***
Горшенёв с упоением пялится в экран старенького ноутбука, будто что-то смотрит и никак не может поверить. Он то страшно корчится, то смаргивает поганую слезинку со слизистой глаза, но исправно держит уголки губ опущенными. Трогать его не хочется, но седенькая головушка давно не такая живучая – Саша старается действовать тихо и незаметно: притаранивает обычную такую котлету с овощами и осторожно ставит напротив пугающе грустных карих глаз. Грациозной котярой он заглядывает в экран и тормозит: "Ну Миша, ну чё ты..." Тодд размял и его в самом начале, а потом исправно поддавал в течение долгих месяцев. Чача кусал локти и мучительно долго смотрел на билеты в театр, впервые за долгие годы, блин, он хотел увидеть этот любимый огонь, познать его новую силу и отпить из стакана силы и веры в своё дело. Чего-то другого он не ожидал, даже не хотел думать о таких возможностях, поэтому, наверное, и попытался спиться до беспамятства в течение следующих дней. Ему было больно, тяжело, страшно даже, безысходность била и перемалывала – он ничем не смог бы помочь. Тогда Саша позвонил Балу. Краткость – сестра таланта и женщина беспросветной боли и отчаяния, когда ладони тяжело трясутся, лёгкие в бреду вдыхают горькие пары, а на голову давит тяжёлая горячка, будто в черепушку вплавили стальную пластину и стучат по ней, неприкрытой, поварёшкой. Билет домой покупался с закрытыми глазами – поверить в свои слабости всегда трудно. "Ну чё ты, Саш?" Балу перехватил управление сразу же, правда непонятно из чьих рук. Есть у Михи одна проблема: он не способен долго быть свободным, хотя страшно желал этого всю жизнь. Он озверело сбегал от отцовского и системного контроля, но под дружеский, женский или матушкин укладывался сам, словно одеялом пуховым температуру накрывает. Вот Мишка побыл один – ничего хорошего, насмотрелись. Саша мягко экран ноутбука закрывает и пытливо глядит, он всегда этому научиться пытался, чтобы хоть немного догнать Андрея, такого умелого, сука, во всём. - Давай не будем это смотреть, Мих, – он мог бы, конечно мог бы, но не стал спорить, кивнул молча и в ответ уставился. Без слёз на такого не взглянешь, и правда. Чача его, как хорошего пса, за ухом почёсывает, моет, кормит, лелеет, всё ждёт диснеевского преображения. Он Мишку любым готов наблюдать, но горько где-то на корне языка от облика непривычно полумёртвого. "Зачем ты так с собой, Мишка?" Как мать над могилой сына, в голос надрываться начинает. У него это особенное к Горшку среднему отношение давно уже появилось, пылью должно бы покрыться, да отполировано тщательно, красиво, Саша за ним следит, наглаживает, и себя подставить готов, лишь бы этот чудак роднющий освежился, омолодился – яблок ему молодильных, что ль, принести. – Про Джима Моррисона? Не сможет он отказать, конечно, – основное с Мишкой правило – предлагать самое интересное и знать, что не отмахнётся. "Это ж Джим Моррисон, ё-моё, символ, ё-моё". Символ жизни твоей, Мих.***
Миша дожёвывает пустую капустину и думает, зрачки расфокусировано глядят на Сида, который сменил недавно Джима и планировал тоже уйти на покой в скором времени. В голове тихо и совсем, блять, не мирно. Когда ломается крепкая несущая стена, дом медленно начинает рушиться. Вот и ждёт Горшенёв беды. "Давай не будем это смотреть". Такое оно тёплое, ощущение это, но пугающее. Никогда никому не позволять, кроме Андрюхи. Неужели теперь и Сашка может, тот, который не маленькая девочка в платьице с бантами, который старший товарищ, классный музыкант, интересный друг, брат по идеологии. Ему, наверное, не так запарно – ну взял и сказал, а Миха тут, маленький взрослый, почти лежащий на смертном одре, пытается сам себя догнать и запрятать в клетку, в оковы заковать, стальные кандалы натянуть, блин. Он себя так добьёт однажды под монотонный голос на фоне. "Да, ёптить, ё-моё, чё ты опять?" Металист снова во что-то тыкает и убеждает, но ни слова не разобрать. Болезный он что ли? - Чё ты, Мих, думы думаешь? – Саша улыбается, кошак херов, и руку незатейливо на плечо закидывает. - Думаю, Сань, что слишком многое я в жизни проебал. - Ну сейчас не проёбывай, новый шанс, на самом деле, – новые непроёбы. Миша думает, думает и отпинывает мысли куда подальше, ему так по-другому здесь, поэтому...Чачу он не отпихивает, а крепко в щёку целует: спасибо, мол, с припиской "я не пидор". А Иванов лыбится и тяжело моргает. "Миша, ну ёб твою..."