Argenti Vulpi

      Он так и не удосужился запомнить название маленького приморского городка, в котором побывали подопечные сиротского приюта Вула. А вот память о пещере он, конечно, сохранил. О пещере, где он довел до безумия двух маггловских детей, Эми и Денниса, за то, что они посмели назвать его «уродом». Пещера, которую когда-то давно он мечтал превратить в Храм своей — нет, Волдеморта — силы и величия. Там, где его двойник спрятал медальон.       Привкус морской воды в воздухе навеял ужасные воспоминания. Морской ветер, насыщенный солью, словно бледные когти, загребал его разум. Шум далеких волн был похож на снисходительный смех чудовища, которое все еще жило под его кожей; голос шипел в ухе, словно огромная змея, обвившая его горло.       «Посмотри, что ты наделал, Том. На то, что ты сделал; на то, на что ты был способен даже без меня. Посмотри! Посмотри на то, что произошло; на то, что все они пережили. Это все из-за тебя. Потому что ты создал меня. Все, что я сделал, — это твоя вина».       Тому хотелось кричать до тех пор, пока не порвутся голосовые связки. Рвать на себе волосы, пока они не вырвутся кровавыми клочьями. Царапать кожу, пока она не начнет отслаиваться от костей. Чтобы покончить со всем этим раньше, чем это сделает его чувство вины.       «Ты глупец, если думаешь, что когда-нибудь сможешь стать хорошим человеком. Что ты можешь быть только горьким, жестоким и одиноким. Что мальчик, на которого ты возлагал надежды в поисках спасения, может испытывать к тебе что-то, кроме ненависти».       Ему хотелось выколоть себе глаза и оторвать уши, потому что, возможно, если он ослепнет и оглохнет, то сможет сбежать. Но Тому лучше не думать, что это спасет его от собственной тьмы.       Это лишь заманит его в ловушку.       «Тебе никогда не победить меня. Никогда не сбежишь от меня. Никогда не изменишься. Даже если ты убьешь меня, я все равно буду жить, потому что я — это ты!»       Том хрустнул шеей и отступил от Гермионы; она отпустила его руку с почти что отвращением и теперь смотрела на него с явным подозрением. Не обращая на это внимания, он сосредоточился на окклюменции, надеясь заглушить ноющее шипение, которое он прозвал «внутренним Волдемортом»; ему удавалось лишь искажать его слова, пока он не переставал понимать, что оно говорит, но этого ему было достаточно.       Любая передышка была для него как оазис в пустыне. — Где мы? — спросила она, дрожа от холода. Волна разбилась о скалу позади них, обдав их обоих брызгами. — Я не знаю названия города. Мы посетили его, когда мне было десять лет, в рамках одной из летних поездок, которые устраивали нам воспитательницы, чтобы на день вырваться из города, — Том откинул с глаз слипшиеся кудри и начал спускаться к огням города внизу, осторожно обходя приливные лужи и неровности рельефа, чтобы не оступиться и не подвернуть лодыжку. Гермиона с явной неохотой последовала его примеру. — Это полностью маггловское место, вдали от дороги и ничего особенного. Мой двойник, скорее всего, вообще забудет о его существовании. Мы сможем спокойно остановиться в комнате на постоялом дворе на необходимое время, чтобы встретиться с остальными и собрать необходимые запасы еды. — Ты уверен, что все здесь так же? В 1936 году тебе было десять лет; это было шестьдесят один год назад! — Так и было, но маленькие городки, как этот, обычно не так уж сильно меняются, — он протянул руку, чтобы поддержать ее, когда она споткнулась о приподнятый камень. — Будь осторожна, здесь довольно опасно.       Когда она поблагодарила его, это было скорее из чувства долга, чем реальной признательности за его усилия. Что-то подсказывало ему, что Гарри будет не на шутку встревожен, когда им наконец удастся встретиться.       