«Я совершал много ошибок в своей жизни, и ты — главная из них. Мне больно. Я хочу перестать чувствовать к тебе хотя бы грамм эмоций. Тебя легче ненавидеть, чем любить. И в тот роковой вечер я понял раз и навсегда, что ты самый худший человек на свете…»
Первые утренние лучи ясного солнца пробираются сквозь зашторенные окна, а солнечные зайчики играют на лице спящего Юнги. Парень начинает ворочаться и комкать под собой остывшие простыни. Глаза нехотя открываются, и Мин замечает, что лежит не в своей холодной постели, а в мягкой кровати, постельное белье которой пахнет очень приятным кондиционером. Ни минуты не медля, парень полностью отходит ото сна и садится, ероша волосы, делая еще больший беспорядок. Юнги ясно помнит, что засыпал не один, а в компании рыжеволосого, которого сейчас нет рядом. Ноги касаются не холодного пола, а мягкого ковра, приятно щекочущего ноги. Мышцы ноют, но эта боль не такая противная и колючая, как обычно. Голова не раскалывается и не трещит по швам, словно стежки прочных нитей разошлись, а лишь редко покалывает, заставляя Мина хмурить брови. Он встает с постели и замечает сложенную стопку собственных вещей. На губах появляется мягкая улыбка. Юнги точно помнит, где оставил свою одежду и красную рубашку парня, но уверен, что следы их места преступления уже давным-давно убраны. Мысли о вчерашней ночи заставляют глупо улыбаться. Ни под какими наркотиками он не радовался так, как сейчас. А причина тому слишком ясна и лежит на поверхности. Чимин. Блондин надевает только черные джинсы и выходит в небольшой коридор, слыша шипящий звук, доносящийся с кухни и приятный аромат свежесваренного кофе. — Это утро мне уже нравится, — усмехается себе под нос старший и задорно проходит на кухню, замечая свое сумасшествие у плиты. Рыжие волосы заделаны в небольшой хвост, забавно торчащий, как кроличий. Белая футболка почти доходит до половины бедра, но под ней Мин видит черные широкие шорты и домашние тапочки. Юнги плечом прислоняется к стене, наблюдая за стараниями Чимина. Сейчас он выглядит так расслабленно и умиротворенно. Рыжие прядки выбиваются и попадают на лицо, но парень убирает их небрежно внешней стороной кисти, пачкая щеку в муке и морща при этом мило нос. Пухлые губы слегка приоткрыты, а руки заняты делом, замешивая тесто для панкейков. Мин не может не улыбаться, смотря на такого домашнего и уютного парнишку. Именно таким он и представлял его себе. На работе порядочный, квалифицированный, местами строгий специалист, а дома самое пушистое и милое создание, которое только видел свет. Его пухлые щеки похожи на сладкие пирожки мочи. Юнги прикрывает глаза, вдыхая вкусный аромат, не только готовки, но и самого Пака. Он пахнет чем-то сладким. Раньше Юнги не замечал этого. Он мало обращал внимания на такие мелкие детали, но сейчас это бросается в глаза и ударяет в нос. Тихими крадущимися шагами Юнги подходит к младшему и склоняется над его шеей, принюхиваясь, совсем как животное. — М-м-м… Лаванда, — тянет старший довольно, заставляя Пака подпрыгнуть и чуть не уронить миску с тестом и сковороду с маслом. Чимин смотрит растерянно на него и хлопает глазами. Совсем на маленькую напуганную рыбку гуппи похож. — Юнги. Первое, что слетает с пухлых губ. Он не заметил, как тот подкрался и оказался так близко. Чимин прижимается к столешнице и смотрит на старшего, словно ждет чего-то. Каких-то слов, сподвижек, действий. Мин смотрит несколько секунд и присаживается за стол, не спуская глаз с рыжего. — Доброе утро. — Доброе. Дальнейшие темы для разговора быстро кончаются. Оба смотрят и молчат, каждый думая о своем. Юнги просто созерцает младшего, проходясь от макушки до пят, а Чимин вспоминает вчерашние слова и причину, по которой они оба сейчас находятся здесь, а не поодиночке. Парень закусывает застенчиво нижнюю губу и сводит плечи, никак не решаясь начать. Карие глаза смотрят в пол и заходят в тупик. — Впервые вижу тебя на кухне. Так непривычно, — отшучивается Юнги, продолжая сидеть и смотреть на него в упор, словно перед ним модель с обложки или восьмое чудо света, как минимум. — Мне тоже, — коротко отвечает Пак и выключает плиту, чтобы масло не шипело. — Прекрати смотреть на меня так, — просит в немного грубой форме. Юнги усмехается по-доброму и склоняет голову. — И не подумаю, — и продолжает улыбаться. Чимину непривычно видеть его таким. Улыбающимся и веселым не под препаратами. Он привык, что Мин вечно ведет себя так, словно ему все позволено, пользуется людьми и моментом. Но сейчас он совершенно другой. Тихий, спокойный и покорный. В голове рыжего не укладывается, как он так быстро изменился всего лишь после одной ночи, что не отличается от предыдущих. Пак сводит ноги вместе и отводит взгляд, не справляясь с давлением Мина, точнее его глазами, смотрящими в упор. Он смотрит без желания, похоти и страсти. Медовые глаза внимательно сканируют с наслаждением, проходясь по каждому миллиметру голых ног. — То, что ты сказал в клубе, — начинает несмело Пак, а его голос заведомо дрожит. Мин напрягается. — Я никак не могу тебя понять, Юнги. То ты меня отвергаешь, то приходишь сам и раскаиваешься. Как мне понять, где ты со мной честен, а где лжешь? Карие глаза смотрят с тихой болью. В них тоска и горечь, которые нанес Юнги своими поступками. Их едва ли можно понять и назвать правильными. Каждый поступает так, как считает нужным, но Мин не думал, что своими действиями все приведет к этому. Все скатится к тому, что они оба мечутся и обжигаются. Точнее обжигает только он, оставляя шрамы и рубцы на сердце Пака, что уже никогда не будет прежним. Оно разбилось в ту ночь в клубе и до сих пор не склеилось, чтобы не произошло вчера. Его уже ничто не вернет к жизни. Юнги искренне жаль, что все, что сейчас с ними происходит, случилось по его вине. — Я никак не могу изменить своих проступков, — тяжело вздыхает, беря на себя ответственность за произошедшее. — Но сейчас буду честен, — пришло время для самосуда. — Меня к тебе влечет и тянет. Я не могу без тебя никак. Как бы не старался заменить наркотиками, не могу. — До этого же жил