and i am tired of so much wanting

На следующих выходных они решают прогуляться в парке, аргументируя это тем, что раз уж они участвуют в таком дебильном мероприятии как дружба, можно с таким же успехом вести себя как слащавые идиоты. (Слова Романа, не её, но она не может с ним не согласиться.) Несмотря на то, что суматоха с выборами поутихла, общественное отношение к Роям по-прежнему желает оставлять лучшего, поэтому Роман приходит на встречу в компании охранника. Из-за телохранителя, мрачно слоняющегося у них за спинами в десяти шагах, их прогулка приобретает странный привкус дворцовых ухаживаний — двухметровая лысая дуэнья следит, чтобы никто не выходил за рамки приличий. Джерри не приходится долго ждать, когда Роман вернётся к их последнему разговору: — Я знаю, о чём ты думаешь. «Фу, опять этот мудозвон. Никакого уважения». Знаешь, ты можешь врезать мне, если хочешь. Прямо в рожу! Давай, я заслужил. Я переживу. У меня даже не встанет, обещаю. Ни на пол-шишечки. Так бы поступил каждый настоящий раскаивающийся супер-феминист. Джерри делает вид, что его не слышит, и вместо этого комментирует его заросшее лицо: «Ты собираешься когда-нибудь побриться?» — Я ищу новый образ, окей? Сейчас вообще-то дико холодно, а меня совсем некому согреть, — он обнимает себя за плечи и наигранно дрожит, — С какого хера мы вообще торчим на улице в декабре? — Потому что сидеть в темной комнате и безостановочно мастурбировать вредно для твоего здоровья. — Реально? Пока не скинешь мне исследование от клиники Мейо, я не поверю. И вообще, слышала когда-нибудь о такой вещи как забота о себе? — Слышал когда-нибудь о туннельном синдроме? — парирует она. — Туше, — он театрально поднимает руки. Джерри еле сдерживает смех: — Мне нравится холод. Он освежает. — Я не удивлён, — он тянет её за шарф, она не выдерживает и улыбается, — Это же твоя натуральная среда обитания. Снежная королева, блин. После прогулки Роман предлагает её подвезти. Она соглашается, ещё не уставшая от его компании, и чувствует эхо того неуловимого драйва, который она получала с ним в отельных номерах, где они, спрятанные от всего мира, строили совместные планы. Она отправляет своего водителя домой и следует за Романом, словно мальчишка, провожающий подружку домой в надежде на поцелуй. Её очки запотевают, как только они садятся в тёплую машину. Роман хихикает и показывает на неё пальцем, ещё не успев до конца снять перчатки. Пустые пальцы бестолково болтаются в воздухе. — Ты только посмотри на себя, четырёхглазая. — Ничего страшного, — отвечает она, протирая линзы кончиком шарфа, — Мне всё равно нужна была передышка от вида твоей бороды. — Да ну перестань. Я выгляжу как мужик. И вообще, почему тебя так это беспокоит? — Потому что я знаю, что твоё настоящее «я» прячется где-то под всем этим. — Может быть это и есть моё настоящее «я». О натурель, крошка. — Ну уж нет. Тебе нравится хорошо выглядеть. А это… Это однозначный крик о помощи. — Ну а ты? Мне поможешь? — Если смогу выкроить местечко в своём расписании. Оно довольно плотное, да будет тебе известно. — Ладно, ладно. Я уважаю это, — он делает шутливый поклон. Она снисходительно ему улыбается. — Знаешь, — говорит он, — люди думают, что я никого и ничего не уважаю из-за всего того потока дерьма, который льётся из моего хлебальника. Но это неправда. По крайней мере, я думаю, что это неправда. Я уважаю Кена и Шив, и Коннора. Ты понимаешь — они ведь семья. Я правда не уверен, что они уважают меня в ответ. Разве что Коннор. Но я реально старался, я ценил эту связь. И отца тоже — он наверняка это понимал. Я надеюсь, что он это понимал. Если бы я провернул с ним какое-нибудь дерьмо в духе Кена, если бы мне потом пришлось жить с этим — да я бы уже из окна выкинулся. Она молча слушает. — Я не думаю, что он уважал меня. Не то, чтобы я могу обижаться на него за это. Но я думаю, он хотел бы, понимаешь? Поэтому и продолжал давать мне шансы. Джерри не уверена, что Логан когда-нибудь действительно хотел уважать своих детей. Он всегда утверждал, что