Остаток пути они прошли в напряжённом молчании. Когда наконец добрались до городка, который, судя по шаткой деревянной вывеске, назывался Байвурст, и расположились в захудалом трактире, по краю горизонта проступила розовато-серая линия. Их обоих трясло, когда они переступили порог, а стоявший за стойкой человек с налитыми кровью глазами, впалыми, как у бассет-хаунда, бросил на них странный взгляд. — У тебя все еще есть маггловские деньги? — Гермиона кивнула, некоторое время порылась в своей расшитой бисером сумочке, затем достала ее и протянула ему. Послание было ясным. Том взял деньги и подошел к столу. — Комнату на двоих, пожалуйста, — он провел рукой по мокрым волосам, тяжело вздохнув. — Это был… долгий день. — Вы и ваша девушка выглядите немного потрепанными. Что случилось? — мужчина выглядел так, словно ожидал, что они окажутся наркоторговцами или еще какой-нибудь ерундой, но все же положил деньги в кассу и полез под стол за ключом. Он полагал, что верно говорят о недоверчивости маленьких городков к чужакам.       Когда Том только приехал сюда, он настолько привык к такому обращению, что решил, что дело только в нем, и не обращал внимания на других детей; возможно, если бы он обратил внимание, то понял бы, что их всех рисовали одной и той же широкой кистью. Так же, как он поступал с магглорожденными и до сих пор в какой-то степени поступает с магглами. — «Немного потрепанный» было бы точной, хотя и сильно преуменьшенной оценкой, да, — Том не потрудился исправить предположение собеседника о характере их отношений. — Мы немного заблудились на скалах; решили осмотреть достопримечательности при свете луны. — Я понимаю, что вы, как туристы, не местные, но это было невероятной глупостью. Даже днем скалы очень опасны. Вы не только можете упасть или быть снесенными набежавшей волной, но и известняк нестабилен: один неверный шаг — и вы можете провалиться в морскую пещеру. Там вас уже никто не спасет, — он протянул через стойку маленький потускневший ключ. С обратной стороны висела кожаная бирка с нарисованной цифрой 47. — Не знаю, как долго вы двое планируете здесь оставаться, но советую вам держаться от них подальше. — Спасибо за предупреждение. Если мы вернемся, то обязательно будем держаться на безопасном расстоянии, — поймав взгляд Гермионы, он указал на лестницу. Она послала ему ядовитый взгляд, прежде чем начать подниматься по ней. — Спокойной ночи. — И вам тоже; судя по тому, какие неприятности происходят в раю, вам они наверняка понадобятся.       Он скорчил гримасу и отвернулся от стола, чтобы последовать за девушкой в их комнату. Его промокшие кроссовки издавали влажный стук, когда он поднимался по лестнице. Гермиона стояла и ждала его на верху лестницы, не сводя с него глаз сквозь густую темноту, окутывающую холл; он на мгновение замер, но, ничего не сказав, прошел мимо нее.       То, как она молча смотрела на него, напомнило ему о том, как ужасная маггловская воспитательница Вула — миссис Коул — делала это после того, как в приюте или с кем-то из подопечных происходило что-то странное. Только на этот раз он действительно чувствовал, что сделал что-то не так.       Ключ зазвенел, когда он вставил его в замок, остро ощущая, как острие ее палочки упирается ему в спину. Том вздохнул, повернул ручку и толкнул дверь.       Комната по ту сторону двери была грязной и скудно обставленной, выцветшие на солнце занавески висели на окнах, вымазанных солью. Здесь пахло рассолом и пылью и, конечно, было далеко не самое чистое жилье, но Том слишком устал к этому моменту, чтобы заботиться об этом.       Потеря крови, вызванная Расщеплением, конечно, способствовала тому, что он чувствовал себя совершенно измотанным, как и поздний час, но у Тома закралось подозрение, что настоящая причина того, что он был на грани срыва, связана с медальоном.       Медальон был заперт на Гриммо в течение многих лет после того, как его спрятали в морской пещере, где его оставил его двойник. Вполне возможно, что он получил немного энергии от вора и стервы, но крестраж никак не мог подпитывать разрушения, которые он произвёл в Министерстве, только за счёт этого. Должно быть, из него тоже выкачали значительную часть энергии.       Это было единственным объяснением.       Том с удовольствием рухнул бы на одну из двух кроватей и отключился, но знал, что Гермиона не позволит ему этого сделать, пока он не объяснит ей ситуацию.       