как-то, — хмыкает грустно. — Что изменилось? — Чимин не так наивен, чтобы верить всему. Он слишком хорошо знает Юнги. — Все, — слишком громкие слова. — С твоим появлением все изменилось. Чимин смотрит на него, пытаясь поймать, уловить на лжи, но Юнги либо хороший лжец, либо говорит правду. Как бы Пак не старался, но не может разгадать его намерения. Благодаря ему рыжий теперь не может верить другим на все сто, боясь очередной подставы и обмана. Спасибо Юнги за травмы, которые никогда не сойдут с его кожи. Время их не залечит. — Юнги, я не могу тебе верить, — Пак качает отрицательно головой. Слишком уж все хорошо и гладко. Подозрительно. — Хочу, но не могу, — каждое слово от груди отнимает. — Понимаю. Но прошу поверить. — Юнги поднимается со стула и подходит к Чимину, что замирает в паре сантиметров от его лица. — Сейчас я правда хочу начать с тобой все с начала. Если ты готов помочь мне, то доверюсь. Прошу тебя, помоги мне бросить эту дрянь. Сам я не справлюсь, — его глаза смотрят с просьбой, умоляют. Чимин никогда не был сильным. Он кутается в свои иголки, которые выпускает только рядом с Мином. Это его защита. Этими иглами его и ранили. — Где гарантии, что это не очередная твоя игра? Каковы шансы, что завтра я не проснусь один в квартире, а ты не окажешься в притоне с белым носом? — впервые Чимин не верит в сказки, а опирается на факты и реальность. Пак усвоил один урок. С Юнги нельзя строить воздушных замков. Их тут же развевает ветер. На небольшой кухне становится еще теснее, когда Юнги берет Чимина за руки и прижимает их к своему сердцу, заставляя слушать не себя, а биение. Пак касается грудной клетки и задерживает дыхание. Холодные пухлые пальцы прикасаются к горячей коже, и он слышит ускоренное сердцебиение. Это ложь или любовь? Их очень легко спутать. Казалось бы, что два разных понятия, но так тесно переплетены. Любовь может быть иллюзией, призрачной поволокой. А ложь порой кажется такой простой и окрыляющей. Соврав один раз, испытываешь осадок вины, но на регулярной основе врать становится легче, прямо как любить. Страшно только признаться, дальше уже спокойней. Чимин делает шаг ему навстречу и утыкается лбом в грудь, прикрывая глаза. Он не в силах отказать и выгнать Мина. Многие говорят, что алкоголь, сигареты, наркотики плохо. Они вызывают быстрое привыкание, формируя привычку, перерастающую в зависимость, но почему никто не говорит, про эмоциональную зависимость? Она действительно страшней всего. Привыкнуть к человеку легко, а вот отпустить слишком сложно. Вычеркнуть, стереть ластиком, оставив дыру, невозможно. И в каждом новом человеке, ты будешь искать его отголоски, вспоминая то, что сердце и мозг забыть не в силах. Стоя на крохотной кухоньке, Чимин борется сам с собой. Мозг твердит: «Ты же помнишь, сколько раз он врал и предавал? Как было больно, и до сих пор эта боль никуда не ушла. Сколько бы времени не потребовалось, нужно смириться и отпустить. Забыть больную любовь, собрать себя по частям и с новыми силами открыться и довериться другому достойному человеку». А осколки сердца шепчут: «Всегда нужно давать людям шанс. Сколько бы их не было, нужно верить в светлое будущее и людей. В каждом человеке есть добро, нужно лишь постараться до него добраться. Нельзя быть эгоистом и постоянно думать о себе. Сейчас он раскаивается и искренне просит о помощи. Как можно отказать тому, кто нуждается?» Чимин тяжело вздыхает, и этот вздох обозначает только одно: — Я согласен. По-другому и быть не могло.***
Малое количество друзей может похвастаться умением сорваться по одному только звонку друга в полдвенадцатого ночи и подъехать к его дому. А вот Хосок не хвастается, а сразу же едет, не задавая ни одного лишнего вопроса. Без нужды Пак не звонит так поздно и не просит тихим ослабевшим шепотом приехать. Чон не задумывается ни на секунду, когда садится за руль старенькой ауди и стоит на перекрестке, дожидаясь зеленого света. Чон выходит из машины и замечает Чимина, сгорбившегося на лавочке и удрученно о чем-то думающего. Хоть шатен издалека не видит глаз рыжего, но с большей точностью уверен, что они наполнены печалью. Хосок даже не хочет подходить и тревожить Пака. Тот выглядит слишком уставшим и вымотавшимся, словно работал беспрерывно несколько месяцев на шахте без еды, воды и дневного света. Именно так выглядит человек, который морально вымотался и устал метаться от одной крайности к другой. — Ты чего в такую стужу в одной кофтенке? — негромко заявляет о своем присутствии Чон, а рыжий голову поднимает. В одних тонких кедах, растянутой белой футболке и черных джинсах в облипку. Сам же Чон в бежевом теплом кардигане, под которым домашняя синяя футболка и темные свободные штаны. Чимин поднимается с насиженного теплого местечка и смотрит на шатена, сложив руки на груди. И любой другой мог бы подумать, что Пак чем-то возмущен или недоволен, глядя на Чона, но парень просто пытается согреться. — Ты приехал, — произносит зачем-то вслух, пытаясь занять мысли. — Ты позвонил. Чимин облизывает обветрившиеся губы и кивает. По всем признакам поведения Пак чего-то боится и очень сильно волнуется. И здесь даже не диплом психолога помогает это понять, а несколько лет дружбы. Хосок изучил его вдоль и поперек под микроскопом. — Господи, Боже! Мне на тебя смотреть холодно! — Хосок не выдерживает и подходит к Паку, хватая того за плечи и прижимая к груди, чтобы хоть как-то согреть. Как только нос Чимина касается шершавой ткани, с глаз без предупреждения брызжут слезы. Чон чувствует ладонями, как дрожит младший и уже не от холода, а от беззвучных рыданий, но не спешит узнать природу их возникновения. Как никто другой, Хосок знает, в чем нуждается его друг и чего так страстно желает. Любви, заботы и поддержки. Три составляющих, которые он не может найти ни в одном человеке. Всегда он оступается и напарывается на гвозди, пронизывающие плоть. И сейчас в этом трясущемся теле Хосок чувствует одновременно непоколебимую силу и отчаяние. Две крайности, но Чимин умело совмещает их в себе. Он — сильный человек, хоть и никогда об этом не подозревал. Хосок