хочет, но никогда, никогда этого не делал. Проявить к ним уважение означало для него перевернуться на спину и показать брюхо. Показать себя человеком. — И я уважаю тебя, — говорит Роман, — Я знаю, что это, м-м, не всегда по мне заметно, но это так. Больше, чем всех этих говнюков вместе взятых. С ними это обязаловка, понимаешь? Родственники, всё-таки. Вся эта кровная стрёмная хрень. Ты в отличие от них этого заслуживаешь. И — не хочу, конечно, говорить за тебя — но мне казалось, что ты тоже меня уважаешь. Просто по умолчанию, без условий. Не какую-то гипотетическую не-конченную версию меня, а меня настоящего. И это много для меня значило, правда… Так что спасибо. И, разумеется, ты хороша в своей работе. Я просто хотел сделать тебе больно. Понять, если ты вообще можешь испытывать боль. Неважно. В любом случае, это был идиотизм чистой воды. И я сожалею об этом. Прости. Для Джерри не новость, что он сказал ей то, что сказал, чтобы причинить боль. Что действительно её задело, так это осознание, пришедшее к ней в той тёмной переговорной, что он хотел сделать ей больно. Что он не просто размахивал кулаками в приступе безумия а она попала под горячую руку — он смотрел ей прямо в глаза. Но он извинился. И он здесь, с ней. — Вот видишь, — говорит она, — Я же говорила. — О чём ты? — Что ты не похож на своего отца. Я не пыталась тебя оскорбить. — Ну да, конечно. Я, видимо, тогда неправильно понял. Не словился в контексте ситуации. — Я в курсе, — Джерри отвечает сухо, но без яда в голосе. — Отец тебя ценил. Господи, это почти благородно — то, как он пытается защитить мертвеца. — Он ценил то, что я делаю для него. Иногда. — Ты не права. Он ценил тебя всю. Настоящую Джерри — и строгие серые костюмы, и грязные стишки, и всё, что между. Он просто не мог… Постоянно это показывать. Это же для слабаков. Слабаков и педиков. Я не знаю, знала ли ты, он ведь супер-пупер-это-скрывал, но он ненавидел всё, что связано с педиками. — Никогда за ним такого не замечала, — Джерри не скрывает сарказма. — Нуждаться в ком-то? И-у, для слабаков. Поэтому я решил: раз не можешь победить врага — примкни к нему. Если уж пялишься на труп в самолёте, пока у твоего брата свадьба, можно стать таким же. Заставить старика гордиться собой. Лучше поздно, чем никогда, правда? Если я стану им, — Роман старательно смотрит в окно, — тогда он не исчезнет. Понимаешь? — Но он всё равно исчез, — напоминает она ему. Он вздыхает: «Да. Я знаю». Она рассматривает свои перчатки и наконец решается сказать: — Ну что ж, я рада. — Чему? Что он умер? — Нет. Что ты это ты, а не он. Роман издает странный звук, отдалённо напоминающий смешок, и продолжает смотреть в окно. Через какое-то время он кладёт ладонь на сиденье между ними — пальцы нервно барабанят по обивке. Она придвигает свою руку к его. Не касается, но почти.

***

«Откуда ты знаешь про грязные стишки?» — пишет она ему вечером, когда до неё наконец доходит. Она читала в постели: половина мыслей сосредоточена на книге, половина — на романовской ладони, так и не прикоснувшейся к её собственной. — У меня везде уши, — отвечает он, — И длинные-длинные руки. Джерри полагает, что он наткнулся на одно из видео с того последнего хорошего вечера. Дети отчаянно нуждаются в своём отце, даже больше, чем при жизни — она не думала, что такое возможно. Неудивительно, что они жадно охотятся за каждой мелочью, что от него осталась. Она закрывает книгу, кладёт её рядом с собой на пустую подушку и представляет, что Роман может видеть её сейчас — ту версию Джерри, которая не способна отчитать его и подчеркнуть неприемлемость его поведения. Какое бы у него было лицо, если бы им не пришлось всё время скрываться? Она задается вопросом, когда именно он увидел ту запись: было ли это после их ссоры? Хотел ли он её и тогда тоже? Джерри выключает свет, но не может уснуть. Её не оставляет фантазия о том, как он наблюдает за ней, о его ладони на сиденье. Всегда тянется к ней, никогда не осмеливается прикоснуться. Наконец она сдается и открывает свой прикроватный столик.

