* * *
У него тепло в квартире ― обступило Билла, как верный спутник. Оглядывало ― откуда ты его к нам припёр. Не рассказывай. Стены тоже бывают враждебными. ― Раздевайся. Давай-давай, ― поторопил его Роб, повернув к себе. Расстегнув Биллову куртку, стащил её вместе с рюкзаком, как вторую шкуру. Билл для него ― просто оборотень. Верил, видно, ― не укусит, не заразит, защитные чары не пробьёт. ― Проходи в ванную, ― кивнул Роб куда-то за плечо ― в коридор за его спиной. ― Нужно смыть всё это. Он годился бы в ассистенты Шэрон. Вопросов это пока, зайчик не задавал, поглядывая из-под опущенных бровей. На переносице пробилась знакомая морщинка ― Билл уж и забыл, когда они с ней виделись. Поприветствовал, бросив взгляд. Билл прошлёпал в ванную ― тесноватую, вмещавшую душевую кабину, стиралку да унитаз. К раковине наклонил его Роб ― принявшись умывать глубокой горстью, словно пятилетку. Словно Биллу больше не хотелось смотреть на звёзды, обступившие люстру. Из зависти ― что ему-то вечно ни за что не засиять. ― Вот так, ― сказал Роб, подав ему полотенце. Обхватив ладонями лицо, помог вытереться ― сукровицу, спрятавшуюся под крыльями носа, сдирая. ― Идём на кухню. ― Я не раз-зул… Билл опустил взгляд к ногам ― с ботинок на кафель сошла влага. Убрал от виска мокрую прядку здоровой рукой. Нет, не сам. Роб ему, оказалось. Больно тёплые руки. Больно. Наверно синяки начали въедаться ― прокусывать кожу до мяса. Но Робу-то вот больше не больно. Если зареветь при нём пристыдит, точно ведь, ― как капризного малыша. Я для тебя столько делаю, а ты… ― вгрызётся в самый слух. Осядет где-то ― будет ныть больнее громче синяков. ― Забудь об этом. Иди на кухню, ― кивнул на выход Роб, дав ему влажное полотенце. Билл выскользнул прочь ― переглянулся вновь с морщинкой на его переносице. Растерял в голове все оправдания. Я случ-чайно? Я б-больше не буду? Я ус-слыш-шал заслуживаю всего, что со мной происходит. Кухню заполнил до краёв желтоватый свет ― и Билл сел, шкрябнув ножками стула. Таился в углу кухонной тумбы электрический чайник, пара полотенец сложена вчетверо на краю. Окунёшься в них лицом — наверно почувствуешь запах Робовых рук. Из-за полузадёрнутой занавески на него выглядывал каланхоэ. ― В порядке? ― спросил Роб, войдя на кухню. Билл вздрогнул ― потеснил коленки, пропуская его. В свете кухни кожа его рук казалась загорелой. Коснёшься ― ожжёшься. Как солнца или огня. ― Ты мне расскажешь, как это случилось, Билл, ― проговорил Роб, открыв кухонный шкафчик, и достал с верхней полки ― блики тарелок кромсали ему руку ― аптечку. ― Эт-то один пацан, я ему прод-дав-ва… ― Без вранья. Билл примолк, отведя глаза. А получится? Ему не захочется слушать ― Билла представлять непонятно где, непонятно с кем, непонятно в чём. В кровати-сперме-нагим. Он моргнул, вытерев уголок глаза ― слезился. Повернувшись, Роб водрузил аптечку на край стола и, натянув на коленях джинсы, присел перед ним на корточки. ― Слушай, я ведь тебе честно всё тогда рассказал. Про хоккей, про больницу, ― проговорил он ― вроде бы мягче, да только морщинка на переносице не выправилась. Надолго залегла. Билл вдруг понял ― привет передавала не ему. Он расшнуровал Билловы ботинки, поочерёдно стащив их прочь. Из-под низа дыхнуло сладковатым запахом ― стопы вспотели. Билл стиснул пальцы ног. Лучше бы Крейг заткнись с-с-сука отчекрыжил их прочь. Чтоб по его границам Билл больше не хаживал. А в Греевом доме ― не прятал, скрещивая щиколотки, меж ножками стула. ― Прсти… ― пробормотал Билл, въевшись пальцами в полотенце крепче. ― Ты промок. Мы снимем носки. Хорошо? ― спросил Роб, отставив ботинки в сторону. Стянул носки и запихнул в их горловины, пообещав высушить в ванной. Словно Билл ― всего лишь малыш, потоптавшийся по осенним лужам. Мы снимем это, Билли, ― и высушим. И это, и