***
Лили водила красную Камаро, Виллиам учился в престижной гимназии, а Велланд... просто пытался быть нормальным, обычным, без всех этих излишеств. Как таковым мажором он не был, но то, что достаток его семьи намного выше среднего, было понятно сразу. Покупки не на рынке, а в престижных маркетах почти на уровне ЦУМа. Поездки если и не заграницу, то на курорт в другом конце страны, а не на соседнюю речку. Университет не самый плохой, очень даже хороший, но не лелеемый отцом Окфорд. Велланд строил свою жизнь сам. Иной выбор факультета, иные мысли, хобби, иные друзья. Он старался сепарироваться от влияния отца, но уйти полностью было сложно. Раньше он шёл на поводу, соблюдал всё семейные правила, но в 15 его переклинило. Он не отец. Он другой. И постепенно началась сепарация: иные интересы, отстранённость к делам, замалчивание о некоторых моментах. Не то что бы отец раньше особо интересовался его мыслями и чувствами, но контраст между им прошлым и нынешним заметил. Ужесточились правила и надзор. Но Велланд, привыкшей к подобной среде и научившийся подстраиваться, подстроился. Отец до сих не догадывался, что его "да" это всего лишь "я приму твои условия, но сделаю по-своему". А если и догадывался, то с интересом наблюдал, как ещё выкрутится старший сын. Виллиаму было легче. Ему 15, и он больше соответствовал требованиям отца, а не подстраивался под них. Но сейчас с ним случилось то же, что и с Велландом: личное ядро пробивало семейную оболочку, заставляя покрываться маленькими трещинами. Интерес к финансам и экономике (хотя проще говорить о математике, с точки зрения подростка) сместился на информатику и видеоигры. Набирающий популярность стриминг и блогинг затмил схемы и таблицы, уступив более яркому и простому, современному. Вероятнее всего Вилл пойдёт по пути юных масс, а по простреленной отцом ковровой дорожке. Не универ, а колледж. Не финансы, а геймплей и стриминг . Уважаемые старшим деньги, конечно, тоже будут, вот только с донатов, а не с рук богатеев. Пару раз Велл видел, как брат смотрел трансляцию на Стиче , и догадывался, что тот планирует заниматься тем же. Одно дело играть в компании друзей, а другое – на глазах у нескольких тысяч людей да ещё и получать за это деньги. Велл играми не интересовался, но признавал, что гейминг – вещь очень прибыльная. Но отец все равно не оценил бы. В век технологий он по-прежнему скептически относится к онлайн махинациям. Шуршать бумажными купюрами было приятнее, чем какими-то не осязаемыми Коинами. Так что дорога у младшего брата намечается уже сейчас – Велланд это прекрасно видел. Либо Вилл пойдёт по примеру ровесников работать бариста, официантом, татуировщиком. При мысли о чернильных художниках у Велланда сами собой руки сжались в кулаки. Знал он одного такого. Очень раздражающего. Лезущего куда не надо. Ещё и у мачехи играла «Она не твоя» и вкупе с его ранними мыслями и смыслом треками, она ещё больше раздражала. Песня. Не мачеха. – Переключи, пожалуйста. – Что не нравятся старперские романтические сопельки, – хмыкнул слева брат. Синяя гимназийская форма с галстуком и жилетом с наживкой герба заведения, пиджак, брюки, попытка зачесать назад темные волосы – ну франт! Велланд сдержался, что б не дать ему затрещину. Вилл был очень остер на язык. Старший лишь стрельнул хмурым взглядом, а мачеха Лили в зеркале заднего вида печально поджала губы и нахмурила брови. Но песню переключила. Заиграла другая. Велланд выдохнул. Эта композиция ему нравилась, более-менее. Он прикрыл глаза, но расслабиться так и не смог. У Вилла вновь зачесался язык. – Как