†ъρъ†

— Слабо, — Кощей недовольно морщится, отбивая тьму сыплющихся атак. — Еще. — Обожди, дай отдышаться… — Иван хватается за грудь, послабляя ворот. Широко расставив ноги и опираясь на рукоять, он не видит снисходительной ухмылки кружившего чёрным вороном царя. Крутанув в руке обоюдоострый меч, Бессмертный в два шага настигает, заносит клинок и наносит удар. Юноша не поспевает блокировать, и острие клинка больно давит на горло, упирается в кожу. — Враг в бою не терпит. Каков итог? На мне ни царапины. А что же ты? Валяешься в ногах. Ничего не меняется, — будто кот по уши в сметане, скалится Темный Князь, не спеша вложить оружие в ножны. Вид лежащего под ним, распластавшегося, раскрасневшегося, тяжело дышащего царевича — чем не награда дня? Никак услада для алчущих глаз. Он терпеливо ждет очередной просьбы убрать меч, находящийся в опасной близости от горла, но ее не следует. — Ну? — острие неумолимо поднимается вверх, минуя шею и подбородок, и давит на нижнюю губу. Почти что распарывает нежную плоть. Кощей наклоняется, и несколько прядей смешно щекочет веснушки на щеках. Иван глядит неотрывно, а затем подается назад, податливо пробуя на языке каплю крови с меча. Когтистая ладонь дрожит, клыкастая ухмылка сходит с лица. Мужчина отставляет оружие от княжеского лика и водружает двуручный меч себе на плечо. Хмурится, фыркает и отходит, позволяя сопернику подняться. А Иван подобно солнцу в небе сияет: знает, что у Кощея есть… слабина. И невольно пользуется ею с недавних пор, как пришло осознание того, что Князь Тьмы свое слово держит: без нужды не рубит, сельчан не сечет, дома не жгёт. Конечно, сразу после того, как дает обещание княжич. Библиотека, сад, птичник, мастерская, даже роща в лесу — всё было в доступе для юного царевича. — Я же говорил, бои на мечах — не совсем моя стезя, — неловкая улыбка на юношеских губах. Кощей разминает спину, плечи и разворачивается лицом к противнику, становясь напротив: — Значит ли это, что царевич признает свое поражение? — хищный прищур раскосых глаз нечеловечьего цвета. — В битве, но не в войне, — утирая нос, с которого бежит тёплая струйка, ибо так бьёт рукоять, молвит потрепанный княжич. — Еще, — шипит яростью голос. Не зная пощады ни в миру, ни на войне, цедит мужчина: — Нападай. Иван обречённо вздыхает, ибо наставник слишком грозен, суров. Кощей бился в полсилы, и это начинало злить. Удобнее переложив эфес в ладонь, наследник великого князя предпринимает отчаянную попытку таки повалить на лопатки и низвергнуть в пучину врага. Одержать верх. Несколько взмахов, обманный манёвр, секунда промедления, удар коленом поддых, по носу гардой наотмашь, подсечка — и меч выбивает из рук, и воин падает навзничь. Любая их схватка не длится долго. — И снова всё та же картина, — клинок рассекает рубаху на груди, чудом не оставляя на коже следа. — Удиви меня? Как ожидаемо. Кощей склоняется ниже, коленями зажимая чужие бёдра. Он прекрасно знает слабость Ивана, когда кончики угольных волос гладят кожу человека под собою. Иван дышит громче и жмурит глаза от щекотных касаний. — Нравится лежать под врагом? — царевич раскрывает глаза, и гнев плещется в них. — Или, вернее… — Кощей склоняется ниже, шёпотом лаская слух, пока пряди каскадом ложатся на княжье лицо. —… подо мною? Возбуждение в паху теплеет, твердеет, даёт о себе знать. С Ивана градом льётся пот, и царевич молится богам, которых знал, чтобы эта досадная оплошность осталась незамеченной лукавому глазу, даже если в танце заходится сердце и краской стыда заливает лицо. Он едва ли дышит, зачарованный, завороженный близостью тел. Нельзя таять и плавиться от обнажённых клыков, трепетать и дрожать от узких зрачков, будто зайчонку при виде змеи, желать касаться прохлады сизой кожи, утонуть в шёлковом водопаде волос… — Не смей… — и предательски дрогает голос. Кощей отстраняется, то ли случайно, то ли намеренно задевая коленом юноши пах. Княжич выдыхает, стиснув зубы, как кулаки. — Быть может, в седле ты держишься лучше. Лучше седлаешь и стреножишь коня, — слышит он сквозь звон в ушах. — Я… — сипит царевич, неуклюже вставая, — умею стряпать. Красноречивое, повисшее паутиной и затянувшееся петлёй на шее, молчание было ему ответом. — И? Просишь меня надеть фартук и вымызать руки в муке? — обернувшись, не скрывает раздражение Кощей. Что это такое, вызов? Не успел он закончить, как по оружейной покатился заливистый смех, отскакивая множившимся эхом от стен. Иван прыснул, не сдержав в груди рвущийся ком. Смеялся, до слез, до икоты, болезненно и нервно, отражая все то гнетущее напряжение, что пережил в высоких, холодных, каменных стенах. А Бессмертный… А Бессмертный стоял и глядел на смахивающего выступившие слезы, согнувшегося пополам, державшегося за живот и немного пошатывающегося пленника. Кощей взирал, скользя взглядом по лучезарной улыбке, по искрящимся слезам, по сеточке морщинок, залегших в уголках глаз. Хохот такой… невинный, льющийся песней, детский почти. Юноша трясся, но не от страха или гнева, как раньше. Улыбка в кои-то веки не была вымученной, выстраданной, натянутой аки фальшивая маска. Князь обратился весь в зрение и в слух. — Прости… — то и дело заикаясь и тщетно затыкая ладонями рот, давя короткие смешки и широкую улыбку, Иван силился затолкнуть обратно неуместный смех, ощущая смятение и смущение от неловкой ситуации. «Зуб даю и руку на отсечение, Князь Тьмы не умеет готовить, безо всякого колдовства», — так и говорил ясный взгляд. Иван не мог знать, что бывший раб и слуга, конечно, крутился на кухне и занимался многим чем в своей прошлой жизни, похороненной и погребенной много лет назад. Иван отсмеялся и сморгнул слезы. Бессмертный очнулся, накинул на плечи мантию, развернулся на пятках и, постукивая высокими каблуками и развевая полы плаща, вышел из помещения. — Эй, я не специально, я не хотел… — юноша попытался оправдаться, напоследок сгладить острые углы и смягчить крутой нрав личного демона. Он помахал и потянулся было рукою за направлявшейся к выходу фигурой: — Стой, ты же обещал поведать историю Нави… И я-я-я давно хотел узнать, кто ты, кем ты был… Был ли ты человеком? Среди петляющих лабиринтов-коридоров старинной библиотеки он искал крупицы информации о своём пленителе и хозяине замка, но почти все древние фолианты и рукописи были исписаны навьей рукой на тёмном наречии и высечены неведомыми рунами. — Был ли… — эхом откликается Кощей, на долю секунды замешкавшись, замедлив шаг и повернув голову вбок. — Сир? — Вазир ждал распоряжений в дверном проёме. Не оборачиваться, задерживая взгляд на прятавшейся в веснушках улыбке, по которой так и хотелось клыками да языком… — Подготовить на завтра стряпную, — сказал тот и был таков.