«Дни без тебя похожи один на другой, я теряюсь во времени и пространстве, но боль продолжает напоминать мне о твоем существовании. Я бы хотел, чтобы мы жили на разных концах света, но нас, как ни крути, все равно тянет друг к другу».
Очередной день, который абсолютно не несет за собой никакого смысла. Каждый похож на предыдущий. Юнги перестает различать день и ночь, все бесцветно. Все чувства смешиваются в один комок, и парень уже не может понять: ему плохо или хорошо, испытывает он боль или радость. После встречи с Намджуном его настигло опустошение. Чувство потери. У Юнги нет совершенно ничего. Нет человека, который бы был с ним сейчас, поддержал в трудную минуту и просто находился рядом, когда ему это необходимо. Нет своей компании, которую Ким безжалостно забрал себе. Он пошел на уловки, лишь бы ничего не досталось, не перешло в руки Мина. А еще так красиво затирал про семью, но блондин знал, что каждое слово — пустышка. Этот человек всегда думает лишь о себе, о том, как получить выгоду, но никак о кругу людей, связанными кровными узами. Если бы все те слова и были правдой, то поступки бы подтверждали. Но Джун просто взял и бросил его в больницу, спихнул, как что-то ненужное, лишь бы не мешался, а теперь ясно дал понять, что компания никогда не будет принадлежать ему. Мин сидит на холодной постели, которая даже не хранит его тепло, хотя последние несколько дней он только и делал, что лежал на ней. На теле уже наверняка остались следы смятого одеяла и простыни, но от нее не исходит тепла. Тепло исходит от самих людей, а от Юнги сейчас только мрак и безнадега тянется. Ему себя не согреть, что уж говорить о кровати. На самом деле порой интересно абстрагироваться от мира и последить за тем, как протекает жизнь в городе. Это ведь целая паутина, огромная сеть, которая охватывает тысячи людей. У каждого своя история, секреты и тайны в шкафу, а мы порой даже не замечаем этого. Мимо идет человек, и у него протекает своя жизнь, хотя для нас он просто очередная тень, неинтересная фигура. Он пройдет, и мы его забудем, а ведь за его спиной целая история порой непростой жизни. Юнги точно так же хочет забыть все, что связано с Чимином. Он ведь тоже просто человек в его жизни, прошлое, но Мин слишком сильно зацепился за него. И теперь уже непонятно, кто кого не хочет отпускать. Рядом со смятым одеялом валяется бутылка недопитого виски. Юнги окружает холод, скомканные простыни и пустые бутылки. В этом окружении хочется взять и сдохнуть, отключить все жизненно важные органы и чувства, чтобы его безжизненное тело нашли и закопали глубоко в сырую землю, а телом питались черви. Переносить ломку легче, чем утрату любимого человека. А Чимин действительно был важен для него, хоть Мин и не сразу это понял. Он был не просто телом, объектом его животных желаний. Он был живым человеком, который испытывал чувства. Юнги бы очень хотелось узнать, о чем думает рыжий парнишка, чего боится, о чем мечтает. Знать его чудные мысли, какую музыку он любит, какое любимое блюдо и в какой стране хочет больше всего побывать. То, о чем знают люди, которые заинтересованы и любят другого человека. Юнги никогда не любил, не испытывал окрыляющих чувств без синтетического привкуса. Он не умеет жить и любить не под поволокой наркотиков. Какая она любовь на самом деле? Воздушная, сладкая, розовая, как о ней говорят? Или, быть может, она отдает вином, горьким шоколадом и вишней? Для кого-то она с запахом незабудок, роз, тюльпанов. Нотками сладкой выпечки, дождливого июля или морозного декабря. Для каждого любовь разная, но Мин запомнит свою со вкусом горького шоколада, желтым ежедневником и нотками какао с разбухшим зефиром. Для него Чимина таким и останется. Таким, каким он его бросил. Глаза наполняются слезами, потому что у Юнги даже на моргать сил нет. Он измотан. Последние несколько дней он не уходил никуда дальше холодильника, забитого бухлом, и туалета. Жизнь становится такой простой, когда убираешь из нее лишние слагаемые. Вот и жизнь Юнги стала неприхотливой. Из расписания у него только опустошить бутылки пива, мешая их с коньяком и виски, а затем выместить содержимое в унитаз. Мин начинает путаться в днях недели и времени, они для него потеряли ценность, все равно сколько времени, у него нет никаких важных встреч и дел. Хотя он мог бы пойти на капельницу, посмотреть телевизор, поболтать с Паком и даже выйти на улицу, покурить, насладиться закатом и вернуться в палату, где его ждало бы рыжее недовольное личико. На лице Мина расцветает улыбка. Блондину все также больно от мыслей о Чимине, но становится так тепло и приятно, когда он мечтает и представляет его рядом. Как парень жмется к нему, в поисках тепла, как носится по кухне в его короткой футболке без нижнего белья, как лежит с ним в ванне и трепещет о делах и планах на будущее. Эта скучная бытовая жизнь с Чимином кажется просто сказкой, но Юнги бы долго не смог вытерпеть однообразие. Ему лучше шляться по кабакам и барам в поиске очередной дорожки порошка и бутылки не самого лучшего пива. Эта жизнь его пленяет больше, чем сидеть дома с любимым человеком и смотреть какой-то скучный сериал. Узловатые дрожащие пальцы тянутся к тумбочке и нащупывают пачку сигарет, а рядом зажигалку. Щелчок. Сигарета загорается, а следом и выходит первый клуб дыма. Запрокинув голову и обнажив острый кадык, Юнги расслабляется, прикрывая тяжелые веки, на которых, кажется, кто-то разместил без спроса тяжелые мешки. Хоть он только и делает, что пьет и спит, но выспаться никак не может, даже алкоголь в этом не помогает. Для него проснуться посреди ночи теперь является чем-то обыденным и привычным, словно глоток кислорода. В комнате стоит едкий запах сигарет, перемешанный с алкоголем. Запах одиночества и безнадеги. Запах разбитого сердца и опустошения. Юнги смотрит на туманный город и зависает. Не хочется никуда выходить, вокруг него жизнь замерла, остановилась на паузе, а пульт утерян. Сигарета в пальцах дрожит, а пепел падает на простыни. В этом тлене Юнги нужно остаться, но пока в его жизни есть люди, для которых он не пустое место, они будут продолжать тянуться к нему и вытягивать из пучины страшных мыслей. На пороге появляется Феликс со сложенными руками на груди. Ему приходится наблюдать одну и ту же картину неделю и ни одна ее деталь не меняется из раза в раз. Каждый раз он приходит, видит Юнги в постели с сигаретой или бутылкой. Кажется, что больше у парня нет развлечений, и так оно и есть. С тяжелым вздохом и стучащим звуком берцев по полу Ли подходит к постели, смотря в ту же точку, что и Мин. — Что там высмотреть пытаешься? Мин безразлично выпускает дым в потолок, разглядывая натяжной потолок, и улыбается чему-то, словно под кайфом. — Пытаюсь найти, — хрипло и медленно произносит Мин. Тяжело говорить после нескольких дней молчания и ночных криков в подушку. Связки слишком ослаблены. — Что найти? — без интереса спрашивает Ли, засунув руки в карманы узких черных джинс. — Смысл жизни, — хмыкает тот и улыбается разбито. Юнги похож на человека, который потерял свой смысл. — Сидя здесь и пролеживая задницу в постели, ты его не найдешь. Давай, поднимайся, — мотает головой в сторону двери, — поехали, развеемся. Ты на труп походишь. Юнги морщится, делая очередную затяжку, и выдыхает разом. — Мне и здесь неплохо. Не хочу никуда выходить. — Затворником решил стать, отшельник недоделанный? — Феликс встряхивает концы одеяла, на котором сидит Мин. — Вставай! Юнги падает спиной на постель вместе с выдохом никотина и откидывает окурок в пепельницу на тумбочке и, раскинув руками, упирается взглядом в потолок, чувствуя неизвестную эйфорию и горечь после сигареты на кончике языка. Приятная смесь, дарящая непонятное удовольствие. Сейчас бы закрепить