там твоя подружка? Вновь раздался голос. Велл стиснул зубы, прекрасно понимая второе значение "подружки". – Она не подружка, умолкни! – процедил он, не открывая глаз. Брат не успокаивался. – Аа, даже так? Ну, тогда просвети, кто она? Можно не скрывать, говорить в подробностях. Я же взро-ослый. Велланд схватил брата за рукав рубашки и сжал. До треска. Но сдержался. Единственное, что выдало его злость. Брат хрипнул. Лили ахнула. Велланд открыл глаза. Немного промахнулся: вместо рукава схватился за ворот, сильно потянув. Слегка ослабив хватку, он потянулся к брату и прошипел в нескольких сантиметрах от лица: – Не лезь не в своё дело, взрослый. Иначе потеряешь мою благосклонность, щеночек! Последнее слово прошептал тихо, чтобы слышал лишь брат, который тотчас побледнел, поняв намёк. Велланд действительно много на что закрывал глаза и замалчивал перед отцом по поводу младшего. Покрывал. И Вилли это вспомнил. В отличие от него, Велланд боролся с отцом один на один, и мысль, что придётся действовать самому, без поддержки, Виллиама напугала. Сейчас старший брат как никогда был похож на отца. Пронзительный взгляд, поджатые губы, опасный серый блеск в глазах и пресловутое, но смягченное "щенок". Отец так самоутверждался и угрожал. Партнёрам, конкурентам или собственным сыновьями – неважно. Сепарация не могла быть окончательной: кровь победила и хочешь - не хочешь, но будешь зависеть от отца, будешь им. – Мальчики..., – тихий голос Лили прорвался через толщу мыслей, и братья вздрогнули. Неотрывный зрительный контакт прервался, а хватка еще больше ослабла. Велланд только сейчас почувствовал, что Виллиам вцепился в его запястье, пытаясь отстранить или не позволить сжать сильнее. Бледный, с поджатыми губами и с посветлевшими глазами он был противоположен потемневшиему от эмоции Велланду. – Всё в порядке. Так ведь, Вилл? –Д-да, всё в порядке, – голос дрогнул. – я всё понял, Велл. Они отпустили друг друга и отвернулись. Лили выдохнула. Напряжение угасало. Велланд прислонился лбом к прохладному стеклу. В груди по-прежнему клокотало. Он не любил ругаться с людьми, но иногда его заносило. Подумать только, хладнокровный свободный король иногда ходил войной на соседние королевства! Такой контраст поражал и его самого. Он настолько привык скрывать эмоции и бурлить только в котле собственных мыслей, что такие вспышки пугали. Он не кидался на людей, лишь мысленно проклинал. Сегодня его оборона дала трещину, и он сорвался. Причём на собственного брата, который всегда так шутил. Что бы он сделал, если б не Лили? Едва сдержавшись, чтобы не удариться лбом об стекло, чтобы привести мысли в порядок, Велланд просто закрыл глаза, слушая гудение машины под ухом. Вскоре он заснул, а где-то на фоне что-то продолжал рассказывать брат. Сон – единственное место, где ему было спокойно. Блаженная тишина и темнота прятали от всех тревог. Ночь, в принципе, была его любимым временем суток. Сумерки – любимым периодом, когда мир делился не на добро и зло, свет и тьму, а на нейтральные части. Это было иронично. Лис любила провожать день оранжевым закатом, пока текущие сутки не убегут за горизонт. Велл же любил то, что происходит после захода солнца, когда алеющая полоска еще не угасла окончательно, но продолжает гореть, буквально деля небо и землю на нейтралы. Дальше на пост вступают звезды и полуночная королева – луна. Мир погружается во тьму, пряча секреты ушедшего дня. Лис и Велланд не осознавали, что им нравится одно и то же. Они оба трепетно желали спрятать свои секреты: но если Лис доверяла их уходящему солнцу, то Велл – наступающей тьме. Две стороны одной монеты, в которой каждый из них видел свое. Кто-то цифру валюты, он же аверс, а кто-то герб, реверс. Утренние сумерки он тоже любил. Но никогда их не заставал. Стоило ему посмотреть в окно, как там уже вовсю разгорался рассвет. Лис его не особо любила, потому что это значило вновь выходить в люди и начать играть. Для Велла это значило почти то же, только в отличие от нее, он играл всегда. Днем – перед толпой одногруппников, вечером – перед собственным отцом. «У Велла все в порядке». Но никто никогда не задумывался заглянуть ему в голову. Каков этот свободный хладнокровный король внутри? Не то чтобы он не позволял этого сделать… Хотя… да… ДА! Он действительно не позволял никому залезть себе в мозг, и иногда от этого страдал. Всю ту кучу мыслей, которая налетала на него непрерывным потоком, Велл превращал в текст. Из этого полотна букв получались неплохие главы, а из глав – его душа, его внутренняя сущность. Велланд хотел стать… На этом моменте он всегда себя обрубал. Нельзя мечтать вслух, ведь тогда желаемое не сбудется. А как же тогда все эти списки желаний и визуализация на досках, скажете вы? А Велл в них и не верил. Все то, что он изливал на полотно бумаги или листа Vorda, оставалось там, исчезая из его памяти, как сон по утру. Нет, он прекрасно помнил, что это написано им, но уже не осознавал, что выдумал это. В какой-то мере и в этом они с Лис были похожи. Оба выбрали профессии не просто из-за корочки. Они хотели признания и умений. И в какой-то мере Велл разочаровался в своей специальности, поскольку знания латыни и старославянского никак ему в его деятельности не помогли. Он мог лишь с драматизмом восклицать «O tempora, o mores!» и сочувственно проповедовать «Memento mori» . В то время как у Лис дела продвигались лучше: вон, даже Пинк, солистка набирающей популярность группы, обратилась к ней. Он не завидовал. Больше восхищался и гордился подругой и верил, что его час еще придет. Последние дни были полны различных событий, а сегодняшний и вовсе побил рекорд. Беготня, отсутствие Лис, странности, голоса, машина – звучит как хорошая идея для главы. Вот только самое ужасное – он это проживает не в книге, а наяву. Сейчас после пережитого срыва он хотел поспать по дороге домой. Гудение и голос брата успокаивали, но судьба сегодня решила сыграть с ним злу шутку. Ему впервые приснился кошмар.***
Во сне снова были голоса. Много голосов. Чужих. Незнакомых. Огромный зал, полный красных кресел, людей и света. Непрекращающиеся вспышки фотокамер, блеск люстр над головой. Он словно в чужом теле и смотрит от первого лица. Словно сожитель в чьем-то сознании, чьих мыслей не слышит и чьим телом не может управлять. У него что-то спрашивают – он отвечает. Ему пожимают руку и что-то вручают. Он кланяется и чувствует, как что-то трепещет в груди. Предчувствие, тревожное, но не его. Он на каком-то награждении и должен быть рад, но золотая награда тянет вниз. Он смотрит на собственные руки и видит перо. Очень знакомое перо, но не понимает, откуда. Мир сверкает и вертится, а потом гаснет, будто он перемещается по чьим-то воспоминаниям. Другое пространство более осязаемое, поскольку он чувствует обивку сидений и руки на руле – свои, чужие – еще не понимает. Обзор разнится: он одновременно смотрит то от первого, то от третьего лица, но лиц не видит. Все плывет в мутной пелене. Будто на воспоминания наложили цензуру. Несчастное слово бьется в его сознании, но он не понимает, почему. Он ведь живет: это его тело, он едет в машине и видит проплывающие деревья и высотки. Сидящий