покачивает его в своих объятиях, как малое дитя. А Чимин продолжает лить бессмысленные слезы, лишь бы выплеснуть эмоции и боль, которые Юнги показать не может. — Я простил его, — всхлипывает и шмыгает носом, а голос дрожит. — Простил его, Хосок, — он ждет, когда получит заслуженное осуждение и пощечину. — Снова и снова… Я уже не знаю, что мне делать. Он сейчас спит в моей постели. Хосок хмурит брови. Его не прельщает тот факт, что Мин сейчас находится в квартире друга, на его личной территории и рушит тот шаткий мир, что выстроен песком вблизи прилива. И каждое появление Юнги — это волна, смывающая песчаный домик на берегу. — Мы переспали. Опять, — и уже даже секс не кажется чем-то приятным, а лишь отягощает с каждым разом и упоминанием своей слабости. — Но он не ушел на утро. Он остался и сказал, что хочет начать все сначала. Без наркотиков, побега и предательства. Я согласился. И тишина. — Хосок-а, скажи, что я поступил правильно, — поднимает зареванные глаза на него и смотрит дрожащим взглядом, а с носа капают слезы. И как же можно его таким разбитым добить еще сильнее? Хосок прижимает его к себе ближе, нажимая на шею, чтобы Чимин обратно спрятался и проревелся, а потом пошел сильным обратно в квартиру, словно не было этого порыва слез и слабости, который дозволено лишь Чону видеть. Только он может знать, что скрыто за ширмой театра, в котором Пак Чимин искусный и заслуженный актер. А овации он получает от одного единственного зрителя, что рукоплещет с ядовитой улыбкой на лице. — П-пожалуйста, скажи, что я не ошибся вновь, — Чимину нужно утверждение собственных действий. А Хосок не может врать тому, кто ложь презирает, но впитывает, как губка. Он только стучит преободряюще по спине и вздыхает, поднимая глаза к небу, и мысленно спрашивает у звезд, какие же планы у них заготовлены на рыжего парнишку, мучающегося из раза в раз. Хосок по-прежнему убежден, что Юнги — не тот человек, который способен любить, и вообще не достоин внимания Пака. Тот еще встретит человека, который будет смотреть на него, как на бриллиант, и заботиться. На все своя судьба и воля, а главное — время. Любые старания и труды окупятся. — Чимин, это твоя жизнь и твой выбор. Все, что не делается, все к лучшему. Ты веришь, что сможешь ему помочь. Дерзай. Пробуй. Но если не получится, у тебя всегда есть я, — даже улыбки выдавить не получается, хотя так хочется. В теплых дружеских объятиях Пак окончательно сокрушается и всхлипывает громче. А Хосок стоит и впитывает в новый кардиган слезы, продолжая стоять, хоть шея и затекла. Это малая часть того, что он может сейчас сделать. Чон уверен, Юнги его еще удивит. Он выкинет такое, что перевернет мнение о нем на триста шестьдесят градусов, но вернется все равно к изначальной точке: он недостоин ни Чимина, ни его светлой любви.***
Чтобы хоть как-то развеяться и снять накопившиеся мысли и стресс, Хосок отправляется в деревню к тетушке Хао, взяв недельный отпуск на работе. Всегда нужно уметь отдыхать и правильно планировать жизнь, не забывая про личное время. Вот и Хосоку захотелось резко бросить все, оставить проблемы в городе и рвануть в тихую деревеньку, где из забот только грядки, палисадники и неурожай, либо же его чрезмерное обилие. Припарковав машину в небольшом гараже, покойного второго мужа тетушки, Чон заходит в дом. Сюрприза сделать не получается — Джэрри тут же кидается с порога с громким лаем. Чон улыбается и успевает только парочку раз увернуться прежде, чем мокрый язык собаки касается подбородка. — Джерри, кто там пришел? — выбегает с кухни женщина с полотенцем на плече и руками в муке. — Ох, Хосок-а! Тетушка радостно раскидывает руками и подходит к любимому сыну, обнимая, но не касаясь грязными руками, зная, как много тратит старший на одежду, да и выглядит она всегда дорого, что марать ее мукой не хочется. — Недавно ж был! Соскучился? — не перестает улыбаться Хао, а на ее лице в уголках глаз и губ образуются старческие морщины. — Да. Решил взять на работе недельку отгула и приехать. Чего ты опять печешь? Женщина отходит и вытирает глаза, что уже спели заслезиться. Парочка недель, и Хао уже невыносимо сильно скучает по сыну. Никакие звонки и смс не заменят живого общения. — Ой, да я решила сделать твоих любимых лимонных конвертиков. Уже не знаю, куда лимоны девать. В этом году был сезон. Хосок проходит на кухню вместе с тетушкой и замечает включенный телевизор, висящий над столом, на котором рассыпана мука и поделены куски теста, а в небольшой баночке стоит открытый лимонный джем, яркий аромат которого разносится по всей кухне, даже открытое окно не помогает прогнать стойкий кислый и одновременно сладкий запах. — Мам, давай я тебе помогу? — Чон уже рукава закатывает и тянется к тесту. — Куда немытыми руками, да в уличной одежде?! — возмущается ярко женщина, а ее звонкий голос похож на куриное кудахтанье. Хосок поворачивается к тетушке с доброй улыбкой, касается плеч и целует в лоб. — Сейчас переоденусь, помою руки и помогу с конвертиками. Чон уходит в комнату, чтобы сменить верхнюю одежду. Вернувшись в бардовой футболке со звездами и шортах расцветки хаки, помыв руки с мылом, Чона допускают до готовки. Хао раскатывает тесто, а Хосок раскладывает в него лимонный джем. За готовкой они успевают поговорить. Хосок рассказывает про работу, Чимина, но избегает тем, которые матери знать не следует, делится новостями в городе, а Хао взамен — про деревенские слухи и урожай. Так проходит парочка часов. И вот они уже сидят в беседке, попивая ароматный горячий чай с чабрецом и ромашкой, а рядом тарелка с небольшой частью конвертиков. Хао за разговорами не успела рассчитать тесто и напекла слишком много, но Хосок обещает все съесть за неделю, которую проведет в деревне. Вкусный запах выпечки и ее поджаристый вид заставляют слюну активно выделяться. Чон не сдерживается и уминает парочку конвертиков, пока тетушка наливает чай. — Вот вроде, двадцать восемь лет, а ведешь себя на пять, — качает головой женщина и присаживается, поправляя длинную юбку. — Мам, когда голодный, возраст не имеет значения. Женщина