это все виски, и Юнги был бы на седьмом небе от счастья. Феликс не разделяет радости Мина, он уходит на кухню и спустя пару минут возвращается со стеклянной вазой в руках. Смотрит на нее, на Юнги. Папа секунд уходит на раздумья. И он кидает ее резко в стену. Та разбивается с громким звуком, а Юнги окачивает ледяной водой. — Ты охуел совсем?! — хрипло кричит Мин, убирая осколки с волос. Каким-то чудом ни один не попал в лицо, но множество оказалось в опасной близости от него. — Если не встанешь, я принесу еще одну, только кину не в стену, а тебе в лицо, — серьезно заявляет парень, и Юнги уверен, что тот способен это сделать. Кряхтя, Мин садится и смотрит на друга недовольно, но Ли все равно на недовольства блондина. Тому мало, что в этой жизни вообще нравится, но что поделать, жизнь такая штука. Много всего в ней не так, но нужно мириться. Из лимонов всегда нужно делать лимонад, чтобы жизнь кислой не казалась. — Чего ты добиваешься, я никак понять не могу? Тебе вот какое дело до меня? Тебя это ебет? — льется негодование из Мина ведрами, но Ли и не такое от него слышал. Это еще цветочки. — Мне глубоко плевать на то, чем ты занят и вообще живой ты или нет. Я просто не хочу, чтобы ты подох раньше времени. Это заботой называется, придурок, — презрительно осматривает его и отходит на пару шагов. — Мне эта забота не сдалась. — Да тебе вообще никто, кроме себя любимого, не нужен! — всплескивает руками Фил и пинает пустые бутылки, которые закатываются под кровать. — От тебя никакой пользы. Ты просто мусор, — и этот взгляд, который так и указывает Юнги на его жалкое место. Феликс всегда был таким. Его поддержка отличалась от других. Он никогда не ныл о своих проблемах, предпочитая решать другие. Юнги редко видел его настоящие эмоции, никогда не знал, о чем он думает сейчас. Их дружба отличалась от привычной многим. В этой дружбе Юнги влезал в неприятности, а Феликс всеми силами вытаскивал его из любой передряги, порой даже нарушая закон. Мин никогда не видел слез Ли, его переживаний. Он знает Фила как человека, которого не сломить. Он, как камень. Никогда не делился новостями, своими увлечениями, семьей. Единственное, что он о нем знает, что тот любит байки, лишился семьи, а его отец стал примером для подражания, и последнее вызывало каплю злости и раздражения. — Раз я мусор, то не обращай на меня внимания, как это делают все другие люди, — фыркает Мин, потирая переносицу. И Феликс сам рад, но обещал господину Киму позаботиться о его чаде, вот только контролировать свои эмоции слишком сложно. Будь воля, Ли бы его отпинал как следует, а потом бы натыкал, как котенка, носом в асфальт, чтобы тот знал свое место и не выеживался. Но Юнги особый фрукт, который слов не понимает и на собственных ошибках не учится. — Я уже жалею, что ты мой друг, — вздыхает Ли и покидает комнату, направляясь на кухню. Пока друг хлопает ящиками в поиске хоть крошки съестного, Юнги, превозмогая головную боль, поднимается с кровати и медленными шаркающими шагами направляется на кухню, замечая любопытный нос Фила, изучающий пустые ящики. — Ты чем питаешься, овощ? — усмехается не без иронии парень, нарочито громко хлопая дверцей. — Я все еще не понимаю причину твоего визита, — локти оказываются на поверхности стола, а зад оттопырен. — Мне просто интересно, ты пытаешься окончательно свою жизнь угробить? — серьезно спрашивает парень и поворачивается к нему лицом. — На этом она не заканчивается. Прекрати вести себя как мразь, и она заиграет красками. Попробуй. Юнги неприятно морщится, словно вкусил кислую дольку лимона. Примерно так же по вкусу ему приходятся слова Ли. — Я живу в свое удовольствие, не нужно рушить мою зону комфорта. Это неприлично, — Юнги обходит стол и включает кофемашину, а потом уходит в ванную, куда Фил за ним хвостиком следует. — Прости, но мыться я хочу без тебя. — Твои полтора сантиметра меня не интересуют, — отмахивается Феликс. — Э, повежливей! — недовольно окликает Юнги, всплеснув руками. — Мои полтора сантиметра доводили до оргазма, знаешь сколько раз? Тебе такое и не снилось! Ли раздраженно фыркает и подталкивает друга в сторону ванной. Меньше всего ему хочется меряться достоинствами с Юнги. Дверь за спиной закрывается, и Юнги стаскивает одежду, но не спешит встать под душ, разглядывая себя сначала перед зеркалом. Обычно молодые горячие парни любят похвастаться перед самим собой и другими парнями достоинством, кубиками пресса. Но Мин смотрит на себя и проводит от грудины до шеи, смотря, как узловатые костлявые пальцы сжимаются на шее. Суицидальные мысли никогда не проникали в голову, а этот порыв всколыхнул что-то внутри, задевая инстинкт самосохранения, и Юнги резко одергивает руку, продолжая смотреть в зеркало. Медовые глаза смотрят в холодное стекло, что полностью повторяет его изгибы, вот только Мин не верит, что в отражении он. Сам Юнги помнит свою ехидную улыбку, хитрые глаза и бледную кожу с белыми волосами. Всех цепляла эта внешность, в клубе подцепить партнера на ночь для него была не проблема. Но смотря на себя сейчас, он видит только лживую искаженную реальность. Пустые глаза без жизненной искры, былая улыбка уже не может тронуть губы, кажется, что уголки дернуться на миллиметр даже не могут, серая кожа с большими кругами под глазами, которые тянутся почти до крылышек носа и грязные выбеленные волосы походят больше на солому. Юнги себя никогда таким не видел, для него это впервые, и как же жалко это выглядит на самом деле. Словно жизнь высосали, а холодную кожу натянули на безжизненный скелет, который держится из последних сил. Или, быть может, просто его глаза не замечают в себе хорошего, находя лишь недостатки и изъяны, которых больше, очевидно. Стук в дверь заставляет Юнги проснуться от созерцанию своего тела и зайти под холодный бодрящий душ. Под приятными каплями Мин вспоминает, как точно так же стоял под душем, как мокрая крыса, дрожал, а потом заваливался на постель, укутываясь с головой в несколько одеял, продолжая дрожать. И так несколько часов, если не дней. Прошедшие ломки Мин пытается не вспоминать, эти моменты не самые приятные. Их вообще хочется стереть из памяти, оставив только то, что было до — эйфорию. Блондин быстро моется, выполняет все процедуры и выходит к караулящему Ли, что смеряет его недобрым взглядом. — Куда собираемся? — просушивая волосы полотенцем, спрашивает Юнги, уходя в комнату с еще одним полотенцем, повязанном на бедрах. — Мне нужно навестить одного человека. Ты составишь мне компанию, — загадочно объясняет Фил, оставаясь стоять у порога комнаты. Юнги одевается на скорую руку в серые свободные джинсы, оранжевое худи и потрепанные кеды. Он даже не задает вопросов к кому, зачем. Не то чтобы ему прям интересно, откровенно ему все равно. Если бы он не поднялся с постели, то получил бы еще одну вазу, только уже в лоб. На последок Мин выпивает таблетку от головы и берет ключи с полки, решая ехать на своем байке. Что-то больше не хочется колесить на мотоцикле Ли. Ассоциации не очень приятные всплывают в голове, а ведь Мин не думал о нем последние несколько часов, для него это уже большое достижение. Как для наркомана год в завязке. Фил ждет его на парковке около своей красотки и надевает шлем, видя растрепанного Мина. — Блять, ну ты бы причесался ради приличия, — Феликс порой поражается безалаберности блондина. — А зачем? Кто на меня там смотреть будет? — как маленький отвечает Юнги на капризы друга и с щелчком застежки шлема сразу слышится рев мотора. — Да, на тебя там никто не посмотрит, — бурчит себе под нос, подмечая, как же прав этот бездарь, и уезжает за черной тенью байка.***
