***
Когда-то давно героин был всего лишь развлечением, искоркой удовольствия, в которой себе трудно отказать. Он помнил эту молодость, ничего не значащую и весёлую. Было счастье, были победы и никаких поражений. Миха справедливо размышлял о том, что в битве с героином они подружились, дополнили друг друга, ввязались. Страшно не проиграть, страшно засесть с ним вот так, за общую стопку. В том далёком и ушедшем счастье были и они, утерянные духи прошлого. Миша помнил каждого, потому что был отростком общего древа – древа настоящей музыки. Он шептался о вечном с Джимом, которого фанатично обожал, равнялся с Сидом, курил с Цоем и хуел с непонятных высказываний неизвестного ему человека. Туманные смыслы, но именно его слова натолкнули на мысли. Миша грезил ранней смертью и думал, всегда думал о тех разговорах. Его мысленная тусовка состояла целиком из людей, так или иначе поддержавших идеи. Но тот человек, он превзошёл, наверное, самого себя. Горшенёв не равнялся – подмечал. В те времена он ещё не знал кого-то из живых, сильно на него похожего в зависимости и приятного душе при том. Потом появился Чача – пометка об упущенных возможностях. Он пришёл поздно и в придуманной схватке с Андреем даже не старался принять участие. Зависимость всё равно рано или поздно напоминает о себе. Миша плакался о ней часами перед психологом и чувствовал забытые взгляды на себе – Джим, Сид и, как выяснилось, Дэд, ебучий мёртвый металлист. Они, наверное, думали, что их предали, выкинули, словно вонючий пакет с мусором, но ничего. В своих проблемах тяжело вариться, а когда ты мёртв, ничего нет. "Я между прочим живой, ё-моё, и от хуйни не сбежал". Они стихают и остаются молчаливой поддержкой.***
Кафешка обычная, прибрежная, свежая и красивая по-своему. Миша пьёт воду, остальное под молчаливым запретом, и слушает. Он никогда не любил это дело, гораздо интереснее пиздеть о своём, но Саше в былые времена знатно задолжал. Да и приятно этого чёрта выслушивать. - Можешь жить у меня, на самом деле, я только рад. Здесь климат благоприятный, тёплый и влажный. Тебя на сколько врач-то отпустил? – он волнуется, но непонятно о чём. Миша на зверя не похож, может, что-то между ними не так, что-то они смолчали. - Пока не наотдыхаюсь, но это, ложусь я через две недели, – Саша светлеет и кивает. Он всегда рад, ждал полжизни и заслужил любых подарков судьбы. Миха всегда выбирал Андрея, это было легко и правильно, привычно и больно, но перед глазами вставало понимающее лицо. Самая популярная еда – картошка с кетчупом или чем-то похожим по своей сути. Взгляд золотая корочка приковывает хорошо, но желудок стонет от нежелания, мозг отказывает в обработке, да и не хочется вообще. Довольный Чача аж покраснел, зарумянился, и никто не запретит голодному до нежностей Мише сравнивать его с мамиными блинчиками и блаженненько улыбаться. - Куда дальше, ё-моё? – Америка навевала исключительно печальные воспоминания о собственной беспомощности и бессмысленности, которая преследовала за каждым поворотом блестящего автобуса. Хотелось переписать плёнку с Чачей бок о бок, чтобы пересматривать скучными вечерами и ностальгировать. - Погуляем, там как раз к Рождеству готовятся, а ты любишь пешком ходить, да? – Миша давится воздухом и задушенно кашляет: ну почему так. Чем меньше Сашеньку мы любим, тем больше нравимся ему? Неважно следствие – просто он знал такое. Горшенёв хранил это в отдельном мысленном сейфе, откуда воспоминания не исчезали, лишь крепчали и врастали в кору. - Люблю, – впервые за несколько лет хочется остаться в здесь и сейчас, а не исчезнуть где-нибудь меж двух миров в попытке перепрыгнуть любую границу. Вот и седина напомнила о себе и возраст, Миша мечтает скрыть всё это и встретить Сашу заново, без прошлого и знаний за плечами. Пусть всё будет по-другому, это грёбаный шанс на новую жизнь. "Не просри его, друг", – три голоса равномерно доносятся издалека, больше всего пугает хриплый и странный – от самоубийцы и живого трупа это слышать вдвойне почтенно.