усмехается и двигает чашку с горячим чаем Чону, а тот с благодарностью принимает. — Я хотел все у тебя спросить, — отпивает и ставит чашку на стол с характерным звуком. — Неужели не осталось ни одной фотки или упоминания о моем брате? Даже как он выглядит? Хосок просто не может смириться с тем фактом, что у него был брат, так еще и ни одной записи или фото не осталось, словно его не было или всеми силами пытались скрыть факт его существования. Так просто взять и забыть невозможно. Это не мелочь, которая забывается, стирается из памяти. Можно утаить подарок на день рождения, но не наличие живого человека, с которым у тебя кровные узы. Женщина вздыхает. — После того, как я узнала, что у тебя был брат, то решила немного расспросить родственников, — чуть тише произносит Хао, опуская взгляд в собственную чашку, а Хосок рядом смотрит на нее с такой надеждой, которую оправдать просто невозможно. Женщина снова вздыхает и переводит взгляд на Чона. — Фотографий с ним не было. Сестра твоей матери сказала, что у мальчика было заболевание. Психическое. — Хосок приоткрывает рот, сведя брови к переносице, но продолжая смотреть при этом на мать. — Он мало общался со сверстниками и практически всегда находился в своей комнате. — Раз он был болен, то родители носились по больницам? — голос звучит, как расстроенный инструмент. Хао кивает, обвивая морщинистыми пальцами светлую чашку. — Да, но врачи не давали никаких утешительных прогнозов. Они говорили, что мальчик не сможет дожить и до двадцати. — Он умер с ними в самолете? — спрашивает Хосок, чтобы удостовериться, что их встреча не сможет состояться. Язык не поворачивается ответить, поэтому мать смолкает и одним кивком дает понять, что шансы нулевые. Хосок сжимает плотно губы в тонкую бледную линию и опускает погрустневший взгляд на стол. — А как он хотя бы выглядел? Есть какие-то отличительные черты? — хочу воссоздать его портрет в памяти. — У него были большие карие глаза. Вечно растрепанные темные короткие волосы. Большой нос и маленькие зубы, два передних выпирали. Он редко смеялся, но смех его был похож на хихиканье, очень заразительный, а еще были две родинки на лице. Хосок вздыхает и смотрит на маму, пытаясь улыбнуться, но та накрывает его руку и поглаживает в жесте поддержки. — Спасибо, что поделилась, — Чон действительно ей благодарен. Она ничем не была обязана узнавать эту информацию. — Давай посидим немного, а потом прогуляемся по деревне? — предлагает женщина, а шатен отвечает слабой улыбкой и сжимает ладонь в ответ.***
Не зря же говорят: поначалу всегда сложно. Чимин может прочувствовать на собственной шкуре, насколько может быть тяжело. Он прекрасно понимал, что взять и отказаться от наркотиков, будет очень сложно. У Юнги был очень богатый и насыщенный год, в котором он постигал все прелести запретного мира. Поэтому просто прийти и сказать, что ему нужна помощь, недостаточно. Нужны старания и действия, подкрепленные словами, которые ничего не стоят без них. Трудно совмещать работу и присмотр за Мином. Он, как маленький ребенок, требует очень много сил и внимания, которых не остается после трудного рабочего дня, но Чимин старается изо всех сил быть с Юнги и помогать ему пережить страшный период ломки. Первое время Юнги сильно знобило. Он покрывался холодным потом и дрожал, словно его бросили в прорубь, зуб на зуб не попадал. По ночам его мучила бессонница и частые кошмары. Он мог заснуть только в три часа ночи, проснуться в пять и не спать. Руки постоянно тряслись, губы синели, а в глазах полопались все сосуды и капиляры. Юнги выглядел как ходячий труп. Передвигался очень медленно, постоянно держась за что-то, иначе падал и зарабатывал синяки о каждый косяк. Его кожа была всегда холодная и бледная, скорее серая. Мин и правда походил на неживого. Смотреть за его страданиями было тяжело, особенно слышать, как он кричит в подушку по ночам, а на утро улыбается, будто ничего не было, но Пак-то все отчетливо слышал и не верил в этот театр одного актера. Но не давал повода Юнги усомниться в том, что тот великолепно отыгрывает свою роль. Чимину было страшно оставлять его одного дома, когда однажды он обнаружил его тело в ванной. Юнги сказал, что просто навел горячую ванную и уснул. Парень тогда очень перепугался. Пак не доверял Юнги. На то были свои причины. Насколько бы сильно он не любил блондина, но все равно каждый день был страх вернуться в пустую квартиру. Назойливые мысли посещали голову Чимина все чаще и чаще. Хоть он и оставлял Юнги одного, но не доверял на все сто процентов, запирая его снаружи, без возможности выбраться. В какой-то степени он понимал, что поступает неправильно, но по-другому просто нельзя. Это как манить тигра куском мяса, тот хоть и дрессированный, но все равно животные инстинкты взыграют, и он набросится на кусок. Точно так же эту ситуацию видел Пак, поэтому приходилось прибегать не к очень гуманным способам. Первое время Чимину приходилось привязывать Мина насильно к кровати, чтобы тот не смел наложить на себя руки, навредить самому или квартире. Юнги вырывался, кричал и материл младшего самыми последними и мерзкими словами, но рыжий, прикусив нижнюю губу до крови и засунув свое достоинство себе поглубже, терпел и молча привязал его. И лучше бы тот ляпнул пошлую глупость, но не брань. Со слезами на глазах Пак стоял у зеркала в ванной и вытирал с себя слабость. Смотря в собственное отражение над раковиной, он не мог поверить, до чего докатился. Насколько сильной и больной может быть любовь. Возможно, ему самому придется слечь в психушку, чтобы понять, что, какой бы сильной не была любовь, если кто-то в ней страдает, это уже нездоровая эмоциональная привязанность. Чимин возвращается с работы и щелкает выключателем, зажигая свет в коридоре. Пока он снимает с себя пальто, замечает, что в остальных комнатах света нет. Значит, Юнги еще спит. Даже спустя столько времени Мин продолжает путать день и ночь. Пак проходит на кухню, включает светильник над столом и открывает холодильник, доставая продукты, чтобы быстренько сготовить легкий незамысловатый