это. А с сердцем так можно? Биллово обливалось кровью. Он вскинул взгляд ― когда Роб, поднявшись, вытянул из его рук полотенце. Наполнив льдом из морозилки ― Билл следил за ним, как скучающий кот, ― свернул кульком и вернул, пожестикулировав у лица: ― Приложи. Быстро не сойдёт ― но хоть что-то. Билл прижал розовое ― от впрыснутой крови ― полотенце к глазу. Пробрало прохладой ― плечи передёрнулись. Словно Крейг положил на него холодную, что у утопленника, ладонь. Давай к нам, зайчик. Мы уж тебя заждались. Мы с твоим папкой. ― Так что стряслось? ― спросил Роб, пододвинув стул, царапнувший ножками по паркету, и сел напротив. На Билла не глядел, открыв аптечку, а чувствовалось ― кольнул бы взглядом. Как неживого ― проверить реакцию. Может, Билл и впрямь давно умер ― вместе с отцом. Или капельку позже. ― Он-мня-удрил, ― пробормотал Билл, следя за его движениями одним глазом. ― Кто? ― Крейг. Имя выплюнул, как ком пережёванной пищи, ― на язык не легло. Роб ― следом: ― Крейг. Он достал бутылёк перекиси водорода и, смочив тампон, приложил его к Билловой нижней губе. ― Кто он? ― спросил, оторвав взор от Биллова рта. Да разве в двух словах расскажешь. Билл шмыгнул носом, приложив полотенце со льдом к лицу обратной стороной. ― Он в-вроде… моего нач-чальника, ― ответил он, опустив глаза на Робово запястье. Под ремешком часов у него прятался белёсый шрам ― поймай! поймай меня, Билли! ― и Билл крепче стиснул куль со льдом ― лишь бы не послушаться. ― Гов-ворит, где продавать и кому, заб-бирает деньги. К-короче, как сутенёр у шлюх. Разве ты солгал, зайчик? Крейг пока разве что тебя никому не подкладывает. Обещания он держит ― так что и Билл держался за настоящее ― крепко, не отцепишь ― словно повисший на подоконнике многоэтажки. Может, хоть Роб не даст ему сорваться. Он залепил Биллов нос пластырем ― разгладил большими пальцами поверх пазух. Цветных у него, как у Джорджи, не водилось. Вот ты и вырос, малец. ― Часто он так? ― спросил Роб, вдохнув поглубже. Билл пожевал губу ― вкусив с неё водянистый привкус перекиси и солоноватой сукровицы. Роб вновь приложил тампон ― пока он не впитал крупицы крови. ― Быв-вает, ― ответил Билл, когда он убрал руку. ― Бывает, и… Не рассказывай. ― По-омнишь, ты думал ― засосы? Роб кивнул ― даже не прикинувшись, что вот-вот — и вспомнит. У него нет манер взрослых. Растворились ― давненько, видно, ― и детские. Кто ты, Роб? Словно военный, до этого засевший на страницах отцовских книжек и в зарослях декораций «Служебной командировки». ― Это… ― Душил тебя, что ли? ― догадался он, замерев и поглядев Биллу в глаза. Взор цепкий. Отведёшь свой ― выдернешь с мясом. Мало тебе, что ли, травм и шрамов. Билл кивнул, подхватив тёплую влагу из носа полотенцем ― сопли всего лишь. ― Мы идём в полицию, ― промолвил Роб. В голосе у него что-то вытерлось ― обнажило остриё. Билла не резал. Только Крейга. Может, он чувствует? ― Нет! ― воскликнул Билл, свободной рукой схватившись за его запястье. Будто Роб уж собирался ― снарядиться в опасный поход. ― Нет-не-хди-пжалуста-Роб. ― Не ходить, ― повторил он ― вновь в голосе чем-то звякнув, как шайбой об лёд. ― Ты погляди, что он с тобой натворил. Билл моргнул, поглядев на содержимое аптечки. Вряд ли он, почудилось вдруг, только о побоях. Погляди, что он с тобой натворил. Задушил Билла, верно, раньше ― насмерть, как слепого щенка. ― Если ты п-пойдёшь к копам, ― зашептал Билл, не отрывая от аптечки взгляда, ― они и меня не от-тпустят и засунут в… Он сглотнул ― у слюны кисловатый привкус. ― А мама, ― продолжил Билл, вновь глядя перед собой. ― Мама… Если бы она знала. Шэрон не впервой впитывать трагедии. Может, сын и не отцовой тропкой побрёл ― но похожей. Она тоже обрывается где-то в трясине. Глаза кольнуло, словно крошкой льда, ― и Билл опять поспешил утереть из-под