Он снова провел руками по волосам и коснулся кончиками пальцев слишком горячей кожи лба. Его лихорадило. — Я не такой, как чистокровные, понимаешь? В основе своей я был больше приверженцем магии, чем приверженцем крови — с моими нарциссическими наклонностями и тем, что я сам полукровка, я не мог, даже с помощью «золотой гимнастики ума», считать, что чистокровные превосходят меня в чем-то, что я не могу контролировать или изменить — но я так сильно любил магический мир и так сильно ненавидел магглов, что, полагаю, это отравляло меня, — поведал Том, — и моя ненависть к магглам не беспочвенна и не основана на недопонимании или стереотипах. — Как ты можешь так говорить? О людях, которые на самом деле не так уж сильно отличаются от нас; которые бессильны против тебя! — Беспомощны против меня? Да, сейчас они бессильны, но они точно не были бессильны, когда я был ребенком. Скажи мне честно, мисс Грейнджер, если бы тебя неоднократно зверски терзали собаки, ты бы стала называть ненависть к ним, которая неизбежно возникнет, необоснованной? — она выглядела так, словно хотела ответить, но не могла заставить себя под тяжестью его торжественного взгляда. — Я не ищу жалости. Я не читаю проповедь в надежде, что ты согласишься. Я не надеюсь на прощение за непростительное. Я просто сломленный человек, увидевший свои грехи, столкнувшийся со злом, которое могли бы причинить его руки и язык, и говорящий правду в надежде, что ты поймешь, что я изменился настолько, что хочу исправить то, что можно исправить. Я хочу убить или, по крайней мере, заключить в тюрьму своего личного Хайда; если бы не Гарри, я мог бы поддаться искушению… но крестражи сделали бы последний выход Джекила невозможным для меня. — Для человека, утверждающего, что ему не нужна жалость, твои слова ужасно близки к пафосной мольбе.       Том наклонил голову, чувствуя легкое головокружение. — Полагаю, нам следует начать с самого начала. — Хорошая идея, — она присела на край другой кровати, не убирая палочку с места, направленную ему прямо в грудь. — Постарайся не затягивать с этим, Риддл. Я уверена, что мы оба хотели бы сегодня поспать. — Десятилетия назад в маленькой деревушке под названием Литтл-Хэнглтон жила молодая ведьма по имени Меропа Гонт, которая ютилась в ветхом сарае вместе со своим братом Морфином и отцом Марволо. Она была последней прямой наследницей древнего рода Салазаров Слизерин, и в семье ее считали бесполезной никчемной тварью; из-за жестокого обращения, которому она подвергалась всю жизнь, ее магия была подавлена до такой степени, что семья считала ее сквибом, что, в свою очередь, привело к еще большему жестокому обращению. Ужасный замкнутый круг, из которого она не могла выбраться, и еще хуже от осознания того, что, поскольку ее семья была одержима идеей сохранения чистоты крови, она была обречена на брак со своим братом.       Пальцы Тома нащупали свободную нитку на простыне, на которой он сидел; он зажал ее между указательным и большим пальцами и резко дернул. — Через город от хижины Гонта на холме стояло красивое загородное поместье, в котором жил прекрасный молодой маггл по имени Том Риддл, который почти каждый день проезжал мимо по дорожке на красивом белом коне с красивой женщиной рядом. Меропа наблюдала за ним каждый день в течение многих месяцев подряд и со временем влюбилась в него, даже не встретив его по-настоящему. Она мечтала о том, как они будут жить вместе, о счастливой жизни вдали от чудовищной семьи, и эта мечта помогала ей не сдаваться. Но однажды брат поймал ее, когда она высунулась из окна, чтобы посмотреть на него, и набросился на нее, покрыв лицо болезненной крапивницей. Министерство, конечно же, вмешалось, и после того, как Морфин и Марволо напали на волшебников-убийц, посланных арестовать его, их обоих взяли под стражу и бросили в Азкабан. Оставив Меропу в покое. — Что с ней случилось? — хотя Гермиона была явно раздражена, она была слишком любопытна, чтобы прервать его рассказ на полуслове. — Она сбежала? — Нет. Хотя она была свободна, она не покинула маленькую хижину, в которой жила. Когда ее семья ушла, а насилие прекратилось, ее магия наконец-то расцвела, и она воспользовалась этим, сварила зелье и подмешала его в напиток Тома Риддла. Это зелье было Амортенцией; полагаю, ты знаешь о его действии.       