ужин, и вздыхает удрученно. — Постоянно забываю, что нужно пополнять запасы. Пак оборачивается и вздрагивает. Перед ним стоит Юнги. — Ох, я думал, ты спишь, — Чимин не подает вида, что слегка напуган его присутствием. — Выпусти меня, — звучит стойко, как приказ. Чимин гулко сглатывает и смотрит точно в глаза старшему. — Юнги, мы с тобой это уже проходили, — как бы парень не старался, но скрыть усталость в голосе не удается. — Ты попросил меня о помощи и дал обещание, что, как бы не было трудно и невыносимо, ты выдержишь… ради меня, — и стихает, тая в сердце надежду, что его услышат и поймут. Но зря. — Я не могу так больше! — Юнги вскидывает руками и смотрит с раздражением на Пака. — Я понимаю, тебе сейчас тяжело, но нужно просто перетерпеть… — Замолчи! — рыкает резко и оказывается в опасной близости от младшего, а тот утихает, не смея отвести или опустить взгляд. Юнги смотрит на него, изучает, а ладонь тянется и обхватывает горло, словно ядовитая змея. Мин двигает головой, питаясь страхом и отчаянием в парне. — Что если я сомкну руку? — спрашивает не своим голосом, а Чимин кадыком двигает. — Ты задушишь меня, — отвечает спокойно, а сам чувствует, как бровь дергается. Мин хмыкает и давит намеренно на горло сильнее, а Пак прижимается к дверце холодильника и замирает, покрываясь мурашками от страха. Впервые Юнги его пугает настолько, что становится страшно находиться с ним под одной крышей. Неужели ради каких-то никчемных таблеток он готов убить его без сожалений? — А я ведь могу просто надавить, — показательно делает движение, заставляя Пака приоткрыть рот в немом крике, — и тогда твоя жизнь больше не будет ничего стоить. У Чимина вся жизнь останавливается перед глазами. Не проносится отрывками, а застывает на одном конкретном, где Мин своими холодными руками сжимает его тонкую шею. Эти самые руки некогда ласкали и нежили его тело, а сейчас лично готовы придушить. — Это ведь единственный способ сбежать и получить желаемое, не так ли? — шипит Пак и чувствует, как ноги отрываются от пола. Юнги поднимает его за шею над собой. — А тебе не кажется, что не стоит дерзить человеку, который буквально держит твою жизнь в своих руках? — ехидничает и тут же отпускает парня, заставляя упасть на колени и закашляться. Пак жадно хватает воздух губами и дышит громко, а блондин опускается на колени перед Чимином, берет его трясущиеся холодные пальцы в свои руки и целует. Словно не душил его несколько секунд назад. — Прости меня, мое сумасшествие, — шепчет тихо, шепелявя. — Прости, что так обхожусь с тобой. Я тебя недостоин. Чимин поднимает на него взгляд, полный растерянности. Нежность от Юнги по-прежнему остается чем-то ранее неведанным и странным, но таким до боли приятным. Его нежный голос, просящий прощения щекочет где-то внутри, заставляя простить все былые грехи. Пак не может долго злиться на него, рано или поздно все равно прощает. Пухлые пальцы выпутываются из плена и касаются с теплотой и нежностью холодной бледной щеки, согревая лишь одним своим касание. Пак словно трогает обедневшую почву и своим прикосновением дарует плодородие. — Я знал, на что иду, — повторяет себе каждый день, как молитву. — Тебе тяжело, я не виню. — Но ты не должен меня терпеть, — тихо и измученно с толикой вины. Чимин прикрывает глаза и наощупь находит губы Юнги, оставляя ни них короткий нежный поцелуй, а тот отвечает, словно только и ждал этого глотка свежего воздуха. — Я не терплю тебя, Юнги. Юнги прижимается ко лбу Пака своим и прикрывает глаза. — Я тяну тебя на дно, это нечестно, Чимин, — сдавленный шепот ласкает уши. Им не нужны громкие слова, чтобы услышать друг друга. Тихого шепота и дыхания прямо в губы вполне хватит. Чимин убирает руку с щеки, и Юнги пугается, словно парень от него отстраняется. В медовых глазах за несколько секунд сверкает страх неизвестности и безысходность. Но рыжий удобнее берет старшего сзади за шею и притягивает к себе, заставляя столкнуться носом к носу. — Юнги, ты никогда не будешь для меня помехой и лишним грузом, — в самые губы роняет каждое слово. — Я буду рядом, насколько плохо тебе не будет. И это обещание он не может нарушить. Все это делается не ради выгоды, а из светлых побуждений. Чистых намерений сердца, которое все никак не может успокоиться. Даже его осколки продолжают биться и взывать к Юнги. Даже сейчас оно нуждается в заботе и любви, но бьется бессчетное количество раз о скалы. Юнги размерно дышит и успокаивается в объятиях рыжего, а Чимин укладывает подбородок ему на плечо. В печали и радости, агонии и спокойствии, болезни и здравии Чимин всегда будет рядом, насколько больно бы это не было самому.***
Солнце заходит за горизонт. Огромный диск покидает небосвод, но все так же греет теплыми лучами, уступая место полумесяцу. Хосок закрывает все вкладки и выключает компьютер, потягивается на месте, разминая затекшие мышцы. Он берет свои вещи, накидывает кардиган и выходит, запирая кабинет на ключ. И снова Чон думает о несчастным мальчишке, который никак не может покинуть голову. Хосок уже начинает думать, что влюбился в Чонгука, потому что иначе не может понять, почему часто вспоминает о нем. Мужчина уже направляется к выходу, но что-то скребет маленькой ложечкой под сердцем и просит вернуться, проверить несносного паренька с ветром в голове. Одна нога уже грозится переступить порог, но вторая так и остается на коврике у выходы из больницы. — Черт, — коротко ругается и разворачивается на сто восемьдесят, направляясь не к машине, а на второй этаж. И что же так манит к сумасшедшему парнишке с любовью к пандам и искусству? Уже на лестнице он замечает, что дверь снова открыта. Чон проходит в палату и замечает смятые простыни. Обычно в комнате у Чонгука всегда творится идеальная чистота и порядок, но сегодня парнишка изменяет своим привычкам. Старший осматривается и замечает очередную записку на столе, но уже написанную не кровью, а синими чернилами. «Разделим танец под закатными лучами солнца, mon frere bien-aime». Хосок хмыкает и откидывает бумажку. — Танец под закатными лучами солнца, — произносит вслух задумчиво