Умом и мечом

— Центурион Корнелий, не велено никого… Вот эти кружения Цезаря, напоминают Антонию хищную птицу в небе, что держится на почтительном расстоянии от своей жертвы, сокращая её лишь однажды для быстрого броска. Гай Юлий – это тайна, которую никому не под силу раскрыть. Вероятно, это единственный человек, которого вообще уважает и слушает Марк Антоний. Со своим непростым характером, он попал под крыло того, кто терпелив к нему, но и столь же требователен. Мужчина чуть улыбается, поднимая взгляд на Цезаря, а затем проследив за его движением. Тихо посмеивается на замечание и всё ждёт его вердикта. В конце концов, в любом случае придётся исполнять приказ, главное только уточнить в какой из его вариаций. Слушает. Жадно, чуть склонившись, предвкушая собственную маленькую победу. Знакомый голос однако все портит. До такой степени, что мужчина демонстративно и не скрывая этого закатывает глаза. Раздраженно выдыхает, откланиваясь назад на спинку стула. — А я и не кто-то, отойди с дороги, будь добр. Цезарь не откажет переговорить со мной минуту, — поднимая правую руку локтем вверх, кивнул Марцелл. — Аве, Цезарь… — однако, увидеть марка Антония одновременно было и неудивительным, и нежеланным. Он понял, что прервал чужой диалог своей бесцеремонностью, на что сразу опустил голову: «Теперь понятно, почему никого велено было не пускать». — Что ж, тогда, пожалуй, действительно найду время получше и попозже. Извини… - Да, тебе действительно стоит… - голос Антония приобретает ярко очерченное недовольство, звуча чуть громче ожидаемого и резче. Марк сам терпеть не может, когда кто-то смеет так бесцеремонно врываться. Это же только ему можно залетать в шатёр Цезаря и докладывать о чём-либо, начиная от серьёзных нарушений и ходе битв, до невкусных похлёбок и желании вздёрнуть любого, кто не по душе. Приходится осечься, заслышав голос Юлия и сцепить зубы с такой силой, что и без того мужественные черты лица заостряются. — А я и не с тобой разговариваю, Антоний, — недоброжелательно улыбнулся Корнелий Лентул, поди сточит зубы о собственную ярость, чтобы его улыбка искренней в намерениях перекрошить позвоночник была доступна только адресату. Но Цезарь не только не так глуп, - он совсем не глуп. Он прекрасно понимает, к чему тот или иной подобный диалог идет, начиная от приветственного слова и лица, осмелившегося это произнести, заканчивая, и чем он закончится, да только больше рад б был заблуждаться, чем понимать, есть такой старинный сократический обычай — оспаривать мнение собеседника, и тут выбор невелик понимать тебе его, либо не понимать. Он обеспечивает себе вариант не пожинающего в плоть, чтобы не познать гниение, а рачительного земледельца, который насаждает деревья, плодов которых он не увидит, смотрит в будущее, и великий человек разве не насаждает свои законы и государственные порядки, точно также глядя сквозь время? Пожалуй. — Аве мне, — доброжелательно и благосклонно наклонился над столом Гай Юлий, широким жестом обозначая место для мужчины. — Проходи, Лентул, нет в том надобности. Ты нечастый гость без надобности, а видеть тебя я рад всегда. Как нога? — Лучше, на коня сяду. — в ответ раздалось удовлетворенное «Отлично». — Я хотел поговорить с глазу на глаз. — Догадываюсь о чем. — Проницателен, как, впрочем, и всегда. Стало быть, если знаешь, тогда вопрос за ненадобностью отпадает. Сомневаюсь, что мы здесь оказались не с одиначными намерениями. Разреши уйти. — Тебе не нужно мое слово, чтобы зайти… Однако, дорогие мои и любезные друзья, это уже наглость, кою каждому из вас по отдельности я бы мог простить, но сейчас нет, не испытывайте мое терпение подобно Гаю Оппию и Луцию Корнелию Бальба, потому что речь заходит о назначении по воле Катона Гнея консулом без коллеги, что позволит ему принимать важнейшие решения единолично. Впрочем, сенат наверняка рассматривает Помпея как временного координатора для подавления беспорядков, а не как долговременного правителя, однако. От нашего успеха сейчас зависит слишком много, в том числе от быстрого реагирования и скорости наведения этого самого порядка здесь. Марк внес резонное предложение, он отправится с Вореном в область белловаков, у арвернов останется Децим Брут с кавалерией, Марцелл с Титом