На сером небе нет облаков, но погода так и шепчет, что сегодня будет дождь. Приятный холодок окутывает все тело, щекоча голые руки. Юнги совсем успел позабыть, каково это: просто кататься по пустой трассе, порой плутая змейкой, не боясь, что за поворотом окажется машина и столкновение будет неизбежно. Вдохнув полной грудью, Юнги прикрывает всего на мгновение глаза, чувствуя отпущение, словно отмолил все свои грехи. Это по-детски окрыляющее чувство заставляет окунуться в счастливые времена, когда солнце светило ярче и грело своими лучами каждый миллиметр кожи, оставляя теплый загар. А играющие солнечные зайчики на пальцах казались чем-то поистине загадочным и необычным. С пустой головой Мин едет позади Феликса, держась на расстоянии. И в отличие от своего друга, который соблюдает все правила движения, блондин резвым молодняком плутает от одной обочины к другой, едя по какому-то залеску. Он даже не смотрит на дорогу, точнее не думает о том, куда едет. Не понимает, что выехал за черту города уже минут как десять назад. А спустя еще столько же останавливается рядом со стоянкой, замечая всего парочку машин, а чуть поодаль небольшие холмики с надгробными плитами. По телу блондина тут же проходятся мурашки, и он вопросительно смотрит на Ли, поднимая стекло и хмуря брови, стреляя немыми вопросами в адрес Фила. — Все настолько плохо? — бубнит Мин, но цокает и снимает шлем. — Среди живых людей не смог найти новых знакомств и решил на мертвых переключиться, медиум? — осматривает с тысячей мыслей Феликса. — Тебе стоит обратиться к врачу, — старается звучать как можно более вежливо и обеспокоенно, но смеется, когда в него летит шлем, который он тут же ловит. — Придурок, я тебя привез на кладбище не просто так, — забирает шлем и вешает на ручку, уходя вперед. Юнги качает головой и следует за другом, не понимая его намерений, но понять Ли как поставить карандаш кончиком на грифель. Невозможно, а потому Мин просто следует за ним, оглядывая надгробия и читая даты смерти. Становится жутко, не по себе, дрожь пробирает до мурашек. От кладбищ всегда исходит такая неприятная странная энергия, словно мертвые за тобой по пятам идут, контролируют каждый шаг. И ты на этой территории чужак, только упокоенные души здесь всевластны и могут творить, что вздумается, как только живые души уйдут. Спустя надгробий пятнадцать Мин перестает читать и даже смотреть на серые плиты, которые смотрят в ответ на тебя и пугают похуже ужастиков темной ночью. Фил идет уверенно, направляясь к определенной могиле, а вот Юнги крадется по следом друга, сведя плечи и накинув капюшон на голову, будто это поможет скрыться. Взгляд в землю, Юнги пытается даже лишний раз не дышать, чувствуя на себе колкие взгляды в затылок. Возможно, это просто разыгравшееся воображение, а может, упокоенные души и правда смотрят ему вслед. Мин никогда не считал себя параноиком, но кажется, что с этого момента готов уверовать в потусторонние силы. От хруста веток деревьев, в которых играется ветер, Юнги вздрагивает и громко ахает, каждый раз, словно видит призрака, а Фил впереди него закатывает глаза и тяжело вздыхает. — Долго еще идти к твоему знакомому? — голос поддрагивает от страха, и Юнги уже не старается его никак скрыть. Он себя маленьким пугливым мальчишкой ощущает. — Тебе лучше знает, — многозначительное хмыканье вводит в неведенье. Юнги смотрит Ли за плечо и видит знакомую могилу, которую не видел, кажется, примерно год. По рукам обдает холодом, а в горле образовывается комок. Юнги хочется верить, что ему чудится, но это не сон, а реальность, в которой он застывает в паре шагов от могилы родного отца, а Фил проходит и стучит по надгробию, словно по плечу живого человека хлопает с уважением. — Здравствуйте, господин Ким, — кланяется Ли, оглядываясь на замершего блондина, что сейчас на тыкву чуть походит в рыжем худи, вот только потерянные глаза никуда не деть, а дрожащие губы не спрятать. — Поздороваться не хочешь? Глаза врать не могут. А у Юнги в них сейчас вселенская печаль плавает, сверкая угасающими звездами. Фил присаживается на корточки и поджигает благовония, поднимается с места и отходит, ровняясь плечом с Юнги, и толкает, намекая подойти ближе. — Вам есть о чем поговорить. Я покину вас, — и тихо удаляется, оставляя сына с отцом наедине. Юнги смотрит, поджав губы, так и не думая сдвинуться с места. Ноги приросли к земле, в которую Юнги случайно обронил совесть, что так часто звала его навестить могилу отца, но Мин все никак не решался. А сейчас он стоит перед ним и смотрит виновато, словно мужчина живой и сейчас будет отчитывать провинившегося сына. Лучше бы отчитал, накричал, отвесил с дюжину подзатыльников, но был бы живой и рядом, а не холодный и глубоко в могиле. Юнги не сдерживает громкий всхлип, опустив понуро голову. Слезы покатились градом по щекам, скапливаясь на подбородке. — Пап, прости. Я непутевый сын, — шмыгает носом и утирает сразу же рукавом, чувствуя, как ветер пробирает под самую кожу. Вот только никто не кричит, не кидается с кулаками, не оправдывает. В ответ лишь тишина, мол, думай сам. А Юнги думать ни о чем другом не может, как о своей никчемности и беспечности. Он и правда никудышный сын. Не смог найти в своем забитом расписании время на отца. Вот она благодарность. Зато кричать о компании он самый первый. Плечи задрожали, а гордость опустилась на колени. Сейчас перед могилой стоит не Мин Юнги — парень с зависимостью, проблемами, лишившийся отца, что прожигает свою молодость и сажает здоровье. Сейчас перед могилой стоит Мин Юнги — бедный потерянный мальчишка, который не знает, куда ему идти и к кому обратиться за помощью, совсем один в этом холодном и злом мире. — Пап, прости, что у тебя такой сын, — всхлипывает, дергая плечами. — Вечно только позорю тебя, — виновато и разбито. Юнги через силы подходит к холодной плите и смотрит на цифры, что хранят короткий промежуток жизни отца. — Уже год, — вздыхает, сам удивляясь, как много прошло со дня его смерти. — А мне все также тебя не хватает… Медовые глаза дрожат, уже не сдерживая просящиеся наружу слезы. Юнги не позволял никому видеть себя слабым, но перед родителями все мы слабы. Глаза пробегаются несколько раз по цифрам, а потом взгляд падает на свежий букет цветов. Тут и думать не надо. Юнги знает, кто принес букет, кто продолжает заботиться об отце лучше родного сына. Юнги стыдно. Стыдно, что не приехал на день рождения, не навещал, когда мог, не вспоминал так часто, предпочитая сбегать из реальности по средствам препаратов. Сейчас это кажется чем-то таким незначительным и мелким, всего-то навестить могилу отца, отрезать от целого дня десять минут, которые всей жизни не изменят. Стыдно, что чужой человек заботился об отце так, как должен был он. — Пап, мне тебя очень не хватает, — повторяется, словно его услышат и вернутся обратно по одному только зову. — Прости, что не навещал. Хотел бы сказать, что был занят, но… — даже соврать сил нет. Сейчас у него есть время и возможность. Пришло время для исповеди. — После твоего ухода многое изменилось, — присаживается рядом на сырую траву, согнув ноги в коленях и подтянув их к себе, обнимая. — Мы с твоим братом никак не можем ужиться, — усмехается, вспоминая недавнюю встречу. — Знаешь, когда ты был жив, то устраивал ужины, чтобы отметить успешную сделку или прибыльных партнеров. Ты приглашал Намджуна, а мы за столом продолжали собачиться. Он говорил, что я еще зеленый, чтобы унаследовать компанию, но ты отстаивал и говорил, что я все смогу, — нижняя губы задрожала. — Но я не смог, папа… Сейчас дядя Джун у руля, он всем управляет, а я только через пять лет могу вступить, по договору, который он подделал, как твое завещание. А еще сделал справку о моем неадекватном состоянии, так что теперь мне не видать твоей компании, — вздыхает, виновато уставившись в землю. На душе становится