носа. Мама. ― Она меня ни-з-что-не-прстит, ― просипел Билл, ртом втянув воздух. Перед глазами ― глазом ― рябило, что отражение в лужице, битое детскими сапожками. ― Она меня уб-бьёт или ск-кажет я ужасный ник-кч-чёмный и просто ни-ничтож-жество я… ― Билл. Билли, ― позвал его Роб и, отложив тампон, окунул его накалившееся лицо в свои горсти. ― Никто никуда не пойдёт. Слышишь? Всё. Никто не пойдёт. Он вновь пригладил большими пальцами краешки пластыря. Билл выдохнул, разомкнув рот, ― загустевшая слюна склеила ему нёбо. Что-то внутри ― в груди ― набухло. Когда разорвёт? Пусть считает ― вслух ― Роб. Тогда не так, кажется, страшно. ― Мы что-нибудь придумаем, ― пообещал Роб. Щипнул ему здоровую щёку ― словно чтоб добудиться румянца. Убедиться ― нет-нет, живой. Нет, не живой. Он достал новые пластыри из коробки, взяв Билла за руку и осмотрев пальцы. Сгибались всё-таки ― проверил, как у шарнирной куклы. Почини меня. Больше не отдавай на поруки на поругание мастеру. ― Я, конечно, не знаком с твоей мамой, ― продолжил Роб, закручивая пластырь вокруг фаланги его среднего пальца, ― но ведь она тебя любит. И всегда простит. Разве у неё ещё кто-то есть, кроме тебя? Разве у меня ещё кто-то есть, кроме тебя. ― Дж-джорджи, ― выдохнул Билл, вновь перевернув куль к лицу охолодевшей стороной. ― Я как п-пробная версия… а он настоящая. Как чистовик. А я… измаранный, как школьные черновики. ― И ты, Билли. Разве тебя не написали с любовью? Он залепил пластырем безымянный палец, придерживая Биллову руку. Если взглянуть в зеркало, можно узнать отцовский нос. Встретившись с отражением взглядом ― мамины глаза. У неё их тоже что-то однажды заволокло, как тучами ― небо. В носу защипало, и Билл не прогонял ― пока не доросло до покалывания глубоко в ноздрях. ― Ну иди ко мне. Роб распахнул для него сердце? руки. Билл, уткнувшись похолодевшими стопами в пол, ― в них спрятался. Спрячешь меня в своём сердце? ― Во что же ты впутался, Билли, ― пробормотал ему Роб куда-то в волосы. Показалось, и поцеловал, что дитя в дарованном им же убежище.* * *
Осмотревшись в спальне Роба, Билл остановился при входе. Словно заглядывал в берлогу, пока выкормленный ею зверь бродит близь. ― Не стой в дверях. Ляжешь здесь, ― сказал Роб, подтолкнув Билла ― легонько совсем ― в спину. ― А ты? Со мной? Билл обернулся на него, подёргивая шнурок, тянущийся от ворота толстовки. Принюхаешься ― всё ещё веет перегаром хазы. Принюхаешься внутри берлоги ― почудится сладковатый запах постельного белья. Роб постелил ему чистое. Снятое с кровати свалил комом у тумбочки, на которой ютились электронные часы с неоновой зеленцой. Билл бросил взор на потолок ― звёздочек у него не водилось. Просто сцапал все. Вот поэтому и сияет. ― В гостиной, ― ответил Роб, подойдя к шкафу недалече от кровати. ― М-может, л-лу-лучше… ― Всё путём, Билли. Ты ляжешь здесь. Всё путём. Билл лизнул уголок губы, где скопилась сукровица. Вдохнуть бы поглубже ― рёбра заломит, куда просочился ушиб. Когда Роб накладывал ему повязку с мазью, вспомнилось ― Крейг отмолотил его ногами хошь сломаю, зайчик? как попрошайку, приставшего с просьбой о мелочи. Билл не придумал. Видал сам. Ты ведь не такой. Он верил в это, пока Крейг не повалил того поддатого бедолагу наземь рывком. Пока сам перед ним не растёкся на вонючем полу. Пока не толкался в изножье Робовой кровати. ― Что сказала мама? ― спросил он, наконец вынув что-то из шкафа и закрыв с шорохом дверцу. ― Ну… Сп-просила, чё за проект и пацан из школы, у которого я типа за-заночевал, ― пожал плечами Билл. В глубине телефонной трубки голос её не дрогнул. ― У тебя много таких знакомых? ― Ни одного. А если б и были, никто бы тебя не впустил. Все знают, что ты приносишь за собой только чуму и войну. Голод и смерть просто стоят на очереди. Билл уже чувствовал дыхание