«Даже на разных полюсах ты меня не покидаешь. Мысли о тебе больнее ножа по открытой ране режут, но я сам себе эти мучения причиняю, вспоминая тебя и наши счастливые моменты. Ты бы хотел их вернуть?»
Эта ночь была испытанием. Для Юнги оно было сложным. Его сердце звало остаться, попросить Ли развернуться, остановиться, чтобы вернуться обратно к Чимину, но он не мог переступить через себя, зато запросто смог через Чимина, его чувства, о которых даже не догадывался, и свои чувства, который так внезапно и не вовремя дали о себе знать. Он хотел их заглушить, выдернуть. Юнги впервые в жизни жалел, что не мог вырвать себе глупое сердце. Оно всю дорогу до города изнывало и просило одуматься, вернуться к Паку, но Юнги, прижимаясь к спине друга, уверял себя, что так надо. Вот только кому надо? Ли остановился у дома блондина и настороженно посмотрел на друга, что был бледнее призрака. — Мин, ты в норме? Выглядишь хреново. Юнги пустым взглядом смотрит на высокое здание, ища примерно свою квартиру, но отсюда ее, даже если сильно напрячься, не увидишь. На слова просто сил нет, а его желудок скручивается в несколько узлов, давя на ближайшие органы. Феликс делает шаг и касается плеча парня, а тот тряпичной куклой отшатывается и семенит к дверям. Друг не понимает и не поймет, что Юнги сам себе сердце разбил, пока ехал его частички терял на дороге, смотрел им вслед и терял любой шанс на прощение. Юнги заходит в свою квартиру, а та встречает его холодом и темнотой. Парень тянется к выключателю, но даже это ситуации не меняет. Помещение остается все таким же мрачным, а мертвый холод окутывает до костей, но разум в чувства не приводит. Мин замирает на пороге, оглядывая свои хоромы из полуприкрытых глаз, оценивает. За тот период пребывания в клинике успел позабыть родные стены, которые должны излечить и вернуть в те былые славные и беззаботные времена, когда был только он, белая дорожка и пьяный разум с галлюцинациями. Стянув кеды за пятки, он проходит внутрь и оставляет рюкзак рядом с полкой для гостевых тапочек. В его квартире никогда не было гостей: Ли проходил прямо в обуви, как и Намджун, но они бывали здесь так редко, что каждый их визит можно пересчитать по пальцам одной ладони. Только сейчас Мин понимает, что эта квартира никогда не была его домом. Временным пристанищем — пожалуйста, но никогда не домом. Эти странные мысли вертятся в голове предостаточно времени, чтобы уже начать бить тревогу. Юнги зажигает свет в каждой комнате. Так он хочет создать тепло и уют, что были в его палате, но никакой свет не изменит того, что даже в темной комнатке было комфортнее, чем в самой роскошной и дорогой квартире в Сеуле, о которой мечтают бедные людишки с комплексами. Юнги снимает одежду на ходу, оставляя след из тряпок на пути в ванную, которая встречает его холодными черными стенами, что кажутся тюрьмой и давят со всех сторон. Мин цыкает и снимает последний элемент одежды — трусы, и проходит в открытый встроенный душ. Парень поворачивает кран и на него с потолка брызжет большими каплями холодный дождь. Белые волосы тут же прилипают ко лбу и Юнги становится похож на мокрую крысу, коей себя и ощущает. Даже низкий градус воды не ощущается. Все нервные окончания сейчас словно отключены или же притуплены. Юнги кажется, что он просто пустая оболочка без души. Наверное, так и есть. Пары минут хватает, чтобы губы посинели, а зуб на зуб не попадал. Все тело покрывается противными мурашками, но Мин не спешит потеплить напор. Для него это очередное садистское удовольствие, которое с каждой каплей приносит боль, которой он заслуживает. Рука упирается в стену и только сейчас парень замечает свое отражение. Он сам на себя не похож, весь бледный