легко от разговора, что походит больше на непринужденную беседу. Кажется, что Юнги договорит, а отец даст свои родительские наставления, поругает, но и похвалит, хотя хвалить Мина не за что. А совсем неподалеку, за склонившимися ветвями ивы, прислонившись к могучему стволу, стоит Ли, слушая искренние душевные излияния друга. — Я не знаю, писал ли ты на самом деле завещание или нет, но уверен, что ты бы не допустил этого. Не допустил, чтобы Намджун заключал сомнительные сделки и партнерства, разорял компанию. Ты бы за свою компанию стоял горой, потому что она много значит. Ты ее сам построил, поднялся с колен, хотя в тебя никто не верил, — голос пронизан гордостью, детским восхищением. — Я хочу ей управлять, хочу быть главным, но у меня нет опыта, сильного плеча… Нет тебя. Ты бы подсказал мне, как быть, но тебя нет рядом. Я не справлюсь без тебя, пап, — стеклянные глаза смотрят на серую надгробную плиту. — Я уже не справляюсь. Моя жизнь пошла под откос, как только ты покинул меня. Я не могу избавиться от своей зависимости. Только новые нахожу, — а в голове всплывает образ рыжего безумия, вот только не дерзкого и самоуверенного, а нежного и хрупкого, каким Мин оставил его на краю Вселенной. — Пап, я подсел на наркотики. Я теряю разум, на все готов, лишь бы новую дозу найти. Схожу с ума, врежу себе и близким. Отвергаю тех, кто хочет быть ближе, не позволяю никому приблизиться слишком близко, чтобы оказался в самом сердце, но один пробрался и теперь никак не хочет выходить. А я не хочу, чтобы он покидал его. Ты многому меня научил, но самому главному так и не успел… Каково это любить? — спрашивает наивно, но с таким сожалением в голосе. — У меня нет этих пресловутых бабочек в животе, радуга не появляется и дышать чаще рядом с ним не хочется. Что такое любовь? Парень с неподдельным удивлением смотрит на холодную плиту, в ожидании ясного ответа, которого с того света не дождется. — Вот так вот у меня жизнь складывается, — грустно подытоживает Мин. — Если бы ты был рядом, что наверняка бы настучал мне по голове и сказал, какой я никудышный. И был бы прав. Я правда хочу измениться, стать лучшей версией себя, но не хочу идти по длинному и сложному пути. Мне нужен короткий и простой, а такого в моем случае нет. Вот и получается замкнутый круг. Мин поднимается на ноги, отряхивая джинсы сзади, смотря уже не так печально на могилу, а слезы на щеках успели все скатиться и высохнуть. На душе становится легче. Исповедь была услышана. — Мне пора, пап. В следующий раз я приду к тебе совсем другим. Я буду тем сыном, которым ты сможешь гордиться, даже глядя с небес. Я уверен, что именно оттуда ты за мной наблюдаешь, потому что иначе быть не могло, — улыбается, хлопая по холодному камню, представляя родное сильное плечо. — Пока, пап. Люблю тебя. Юнги, с тяжелым вздохом, уходит, не оглядываясь, но больше не чувствует прожигающих затылок взглядов, только один. Не очень довольный, но с каплей надежды и уверенности, что все его мечты и стремления сбудутся. Отец смотрит ему вслед точно с теплой улыбкой. А следом за ним шагает Ли, оттолкнувшись от дерева и нагоняя парня уже у выхода с кладбища. — Ну как? Легче стало? — спрашивает Фил, но по грустным глазам, понимает все. — Мне его все также не хватает, — смотрит на небо, держа шлем в руках, вглядываясь в редкие облака, точно комки белой сахарной ваты, что решили выйти на серый небосвод. — Но мне стало гораздо легче. Груз с плеч упал. — Рад, что тебе стало лучше, — Фил прячет кроткую улыбку в шлеме. — Куда поедем теперь? Можем поехать к… Но предложение остается не услышано. Черный байк срывается с громким ревом с места. Юнги неисправим и даже могила его навряд ли исправит. После исповеди все грешники все равно попадают в Ад, вот и Мин на полной скорости направляется туда. Доезжая до самой яркой вывески клуба, Юнги останавливается, паркует байк и вваливается в клуб, прорываясь через пьяные безвольные тела, которые унесло по всей видимости уже далеко. Сегодня, видимо, цвет настроения в клубе розовый, потому что иначе блондин не может оправдать чрезмерное наличие у всех присутствующих неоновых браслетов, что светятся даже в темноте. Под крики бушующей толпы Мин пробирается к бару, но кто-то дергает его за руку, заставляя обернуться, и парень видит перед собой Ли. — Что ты собираешься делать? — по выражению его лица нетрудно догадаться, что он не просто зол, а в гневе. — А разве непонятно? — кричит, стараясь перекричать басы, что в висках уже стучат. — Ты серьезно этого хочешь? Все твои слова хоть имеют вес?! — дергает его за руку, желая сломать, вот только сожаления не испытывает. — Ты только что вернулся с кладбища и… — Мне нужно выпить, чтобы почтить память отца, — объясняет Мин, находя самую отвратительную отмазку, а хватка на его запястье уже перекрывает кровоток. У Ли нервов и ненависти не хватит на это создание, что даже не испытывает никаких чувств, кроме самоудовлетворения. — Все с тобой ясно, — отпускает руку и собирается затеряться в толпе Фил. — Что тебе ясно? — Что ты просто редкостная мразь, которой не похуй только на себя, — и этими словами можно описать Юнги как человека. Точнее и не скажешь. Ли уходит, стараясь держать себя в руках, а не направить их в лицо другу, который так и напрашивается на кулаки. Как бы Феликс не старался, но понять природу поступков Мина не сможет. Юнги в принципе сложно понять. Друг пропадает из поля зрения, а это значит, что теперь можно творить любую дичь и не стесняться, хотя когда это Юнги стеснялся. Зажиматься это не про него, он вообще без комплексов. Курс выбран, и он направляется к барной стойке, расталкивая пьяные полуживые тела, что прилипли к скользкой поверхности стойки. — Бармен, текилы плесни мне! — наклоняясь к барной стойке, заказывает Мин и облокачивается на поверхность, разглядывая сегодняшнюю публику. Ничего нового. Все клубы похожи как один, меняется лишь название и качество напитков. Даже музыка и лица одинаковы, хотя Юнги не вглядывается в них, а уши быстро привыкают к громким звукам, делая из них один сплошной шум, что каждый раз напоминает одно и то же. Пока трезвый, все пьяные люди кажутся обезумевшими дикарями. Забавно наблюдать, как парочки обжимаются по углам, думая, что их никто не заметит. Не увидят, как потные пальцы скользят под юбку, сжимая мясистые и не очень ягодицы. Люди такие одинаковые в своем животном желании. На танцполе творится ахинея. Люди в розовом неоне двигаются неуклюже, а ведь Юнги раньше казалось, что они танцуют очень даже неплохо, но под призмой трезвости все выглядит иначе, по-настоящему. Но от разглядывания происходящего его отвлекает голос бармена. Опустошив пару шотов, Мин морщится. Алкоголь приятно разливается по телу, а цитрусовые нотки раскрываются сильнее за счет долек лайма, которыми парень охотно закусывает, оставляя только зеленую кожуру в шоте. Но большей яркости и контраста придает соль, которой посыпаны стенки. Начало положено. Сделав заказ мартини, Юнги удаляется в туалет по нужде. И оказывается приятно удивлен, когда санузел оказывается не какой-то разваленной заброшкой, а вполне красиво оформленной комнатой. Пол словно шахматная доска, на зеркалах нет разводов и пятен, двери кабинок все целые, нет ни одной надписи или жвачки. Ни из одной не доносится стойкий зловонный аромат остатков чужого желудка. И это радует. Юнги проходит к одной и замечает на раковине остатки некогда дорожки кокаина. Во рту сразу же скапливается слюна, и парень активно облизывает и кусает нижнюю губу. Стоило только увидеть порошок, как в голову поселилась мысль попробовать. Несколько месяцев воздержания никак не исправят Мина и его тягу к запретным препаратам. Осталось только узнать, у кого можно раздобыть косячок. Юнги