***

Рождество Джерри проводит у Петуньи с ней и её мужем Майком. Кэтрин в этом году отмечает с семьёй своей девушки, поэтому их всего трое. Трое это даже много. Пети на втором триместре — Майк обращается к Джерри не иначе как «бабуля». Джерри не знает, как на это реагировать, поэтому молча злится и одаривает его холодными улыбками, которые идеально вписываются в корпоративную культуру «Вэйстар», но на семейном ужине выглядят оскалом психопата. (Он тебя боится, — как заведённая повторяет Петунья со смесью восторга и ужаса в голосе.) Если бы Бэрд был жив, возможно она бы посмеялась над этим. Роман празднует у Коннора на ранчо в Нью-Мексико: несмотря на то, что они с Уиллой купили пентхаус отца, никто не хочет отмечать рождество там — не без Логана, не жалкими ошмётками того, что осталось от семьи. Джерри рада, что Роман не поехал к Кэролайн. Мать его, конечно, обожает, но ей и Норман Бейтс нравился. Джерри не хочет, чтобы Роман оказался раздавлен колёсами её холодной жалости. Коннор — чудак ещё тот, но слово «любовь» ему не чуждо. После президентской гонки он нашел себе новое увлечение — разведение альпак. По словам Романа, они с Уиллой просто помешаны на четырех усыновлённых ими альпаках. У каждой есть имя, персональный стилист по прическам, натальная карта… Коннор их папа, а Уилла — мама. Джерри восхищена героической целеустремлённостью, с которой Уилла наслаждается своей жизнью, особенно после того, как отменилась Словения. Кто знает, возможно из этого получится отличная пьеса. Альпаки на Бродвее. Джерри получает звонок от Романа вечером сочельника после целого дня общения с Пети, Майком и целой оравой их тридцати- и сорокалетних друзей. Взгляды, которые она чувствует на себе после того, как отвечает на вопрос «А Вы чем занимаетесь?», вызывают в ней желание скурить всю пачку или сделать себе лоботомию. Чёртовы хиппи с Западного побережья. С другой стороны, приятно, что они даже не допускают мысли, что она может быть на пенсии. Поэтому когда её телефон звонит, Джерри с облегчением прячется в гостевой комнате. Перед тем как ответить, она разглядывает гору памперсов и прочих детских принадлежностей, сложенных у стены, и раздумывает над тем, сколько ещё времени должно пройти, чтобы она почувствовала себя частью своей семьи больше, чем семьи Роев. — Ну как там альпаки? — спрашивает она. — Цветут и пахнут. И никто из них пока даже не попытался меня трахнуть. — Ну ты не сдавайся. Ещё не всё потеряно. Он хихикает, потом вдруг говорит серьёзно: «В общем, слушай, Джерри, я хочу пожелать тебе счастливого рождения нашей любимой христианской цыпочки, храни нас Господь. Прости за все те фотки моего члена, которые ты не просила и не хотела. Я заглажу свою вину фотографиями альпак — вот тебе мой рождественский обет. — Я уже видела достаточно альпак. — Серьёзно? — Это альпаки. На что там смотреть? — Вау, если это твоя реакция на альпак, от членов тебя наверное уже тошнит. Она мрачнеет: «Ты так считаешь?» — Извини, — говорит он после секундного молчания. Джерри представляет, как он расскаянно чешет затылок. Джерри не отвечает. Она провела достаточно времени, обхаживая его отца. Роман слишком важен для неё, чтобы позволить ему стать таким же мудаком. Возможно, ей стоит повесить трубку и вернуться в гостиную. Друг Майка Джерен, который ведет подкаст и никак не может перестать повторять фразу «демократический социализм», внезапно не кажется самой плохой на свете компанией. — Это всё из-за Лори, — говорит Роман. Имя застаёт её врасплох. — Что? — Да-да, я знаю. Кому нужен Лори после Дня труда? Если бы я знал, что ты так быстро сдашь его назад в коммисионку, я бы так не психовал. Понимаешь, я думал, что ты и я… Между нами что-то было. А потом появился Лори. — Между нами было что-то. Но это ещё не значит, что это было серьёзно. — Нет, я понимаю. Мне просто нравилась идея, что я твой мальчик-номер-один. Тот самый парень, валяющийся у твоих ног. И тут ни с того, ни с сего Лори в твоей постели, а мне ты говоришь надеть носки и туфли обратно. — Люди носят носки и туфли на работе. В большинстве случаев. — Лори ты тоже заставляла быть в туфлях у тебя в кровати? — Свидания