их коней на загривке. ― Вот, ― протянул ему Роб что-то из одежды. ― Переоденься в мою футболку. Я её последний раз надевал… до операции, в общем. ― А зач-чем хранишь? ― Наверное, что-то должно напоминать о той жизни. Как сувенир из какой-нибудь экзотической страны. ― Я в т-таких не был. ― Однажды побываешь, ― заверил его Роб ― так, будто в том, что Билл поутру точно откроет глаза. Точно ли? ― А пока ― во снах. Оставив прикосновение на Билловом плече, он прихватил ком белья у тумбочки и, выйдя, прикрыл за собой дверь. Словно спрятал от своих глаз хорошенькую девчонку. К нему такие приходили? Билл огляделся ― не нашёл их следов. Ни взглядом, ни обонянием, ни интуицией. На столе ― распечатанный отчёт с неброским титульником да лампа, цветущая желтоватым светом. Опустившись на уголок кровати, Билл стянул джинсы. Синяками обзавёлся и на ногах ― будто покрытый островками плесени. Неужто не боишься заживо сгнить? Погляди, какой ты испорченный. Переодевшись в футболку ― на груди поблекла эмблема университета, ― Билл сложил своё шмотьё. Припрятал под покрывало в изножье кровати ― словно скрыл следы преступления. Забрался под одеяло ― и притих. Как в лагере, где когда-то они с Ричи поджигали сцапанных в сумерках мотыльков. Каково быть теперь одним из них? Билл сгорал изнутри ― никому не увидеть, пока не истлеет до самых краёв. Скрипнула дверь ― и Роб, заглянув к нему, вошёл. Опустился на край кровати ― хорошо, что ему не видать Билловых поджатых пальцев ног. Не трогай? Дотронься? Билл вдохнул, стиснув края широченной футболки под одеялом. В спальне всё витал сладковатый запах. Нет. Дотронься всё-таки. ― Тебе удобно? ― спросил Роб. Билл, кивнув, натянул одеяло до подбородка. ― Хочешь чего-нибудь? Помотал ему в ответ головой. ― Ладно. Тогда засыпай, Билли. Здесь ты в безопасности. Он похлопал рядом с Биллом ладонью ― словно запечатав эту мысль. Хотел было подняться ― да Билл окликнул: ― Роб! ― и, выдернув из-под одеяла руку, вцепился в его. Сцепил пальцы ног ― только сейчас ощутив, что не отогретые. От Роба напитывался теплом. ― У-тбя-бльшое-сердце, ― пробормотал Билл, припрятав подбородок под одеяло глубже. Так мама сказала. Так тебе подумалось. Зачем с ней спорить? Рука в его ладони потеплела ― великоватой для Билла. Что футболка ― для его тела. Спрячь меня. Спрячешь в моих руках своё сердце? По его лицу что-то промчалось ― неуловимое, как блик костра. Только мотыльки о такой не обжигаются ― согреваются. ― Спи давай, Билли, ― промолвил Роб. Напоследок хочешь чего-нибудь? наклонился и, поднеся Биллову руку к лицу, поцеловал большой палец. Поднявшись, он погасил ночник и вышел из спальни. Дверь не замкнул ― в комнату поглядывал тускловатый свет коридора. Было тихо. Изредка только пощёлкивали выключатели ― кухня-ванная-гостиная. Билл примкнул губами к пожигающему от его поцелуя месту. Крейг никогда не целовал ему руки. Обещал только сломать.* * *
Кухню заволокло серое утро, натёкшее из форточки. Помешивая овсянку на плите, Роб то и дело оборачивался к дверному проёму ― нет, тишина. Всю ночь ― гулкая, сколько ни прислушивался. Билли вымуштрован, верно уж не Крейгом ли? плакать тихонько. Всхлипнет если ― схватит парочку щипков. Конец рукояти ложки въелся в сердцевину ладони ― и Роб ослабил руку. Овсянка взбухивала ― он убавил газ. С чем-то внутри так не получится. Роб тоже вымуштрован ― кидаться на владеющего шайбой противника, присваивать себе да вести до ворот. Сдавал, наверное, как игрок. Вздумал упрятать себе. ― Доброе утро, ― раздалось позади. Роб обернулся ― Билли стоял в дверях, потирая здоровый глаз. Футболку заправил в джинсы комками, пластыри с руки ― отлепились, размокнув, видно, пока умывался. ― Доброе, ― улыбнулся ему Роб, выключив конфорку. ― Как спалось? ― Хршо. А с Крейгом? Не представлялось. Роб гнал