Пуллионом отправятся со мной в земли битуригов. В зависимости от степени неспокойства, я предпочту видеть эффективность разумности и вы объединитесь. Не вызывает возражений? — намек был прям, как кишка, буквально вынуждая согласится на более щадящие предыдущие условия. Постепенно пелена гнева спадает, заставляя Марка наконец-то вернуть свое внимание проконсулу. Ему всё понятно. Он поддерживает всё сказанное, ровно до момента, где Марцелл должен будет отправиться с Цезарем. Чем этот центурион заслужил подобную честь? Антоний аж садится ровнее, смотрит то на Лентула, то на Гая. В голове быстро закопошились мысли в попытке не допустить подобного исхода. — Позволь, Цезарь, оказать подчинение и благоговение, мне честь сопровождать тебя, но разве разумно так децентрировать остальные силы? Что скажешь, Марк? Чужая реакция вызывает у Марцелла смешок, а после еще один, что он вынужден прикрыть рукой рот. Конечно, великий и могущественный Марк Антоний недоволен, да что уж там - он в ярости от происходящего, ведь его нагретое и облюбованное место занимает тот, кому на него фактически все равно! А чтобы его занять, Лентулу, несомненно, стоило бы получить легата, что ударило бы в самое сердце его недруга, но тот, видимо, о таком нюансе не знал. Хотя могущественной волей Гая из рода Юлиев это могло бы свершиться также стремительно, было бы его желание направленно на это, а не на получение обратного результата. — Валете, — Цезарь крепким рукопожатием перехватил того за локоть, глядя на Антония. - В этом есть смысл, дорогой мой друг, - и всё же приходит к тому, от чего столь стремительно бежал. Тонкие губы складываются в благоговейной улыбке. – Необходимо равномерно распределить силы, дабы у врагов не было шансов пробить хоть одну из сторон. Взгляд вновь возвращается к Цезарю, пока мужчина неспешно поднимается с насиженного им места. - Я поступил несколько опрометчиво, предложив кандидатуру Ворена. От него будет больше пользы в паре с Титом, нежели со мной. А вот нам с тобой, Лентул, стоит наладить отношения. Верно, Цезарь? – становится рядом с Марцеллом, обходит его, замирая чуть позади и выглядывая из-за плеча. От былой злости ничего не осталось. Сложно даже поверить, что всего мгновением ранее он готов был свернуть Лентулу шею голыми руками. – Ведь только в братском коллективе, нет месту козням и раздору. Заключает ласково, с ноткой торжественности, встав наравне с центурионом и резко, тяжело опустив руку на его плечо. — Верно, прекрасно, что мы поняли друг друга и нашли компромисс, — «которого нет» раздраженно думает Лентул на слова Цезаря. — я сегодня распоряжусь об этом, чтобы к завтрашнему все было готово, — приподнимает подбородок Гай. Ему отрадно глядеть на то, как по ходу игры в своеобразные шахматы в реальном времени сменяют друг друга гамбиты, разыгрываются фигуры и в сжатом сроке времени принимаются решения. Ну, и на двоих мужчин, каждый из которых так не хотел подобного стечения обстоятельств, покорились. Одно смущало - почему так легко? Улыбка Марка Антония лишь на вид дружелюбная и совершенно безобидна, но таит в себе ровно такую же ненависть, какую испытывает и сам Лентул. Сложно сказать из чего произросла их вражда. Дело не только в слепой ревности Антония, который своими талантами и трудами пробивал дорогу, пускай и в львиной доле ему повезло приглянуться Цезарю. Но не сказать, что борьба у них идёт за место. Дело может и в личной неприязнь, которая уже образовалась от их схожести и вместе с тем противоположности. Кто знает, может обладая из них двоих хоть кто-то кротким нравом, так не стремились бы перегрызть друг другу глотки. Антоний увел победу у Лентула в землях арвернов. Причина вражды была слишком проста и одновременно незначительна всуе, ведь победа была не личной, а на благо республики, но Марцелл это запомнил хорошо и накрепко, разжигая этот маленький костёр неполученных лавров внутри себя. О ней, возможно, сам Марк и не помнил, чередой понятной, возвышение с детства бедного сладко, сам Витторий об этом имел представление, как и жертвой рода заговором Катилины, но если Македонский побед не крал, то для патриция эти слова были не пустым звуком. Непростительным. На этой почве их дружественный нейтралитет с Цицероном пустил свои