†ъρъ†

Пир льётся рекой. Красного вина ли, человечьей крови ли… Столы ломятся от яств. Полумрак пляшет огнями на стенах, уродуя тени собравшихся тварей. Голоса, толкающие речи на неведомом говоре, музыка, ввергаемая в ступор, звон бокалов и ножей, всплеск вина, клацанье челюстей, смыкающихся на куске фазана, вгрызающихся в кабаний бок, разгрызающих оленью кость… Лишь бы не человечина. Ликовало зло, смаковало очередную победу, упивалось предвкушением поражения врага. Вопиюще жуткая и давящая на виски атмосфера. На потеху толпы, на радость Князя Тьмы Иван полулежит на подушках, в полупрозрачной тунике из блестящего шёлка: ворот и рукава с вышивкой из золотых нитей, длина до колен. Он дышит тяжело, подтягивает ноги к себе, озирается, сглатывает и отползает назад, упираясь в холод камня спиной, натыкаясь лопатками. Золотая окова на щиколотке не даёт спрятаться и скрыться от любопытных глаз, жаждущих княжеской плоти и крови. Хочется забиться в самый дальний угол. Хочется забыться под одеялом в кровати. Но звенит грузная цепь, подзывая встать ближе к костяному трону из черепков и позвонков. Колье из жемчугов давит на шею, когда тянет повод серая длань. Волосы на затылке встают дыбом, мурашки бегут по коже рук и спине. — Что-то не так, царевич? За всё время ни куска, — на этих словах лицо Ивана приподнимают за подбородок тонкие пальцы в тяжёлой оправе колец, заставляя поднять влажный взор на хозяина замка. Кощей проводит языком по обглоданной кости, оставшейся без мякоти мясистых волокон, смутно похожей на человечью, и бросает останки на блюдце. Пригубив когти, лижет запекшуюся кровь. Берёт кубок и делает глоток, запрокидывая голову. Пирует нежить, заедая и запивая победу шабашом. Иван хмурится, морщится, закрывает глаза и отворачивает голову. Ему ведомо, что возлежать в ногах возле трона, на котором гордо восседает Князь Тьмы, взирая на гостей и вкушая яства во время разворачивающегося пиршества, безопасно, хоть и унизительно. Болезненно для уязвленной гордости. — Страшно? Не бойся. Без моего приказа не тронут, — обманчиво нежно шепчет на ухо голос, когда его грубо приподнимают за обод на шее. — Твоё место почётно. Будь благодарен. Хах! Иван падает на колени, сжимая зубы и вжимая пальцы в ожерелье с драгоценными подвесками, оттягивая ярмо. На шее останется след… Он спешно смаргивает слезы затаенной обиды в уголках глаз, дабы лишний раз не радовать зло. В ладони опускается полная до краёв чара. Иван медлит, — дрожат пересохшие губы, руки от слабости тоже дрожат. — Я есть яд, — стучит пальцем по кубку Кощей, намекая белокурому кучерявому пленнику если не осушить, то отпить из емкости. — А в чаше — питный мёд. — В своё время на твоём месте у меня не было и этого, — звучит сверху, и Иван распахивает глаза, размыкая ресницы. — Что? — вырывается из груди прежде, чем мелькает осознание. Кощей разочарованно щёлкает языком. Сказал же лишнее… Иван пытается переваривать услышанное, брошенную вскользь, обороненную ненароком фразу, приоткрывшу завесу тайны. Кощей был… рабом? Был человеком? Княже всегда казалось, что если зло и было в прежней жизни чем-то иным, то разве что палачом. Он не отнимает взгляда от тьмы и её непроницаемого лица с горбинкой на носу. Празднество в самом разгаре. Твари невиданных форм и размеров пируют, распаляя аппетиты. Гости всё прибывают, вознося дары и клятвы верности, мельтешат в суматохе слуги. Иван чувствует на себе множество пар чужих глаз, пожирающих каждый сантиметр его тела. Под гнетом десятка злых взглядов он сводит ноги в согнутых коленях и ищет защиты. Хмель ударяет в