из головы картинки ― сами собой нарисованные. Расплывались, как акварель, ― не угнаться. ― Как т-тебе? ― почти прошептал Билли ― с места так и не сдвинувшись. ― Неплохо. Я быстро засыпаю. ― П-прости, что я… ― Всё путём, Билли, ― качнул головой Роб, открыв шкафчик, и достал глубокие тарелки. Он примолк, в кухню прокравшись, словно воришка. Примостился на стуле воробушком ― коленки обхватив руками ― и оглядывался. Думал, может, Крейг и здесь его сыщет. Сколько ни убеждай ― здесь безопасно, ― не поверит. Билли из той детворы, которой снятся ночью кошмары. У родителей не ищут укрытия ― боятся погрузиться в кошмары чужие. Лучше переждать в одиночку. Может, следующей ночью пригласят к себе экзотические страны. ― Ты куда-то ух-ходил, Роб? ― спросил Билли и добавил ещё тише: ― Утром. Я сл-лышал, кажется, замок. Ну, щёлкнул. ― На пробежку, ― ответил Роб, клацнув кнопкой электрического чайника. ― На п-пробежку, ― повторил за ним Билли полушёпотом. ― Это тоже из прошлой жизни. Кухню вновь затопило тишиной. Билли в ней захлёбывался ― Роб, вслушиваясь в бурление закипающей в чайнике воды, ещё нет. Поглядел на него ― на стуле и в мешковатой футболке кажущегося совсем крохотным. Лицо ещё сберегло остатки сна ― того и гляди сомкнутся веки. ― Любишь овсянку? ― спросил Роб, раскладывая кашу по тарелкам из ковша. ― Мне п-последний раз её папа варил, ― проговорил Билли, свесив ноги. ― Када он был в на-настроении, канеш. Ну ты понял… А сам я не умею. Я н-ничего на самом деле не умею. Целоваться. Роб хотел брякнуть ― вовремя притормозил этот толчок в голове. Скажи-скажи. Ему, верно, привычно такое слышать. ― Умеешь, конечно, ― заверил его Роб, поставив тарелки на стол и положив рядом ложки. ― А как же ужины для Джорджи? Ты умеешь быть другом. Ну и ещё добыл мне таблетки. ― Ты всё ещё п-пьёшь их? ― спросил Билли, вскинув на него взор. Левый глаз покрыло синюшное пятно ― разлившееся звёздное небо, лопнувшее от навострившихся фонарей. ― Иногда. ― Роб сел напротив него, придвинув стул ближе. ― Мне уже легче. Раньше я без таблеток не обходился. Жил от приёма до приёма. ― После оп-перации, да? Билли покрутил ложку в руках ― на Роба не глядя, словно дожидаясь разрешения. ― Да, после операции. Меня подолгу не выписывали из-за… В общем, чего-то им там не нравилось, ― пожал плечами Роб. ― В анализах. Динамика заживления или вроде того. ― М-м… Билли помешал овсянку, вдавливая на дно тарелки кусочек масла, и воззрился на Роба ― белесоватый свет обласкал ему лицо. Роба призывал погрузить в ладони. Или попытаться исцелить. Получится? Вряд ли. Роб себе-то помочь не мог ― решил вот браться за мальчонку. А у того, кажется, и болит сильнее ― гуще. Не растворишь. ― Ты не дум-мал, что… ну… ост-танешься калекой? ― спросил Билли, спрятав взор. ― Мне обещали. Если повреждён спинной мозг. ― А теп-перь скажи им про хоккейную коробку в школе, ― улыбнулся Билли, принявшись наконец за завтрак. Прищёлкнул закипевший чайник ― и он моргнул, как от клацанья выпрыгнувшего перочинного ножа. Билли и этот звук знавал? Не из фильмов ― боевики он не смотрел. Сам становился их участником. На вторых ролях. ― Как овсянка, Билли? ― спросил Роб, кивнув в его понемногу пустеющую тарелку. ― Вк-куснее, чем у папы. И глянул на Роба ― словно и он вдруг куда-то денется. Словно всё это ― больница-школа-Билли ― ему приснилось. А проснувшись, осознает себя задремавшим в инвалидной коляске посреди родительской гостиной. Роб на миг прижмурился покрепче ― открыл глаза. Билли ― по-прежнему облекнутый в белесоватый свет, как в паутину. Не распутывай ― хрупкий, что кокон. По-прежнему жующий кашу. По-прежнему облизывающий ложку до перевёрнутого отражения кухни на спинке. Внове ― только держащий его за свободную руку. И кажется ― никакой травмы к Робу в воспоминания не прицепилось.