и смотрит в сторону окна. — Ну, конечно, — цокает и направляется к пожарной лестнице, ведущую в назначенное место. Хосок открывает дверь и оказывается на крыше. Гравий приятно хрустит под ногами, а легкий прохладный ветерок треплет волосы. Чон проходит дальше, щурит глаза от ярких закатных лучей и видит на краю фигуру. — Чонгук? Тот не откликается, но Хосок понимает, что это он. Черная большая кофта смотрится на два-три размера больше, а темные волосы развеваются на ветру. Медленными шагами Чон подходит ближе, немного боясь, что Чонгук сидит здесь не просто так, а с явным умыслом. Ему очень хочется думать, что он ошибается. Черные ботинки останавливаются в паре сантиметров от младшего, а тот, сгорбившись, смотрит на небо. — Ты всегда находишь меня. Как бы старательно я не прятался, или меня не прятали, — его голос звучит отдаленно. — Задавать тебе вопросы бесполезно. Ты снова будешь уходить от ответа. Чонгук тянет уголки губ вверх и дергает плечами в усмешке. — Быстро учишься. Чон подходит ближе к краю и смотрит туда же, куда направлен взгляд младшего. — Не скажешь мне, почему ты вышел без разрешения на крышу? — без претензий и ругани звучит спокойный голос. — Я все пытаюсь понять, — мямлит неразборчиво, словно котенок. — И что же? — Чон переводит на него взгляд, щуря серьезно брови. — Почему одного птенца из родительского гнезда отдали, а другого, поломанного и нездорового оставили? С ним же хлопот больше и присмотр нужен, а первый абсолютно здоров и без отклонений. То почему же жизнь с ними так несправедлива? Ведь и в родительском гнезде птенец был несчастлив. Чонгук всматривается в зеленные верхушки деревьев, словно где-то и правда есть гнездо с несчастными птенцами. Хосок сильнее брови хмурит, не понимая странных параллелей. — Может, родители решили, что потянут на себе эту ношу? Первого птенца они невзлюбили, но хотели отдать всю любовь второму. — Невзлюбили? — усмехается Чонгук, невесело качая головой. — А второму птенцу, почему не дали право выбора? Может, он хотел иметь хотя бы одного родного брата. — Родители всегда знают, как лучше. — Ничего они не знают, — бросает, цыкая. — Мы ведь говорим не о птицах, а о людях, не так ли, Чонгук? Мальчишка поднимается, отряхивая серые широкие штаны, и поднимает черный взгляд на старшего. И каким бы коварным он не хотел казаться, но сейчас под слабым ветром кажется совсем крошечным крольчонком. — Люди недалеко ушли от животных. Вот только у вторых есть материнские инстинкты и забота о потомстве, а первым об этом никогда не было известно. — Ты озлоблен на всех людей или только на своих родителей? — спрашивает неожиданно Хосок, заправляя вьющуюся прядь за ухо младшему, а тот от этого жеста приоткрывает рот и смотрит чуть растерянно. — Я злюсь на безответственных людей. Не важно: родители они или нет, — заявляет все с той же уверенностью. В черных глазах спокойствие и безмятежность. Впервые Чон видит их такими мирными и тихими, как гавань, а голос льется, как колокольный звон. Хосок растворяется, слушая эти речи и смотря в антрацитовые глаза. — У меня есть еще два вопроса, — напоминает парнишка. — Не хочешь узнать еще один прежде, чем вновь исчезнуть на неопределенный срок? — Что это значит? — На последний ты узнаешь ответ, когда будешь готов, — улыбается глазами, что блестят подобно жемчужинам на дне морском. Хосок не понимает, что за игры ведет Чонгук и почему дает шанс узнать себя поближе. Почему нельзя просто выложить всю информацию? К чему эти игры? — Я слушаю. — Кто купил тебе книгу «Алиса в стране чудес», и на какой полке она хранилась? — Как ты… — Чон смотрит на него ошарашенно, а Чонгук обходит его и хлопает по плечу с легкой улыбкой. — Хосок, я знаю о тебе больше, чем ты себе можешь представить. И покидает крышу, оставляя дверь открытой, а Чон стоит в смешанных чувствах. Ему непонятно, откуда мальчишка знает о нем такие подробности. Будучи маленьким ребенком, он не пускал никого к себе в гости, поэтому никто из бывших друзей не мог знать его дома и комнаты, но как тогда об этом известно Чонгуку? Хосок вспоминает. Книжку подарил отец. Чон увидел ее в магазине и слезно просил у матери купить, но та говорила, что нет денег, а после работы спустя несколько недель отец принес. Он поставил ее на самую высокую полку, так как сорванец не мог забраться и достать, а мама исключительно перед сном читала историю про девочку Алису и ее приключения в Стране Чудес. От частого дыхания на глазах появляются непрошенные слезы. У Хосока есть только одно предположение, откуда Чонгук может знать об этом, но отгоняет эти мысли, ведь они просто не могут быть реальностью. Чон накрывает рот ладонью и опускает взгляд, не собираясь мириться с этой действительностью. Маленький Хосок даже и подумать не мог, что когда-то его детская мечта может осуществиться и вылиться во все это.***
После нестерпимой ломки Юнги впал в депрессию. Ему ничего не хотелось, даже обычный прием пищи вызывал отвращение и рвотные позывы. Он просто все дни лежал на диване или постели, буравя взглядом потолок, и это казалось очень занимательным занятием. Абсолютная апатия накрыла Мина с головой. Чимин знал, что один всплеск эмоций перекроет другой и был готов вытаскивать Юнги из этой ямы отчаяния. Пак не пытался как-то развеселить старшего, рассмешить. Каждый день парень приходил с работы и показывал свою любовь и поддержку иначе. Простояв час на кухне, приходил с подносом аппетитного легкого ужина, зная, что много Мин съесть не сможет. Ставил все на столик и ложился рядом с блондином под бочок, пробираясь руками под одежду, и шептал всякие поддерживающие слова, просил всего пару минут, чтобы поесть, а потом обратно обещал лечь вместе с ним и побыть за место плюшевого медведя, которого обнимают по ночам. Только так старший соглашался и съедал пару ложек, а потом ложился обратно. Пак в эти моменты ощущал себя чудовищем. Но каждый раз говорил себе, что все делается ради лучшего. Ради их лучшего будущего, в котором нет наркотиков и зависимостей, а только они, оба счастливые. Затем из депрессии из Юнги полились не самые