корни, письма их стали теплее, в последнем своем письме Марцелл насмешливо интересовался, как кумир юности Критского - Курион, Антоний без него совсем уж заскучал. После того, как Клодий был убит людьми Милона, ради этих событий Антоний, пытавшийся убить того прежде произнёс двухчасовую речь, и последнему пришлось уйти в изгнание, Курион женился на Фульвии, вдове своего друга и исполнял свои обязанности эдила наилучшим образом, даже в Африку отправился с нацеленностью на эдилитет. Настала пора обрадовать этого близкого человека, что его чаяния и надежды высшей доблести благородных дарований Виттория дали свои плоды. Уже завтра. Да Антоний предпочёл бы отправиться прямо сейчас, дабы побыстрее закопать Марцелла где-нибудь по дороге. Обойдётся и без почётного погребения. Слишком жирно для какого-то там выскочки. Цезарю можно будет сказать, что тот вусмерть напился и свалился с оврага. Верный друг ему, скорее всего, не поверит, но Марк постарается сделать как можно более скорбный вид и для приличия пустить слезу. — Мы, конечно, приложим к этому все возможные усилия, Антоний, мы же не хотим не оправдать доверие Цезаря, снова, — улыбается так гордо и довольно Марцелл, будто только что выпала ему неслыханная честь стать легатом над тремя основными легионами и самоличная разработка тактического отступления, лишь между слов одним ощущением сквозит хищность, ну, и разве что в касании. Ни на что не намекал. Наверняка, у Марка останутся следы, как некогда на запястьях милого Марка Туллия, решившего, что не получив свой триумф, он может своими памфлетами позорить его честное и доброе имя, потому что Корнелий Лентул приобнимает мужчину за пояс забористо, сжимая пальцы в аккурат под нижними ребрами в боковых объятиях. Плечо тяготит, но это мелочи. Улыбается чисто-чисто, всецело на словах поддерживая идею, кутаясь в личный обелиск от подкатывающего чувства тошноты от неприязни. Кто чего говорил о том, что врага надо полюбить?… - Снова, мой любезный центурион? Брось, я воплощение доверия, а за твои оплошности не ручаюсь, - с мягким смехом, сглаживая углы, но при этом буквально тыкая рядом стоящего мужчину в его же слова, говорит Антоний, тихо. Однако и чужое касание оказывается отнюдь не братским и совершенно точно неприятным. В ответ на которое, Марк Антоний сильнее впивается в чужое плечо пальцами и даже переносит добрую часть веса, используя Корнелия Лентула, как необходимую опору. А ещё он прекрасно помнит о ране на ноге, надеясь хоть несколько добавить неприятных ощущений мужчине рядом с собой. – Крыса ты облезлая. — Следи за собой, не на базаре, — также тихо произносит Лентул, мерно отводя Марка к выходу, намереваясь оставить внимательно следившего за ними Юлия. Зато вот смотря на Цезаря, оба стараются выглядеть приятно и дружелюбно. На самом же деле, Марк слабо себе представляет их совместную зимовку. Гай Юлий редко ошибается в своих действиях. Даже если кажется, что ошибся, то лишь разменял пешки, чтобы после поставить поражающий шах и мат. Сам Антоний далёк от таких игр. Он скорее будет забалтывать, пытаясь отвлечь соперника от поля, где развёртывается небольшая битва. Постарается отвлечь, но ходы его будут простыми и прямыми, как копье. С Цезарем никакие игры не проходят. Вероятно, Марку стоит поучиться этому у своего друга. Когда-то Цицерон спросил у Лентула, почему же ты, истинный республиканец, идешь по следам, след в след, Цезарю, который в состоянии подчинения своему доброму имени сохранить республику, но из-за амбиций, вероятно, подчинит ее своим интересам, навсегда установив за республиканскими порядками и обычаями функции «декоративные», как говорят в Греции. Он диктатор по своей природе, но император по своей сущности. Он не рождает подчиняться - он рожден подчинять. Марцелл тогда рассмеялся. Ни Помпей, ни Красс ни вызывали в нем никаких эмоций, второй даже боле раздражал своим богатством и себяцентризмом, Помпей же был несколько не амбициозен на момент, все равно, гнить ему под землей или над землей, покрытым славой и окропленным кровью, который отчетливо помнил Марцелл, да и к Цезарю до Галльской компании мужчина был равнодушен, поэтому ему было без разницы за кем идти и куда, на убой или на лавры победы, все равно после Суллы все