занимает одну кабинку и выходит спустя меньше минуты, направляясь в главный зал. Он замечает готовые напитки и, опустошив еще парочку шотов, решает, что нужно сделать небольшую паузу. Оттолкнувшись от барной стойки, блондин, пошатываясь, направляется к мягким диванчикам, которые сложно найти не занятыми. Прорываясь сквозь веселую толпу, Юнги успевает нечаянно по чистой случайности дотронуться до чьей-то костлявой задницы и получить кучу недовольных взглядов, но Мину все равно. Он садится на небольшое свободное мягкое кресло рядом с диваном, на котором обжимаются и во всю обмениваются слюнями слащавые парочки. Кажется, еще чуть-чуть и они начнут оргию прямо на этом диванчике, который видал и не такое. Запрокинув голову назад, он прикрывает глаза, стараясь четко соображать и держать разум чистым, хотя это сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Под закрытыми веками нет ярких неоновых софитов, которые так и норовят попасть в глаза, нет раздражающих визжащих, кричащих и стонущих людей, которые раздражают не меньше розовых цветов. Но спокойствие Мина прерывает неизвестный, который приземлился на один из подлокотников кубического кресла. — Скучаешь? — спрашивает брюнетка с донельзя развратным образом. Юнги открывает глаза и сначала сталкивается не с карими блестящими глазами, а размером третьим или четвертым груди, что наглым образом выпирала из кислотного топика, что явно был подобран не по размеру. Длинные кудрявые волосы были идеально уложены, словно девушка покрыла их лаком или только пришла, потому что у всех на танцполе на голове за место красивых причесок было бушующее нечто, но не у этой особы. Джинсовая юбка, что только-только прикрывала объемные ягодицы то и дело задиралась. И сейчас Юнги открывался хороший вид на длинные блестящие, будто намазанные масло, ножки, а из-под джинсы виднелась одна только тоненькая лямочка красного цвета. «Она в стрингах» — проскакивает быстро в голове Юнги, и он уже заинтересовано смотрит в глаза, что были меньше размера груди, но блестели словно стеклышки. — Уже нет, — кряхтя, Юнги усаживается удобнее и смотрит чисто из-за уважения в глаза, хотя взгляд так и норовит упасть ниже. Ниже открытой линии декольте. — Увидела, что сидишь один, и решила познакомиться, — ее голос был похожа на подтекающий сладкий мед, что так и лился с накрашенных розовых губ с блестками. — И как же тебя зовут, малышка? — Юнги склоняет голову, продолжая разглядывать незнакомку, но уже жадно блуждая по аппетитными ножкам. Девушка совсем не скромно улыбается. Она знает, что своими формами привлекает мужское внимание, это ей и нужно. — Мишель, — как можно более сексуально произносит девушка. — Мишель… — Юнги смакует имя на губах и облизывается. — Меня зовут Юнги. Она тянет уголки губ вверх и лезет рукой в карман юбки, доставая косячок, и улыбается еще шире. — Хочешь развлечься? — лукаво спрашивает брюнетка, поправляя накрученные локоны, а у Мина глаза от косяка загораются. — Марихуана? — кивает заинтересовано на тонкие пальчики, что так аккуратно держат самокрутку. — Она самая. Тонкие дамские пальчики тянутся за зажигалкой и поджигают косяк, а губы касаются фильтра и делают первый уверенный вдох. Юнги завороженный смотрит за тем, как поднимается ее грудная клетка, как мигает огонек сигареты, а дурманящий дым развеивается, стоит только брюнетке выдохнуть его над головой. Мин сжимает пальцами подлокотники, сгорая от животного желания попробовать гребанный косячок. Это не ломка и не желание. Это потребность. — Ну так что? — протягивает и весело улыбается. Марихуана уже ударила в голову, по ее зрачкам заметно сразу. Юнги не колеблется ни секунды. Он забирает косяк и делает первую затяжку, набирая воздуха больше, словно у него могут забрать при любой возможности. Возможность есть, и он ей пользуется. Мишель улыбается игриво, смотря на тонкие костлявые пальцы, что уверенно держат косяк. В ее глазах плещется безумная идея, которая в голову ударила неожиданно, но метко. Мин снова откидывается и прикрывает в блаженстве глаза, чувствуя не просто легкость, а удовольствие, что по кончикам пальцев разливается, а легкая поволока пробирается в голову, повышая градус настроения. — Вижу, тебе полегчало, — смеется Мишель и закидывает нога на ногу, прожигая парня заинтересованным взглядом. — Сидел таким угрюмым, а теперь прям расцвел. — Как цветок, — улыбается Мин, не следя за речью и заплетающимся языком. — Как какой цветок? — Хм… Наверное, незабудка. — Ты что-то забыл? — улыбается, проводя длинными ноготками по губе, собирая блестки. — Нет, а ты? — А я да, — смеется, запрокинув голову. Ей уже сильно в голову дало, но Юнги это даже нравится. — Забыла спросить: у тебя есть девушка? Юнги затягивается еще и передает косяк обратно Мишель. — Нет, а у тебя? — Тоже. Как все удачно складывается, — подобно кошке она смотрит на Юнги и облизывается. Музыка меняется на что-то современное и явно с пошлым текстом, а освещение меняется с розового на красное. Мин только успевает поморщиться от резкой смены света, как вес с подлокотника исчезает, а Мишель оказывается на коленях совсем бесстыдно раздвинув ноги, что Юнги при нормально освещении смог бы увидеть ее половые губы. — Что же ты задумала? — Юнги склоняет голову, смотря на хитрую девицу, что одним своим лицом выдает свое желание, но а Юнги не девственник, чтобы долго ломаться. — Хочу поразвлечься. Юнги удобнее усаживается и умещает руки на подлокотниках свободно. Он ощущает себя тем самым богатым мужиком, который приходит в стриптиз-клуб, чтобы посмотреть на выступление молодых и жарких девочек, а потом уходит в отдельную комнату и смотрит на приватный танец и берет милую девственницу на липком диване. Парень смотрит на Мишель и ухмыляется, позволяя этой пантере делать то, что задумала. Девушка без какого-либо стеснения придвигается ближе, садясь ягодицами на пах Мина, и ерзает, возбуждая нетрезвого парня. Юнги облизывается, чувствуя на губах вкус текилы, мартини и марихуаны. Гремучая взрывоопасная смесь. Мишель снимает топик, бросая его рядом с креслом, а ее грудь открывается полностью перед Юнги, который совсем не скрывает восхищения, но руки держит при себе. Девушка ухмыляется, видя нотки желания в медовых глазах, и снимает юбку вместе с трусиками. Полностью нагая она сидит на коленях старшего и мнет губы, роняя возбужденный вздох, а руки Юнги магическим образом оказываются на талии брюнетки и притягивают ее ближе к себе, заставляя полностью облокотиться и лечь на себя, а та и рада. Юнги смотрит в пьяные глаза, в которых смешинки искрятся, и на мгновение приходит в себя. — Секс под кайфом? — Да. У тебя уже был опыт? — Был, а что насчет тебя? — Юнги, просто трахни меня и не задавай лишних вопросов, — вздыхает устало, призывая к действиям. Мин ухмыляется. Это его устраивает. Секс без обязательств и сожалений. Юнги впивается в женские губы и раскрывает их языком, не давая шанса девушке даже опомниться. У них нет времени и желания на нежности. Сейчас только удовольствие под травкой. Ненастоящее, временное, но такое приятное. И никто не будет жалеть об утраченном. Парень сминает мягкую кожу в своих пальцах, блуждая от талии к мясистым ягодицам, которые даже двумя руками не обхватить, но зато есть за что как следует держаться. Мишель пальцами зарывается в белоснежные волосы и наматывает их на кулак, больно тяня на себя, заставляя парня смерить пыл и подчиниться своевольной девочке. Брюнетка готовится губами прильнуть к шее, но Мин опережает ее громким и очень звонким шлепком по ягодице. А та стонет и смотрит в ответ с недоумением. — Без меток. Просто секс. — А, ты из тех, кто быстро привязывается, — ухмыляется и тянется руками к ширинке. — Я не привязываясь. Мишель цокает и стаскивает