приятные эмоции. Почти каждый день Чимин возвращался в квартиру, перевернутую с ног на голову. Казалось, что по ней проходился ураган и сметал все на своем пути. И этим ураганом был Юнги. Свои эмоции и чувства он выплескивал через ярость и побитую посуду, разбросанные вещи и сломанные стулья. Он громил все, что только видел и кричал, словно раненный зверь. Обычно Пак приходил под конец, когда силы Мина иссякали, ненависть утихала, а беспорядок только внушал силы крепиться. Ругаться было бессмысленно и глупо, рыжий сам подписал этот договор и должен мириться с неудобствами, которые были прописаны мелким шрифтом. Но однажды он возвращался с работы пораньше и застал самое начало шторма. Юнги с ненавистью бросил стул в холодильник, а тот разлетелся на щепки. Бокалы с верхних полок полетели на пол, разбиваясь на мелкие слезинки, которые Чимин в себе хранил и не показывал. Стол из кухни, перевернутым, оказался в коридоре. Пак со страхом и опаской прошел внутрь и остановился у дивана, стоя лицом к спине старшего. Тот, тяжело дыша, держал в руках статуэтку, которую рыжий получил в конкурсе в студенческие годы. Хрустальная птица полетела в стену, пролетая рядом с виском младшего. От страха парень вздрогнул и подал признаки жизни, а Мин обернулся и увидел, что чуть не натворил. В карих глазах давно потухли звезды, и все корабли разбились о скалы. Больше не было той искры и задора, что были в самом начале. Сейчас только тихая пугающая гладь, смирение и полное опустошение. Мин опустился перед Чимином на колени и беззвучно заплакал, а Пак уже совершенно ничего не чувствовал при виде плачущего старшего. Даже сердце не екало. Полная пустота. В таких эмоциональных качелях Чимин проживал каждый день, борясь с желанием все бросить. Понимал, что не сможет без Юнги. Нужно просто пережить это время, а дальше все пойдет на лад. Все время плохо быть не может. Шесть месяцев спустя. В салоне машины играет приятная мелодия. Чимин незатейливо кивает головой в такт и подпевает, плохо зная текст местами. На часах восемь. Чимин задержался после работы всего на полчаса и попал в пробку, но даже этот неприятный инцидент не испортит ему сегодня настроение. На панели загорается звонок, и Пак нажимает на кнопку. — Да? — Ты уже дома? — спрашивает на том конце Хосок. Чимин улыбается, включая поворотник. — Нет, сейчас заеду в магазин за тортиком и буду дома. — А что у нас за праздник? — У нас с Юнги сегодня знаменательная дата, — улыбка никак не может сползти с лица. — Годовщина ваших отношений? — Хотелось бы, но нет. Юнги уже полгода в завязке, — Чимин гордостью преисполнен, словно сам шесть месяцев не употреблял. В трубке раздается свист. — Ну ничего себе! — удивляется Чон. — И какие планы на этот вечер? Выпьете сок, поедите торт и потрахаетесь? — Просто посидим и скромно отпразднуем. И хватит опошлять все, — цыкает и смеется Чимин, паркуясь около небольшого магазинчика. — Ладно, я пошел за тортиком, а тебе удачных выходных! Чимин сбрасывает и выходит из машины. Автоматические двери пропускают рыжего в небольшой магазин, освещенный полностью искусственным резким белым цветом. Пак на входе берет небольшую корзинку и направляется к холодильнику, где стоят аппетитные тортики в упаковке. Парень подходит ближе и выбирает самый красивый, который еще и по срокам годности проходит проверку качества. За все то время, что Юнги находился у Чимина, тот так и не узнал, какой вкус торта у него любимый. Как-то разговора на эту тему не было, да и глупо об спрашивать. Они уже взрослые люди, чтобы обсуждать такие детские темы. Чимин стоит у холодильника минут десять и выбирает в итоге шоколадный, красиво украшенный маленькими зефирками. В корзинку так же летит небольшая бутылочка шампанского и сока, парочка фруктов, и Чимин уже стоит на кассе в очереди, смотря, как за стеклом на лавочке сидит милая парочка и о чем-то резво болтает. Пак вспоминает сразу же Юнги. Ему не терпится поскорее приехать и обнять его с порога. Парень ощущает себя глупым школьником, который первый раз в жизни влюбился. Иначе свои чувства к Мину не описать. Чимин выходит с пакетом и коробочкой тортика, кладет все на переднее сидение и уезжает домой. Он здоровается с соседями на первом этаже и заходит в лифт в приподнятом настроении. Дурацкая улыбка не исчезает с лица даже в закрытой кабине. Паку кажется, что он никогда не ощущал себя настолько счастливым, как сейчас. Повод для радости и правда большой. Эти шесть месяцев Юнги держался достойно. В последние месяца два Пак даже перестал запирать его, решаясь полностью довериться. И до сих пор Мин не сбежал. Значит, чувства победили зависимость, и они могут спокойно вздохнуть полной грудью и быть без лишних преград. Парень проверяет дверную ручку. Открыто. Чимин заходит в квартиру и включает свет в прихожей, снимая с себя пальто и вешая его на вешалку. Везде погашен свет, но больше Пак не пугается. Пакет с продуктами он оставляет на кухне, а тортик берет в руки и несет в свою комнату, дверь которой единственная приоткрыта. У Чимина сердце громко колотится, а на лице улыбка расплывается до ушей. Он тихо ступает по полу, решаясь сделать Мину сюрприз. И вот Чимин уже у двери, рукой мягко касается поверхности, хочет ее открыть и закричать радостные поздравления, но слышит поскрипывания кровати и тихие стоны. Стоны Юнги. И отнюдь не болезненные, а очень даже удовлетворенные. Чимин осторожно приоткрывает дверь и заглядывает одним глазком. А картина, которую он видит, заставляет ужаснуться. В теплом желтом освещении торшера на заправленной постели голый Юнги извивается и стонет, комкая в руках плед, а крепкие ладони на его талии плотно сжимаются. Чимин чуть приоткрывает дверь и роняет торт. На собственной кровати прямо сейчас Чонгук трахает Юнги, как последнюю сучку. Чон входит в него до упора и насаживает на свой орган, а Мин кусает губы и выгибается, поворачивает голову и сталкивается взглядами с Чимином. И в этот самый момент Юнги ядовито улыбается. Его зрачки увеличены. Он под наркотой. Чимин холодными руками хватается за дверной косяк и разворачивается на