рядом человек что-то говорит. Мужчина, темноволосый, безумно знакомый телу, но не ему. Он не знает, кто это, но отчего в груди щемит ненависть, словно они когда-то встречались, и он искал его в толпе. Золотое перо вне зоны видимости, и награда безумно тревожит. Радость граничит с беспокойством, словно она что-то чувствует. Он наконец-то понимает, что обладатель тела – женщина, видит каштановые волосы и чувствует, что знает ее, но по-прежнему не понимает кто за рулем. Отчего-то место за водительским сидением кажется ему очень важным. «Не надо было того делать» Нужно повернуть. Руль. Время. Вспять. Разрозненные фразы (свои, чужие?) давят на сознание, и он изо всех сил старается следовать им. Не получается. Он не властен над телом. Он лишь наблюдатель. Неожиданно в картину миру врываются голоса. Живые, настоящие, слишком четкие, по сравнению с картинкой. Это происходит так резко, словно в пустой комнате включили телевизор. Но в то же время они звучат отдаленно, как радио, как телефонный разговор. Он старается изо всех сил прислушаться, хотя кто его спрашивал: хочет он слышать или нет? – Он не смог приехать, – голос женский, грустный. – Снова? – мужской, резкий, четкий, несколько безразличный. – Ты думала, будто будет иначе. – Нет, но хотя бы сегодня. Ради меня… – Он никогда не делает ничего ради другого. Ты об этом забыла, милая? – Но я его люблю. – Он тоже, по-своему. Тебе этого мало? – Мне не хватает его. Тем более, сегодня. – Уйди. – Не могу. – Не хочу. Говори, как есть, не скрывай от себя правду. – Я не скрываю. Я, правда, люблю. – Жизнь в золотой клетке – дивная сказка. Сердце забьется и пустит в пляску Мысли и чувства. Сумрачный рай Я ухожу – ты меня догоняй… – Перестань! – голос повышается до визга и едва ли не до слез. – Отвратительно твое творчество? Посмотри на перо! Златом сверкает оно и стеклом! – Прекрати! Я видеть не могу то перо. Оно не заслужено. – Потому что не признал он? Изображение трясет. Машина петляет. Он видит знакомые каштановые волосы, но сознание – его собственное, личное – не дает опознать вслух. Лишь чувство, знакомое чувство трепещет внутри. Где его тело? Кто он такой? Почему он смотрит на все от третьего лица? Голоса тем временем заполнили все пространство. Из его здесь – только присутствие. Он упустил часть диалога и пытался понять. – Он меня ценит и поддерживает. – Но не любит. – Любит. Он поддерживает меня. Все вокруг – его рук дело. – Когда вы последний раз оставались вдвоем? Почему твой взгляд ярче горит за печатной машинкой, за столом? – Я творец, это нормально, и потом… – Почему ты искала его взглядом в толпе, хотя знала, что он не придет? Пейзаж замедлился, как и диалог. Видимо, впереди светофор. Женщина задумалась и молчала. Неопознанный мужчина смотрел с превосходством. «Я же говорил. Я прав». Машина тронулась вновь. Женщина облизала губы. – Тебе плохо рядом с ним. – Я в порядке. У меня есть сын. – Твое творчество говорит больше всяких слов. – Мое творчество и есть слова. – Ты можешь большее. – Не лезь ко мне в голову, пожалуйста. – Что в твоем сыне есть от тебя, а что от него? Она молчит, поджав губы. – Волосы, глаза, характер, фамилия – все его. Где ты? Кто ты? В чем ты? – Он будет таким, как я. Машина дергается и дает по тормозам. Или все-таки едет вперед, набирая скорость? Он не понимает, не видит спидометр, но внутри растет тревожное чувство. – Он продолжит мое дело. В нем будет моя искра. – Следи за дорогой, дорогая, не пропусти поворот, – мужской голос улыбается, хотя на лице ни единой эмоции. Машина продолжает набирать скорость. – Он продолжит