с Лори были чудесны. Самая чудесная часть — это то, что никому из твоей семьи не пришлось сесть в тюрьму за круизы. — Это да, но ты бы не стала… Понимаешь, ты бы не трахалась с чуваком просто, чтобы загладить корпоративный скандал. Это делают сумашедшие суки, а не холоднокровные стервы, как ты. Это даже мило — то, как он в упор не видит правды. Иногда Джерри хочется посмотреть на себя его глазами — ей интересно, как она выглядит. — Это очень даже холоднокровно, — слабо протестует она. — Как там Мартин? Уже чмокнул тебя под омелой? — Нет, — отвечает она и слышит, как на другом конце провода у него перехватывает дыхание. А может она себе выдумывает. В любом случае, это вызывает у неё ностальгию, и она, поддавшись сиюминутному порыву, решает наградить его, — Мы с Мартином больше не встречаемся. — О-о, как жаль… — она почти видит, как он оттопыривает нижнюю губу в приступе фальшивого сочувствия, а глаза так и светятся от радости. — Между нами всё равно не было ничего серьёзного, — добавляет Джерри. Всего-то пару свиданий в кафешках и его рука на плече вместо сумочки, чтобы позлить Романа. Может она и правда сумашедшая сука. — Ну что ж, его упущение. Твоё конечно тоже: для юриста чувак был — обдрочишься. А эта его седеющая борода — готов поспорить, он из тех неудачников, что верят в женский оргазм. — А что насчет тебя? — спрашивает она. Это абсурдно и, может быть, бессердечно. Похороны его отца едва прошли. У него и при обычных-то обстоятельствах с этим были трудности. Во всяком случае, при обычных обстоятельствах, которые не включают в себя её. — Ох, ну ты сама понимаешь. Плодородием и не пахнет. По большей части. Я какое-то время думал на Менкена. Джерри готова поспорить, что будничный тон, которым он это произносит, должен был вызвать у неё шок. — Думал? — она отвечает просто, чтобы продолжить разговор. — Ага. Без вариантов. Ни букашки для Ромашки. До самой двери довёл и не дал, урод. Как думаешь, он просто использовал меня и мои секси-шмекси новости, чтобы перетянуть на свою сторону самые отвратные семьи Америки? — Мальчишки хотят только одного, — отвечает она, — Белых недоучек, которые за них проголосуют. — Всё так. Ну и мои дерзкие булочки. Она негромко смеётся. — Хорошо провела день? — спрашивает её Роман. — Не особо. А ты? — Меня заставили петь коляды в хлеву у альпак, потому что никто не хочет проводить с ними рождество, если Коннор за это не заплатит. Так что были дни и получше. — Наступил в альпачье дерьмо? — Ох, Джерри, если б я наступил в дерьмо… У Коннора для этого есть отдельный чувак. — В каком смысле? — Каждый раз, когда одна из альпак решает сделать кучу, этот паренек из каталога «Lands' End» появляется из ниоткуда и убирает за ними. Как какой-то альпачий дворецкий. Это работа на полную ставку, между прочим. Кон с Уиллой не хотят, чтобы у их альпак были грязные копытца. Только не у их деток, нет. Ходить по собственному, — даже рядом с собственным дерьмом, — это, видимо, для альпак из бедных семей. Джерри потряхивает от смеха: — Господи. И какой у них план? В перспективе. — Блять, я без понятия. Дизайнерская шерсть? Ремесленный стейк для хипстеров? Замена детей, которых у них никогда не будет? Всё вместе? — Вот они, последствия совмещения любви и работы… — О, там работой даже не пахнет. Это любовь, любовь в её самом чистом и отвратительном проявлении. — Ужасно, — отвечает она и прикусывает щеку. Роман мычит в трубку — в отличие от Джерри, он не умеет вариться в неловком молчании. — Это странно, — наконец говорит он, — Что мы говорим по телефону. Мы обычно вместе на Рождество. Типа, исторически Это правда. Джерри не имела привычки брать отгулы на рождество и в итоге практически всегда оказывалась на праздновании у Роев на случай какой-нибудь неожиданной катастрофы, в которой она понадобится Логану. Джерри чувствует острый укол тоски по дому. Ей бы хотелось, чтобы Роман был здесь, с ней. Он смеялся бы над дорогими детскими приблудами и выгнал бы Джерена — этого грёбанного социалистического подкастера — из дому. Она даже смогла бы стерпеть вечер у Коннора: с альпаками и всем прочим. — Может быть в следующем году, — отвечает она.