тебя не оставит. — Удача тебя не оставит, Пуллион. Тот был редкостным любимцем удачи. Он получил свою первую весомую награду за то, что первым забрался на вражескую стену тулингов, столкнув наглым образом трех легионеров, которые тоже того жаждали. Римляне сделали поворот и пошли на них в два фронта: первая и вторая линии обратились против побежденных и отброшенных гельветов, а третья стала задерживать только что напавших тулингов и боев. В другой раз спас союзную когорту, окруженную кольцом неприятелей, бой, вовремя сообщив об этом центурионам соседних. В третий раз, смог доказать свою преданность, сопровождая и защищая караван, идущий в Рим. Лихой герой недолгой песни, как думал Марцелл, но… Тот редкий случай, когда он порадовался своим неоправданным ожиданиям. — И не вздумай не возвратиться, — с укорительной усмешкой заключил Цезарь напоследок, кивнув Лентулу. Тот отдал честь проконсулу, гордо подняв подбородок. И вот Корнелий спустя время, наконец, прибыл в Рим, неудивительно, столкнуться у дверей сената стало с Марком Порцием Катоном Младшим, идейным лидером большинства в сенате. Неформальность и явность была продиктована всеобщим уважением к Утическому, оттого, Лентул был счастлив иметь добрые отношения с рыцарем республики. Возможно, даже последним. Тот был в поднятии духа, хоть и явно чем-то возмущен, но стоило увидеть Марцелла, как Марк улыбнулся. — Друг мой, Лентул! Ты на выборы преторов прибыл! — Катон, — улыбнулся Марцелл, крепко стискивая в объятиях мужчину. Тот проницательно заглянул ему в лицо. — рад тебя видеть. Верно. — И я, Марцелл, и я. Совсем позабыл, как ты выглядишь, ты так редко напоминаешь о себе сам, только слышу… — Но раз от раза это все эффектнее, согласись? — спросил стоика Марцелл с хитринкой. — Кенаб, Верцингеториг, Арвены, Агединг, Веллаунодун, Новиодун, Аварик, Герговия, Алезия…. Куда уж эффектнее? Ты прибыл, мой племянник, Брут, отбыл, не знаю даже, какая из встреч станет для нас последней. — Та, когда мы будем сидеть на моей пожалованной вилле в Кампании, — усмехнулся Марцелл, разминая шею. — пить вино, слушать мудрые речи Цицерона и его баталии с кем-то помимо почитателей Аристотеля и Платона, нам минет восьмой десяток… — Красочна картина, жаль несбыточна, — грустно вздохнул мужчина, поправляя кипельно-белую тогу. — Правда ли? — А ты не знаешь о ходящих туда-сюда толках? Сомневаюсь, что до Галлии те не дошли. Заочное избрание его консулом возможно ли, когда тот решил ставить себя буквой закона? Речь, несомненно, о Цезаре. — Предпочитаю их реальному положению дел, но… Не молчи, Катон. — Бушующий огонь требует к себе внимания, распространяясь глубоко и далеко за пределы своего очага, но чтобы не дать ему разгореться в будущем, надо спросить себя, с чего он начался… С угроз и подкупа остальных кандидатов с целью их отказа от участия в выборах? Цезарь - гений войны и порока, для него и разбойники - телохранители, друзья - лишь оружие. Триумвиры…. — Ты бы бросил этим заниматься, у стен есть уши, так об этом кричать или давно вернулся с Кипра? — стиснув зубы, тихо произнёс Марцелл, бегло перемещая взгляд ярких глаз вверх-вниз по силуэту Катона. — Ты отталкиваешь своей прямолинейностью, вы сильны, противники, но есть ли враги у Цезаря, чтобы столь непочтительно о нем говорить, намекая на развязывание Гражданской войны и пренебрежение обязательствами триумвира? — Я не сказал о пренебрежении. — Ты вел к этому. — А враги есть у всех… Я стану инициатором избрания Помпея единоличным консулом. — Интересно, — протянул мужчина. — Что же тебя на это сподвигло? Пульхр? — Желание дать волю показать свои наилучшие качества, чтобы решить наихудшие решения былого, триумвират - дуумвират не вечен, как и бравость Цезаря, а Помпей близится к сенату. После окончания срока проконсульских полномочий Цезарь лишится своего судебного иммунитета, и вероятным исходом грядущего дела - изгнание его из Рима. — Помпей не откажется от него под страхом смертой казни, чтобы вы ему не посулили, чем бы не угрозили, — поднял брови Марцелл. — Это мы посмотрим… И самому на будущий год стать консулом. — Боюсь, сейчас ты мечтателен более, чем здрав, Катон. — Забочусь о прекращении беспорядков и просто хочу спокойствия…. Не найду поддержки я в твоем лице. Когда ты успел потерять себя? — Смешно… Может быть, я никогда не терял себя, потому что никогда и не находил? — Тит Лабиен… — В случае Гражданской войны не жди, что он поддержит Цезаря. У тебя много сторонников, мне искренне жаль, что я не смогу стать твоим…. Противником. — Иногда я проклинаю твою чувство юмора, Лентул! — возмущённо и одновременно облегченно произнёс Катон, глядя в насмешливые глаза Марцелла. — Не забудь это сказать, когда в окончании Галльской кампании я войду в эти ворота триумфатором. — Двуликий ты Янус! И, пожалуй, да, Лентул был таковым. Ни с кем более он встречаться не стал, разве что волей случая случилось с Цицероном, и намеренно с Помпеем обменяться взаимной расположенностью друг к другу, и тому Марцелл был рад и благодарен. Перед Магнумом не приходилось держать нож за спиной, можно было в открытую стоять вооруженным напротив такого же небезоружного Помпея. Только в том не было необходимости. Больно интересные новости ныне содрогают Рим, и больно интересное положение вырисовывалось у Марцелла. И рыбку бы съесть, и на место нагретое присесть, Лентул для себя решил, что это будет решено доподлинно тем, кто сделает это первым. Все они в одном котле. Гряла буря перед бурей, и Белловакия стала для него прекрасным пристанищем, где эту бурю можно было переждать. Повозка уже была готова. — В Белловакию, Братуспантиум.