Охотники

             Кафка и мара делят его поровну. Исковерканные обрывки того, что осталось от него самого, существуют лишь в кратких промежутках между. Он больше никто, лишь оружие в их руках — одной или другой. Его самого больше нет, есть только цель у клинка, которым он стал.       Кафка считает иначе. Кафка видит его, как бы он ни называл себя и чем бы ни считал, видит его желания и его страхи, его ненависть и его боль. Он существует между волей её и мары, но, кто бы ни владел им, он следует своей цели. И пока Кафка здесь, пока мара не отобрала его у неё, он останется тем, кем является: слабым, растрескавшимся и потускневшим осколком того, кем был когда-то — и этим, новым собой, зверем в обличье человека и человеком в обличье зверя. Когда-нибудь всё это закончится. Но до этого ещё далеко.       Сегодня они проводят ночь вместе. Он лежит, до пояса укрытый одеялом, закинув одну руку за голову, а другую вытянув вдоль тела, и неподвижным взглядом смотрит в окно. Его лицо кажется спокойным, но Кафка привыкла замечать детали — его брови едва заметно сведены, так, что тонкая, почти незаметная морщинка появляется межу ними.       — Блэйдик, — говорит она, — ты недоволен?       Он молчит, а потом поднимает руку и трёт пальцами лоб.       — Я устал, — говорит он. — Устал от всего. От этой неразберихи воспоминаний, от мары, от погони, от постоянного… от того, что я постоянно чувствую его и не могу достать.       — Чем больше ты вспоминаешь, тем больше фактов тебе надо связать друг с другом, это нормально, это пройдёт, — успокаивает она.       Но он всё ещё хмурится и трёт пальцами лоб. Тогда она спрашивает:       — Ты много помнишь о нём?       Он вздыхает, а потом роняет руку, смотрит в потолок и отвечает:       — Достаточно. Со временем всё больше. Я помню его лицо, его голос, помню, как был с ним, много раз.       Кафке кажется, что это то, что больше всего сводит его с ума. И она спрашивает мягко:       — И что ты помнишь об этом? О нём и тебе?       Блэйд какое-то время собирается с мыслями, она поворачивается на бок и проводит ладонью по его плечу.       — Я был одержим им, — нарочито грубо говорит Блэйд, но потом его голос становится задумчивым. — Я помню его глаза — их невозможно сравнить ни с чем, когда он смотрел на меня, я готов был отдать ему всё, лишь бы он не отрывал от меня взгляд. Он двигался мягко, легко, плавно, тёк, как вода. Когда он склонял голову набок… от одного этого движения можно было сойти с ума. Я помню, каким нежным он был.       Он поворачивает к ней голову, слабо улыбается и говорит:       — Иногда ты бываешь такой нежной, ласковой, такой… мягкой, — она тоже улыбается его словам. — Вот таким он был.       — Ты хочешь нежности? — спрашивает она, и он качает головой.       — Больше нет, — холодно говорит он. — Я больше не тот, кем был тогда.       Она знает, что он кривит душой. Ему нравится её нежность, и сам он иногда нежен так, как невозможно вообразить, глядя на него.       Он тоже переворачивается на бок и смотрит на неё. Она не ревнует его — то, что есть между ними, не забрать и не повторить никому. Ей нравится слушать, как он говорит о другом. Он слишком много значит для Блэйда, чтобы она оставалась равнодушной. Она сама почти разделяет их близость.       — Что ещё ты помнишь? — спрашивает она.       — Помню, как любил его, — отвечает он, — и как ненавидел. Я чувствую это одновременно, и это сводит меня с ума. Желание найти его просто невыносимо. Он изменился, но я знаю, как вернуть его.       — Ты хочешь найти его, убить и трахнуть? — снова улыбается Кафка.       Блэйд вздыхает и признаёт:       — Похоже на то.       Она коротко смеётся, и он усмехается в ответ.       — Мы найдём его, — говорит она, — и ты сделаешь, что захочешь.       Она придвигается ближе, он снова ложится на спину и обнимает её одной рукой, а она кладёт голову ему на плечо.       — А ты? Кого ты хочешь? — спрашивает он.       — Ты знаешь, мои желания отличаются от твоих. Я ищу то, что, по мнению большинства людей, приносит только боль.       — Боль делает нас сильнее, — тихо отвечает он.       Он и правда устал, измождён, она видит это. Мысли о прошлом высасывают из него жизнь. Он прикрывает глаза. Ему так спокойно с ней, особенно когда она контролирует его так много, так долго, как в последнее время, когда она не даёт ему надолго задумываться ни о чём и лишь ведёт за собой. Он хочет говорить с ней, пока мир замер в этом покое.       — Боль движет нами, — тихо продолжает он. — Всё, что у меня есть — это постоянная боль, и иногда я хочу, чтобы все узнали её. Когда я поднимаю меч, я хочу разделить эту боль с тем, в чьё тело его погружу. Она не становится меньше, но она — это я, она нужна нам всем…       — Не стоит думать об этом, — говорит Кафка. Не стоит давать ему погружаться в эту тьму своих ран.       — И чем больше её, — продолжает он, и его голос становится глуше, — тем я сильнее…       — Послушай, — шепчет Кафка, — забудь эти мысли.       И он замолкает.       — Послушай, засыпай.       Он обнимает её обеими руками, прячет лицо в её волосах и засыпает. Она поглаживает его по спине.       Его краткий промежуток свободы между марой и Кафкой пока закончен. Между ними нейтралитет — Кафка даёт маре брать от него ровно столько, сколько готова отдать и сколько он может выдержать. Мара отдаёт его Кафке, когда с ним закончено. Кафка сильнее, но мара с ним всегда, внутри него, жадная кровососущая тварь, пожирающая своих детей изнутри. Они делят его поровну, и он покорно переходит из рук в руки, отдаётся то одной, то другой. Но сейчас ему надо успокоиться и заснуть, и Кафка забирает его себе. Завтра он снова будет собой, и снова будет оружием в её руках, и снова будет тем, кого она бережёт.