***
Души в Американских домах непонятные, трудно разобраться, куда тыкать, зачем прокручивать и откуда, собственно, польётся вода. Но Миша смог, он почти превратил это в привычку. Зеркало большое и чистое, каждую морщинку на постаревшем лице видно слишком отчётливо. Горшенёв старается не всматриваться и отвлекается на плечи. С приходом в жизнь спорта мышцы тоже решили заглянуть на огонёк, но взгляд привлекали тонкие полоски разной степени заживления и один яркий рубец на когда-то гладкой коже. У маньяков есть одна черта – потрясающая память, которая педантично заносит в книжечку мозга каждую жертву, детально. Миша этим не отличается, а вот историю происхождения каждого шрама помнит. Забыть бы, ё-моё. Это ведь сладкое утешение, как сахарок на масле – вредно, но вкусно и приятно. Вода сползает мелкими каплями, касается самого сокровенного, но тяжесть моментов отмывать не торопится. Его часто считали недалёким и глупым, многие даже заявляли об этом с сочувствующим выражением лица. Миша никогда не торопился мнение людей менять, это играло ему на руку. От бедного, глупого мальца ничего не ждали, поэтому жалостливо ставили "с натяжкой" и отправляли восвояси. Однажды это напугало. Просто Мишка проснулся и понял, что для всех он дебил, для себя даже, отец его едва ли не презирает, а Муся сводит с нежностью брови и пускает на самотёк. Пришлось прорывать своё "Я" с низов, но ничего никуда не смывается. Никогда. Героин знатно попортил ему память, исказил воспоминания, заблокировал приятное, показал ужасающее. Наверное, поэтому картины собственного к себе неуважения Миша мог узреть всегда, даже пометки сделал. Он об этом, конечно, жалеет, да поздно уже пить боржоми, когда камни в почках. Ему лет под сраку, а старые боли остались, потому что никто не придумал лечение. Люди привыкли Мишеньке отвлекалки пихать, чтобы упаковка блеснула ярко, и страдающий от них отстал. Под сраку лет, и такое отношение, конечно, успело извести. Он вытирается, наконец, насухо, одевается и выходит в лёгкую прохладу приоткрытых окон. Здесь хорошо, даже о возможности скорой смерти ничего не напоминает, а в Питере об этом кричало всё. Со страхом вспоминалось то одиночество. Миша не хотел возвращаться, но знал, что задолжал всем сотни извинений и счастливых дней без его проблем.***
- Мих, у нас сегодня семейный досуг, смотрим фильм про прекрасных принцесс и принцессов, присоединишься?– Саша ему улыбается и неловко тупит взгляд. Блять, единственная непостиранная футболка слишком коротка в рукавах, едва доходит до середины плеча, а там, ниже, самое главное, незабытое. - Бля, надо переодеться, – но сдвинуться не может: жгучий стыд, испуг да всё-всё атакует его на поражение. Он отворачивается, стараясь не видеть напряжённого взгляда Саши. Нашёл он, бедный, придурка на свою голову. - Миш, пойдём, – Чача его за плечо приобнимает и ведёт на кухню. – Чтоб ты знал, Миш, я очень сожалею, что так всё у тебя вышло, но это же, на самом деле, часть твоей истории. Скоро вылечишься, и останутся только воспоминания. Не пугай так, короче, бля. Горшенёв губы кусает, прикурить так хочется, что аж зубы сводит, но не стоит, сейчас не стоит совсем. Он думает о недавно произошедшем, вспоминает назойливый, привычный голос в голове и сам обнимает Сашу полностью. Не силён Мишка в словесных благодарностях, но так тоже сойдёт.