джинсы чуть ниже колен и обхватывает член, что успел затвердеть. А дальше все как в бреду. Юнги помнит только отрывками. Звонкий девичий голос, басы музыки, крики толпы, пошлые влажные шлепки двух потных возбужденных тел. Юнги видит трясущуюся грудь Мишель, ее волосы, что та то и дело поправляла, розовые губы, блеск с которых очень быстро исчез. Ее узость в начале и спустя пару толчков она уже скакала на нем и было уже непонятно, кто кого трахает. Но ясно было одно — им обоим это доставляет удовольствие. В голове ветер, мысли смешаны, а язык заплетается, выдавая бессвязный бред. Одновременно весело и грустно, но эти два настроения сменяются так быстро, что не успеваешь понять, что именно испытываешь сейчас. А Юнги об этом вообще не задумывается. Он улыбается, чувствуя скорую разрядку, сжимая упругую грудь. Мишель кончает первой, но продолжает прыгать, а Юнги на последнем из дыхании. И, кажется, в этом косяке было что-то еще, потому что неожиданно он открывает глаза и видит на месте кудрявой шатенки рыжеволосого парнишку с пухлыми губами. Слуховая галлюцинация не заставляет долго себя ждать, и Мин слышит не звонкий девчачий голос, а мягкий и родной Чимина. По телу проходят мурашки. Юнги делает последние рывки и кончает. — Чимин… — срывается с губ быстрее, чем Мин успевает понять. Мишель разнеженная и уставшая сидит все также голая на его коленях и делает последние затяжки. — Чимин. Это твой парень? — совершенно без интереса спрашивает она, наощупь ища свою одежду. — Нет, — бесцветно отвечает Мин, поправляя джинсы. — Что ж. Спасибо за секс, может, еще увидимся, — она поднимается и скрывается, шагая уже полностью одетая к барной стойке, где не остается без внимания мужчин, которые готовы заплатить не только за напиток, но и за ночь с такой красавицей. Юнги продолжает сидеть в кресле, как и до этого. Его пустой взгляд уставлен в никуда, а в голове нет совершенно ничего. Нет сожаления и чувства вины, что переспал с какой-то безродной девицей в клубе на виду у всех. Ему совершенно не стыдно и не жаль, но смущает лишь то, что его посетил образ Чимина. Да он кончил, представляя его! Это уже клиника. Мин подумает об этом немного позже, а пока у него есть целый вечер и ночь, чтобы не думать совершенно ни о чем. Он поднимается, чтобы заказать воды. Сушняк жесткий. По дороге он хватает листья салата с чьей-то тарелки, пихая в рот. И за всем этим безумием наблюдает Фил, вздыхая. И сколько еще это продлится?***
Сколько человек может терпеть? У этого есть предел или он может терпеть бесконечно? Боль будет такая же ощутимая, неприятная, колкая или же со временем утихнет, оставляя лишь воспоминания, которые не смогут передать тех моментов нестерпимой боли? Чимину очень хочется узнать, рассчитать время, чтобы быть готовым к этому. У парня желание перемотать время на то, когда он сможет оправиться, забыть Юнги и все, что с ним связано. Но кажется, что этот блондин с ужасным характером не покинет его никогда, будет преследовать во снах, являться больным видением и нервировать, приносить нестерпимые страдания и душить своим отсутствием в жизни. Человек может умереть от нехватки кислорода, но от нехватки человека еще никто не умирал. Вечера рыжего проходят одинаково. Весь день он валяется на постели, смотря в окно, укрытый пледом и сжавшийся в один комок. Такой беспомощный, ранимый и открытый. Его такого могут запросто ранить, растоптать и принести сильные увечья на бедном хрупком сердце, что так яростно хочет любви, но получает лишь метко попадающие ножи. За весь день в желудок попадает только травяной чай, который должен успокоить и заставить парня прекратить лить беспричинно и беспрестанно слезы, и мороженое, но это уже под вечер и только с включенным телевизором, на котором показывают очередную дешевую мелодраму. Но Чимин все равно в конечном итоге плачет, когда видит, как актеры держатся за руки, ходят на свидания и целуются. Каждый раз рука на пульте сжимается с отчаянным желанием выключить, остановить, но Пак продолжает делать больнее, смотря до конца, как люди могут быть счастливы. Все, но не он. Он этого не заслуживается и никогда не будет в списке тех, кто получит искреннюю и беззаботную любовь. Засыпать на сырой подушке, что не успела высохнуть от вчерашних слез уже входит в привычку. В жизни Чимина остается неизменно лишь существование одного человека, что не дает спокойно сделать вдох. Мысли о нем заставляют сердце сжиматься до размеров косточки вишни. Пак бы простил и отпустил все это, но ему чисто по-человечески больно и обидно, что кто-то просто так может ворваться в его жизнь, перевернуть ее, навести свои порядки, а потом взять и исчезнуть, словно те мгновения и действия совершенно ничего не значили для них обоих. Или только для Пака они значили слишком много? Чимину больно, что он настолько слабый, что не может отпустить человека, цепляясь за него, как за спасательный круг, когда он всего на всего лишний баласт, что тянет Пака на дно. Время лечит, вот только сколько нужно на полную реабилитацию? Сколько еще будет болеть? Чимин неделю лежит и безрезультатно. Он просто брошенный и ненужный никому. Если такова его изначальная участь, что была дана жизнью, то он хотел бы знать с самого начала, чтобы быть готовым ко всем потрясениям. Но не потонуть окончательно в собственных слезах и отчаянии ему помогает Хосок. Звенящий звук ключей, пара оборотов и Чон уже в своей квартире, которая успела с недавних пор стать и пристанищем Пака. Чон никаких возражений не выдвигает, спокойно терпит и переживает вместе с другом его состояние. Хосок никогда не мог похвастаться умением утешать и поддерживать людей в трудные моменты, но одного конкретного человека он не просто умеет, а должен поддержать. Чон видел множество плачущих людей, что скорбят по погибшим, переживающим личное потрясение, маленьких детей, что плачут по причине и без, и людей, для которых слезы — способ получить желаемое. Но слезы Чимина кажутся не на вес золото, а событие, которое никогда не должно повториться вновь. Слезы Чимина — конец света. По крайне мере, для Хосока так точно. Парень проходит с пакетом в комнату и ставит его на стол, а сам скидывает пальто и вешает на спинку, подходя к своей кровати, на которой в комочек свернулся Чимин, но Чон-то знает, что тот не спит. Он тихо со своей болью в одиночку справляется. — Подъем, ужин по расписанию, — бодренько тянет Чон и тормошит друга за плечо, а тот несвязно что-то мычит. — Я принес твой любимый горький шоколад, а еще шоколадное мороженое с крошкой печенья. Из-под одеяла показывается лохматая рыжая голова и хлопающие большие карие глаза. — Вставай, птенчик, — еще раз качает его за плечо и поднимается с места, доставая из пакета еду для Чимина и себя. — Готовка быстро наскучила? — хрипящим от долго пребывания в тишине и своих мыслях голосом интересуется парень, присаживаясь на постели. — Это был единичный случай. Вспоминай об этом, как о втором пришествии Христа, — хмыкает Чон и уходит переодеться и повесить пальто в гардероб. Чимин жмурится и смотрит на электронные часы на тумбочке. 