Pure Fucking Armageddon

Дорожка красивая, но как и раньше не приносит особого чувства эйфории. В нулевых казалось: счастью и кайфу, чистому, ебучему, не быть никогда, сейчас такие мысли не посещают – душат. Пахнет сладко и тепло, комфортно и по-свойски, Чача распространяет поры довольства и волнения. Его, кажется, совсем от встречи не отпускает. Миша затевает любимый разговор про музыку и кайфует от чужих познаний – его бубнёж давно никто не поддерживает, только нахуй шлют да вздыхают устало. Наверное, нужно больше времени, чтобы устать, двадцати пяти лет достаточно. Вселенная даст им это время вдвоём, а потом можно свихнуться окончательно и поставиться в последний раз, сладко и так по-уютному знакомо. Никогда не знаешь уровень своего полёта, пока зависимость не обретает связь с домом: для Миши дом там, где он в своей тарелке, и можно Сашу рядом. Прошлый опыт делёжки болезни на двоих закончился плачевно настолько, что больше влезать не хотелось, но это же другое. Чача его мыслей не слышит, не говорит больше, ждёт. Он хорош в этих своих проявлениях, к ним трудно подобрать определение: основное – сердце сжимается всё сильнее и тягуче возвращается в форму. Миша пытается заговорить, но что-то погибло в нём, и тленный труп мешает пробиться мыслям. Тишина в себя окунает, а ветерок вяжет к себе. Настроение такое, прямо-таки направляющее на деяния, но давно уже не жопа в юности – юность в жопе. Миха впадает в знакомый транс: ноги идут сами, тело повинуется чуйке – спокойствие. Что-то маячит на краю зрачков, а потом в нос едва не влетает увесистый ствол крепкой пальмы. Саша тянет несчастного на себя в последний момент и испуганно разглядывает затуманенное лицо. - Мих, ну не выпадай так, ща за ручку будем идти, – он шутит, да, шутит, и красиво улыбается косой линией на губах. А ладонь его, подсушенная, крепкая и мягкая, должна быть, она нужна, необходима. Миша криво скалится, но руку не отпускает. Внутренние демоны истошно вопят, их сжигают противоречия, человек сгорает от отсутствия тепла. Тактильный голод проснулся давно, на самом деле, может, всегда был поблизости, просто скрывал пугливо нос под толщей случайных андреевых касаний. А тут Америка – страна возможностей, да и кого вообще волнуют условные обозначения. Миша никогда не мог перевернуть свой мозг, подключить кабели заново и настроить верные кнопки, он жил так, как велел отец. Страшно, ужасно, за что. Рука леденеет, Саша смотрит с заботой. В этом к Горшенёву отношении весь он. - Пробежимся? – умён и снова убийственен. Мих, ты должен принять это решение. В голове тихо. В самые необходимые моменты никто не хочет помогать. "Не проеби, говорю же", – знакомый голос. "Да кто ты, блять, такой, ё-моё?" "Мертвец, князь хаоса и тьмы". Да и хватит объяснений. Миша что-то мычит и ускоряет шаг, руку не отнимая.

***

Чёрная комната, спасибо, хоть не в чёрном доме на чёрной улице. Здесь всё другое, даже мысленные проекции. Задуманное кажется реальным, пугающим, уничтожающим. Миша не понимает как и всегда. Он привязан к стулу толстыми, кровавыми верёвками, а вокруг – ничего и зеркало. Собственное отражение не вызывает тепла и радости, скорее страх и муку. Неужели всё настолько плохо? И в какой момент, что-то можно было изменить? Зеркало сияет, и напротив оказывается другой. Это Горшок, мелкий, чернявый и страшно озорной. Он хохочет и скалится – симпатично выходит, завидно, Михаил-то теперь так не может. Отражение ему подмигивает и исчезает. "Почему я стал на двадцать лет моложе, ё-моё?" – Мишка, Мишка, ну чего же ты не уследил. Прилив сил, бородки нет, а волосы – совсем короткий ёжик. Чудеса, ёпт. Напротив восседает Михаил Юрьевич с печальным взглядом, его становится жаль. - Эй, вы как? – с таким только по-серьёзному. Чижик-пыжик, где ты был? Смерть к себе всё подводил. - Я не знаю, на самом деле. Тяжело, одиноко, понимаешь, да? – "ну как же так? Это ведь я". Глупыш, хоть и опыт за плечами: с ним говорит нутро, разум, зовущий на помощь. – И страшно, я боюсь. Меня держит Тодд, меня держит Дюха, меня держат обиды прошлого. Отец никак не отпустит, ё-моё. Мы с ним нормально не поговорим, а я умру ведь скоро. - Не умрёте, чего вы, ё-моё, – собственные мысли пугают до одури. "Я в Америке с Балу, врач вылечит, я успею побыть нормальным другом, артистом, сыном и отцом, ё-моё". - Одно дело – доктор, но сожрёт меня сука эта, заживо упечёт в желудок. - Я тебе помогу, Миш, помогу, ё-моё, – "Почему говорить с самим собой – часть терапии от самосознания? Это больно и глупо. А ещё, наверное, поможет". Я себе помогу быть для них нужным.