ватных ногах. Сердце больно колет, сжимается до размера атомов и не отпускает. Пак не может даже вдохнуть. Грудную клетку сдавливает, словно камнем приложили. Он смотрит заплывшими глазами перед собой и только открывает рот, как рыба, выброшенная на сушу. В ушах застывают стоны Юнги. Чимин не может вынести этот звук и пятится вон из квартиры. Голова начинает кружиться, а противные звуки старшего заедают, как та мелодия в машине. Он чувствует, как собственная кровь пульсирует и отдает по вискам. Все тело бросает в дрожь. Чимин мотает головой и придерживается за стену, сгибаясь и стараясь сделать один единственный вдох, иначе умрет прямо сейчас. Парень жмурит глаза и открывает рот, но так и не может восстановить дыхание. Только нечленораздельные тихие звуки слетают с его губ. Все тело сковывает от ужаса. Никакая физическая боль не сравнится с эмоциональной. Каждый скрип кровати и приглушенный стон ранят сильнее, чем удары ногами по животу. Чимин слышит, как Чонгук берет и берет старшего, а тот не сопротивляется, а лишь позволяет творить с собой подобное. У Пака ноги отказывают, он не может двинуться с места, а тело готово прямо здесь перестать работать. Глаза дрожат, а с ресниц беспрестанно бегут слезы и срываются на пол. Он выглядит сейчас слишком открыто и разбито. По ощущениям, словно с него сняли кожу и бросили в кипящую лаву. Чимин думал, что его сердце разбилось в ту ночь в клубе, но как же он ошибался. Именно сейчас оно трещит по швам и разрывается, а части крошатся. Это происходит не с ним. Все было так хорошо, складывалось удачно. Шесть месяцев была гармония, а сейчас Юнги решил, что играть в этом оркестре не имеет смысла. Чимин уже синеет и прощается с жизнью, но глоток кислорода попадает в легкие, и он распахивает глаза, из которых тут же в несколько ручьев брызжут слезы по-новой. Сейчас Пак понимает свою ничтожностью в глазах Мина. Слишком больно и поздно. Искренность ему не нужна, любовь и подавно. Чимин не знает как, но он выбирается из комнаты и спускается на улицу. Холодный воздух пробирается под кожу, заставляя армии мурашек пробежаться по всему телу. Но даже они не приводят обратно в чувства. Перед глазами застыла картина, как Чонгук трахает Юнги на его кровати. Чон не насильно брал старшего. Нет. Юнги хотел этого. Мир Чимина окончательно рушится. Все радостное настроение улетучивается, словно и не было. Рыжий смотрит на небо, на котором сегодня нет ни одной звезды, даже луне стыдно выйти и взглянуть на разбитого парнишку, у которого отобрали просто все. Все надежды взяли, оторвали от сердца, смяли и пустили по ветру. Пак опускает голову и уже готовится разрыдаться, но в кармане вибрирует телефон, и он отвечает, не глядя. — Чимин, экстренная ситуация, блять! — кричит в голос Хосок, а Чимин с абсолютно безразличным лицом смотрит на проезжающие мимо машины. — Чонгук пропал. И я понятия не имею, где, сука, его искать. Рыжий может предположить, что друг сейчас меряет семимильными шагами свою квартиру. По голосу очень похоже. — Он у меня, — тихо неживым голосом произносит Пак. — Что? — Чонгук у меня в квартире, — говорить физически больно. Парню кажется, что он гвозди глотает. — Что Чонгук делает у тебя в квартире? — на взводе спрашивает Чон, но голос стихает и теряет пыл. В ответ ему многозначительная тишина. — Трахает Юнги… Рыжему кажется, что еще один порыв ветра, и он просто упадет замертво. Чимин ничего не ощущает, словно из него взяли и выпотрошили все чувства и эмоции и в человеческое тело запихнули. Пак опускается на холодный асфальт и смотрит пустым потерянным взглядом перед собой, а вид у него, словно он пережил не одно потрясение в жизни. Это бы обман, всего лишь жалкая иллюзия счастливой жизни и идиллии. Для Юнги всегда был и будет важен лишь порошок, а Чимину никогда не быть на первом месте. Он может быть на вторых ролях, но ему не заменить наркотиков, которые текут по крови вместе с кислородом в старшем. Чтобы занять эту лидирующую позицию Паку нужно было встретиться и запасть в сердце Мина до того, как он сошел с верной дорожки, переходя на кокаиновую. Юнги в очередной раз показал свое отношение к нему. И в этот раз очень даже красочно и наглядно. Он буквально одним своим поступком втоптал Пака в грязь и указал его место. Начинается изморось. Белая рубашка Чимина намокает и прилегает к телу, показывая очертания груди и пресса. Парень упирается лбом в колени и беззвучно продолжает лить слезы. Хосок был прав изначально. Юнги не нуждается в любви и помощи. Их нужно заслужить. Чимин перестает ощущать, как мелкие капли падают и стекают по шее, и поднимает голову, видя Хосока, любезно держащего зонтик над головой Пака. Тот смотрит побитой, выброшенной собакой на старшего, а нижняя губа предательски дрожит. — Ох, Чимин-и, — вздыхает понимающе Хосок и опускается на корточки, а парень цепляется в него мертвой хваткой. Зонтик выпадает из руки. Чон прижимает к себе содрогающегося друга. Он стискивает младшего и жмурит глаза, чтобы не разрыдаться самому. Все несчастья и беды рушатся на рыжую голову. Жизнь слишком несправедлива. Чимин начинает чаще дышать все более прерывисто, заходясь. Его бросает в жар. Лбом он прижимается к плечу, чуть соскальзывает и зубами впивается, громко и очень надрывно крича. Хосок слышит сдавленный вопль и мысленно четвертует Мина. Такое не прощают и со временем не забывают. Чон заставит его сполна заплатить за все страдания, которые он причинил Паку. Шатен гладит рыжую копну волос и в тонкую линию сжимает губы. Здесь слова излишни. Никакое сейчас не поможет и не утешит Чимина. Он кричит долго и надрывно, глуша всю боль в плече верного друга. — Я его ненавижу… — всхлипывает между плачем Пак. И теперь эти слова поистине правдивы. Ни о какой любви больше и речи идти не может. Насколько бы сильно Пак не любил, но измену простить никогда не сможет. Простить измену — не уважать самого себя в первую очередь. Люди ведь не меняются. Теперь Чимин это знает точно. На собственной шкуре испытал горький опыт. — Я не хочу его больше видеть… — заикаясь, произносит Пак. — Мне больно, Хосок…