мое дело, в нем моя кровь. – Он поглотит его, как и все в округе. Свирепый дракон набирает мощь, даже получив принцессу. Даже твои аллитерации в именах не дадут ему тебя. В нем его гены. Он похож на него. Тебя в этом мире нет. – Умолкни! Ты ничего не знаешь! – Я знаю, и это знаешь ты. – Перестань выводить меня на эмоции, – сжато, сквозь зубы. – Он ведь тоже это делает правда? – ласково, нежно. – Либо ты сама. Так же вдохновение ярче, да? – Мы прекрасны в своем безумии, – пространственно, бессознательно. – Когда мёртвы лежим в песках. – Я выпила последнюю рюмку. – Яда из рук врага. – Пока песни поют соловьи. – Стервятники кружат над нами. – Мы прекрасны в безумной любви. – Мы прекрасны в своих очертаниях. – Знаешь, какое творение считается лучшим? – она будто бы ждала его вопроса. – Какое? Он, не задумываясь, отвечает. Его губы трогает улыбка, но она не видит, ничего не видит. А он видит, но не может остановить. Его здесь нет, он наблюдатель. – Посмертное. Машина дает по тормозам, но поздно. Она не вписывает в нужный поворот и впечатывается в иномарку. Две машины пролетают полосу, чудом не задевая другие, и врезаются в ограждение. Инормарка всмятку, как и их машина. Шансов нет. Но он по-прежнему видит. Картинка четкая, яркая. Сквозь расколотое трещинами стекло он видит две фигуры, впечатанные в панель управления: мужскую и женскую. Знакомые рыжеватые волосы, окропленные красной кровью. Он не понимает, почему, ведь не знает этих людей. Мертвых людей. Тревожное чувство внутри гаснет, но не пропадает. Значит, это не самое страшное. Хозяин тела еще жив. Он все еще видит от третьего лица. Его женщина поднимает голову от панели их машины и смотрит вокруг. На лбу порезы о стекла, блузка в крови, капот помят и вдребезги стекло, но она жива. Откинувшийся на сиденье мужчина весь исчерчен кровавыми полосами. Он улыбается, и из уголка губ стекает кровь. На темном пиджаке не видно крови, но рубашка алеет красным. Лицо бледнеет, он явно ранен, но торжествует. – Все-таки закон таланта можно разрушить. Творец не мертв, а значит лучшее произведение еще впереди. – Что ты говоришь?.. – у нее дрожат руки. Руки в крови. Своей? Чужой? Дрожит и голос. – Зачем ты говоришь?.. Зачем.. Почему? Почти шепот, еле слышный. Неосознанный. Осознание медленно, тягуче накатывает на нее. – Господи... Господи! Я чудовище! Я… Мамочки!... Голос полон слез, на щеках они смешаны с кровью. Дрожащие руки не решаются коснуться руля, они зависли в воздухе. – Я чудовище! Я чудовище! – словно мантра сумасшедшего в комнате из мягких стен. – Еще нет, – мужчина улыбается. – Я-то еще жив. Она сглатывает, оглядывается на него, на перо на заднем сиденье. Прозрачное в золотом. Чистое, невинное. Невесть что забытое в этом царстве крови. – Ты беги, беги, пока не гудят сирены, пока тихо поют соловьи. Мы прекрасны в своих очертаниях. Мы прекрасны в чужой крови. Она медленно открывает дверь, встает и выходит на дрожащих ногах. Не падает, дальше идет. Награда завернута в плащ. Он не помнит, когда она взяла ее и куда они идут, но приходится следовать следом. Дальше кадры меняются быстро. Он очень хорошо их чувствует, но не видит. Они проносятся ускоренным калейдоскопом. Вот он видит, как летит с высоты и хватает руками воздух, его сердце дрожит и выпрыгивает из груди, а изо рта все никак не может сорваться крик. Но вместо приземления он видит несущуюся на скорости машину, которая сносит другую. Его сносят или он сносит их? Картина повторяется из раза в раз, и сердце трепещет, дергаясь, когда смерть приближается так близко, оставляя жизнь почти на грани. Когда он вновь видит, как машина несется навстречу другой, он наконец кричит. Громко в голос. И слышит свой крик.***