Девушка кивнула. — Они поженились и сбежали вместе, и она держала его под действием этого зелья почти год, пока не забеременела. Полагая, что прошло достаточно времени, чтобы он полюбил ее по-настоящему или, по крайней мере, остался ради ребенка, она перестала давать ему зелье, но ошиблась. Как только Том Риддл пришел в себя, он покинул ее и больше не возвращался, — вздохнув, Том продолжил, — горе снова подавило её Магию, что, в сочетании с отсутствием палочки, сделало её практически отрезанной от магического мира и неспособной найти работу. В конце концов она продала медальон, единственную ценную вещь, которой владела, за мизерную сумму, чтобы иметь возможность есть. Наконец, в лютую холодную ночь 31 декабря 1926 года она, спотыкаясь, вышла из снега на порог сиротского приюта Вула, где родила сына и умерла через час.       Нить с громким щелчком вырвалась из простыни. — Ты знаешь, что любовные зелья запрещены, мисс Грейнджер? — Конечно, знаю; причины очевидны! Это варварство; ты лишаешь другого человека воли! Это ничем не отличается от Империуса! — Это наиболее известные причины. Менее известная заключается в том, что ребенок, зачатый под воздействием такого зелья, никогда не будет… правильным. Они рождаются без врожденной способности любить и понимать любовь. Не пойми неправильно, это не лишает их способности любить, но вместо того, чтобы быть способными постичь это, их нужно учить. И… до появления Гарри в моей жизни не было никого, кто был бы готов это сделать, —на несколько секунд он закрыл глаза, затем продолжил. — Я уверен, что моя мать должна была любить меня в каком-то смысле, но все, что она смогла сделать в моей жизни, — это назвать меня в честь человека, которого она поработила, похитила и изнасиловала. Никакого воспитания не было. А все, что сделали мучения воспитательниц и других детей в приюте, где я рос, — это воспитали во мне ненависть и недоверие к магглам. Время, проведенное в Хогвартсе, только усугубило это.       Том уже не был уверен, была ли влага на его лбу от влажных волос или от холодного пота. — Я верил, что смерть — это отвратительная человеческая слабость, ужасный недостаток человечества, космическая шутка. Я боялся ее, смертельно боялся и считал, что смерть моей матери — доказательство того, что она не могла обладать магией. Поэтому я яростно искал имя отца — Риддл — в записях Хогвартса, но ничего не находил. В конце концов я сдался и начал искать имя матери, к этому меня подтолкнуло содержание моего первого разговора с Нагини, и все это время я терпел бесконечные мучения моих товарищей по дому. Меня называли «грязнокровкой Слизерина», пока я не узнал, чья у меня кровь. Пока они не поняли, что могут использовать меня ради моей силы. Оттуда я стремился обрести контроль, обрести бессмертие и исправить курс, который выбрал магический мир. — Открыв Тайную комнату?       Он кивнул. — Мне потребовалось еще почти два года, чтобы найти вход, но в конце концов я открыл ее и нашел внутри василиска. — Плачущая Миртл? — Случайность. Я не знал, что она была там, когда подошел; когда она закричала, василиск оглянулся, прежде чем я успел ему запретить. Я подставил Хагрида скорее от отчаяния, чем по злому умыслу. Начался разгром, и я не хотел навсегда застрять в Лондоне, вынужденный жить со Смертью, которая уже спала в моей постели. Я сделал то, что должен был сделать; сейчас я этим не горжусь.       