20:08. Последний раз он видел, замершие на телефоне, 15:34. Неплохо так он четыре с половиной часа пробыл в своих мыслях. Он даже не спал, просто под прикрытыми веками видел свои фантазии, корил за ошибки и плакал, оттого глаза и опухли. И на кровати сидит уже не Пак Чимин, а без вести пропавшая панда из зоопарка. Хосок скоро возвращается в домашних серых штанах с карманами и бардовой футболке с красной звездой на груди. — Ты хоть ел, что я тебе оставил? — Чон садится на кресло, двигая к себе уже готовую заваренную острую лапшу. — Нет, — честно отвечает и садится на край кровати, решая начать со сладкого, но тут же получает палочками по рукам. — Ау! Больно вообще-то! — морщит, потирая место удара. — Надо было сильнее ударить. Не жалко, — морщит строго брови Чон. — Я не хочу прийти однажды в квартиру и увидеть твой исхудавший труп. Чимин усмехается предположениям друга и тянется уже к лапше, но менее острой. — Не волнуйся, я тебя подставлять не собираюсь. Хосок напрягается на этих словах Чимина и смотрит на него, как старший брат. — Все настолько плохо? — без каких-либо уточнений спрашивает Чон. — Еще хуже, — безрадостно вздыхает тот и принимается за ужин. — Неужели все так плачевно? — с неподдельным удивлением спрашивает Хосок, стараясь быть как можно более откровенным с рыжим. — Только я хочу забыть о нем, как вспоминаю мельчайшую деталь, его хитрый взгляд и все по-новой. Хосок, мне кажется, что я не справляюсь. Что если все это затянется надолго? Я не хочу месяцами проваляться в кровати с мыслями о нем. По бездонным искренним глазам с недоумением и просьбой дать совета, Чон понимает, насколько больной и разрушительной бывает любовь. Она не отпускает, даже когда сам хочешь избавиться, она держит и сжимает в своих ядовитых объятиях, шепча на ухо слова, что ядом пропитаны. Одной рукой к себе прижимает, а второй держит острый клинок, которым сердце окончательно пронзить хочет. И не для того, чтобы страдания облегчить, а еще больнее сделать. Давая понять, что любовь — это сплошная боль. Любовь — красивая роза, что манит своим видом и сладким запахом, но за милым видом она прячет шипы, которые вонзаются в кожу, отравляя организм окончательно и безвозвратно. Хосок доверительно накрывает дрожащую ладонь младшего и смотрит открыто, показывая, что не станет врать и будет рядом, насколько бы это не затянулось. — Чимин, я не могу сказать точно, когда тебе станет легче, но я могу лишь пообещать, что я буду с тобой, — его голос окутывает теплым одеялом и согревает, как горячий шоколад. — Сколько бы это не заняло времени, ты можешь остаться у меня, но ты не будешь просто страдать, переживая это время один. Я затаскаю тебя по улице, понял меня? Буду выводить тебя гулять, чтобы ты тут не завял, фикус мой. Чимин усмехается и сжимает несильно ладонь. Этого ему и не хватало. — Спасибо большое, Хосок, — карие глаза передают всю благодарность, которую слова выразить не в силах. — Мне повезло, что у меня есть такой друг, как ты. Чон кивает и возвращается к лапше, перемешивая ее с соусами, добавляя остроты, а у Чимина от одного только вида сводит желудок. — Кстати, пока ты будешь разбираться в себе, я сказал господину Чану, что ты берешь больничный. Можешь не париться по поводу работы. — Спасибо. — Ты меня еще наблагодаришься, ешь давай. У нас вообще-то намечается просмотр очередного сериала, про простую девушку, которую полюбил богатый бизнесмен, а у него есть невеста по статусу, поэтому бедная не может быть с богатым, — Чон размахивает палочками, пародируя глупых персонажей типичных сериалов, вызывая улыбку и смешки со стороны Пака. — Если тебе не нравится, то можем посмотреть детективы или триллеры. Я ведь не против. — Нет, я уже настроился! — хлопает ладонью по столу. — Мне даже интересно, что придумают сценаристы, чтобы растянуть хронометраж еще серий на сорок. Чимин с улыбкой доедает лапшу и рис с кимчи, а горький шоколад и мороженое берет в руки, усаживаясь удобнее на постель, рядом с Хосоком, который включает на телевизоре сериал, постоянно комментируя глупость персонажей, не давая Чимину загоняться и зацикливаться на любовных линиях. И Пак ему благодарен, потому что уже которую ночь засыпает хоть и на сырой подушке, выплакав все слезы, но с твердой уверенностью, что его за это не осудят. Хосок обнимает друга за плечи и целует заботливо в лоб, укрывая пледом и утирая слезы, включая свой триллер, который рыжий уже не увидит. — Ты сильный и со всем справишься, Чимин, — со всей заботой и любовью к другу шепчет шатен и заправляет рыжие волосы за ухо, убавляя звук.***
Стоя на крохотной кухне, Чонгук смотрит, как красиво листья плавают в свежезаваренном чае, как вихрь захватывает сухие листочки и кружит, пока растворяется сахар, а затем дает опуститься на дно кружки. Парень, который раз уже по привычке, заваривает две чашки, но выпитой остается только одна, а вторая так и остается стоять и ждать того, с кем Чонгуку бы хотел разделить свой любимый сорт чая. Но Чон не отчаивается. Он слишком долго искал и ждал его, чтобы так просто сдаваться. Чонгук ждет, когда горячий напиток чуть поостынет и отпивает, проверяя на достаточное количество сахара. Убеждаясь, что двух ложек достаточно, он берет вазочку с печеньем и идет вместе с ними в свою комнату, ставит на столик и возвращается на кухню за второй чашкой, как слышит негромкий хлопок двери и оборачивается. — Не потревожил? — спрашивает Хосок, наспех поправляя рукава белого халата, а из кармашка на груди торчит ручка. Чонгук улыбается, щуря оленьи глазки, в которых столько радости, что и не счесть. — Я тебя ждал, — тепло отзывается Чонгук и взглядом просит пройти в комнату. Чон кивает и проходит внутрь, занимая довольно мягкое кресло. Он уже сидел на нем, но успел позабыть, какое оно удобное. Это его вина, что не посещал пациента чаще, но потраченное время он решает восполнить. Ему самому простых бесед с Чонгуком не хватало. Общение с ним и с любым другим человеком в край отличается. Чонгук захватывает каждую секунду твоего времени, рассказывает о том, что обычные люди порой упускают в силу своей занятости или неумения находить красоту в мелочах. А Чонгук другой. Может, это из-за его болезни или врожденное обаяние, но он цепляет. По крайней мере, взгляд Хосока так точно. Чонгук возвращается с чашкой чая и ставит одну прямо перед Хосоком, а сам садится напротив, поджав ноги под себя и укрыв их теплым пледом. — Мерзнешь? — Нет, просто мне так нравится, — вот так легко и беззаботно. — Давно ты ко мне не заходил, — Чонгук берет чашку в руки и отпивает немного, смотря на старшего. — Да, были небольшие проблемы и дела, но сейчас все хорошо. — Я что-то не видел Пак Чимина. Он уволился? — Нет, у него сейчас трудные времена. Да и заболел, как не вовремя, — вздыхает удрученно Чон. — Вы ведь с ним друзья. Переживаешь за него? Хосок не говорил, что они с Чимином друзья, Чонгук не выходил из палаты без его ведома, кроме единичного случая, тогда откуда он об этом знает? Ему остается только гадать. Чонгук этим и цепляет. Он полон тайн и загадок, которые странным образом притягивают. В старшем просыпается азарт и желание разгадать каждую тайну, которую несет за собой скрытный парнишка с психическим расстройством. Чон снова загорается желанием докопаться и узнать, кто такой Чон Чонгук на самом деле. — Да, но знаю, что он со всем справится, — довольно уверенно отвечает тот, вызывая широкую улыбку на лице Чонгука. — Что смешного? — Ничего, — отмахивается Чон. — Меня больше поражает твоя уверенность и сочувствие. — Что в этом такого удивительного? — Хосоку не совсем понятен ход мыслей младшего. — У меня не было друзей в таком масштабном понятии. Были дворовые ребята, с которыми я мог поиграть, но не было человека, с которым бы я мог так тесно общаться, обсуждать сплетни, проблемы, все, что накипело. Я не встречал человека, которому мог бы помочь чем-то масштабно, не прося ничего взамен. Это ведь и называется настоящая дружба, не так ли? Хосок внимательно слушает и кивает понимающе. Чонгука настолько приятно слушать, что в ходе его немого монолога впадаешь в глубокие рассуждения. Это уже говорит о нем, как о хорошем собеседнике. Качество, которое не всем дано. В свои двадцать лет у Чонгука есть одна чудесная особенность — говорить о чем-то четко, не сбиваясь на другие темы. Для молодежи это особенно свойственно, но речь Чона поставленная, и это вызывает в