Машина резко дает по тормозам. Вытянутая рука пролетает мимо сиденья в проход, а голова больно бьется лбом о спинку. Ремень перетягивает горло, вызывая хрип и оставляя красную диагональную полосу. Но он продолжает кричать. – НЕТ! НЕ НАДО! НЕ НАДО! Голос над ухом и хватающие за плечо руки не должны здесь быть. Он отталкивает их, но по-прежнему слышит голос. – Велл, успокойся! Да с тобой?! Велланд, хватит! Стой, стой! Он открывает глаза, чувствуя, что они горят от слез. В зеркале заднего вида он видит свое побледневшее лицо, ярко выраженные серые глаза и… бледное лицо Лили. Она вцепилась руль, едва не оставив ногтями полосы на коже. Ее зеленые глаза выпучены, а рот приоткрыт. Руки продолжает держать его, и он оборачивается. Он – Велланд. Виллиам, удерживающий брата, бледен как никогда. Непонятно за кого он испугался больше: за мать, Велла или… за себя. Велланд расслабляется и откидывается на подголовник, прикрывает глаза. Сзади негодующе гудят машины, и они медленно продвигаются вперед. Мир вокруг размеренный, плавный, четкий. Он никуда не бежит. Велл дышит и чувствует лихорадочно бьющееся сердце. Он жив. Он все живы. Это просто сон. Он вспоминает, что во сне у женщины волосы были такие же, как у Лили. Но это была не она. Нет. Но он знал эту женщину, и все никак не мог понять, кто. Сон после пробуждения смазался, но он запомнил два трупа и перо. Перо, чистое, золотое, невесть как попавшее в царство крови. Царство крови… Там точно была кровь и... стихи. Мамино перо. Откуда там мамино перо? Мозг работал хаотично и заторможено. Образы вспыхивали медленно и спонтанно. Велл пытался вспомнить свой сон, пока он еще был на задворках сознания. Два трупа. Он не знал ни мужчину, ни женщину, но во сне мозг почему-то решил, что они знакомы. Он увидел что-то знакомое, а сейчас не мог вспомнить что. Кошмар неприятно оседал в груди липкой пленкой, а горло болело от крика во весь голос. – Велл, ты, – брат проглотил ругательство, пожевал губами и сказал вновь. – Ты идиот, Велланд. Мы чуть нахрен не сдохли! Какого ты орешь?! – Не стоит с ним так, Вилли, – тихий голос мачехи был непривычно спокоен, тем более для человека, который сидел за рулем и слышал его крик. – Ему просто приснился кошмар, он не хотел. – Он не хотел,– передразнил Виллиам и повысил голос.– Мы чуть не врезались в встречную машину на перекрестке от его «Не надо, не надо!». Ты будто хотел всех нас убить, как твоя подружка. – Не говори сейчас о ней. У Велланда не было сил отвечать, и все, на что его хватило, это сжатое сквозь зубы сопротивление. Но брат уже распалился. – У нее даже на твоих фото в глазах такая тоска, что хоть самому иди и вешайся. Хватит ее тянуть, пусть сделает и дело с концом. Синдром спасателя – гиблое дело. – Перепутал сайт гдз с форумом психологов? – прошипел Велланд. – Нет, одноклассница рассказывала сюжет нового фильма. Там парень долбанутый и девочка, отличница, принимающая его загоны. Они в конце вместе были, хотя в реале таких либо в психушку, либо в тюрьму кидают. – Лис не такая. – А я о ней и не говорил. Ты явно такой. У тебя проблемы, Велланд! Вмешалась Лили. – Давайте просто посидим помолчим, либо посидим в своих телефонах. Пожалуйста. Ее «пожалуйста» сквозило такой грустью и усталостью, что братья пожалели ее. Велланд закрыл глаза, а Виллиам надел наушники. В полной тишине, без радио, они доехали до дома. Оказавшись в своей комнате, Велланд схватился за телефон. Ему нужно позвонить Лис.