голову, и он смущенно пододвигается ближе к ступеням роскошного трона и, невольно ткнувшись лбом, льнет к царской ноге, обхватывая голень стыдливо руками. Кощей косит глаза, ощущая, как дрожащие пальцы цепляются за ткань в робкой просьбе защиты. — Кощей, — зовёт голос в ногах, — я хочу домой… Не успевает Бессмертный ответить, насмешливо ли, снисходительно ли или раздражённо, как, захмелевши, юноша продолжает: — Я хочу в свои, твои палаты, неважно, но уведи меня отсюда, — и, прикрыв веки, доверчиво трётся щекой. Иван открывает глаза, когда ощущает под ладонью напряжение в чужих мышцах. По шее скользят когтистые пальцы, по подбородку, оглаживают мягко губу. Втянуть бы, лизнув языком… — Какая покорность. Какое отчаяние… — восхищается зло. Щеку царапает коготь. — Так и быть, унесу. — Что? Н-нет, — отстраняется княжич, отнимая руки от чужих ног, не смея подняться. Слышится пауза. — Или так, или никак, решай сам, — Иван встаёт и чувствует обнимающие, опоясывающие руки на талии. Решать ему. И… он не противится. Кощей ухмыляется смирению пленника и берёт на руки мягкое, тёплое и гибкое тело. Ладони кладут на мужскую грудь, дыханием опаляя шею. Щеки и уши юноши краснеют до жжения от стыда. Провалиться бы сквозь землю, но он уже здесь… Оказавшись вдали от торжества, от липких взглядов и шумных голосов, почувствовав под собою меховое покрывало, Иван наконец расслабляется, кутается в мех. Кощей, уткнувшись коленом в изножье постели, почти деликатно опускает свою ношу, вороненка в гнездо. Но не спешит отпускать из объятий, взяв княжича в кольцо. — С… спасибо? — неуверенно подаёт голос юноша, чуть отстраняясь и встречаясь взглядом. Отнимает руки от груди колдуна. Слишком близко. Порыв податься вперёд, заправить за ухо вьющийся локон и вкусить губы Кощей гасит и давит на корню. Вот он — лакомый кусочек. Взамен он выпускает юнца и выпрямляется, но, подумав с секунду, садится рядом. Он как никогда желал посмотреть на княжича, когда в конце разгула, после пира, бала и чинных бесед, развернётся животная вакханалия: разнузданная, вульгарная, оголтелая. Как подобает Князю Тьмы он проходил между рядами сплетённых тел и выбирал себе одного или нескольких подданных, и выходил из парадного зала. Но никогда не приводил в личные покои. Как сейчас. Сейчас же… Царь едва сдерживал себя от того, чтобы не провести спонтанно ладонью по золотистым кудрям со смешными завитками, обрамляющими миловидное лицо с небесными глазами, машинально и импульсивно. — Спасибо? Мне… охрана не требуется. — Да ну? Пятью минутами ранее — тоже? — когтистая лапа ложится опасно близко от его бёдра. Иван хотел было натянуть одеяло по самые щеки, но замялся и приблизился к молча наблюдавшему колдуну, в чьих глазах расцветала сирень. Фиалковые прямо в васильковые. — Откуда это у тебя? — рука тянется вперёд, не встречая сопротивления со стороны. Кончики тёплых и мягких пальцев трогают нос и ведут вверх, падают вниз, очерчивая впадинку, углубление, образовавшее рытвину и бугорок. — След от удара, — шепчет Кощей, чувствуя, как что-то мёртвое пропускает удар, что-то, что не может ожить. Разбитая переносица? Но кто и за что? Когда, почему? Следствие удара… А причина того? Иван содрогается, когда Князь встаёт и уходит, пресекая дальнейшие расспросы, но всей своей чёрной душой стремясь остаться оберегать сон… А не лицезреть массу переплетённых тел, потных и пахнущих похотью. Совокупляться желания нет. Оно было, желание — совращать и развращать мальца, властью и страстью да плотской утехой. Но это — мгла, а юноша слишком светел и чист, чтобы падать во мрак.