Том сглотнул. — Уже убив кого-то, пусть и косвенно, я подумал: «Почему бы не отомстить и человеку, который меня бросил». Я выследил своего отца, теперь уже сломленного человека, все еще живущего в том же доме, в том же городе, и с помощью украденной дядиной палочки расправился и с ним, и с бабушкой, и с дедушкой. Затем я убедил Морфина, что он не только виновен в этом преступлении, но и гордится им. Я ненавидел своего отца. Ненавидел за то, что он так бессердечно бросил меня гнить в этой адской дыре. Ненавидел за то, что он наделил меня своим именем. Ненавидел за то, что он сыграл свою роль в том, что я вообще появился на свет; родился нежеланным и брошенным на произвол судьбы. Но больше всего я ненавидел себя за то, что на мгновение, когда отец впервые увидел меня и замолчал, я подумал, что, возможно, он не знал, что у него родился сын. Что, может быть, он примет меня дома и у меня наконец-то будет семья. За то, как я был раздавлен, когда он назвал меня уродом.       Его глаза жутко болели. Том стиснул зубы и потер их тыльной стороной ладони. Он снова вспомнил о нездоровом жаре. — Когда я вернулся на шестой курс, к нам перевелся новый ученик, такой же шестикурсник, как и я. По его словам, до этого момента он учился на дому. Его определили в Слизерин. И меня потянуло к нему, необъяснимо, так, что даже я не мог понять. Он был похож на меня. Я это чувствовал. Я… я хотел его, хотя тогда я не мог понять, что это было не из похоти или интереса к власти, которой он так явно обладал. В то время у меня не было такой воли. Все, что я видел, — это зеленые глаза и черные волосы, и я хотел. И Гарри использовал это, чтобы заманить меня в ловушку. Чтобы уничтожить меня. И заново создал меня, освободив от монстра, которого я создал, будучи маленьким, испуганным ребенком. — Гарри никогда не был в Румынии, не так ли? Это было путешествие во времени. Ты не очередной крестраж, ты из прошлого! — Да. Но не из прошлого этой временной линии; там достаточно разделения, чтобы реальность, какой мы ее знаем, не рухнула вокруг наших ног. — Но как это возможно? — Я не знаю, как это работает. Дамблдор, возможно, и записал основную идею, предпосылки и общий масштаб того, как это должно было функционировать, но тонкая внутренняя работа Теории Обхода Параллельных Времен умерла вместе с ним. Все, что я знаю, — это то, что он послал Гарри за мной, чтобы я помог быстрее найти крестражи с помощью маленького кольца. Без украшений. Серебряное. Оно работало как портключ, но преодолевало не расстояние, а время. Он пришел за мной в начале года, и мы вернулись в конце первого семестра, едва избежав смерти от рук моих зарождающихся Пожирателей смерти, которые были недовольны потерей своего пути к власти. Оттуда ты знаешь все. — Орден знает о тебе? — Том кивнул. — И это действительно была идея Дамблдора? — Так мне сказал Гарри, — сказал он, а потом чихнул. Дважды. Три раза в быстрой последовательности. Том прищурился сквозь слезящиеся глаза, чтобы лучше видеть ее. — Следующий вопрос, который ты задашь: почему Гарри не рассказал вам двоим раньше? Хочу заранее сказать, что я много раз подталкивал его к этому и что я не могу винить его за то, что он не сделал этого, учитывая твою реакцию до сих пор. Будучи существом гораздо менее интеллектуальным, я могу лишь предположить, что реакция Рональда будет еще более… взрывной. — Он должен знать! — Гермиона агрессивно подалась вперед.       Том вздохнул, потирая нос. — Гарри должен быть тем, кто скажет ему.       Она еще мгновение смотрела на него острыми карими глазами, а потом замялась и вздохнула. — Наверное, ты прав, Том. Гарри должен быть тем, кто скажет ему. И, возможно… лучше подождать, пока все это не закончится. — Ты знаешь его лучше, чем я, и я поверю тебе на слово, — сняв ботинки и забравшись с ногами на кровать, Том опустился на подушки. — Значит, мы достигли взаимопонимания? — Да. Но это не значит, что я доверяю тебе, Риддл. Тебе придется доказать, что ты действительно изменился, потому что слишком многие из твоих прошлых поступков были очень похожи на то, что я ожидала от него, а не на то, что я могу допустить. — Полагаю, это понятно, — сказал он, сильно дрожа. Пытаясь согреться, Том натянул простыни и одеяла до подбородка. — Спокойной ночи, мисс Грейнджер. — Спокойной ночи, — она ответила довольно неохотно.       Небо за окном уже заметно посветлело. Смуглого брюнета охватил очередной приступ сильного чихания, после чего он погрузился в тревожный сон.