Хосоке приятные чувства от беседы, даже от простого обсуждения чая или погоды за окном. — Дружба разная бывает. Некоторым нужно ежедневное общение в жизни, кому-то достаточно переписки. Кто-то вынужден общаться реже из-за расстояния, но это не делает дружбу менее значимой. У каждого человека свое понятие. — Я думал, что дружба — это взаимовыгода, разве нет? — Чонгук ставит чашку с громким звуком на стол и тянется за печеньем в стеклянной вазочке. — Опять же, это зависит от человека. Например, мне от Чимина не нужны никакие деньги. Для меня нормально, что я оплачу ему кофе или покупку в магазине, когда для него это что-то непозволительное, хотя сам он без проблем покупает мне кофе. Это работает по-разному. Дружить с человеком чисто из-за выгоды слишком мелочно. И это показывает тебя, как посредственного и неинтересного человека, так не считаешь? Лицо Чонгука озаряет широкая солнечная улыбка. — Значит, кофе любишь? — завлекающий голос будто играется с Чоном, заставляя самого невольно поднять уголки губ. — Люблю, но чай мне нравится ни чуть не меньше. Все зависит от ситуации и человека. — Только со мной чай пьешь? — а детская радость в его голосе не исчезает ни на секунду. — Могу выпить дома, с другом, на работе. — А я думал, что особенный, — вздыхает наигранно раздосадовано парнишка и переминает ноги. Хосок видит детскую игривость и сам поддается на небольшую шалость. — Но эрл грей я пью только с одним особенным парнишкой, что любит банановые кексы и мечтает покормить панд. Это личное. У Чонгука глаза загораются, словно гирлянда на рождественской елке. Сразу же круглыми и счастливыми становятся. У Хосока при взгляде на них просыпается что-то глубоко внутри, словно кто-то разбудил вулкан. Радость парнишки окружающих захватывает и заставляет радоваться мелочам. — Будто ты не мечтаешь покормить панд, — хмыкает тот и снова берет чашку в руки, отпивая совсем немного особенного чая для них двоих. — Может быть, — пожимает равнодушно плечами и замолкает, обдумывая одну вещь. — Чонгук, а ты когда-нибудь любил? Неординарный вопрос заставляет юношу нахмурить брови, а глаза заметаться по комнате в поисках ответа. — Хм… Любовь ведь тоже разная бывает. Любовь к музыке, животным, книгам, еде, искусству, цветам. Мне вот нравится игра на фортепьяно, панды, Шекспир и Кэрролл, банановые кексы и эрл грей, картины Ван Гога и… Хосок выставляет ладонь, перебивая парнишку. Он все это прекрасно знает. — Чонгук, я имел в виду: влюблялся ли ты в человека? В твоем возрасте у многих есть вторая половинка или человек, который нравится. У тебя такой был? — разжевывает, казалось бы, такой простой вопрос. Чонгук замолкает, поджав нижнюю губу, а Хосок понимает, что сам того не осознавая, сковырнул еще одну не очень приятную для обсуждений тему. Парень смотрит на отражение и круги в чашке чая, что пускает от своего дыхания. Это молчание о многом говорит, вот только Чон не спешит раскрывать все карты. — Неудачный опыт или трудность выбора? — подталкивает медленно мужчина к разговору. У них откровения не считаются за допрос или что-то постыдное. Для них откровения — робкие шаги навстречу друг другу в темноте с завязанными глазами. — Скорее непонимание, — вздыхает парень и теребит пальцы, отставляя кружку снова на стол. — Чонгук, я не заставляю тебя говорить, если тебе неловко или неудобно, то мы можем закрыть эту тему, — предостерегает Чон, стараясь не давить на парнишку. Чонгук продолжает теребить пальцы и смотреть в пол, надеясь, что не выглядит слишком странно и подозрительно. — У меня не было отношений. Я не влюблялся ни разу, — наивно тихим сдавленным голосом бормочет Чон. — В этом ведь ничего страшного, для людей это нормально, — Хосок старается приободрить и берет ласково за хрупкую ладонь. — А ты влюблялся когда-нибудь? — все также робко спрашивает паренек, смотря смущенно, словно спрашивает что-то интимное. Хосок удобнее усаживается, ерзая в кресле. — Да, было дело, но это были отношения на пару месяцев, потом расходились, — легко и без какого-либо флера ностальгии отвечает Чон. — Это были девушки? — Да. А тебе нравились девушки или парни? Чонгук смущенно прикрывает рот, словно услышал шокирующую новость. На это Хосок только довольно хмыкает. — Ну… мне нравился один парень, — Чонгук говорит тихо, словно скажи он чуть громче и все об этом узнают. Маленький трусишка. — Ну, вот! Это же здорово! — подбадривает старший и улыбается, словно выиграл важную награду. — Ты ему признавался? — Нет, ты что! — снова вспыхивает парень и растерянно бегает кроличьими глазками по комнате. — Он же парень. — И что? — не на шутку возмущается тот и смотрит огорченно на Чонгука, но с наигранной обидой. — Любовь не имеет пола, Чонгук. Можно любить парня или девушку, вне зависимости от того, кем являешься ты сам. — Все привыкли считать, что девочки должны быть с мальчиками и наоборот. Для многих однополые пары считаются болезнью или отклонением. Если у любви нет пола, тогда почему так бывает? Хосок тепло улыбается и встает со своего места, присаживается на корточки рядом с Чонгуком, берет его за обе руки и заставляет одним жестом посмотреть на себя, а парнишка итак смотрит. — Никто не вправе говорить тебе, что правильно, а что нет. Никто не может диктовать тебе, как жить. И никто, слышишь, Чонгук, — сжимает несильно ладони, призывая услышать, — не в праве загонять тебя в рамки и ставить условия, где ты должен любить лишь противоположный пол. Любовь она для всех. Кто-то заслуживает ее больше, кто-то меньше, но она приходит к каждому человеку и не стоит ее отвергать, считая не такой. Не бывает неправильной любви, есть люди, которые совершают неправильные поступки. Ты можешь прожить всю жизнь, но так и не научишься любить, потому что всю жизнь искал своего человека не там, среди тех, кто не заставляет сердце трепетать. Чонгук, оно должно выбирать, — рука осторожно касается груди, где сердце громко стучит от воодушевляющей пламенной речи. — Не позволяй другим перекраивать себя и подстраивать под других. Чонгук слушает внимательно, каждое слово через себя пропускает и понимает, что не слышал в своей жизни еще слов правдивее, чем от Хосока. Он каждый раз не строит перед ним воздушных замков, говоря о волшебном исцелении. Он говорит честно, как этого требует ситуация. Это и нравится парнишке. Чон бросается на шею к Хосоку, как только тот замолкает, и обнимает так, словно тот исчезнуть может. Сжимает крепко и прерывисто выдыхает, давая Чону в любой момент избавиться от его рук, если тот посчитает нужным. А Хосок не отталкивает, он не только позволяет вот так грубо и бестактно вешаться себе на шею, но и сам обнимает в ответ, вкладывая в эти объятия как можно больше тепла и искренности. Он понимает, как много они значат для него самого, а для Чонгука так в три раза больше, ведь он воспринимает все очень красочно и ярко. Шатен еще никогда не чувствовал таких крепких и отчаянных объятий. Чонгук умеет обниматься своей раскрытой нараспашку душой. Но раскрыта она так только для одного человека, что с доверием входит в нее. Хосок осторожно водит по спине и не разрывает тесного контакта, но это делает первым младший. — Спасибо большое, Хосок, — он снова улыбается, растопляя холодное сердце старшего, не знавшего давно такого яркого и приятного тепла. Завораживающе. Невероятно. — Тебе спасибо. Мне уже пора. Спасибо за чай и открытость, — рука сама тянется и треплет непослушные пряди на макушке. Чонгук морщит нос и улыбается, провожая Хосока. Дверь закрывается, а выражение лица меняется до неузнаваемости. Блестящие до этого радостью глаза сменяются на непроглядную тьму, а улыбка — на тонкую бледную линию. Чонгук поднимается с места и смотрит на пустые кружки чая. — Интересно, когда же ты догадаешься?