изменилось, а его представления об устройстве слишком единоличны и несбыточны - идиллические, хотя они с Цезарем, когда тот благосклонно спрашивал его отношение к тому или иному вопросу, несколько раз зацепил и поймал его на этой теме, теперь туда держа за гриву. Мужаться только остаётся, Корнелий Лентул выйдет по вызову бога, не важно, где это будет и от рук кого, но Марку Антонию в Белловакии он не дастся, словно по вызову военачальника или иной законной власти. Но никто никогда не пойдет на смерть за родину без немалой надежды на бессмертие. - Тогда, о, благороднейший из рода Юлиев, можем мы быть свободны до завтра? – ещё несколько мгновений проведённых рядом с центурионом и неизвестно во что это может вылиться. Настроение у Антония и так знатно подпорчено, а сейчас грозилось перерасти в самую настоящую бурю. Хочется верить, что Цезарь не ошибся в своем решении. — Само собой, после выборов Марцелл к тебе присоединится, но право, не сдавите друг другу шеи, когда я отвернусь, — сказав это, Цезарь мягко развернулся, подходя к карте, делая недостающие до того надписи и обозначения на ней. Его улыбки не было видно. Стало весьма неприятно, захотелось скинуть чужую ладонь немедленно, но того себе гордый Марцелл не мог позволить. Степень ярости Антония сложно даже представить. Внутри в нём буквально всё вскипает от недовольства и возмущения. Кто этот Лентул такой? Почему именно на него оказался обращён взгляд Цезаря? Ревность, озлобленность и желание быть во всём первым, бурлит в крови Марка, сдерживать которых крайне непросто. Но он злопамятен и мстителен, если уж кто-то не пришёлся по душе, то мужчина обязательно изведёт его, самыми любыми способами. Лишь кивнул Гаю Юлию, но словесных обещаний давать не стал. Лентул медленно сделал пару шагов, а после неожиданно пригнулся чуть в сторону, заставляя Антония покачнуться в равновесии, а после, почувствовав ослабевшую хватку и вовсе скинуть с себя с видом, будто легат сам упал. Больше всего на свете хочется не просто сдавить, а свернуть эту шею, дабы больше не доставляла проблем, кои столь неприятны, что заставляют Антония упасть. Наглость высшей степени, которая скорее отдается горечью унижения на языке, нежели действительно какой-то болью. — Не ушиблись? Как же ты так, мой милый друг Антоний, хотя нет, я же знаю почему… вино было, видно, хорошо, как никогда, а вы тупы, как никогда, — усмехнулся ядовито Марцелл. Выйдя за шатер надобность в помощи подняться отпала, как и играть роль благославленного доброжелателя. Не всегда факт совершения преступления видим, а значит, безнаказан. - Ты еще получишь свое, - сквозь стиснутые зубы процедил легат, резво поднимаясь и следом покидая шатёр. Всё ещё кислое яблоко остаётся при нём, которое он метко и яростно швыряет в одного из легатов, рявкнув на того, что тот лишь прохлаждается и нечего полезного не делает. Вспышка ярости оказалась короткой, импульсивной и быстро сошедшей на нет. Как бы дела не обстояли, а необходимо не поддаваться своему состоянию, лишь из-за одного незначительного человека. Сколько таких было? Где теперь их прах? Марк Антоний выдвигается по лагерю, позволяя слепому гневу отступить, теперь уже уделяя голове мысли о дальнейшей поездке и зимовке в Белловакии. Изменить уже ничего не получится, поэтому остаётся думать о том, как приспособить ту область под себя на несколько месяцев, едва ли Цезарь будет против, покуда будут исполняться вся обязанности и не допускаться восстания. А ещё ему хочется в Рим. Война – это хорошо, на ней можно заработать и изменить свою судьбу в совершенно другую сторону. Но Антоний несколько тоскует по беззаботным вечерам, рекам вина, сочному мясу с хрустящей корочкой и очень уж не хватает прекрасных дам, в запахе масел которых можно утонуть. Вот только и праздная жизнь может излишне разбаловать, а военная закончиться раньше с тем или иным сражением «Милый друг, Кассий. Можешь поздравить меня с маленькой победой, ты вернёшься в Рим в должности народного трибуна, я - претора. Паче этого я ненадолго покидаю Галлию, и мы сможем свидеться при лучшем обстоятельстве. Войны изничтожают квесторскую магистратуру, верно? Но не нам быть оттого в печали. Совсем скоро я вновь окажусь в Белловакии… Рука об руку с Марком Антонием».