и уставший, словно на заводе дет двадцать отпахал. — Я должен двигаться дальше, — бубнит себе под нос. — Я должен отпустить тебя… Но уверенности в голосе не хватает, а потому он и сам не уверен. Сказать всегда проще, чем выполнить. У Юнги это получается лучше всего. Ничто в холодных стенах не способно согреть Мина. Все чуждо и отвратительно, а самое главное отвращение вызывает он сам своей трусостью и слабостью. Он просто ужасен, ему себя в канализацию слить хочется, чтобы смешаться с грязью. Юнги все же поворачивает кран и включает теплую воду, что ненадолго согревает холодную кожу. Ослабевшими руками он касается себя, но представляет чужие, о которых теперь может только мечтать. У них с Чимином разные пути, им не суждено жить в своем долго и счастливо. В этой жизни у них лишь коротко и больно. После «расслабляющего» душа Юнги надевает домашнюю одежду: белую вытянутую футболку, на которой различные отсылки на фильмы, и серые вытянутые в коленях треники. Он даже не утруждается, чтобы обсушить волосы, которые свисают кисточками на лбу, и мелкими каплями мочат футболку на спине. Юнги заходит на кухню и наливает из стеклянного графина воды смочить горло, вот только это не помогает. Мин упирается руками в стол и рассматривает черный мрамор. Где-то он слышал, что камни забирают жизненную энергию. Ему легче поверить в это, чем в то, что ему тяжело сейчас из-за силы камней, а не собственного неверно принятого решения. Что-то внутри не дает, не отпускает, не хочет, чтобы он двигался дальше, потому что понимает, что это не движение вверх, а бег на месте. Юнги сейчас не хочется никаких кокаиновых дорожек, марихуаны и амфетамина. Ему хочется сидеть и смотреть на ночной город через огромное панорамное окно в своей комнате и чувствовать свою никчемность в этом мире. Это кажется довольно интересным занятием, подходящим для него. Медленными шагами он бредет в сторону спальни и разглядывает некогда свою комнату. Все та же не застеленная кровать с множеством подушек, два светильника на комоде и тумбочках, большой ворсистый ковер под кроватью и большое удобное кресло напротив окна. Мин долго осматривает четыре стены, только сейчас замечая огромную картину над постелью, которой не замечал раньше. На большом белом полотне черные всплески и кляксы кажутся чем-то единым и полноценным. В черных заковыристых линиях парень видит бездну отчаяния и пучину смрада, в которых сам находится. Эта картину не просто отражение его жизни, но и мыслей. Именно этот хаос сейчас происходит в его голове. Сияющие высотки кажутся фальшивыми, ненастоящими и слишком блеклыми на фоне звездного неба, небесные тела которого знают гораздо больше о каждом человечишке на этой планете. Юнги босыми холодными ногами шлепает по полу и садится в кресло, рассматривая большие здания, в которых творится черти что. На первых этажах сейчас вовсю работают казино, притоны и бары, а на этажах повыше закрыты торговые центры, зато повыше горят окна. Юнги не знает, что там происходит, но ему даже неинтересно. Медовые глаза смотрят сквозь, отстраненно и редко моргают, а сердце почти не бьется. Тишина кажется пугающей, Юнги в прострации, но за секунду взрывается яркой звездой и встает, подходя к холодному стеклу, и прижимается лбом. — Я слишком зависим от тебя, что же ты со мной творишь… Он сползает медленно по стеклу и ударяется коленями. Его громкое прерывистое дыхание кажется криком в мертвой тишине. Опираясь лбом о запотевшее окно, Юнги прикрывает глаза и мечтает о том, чтобы не проснуться. Новый день ему не нужен без Чимина.***
Весь день льет дождь. Противные скользкие дорожки стекают по стеклу так медленно, словно время замирает. Холод исходит от стен. Отопление в клинике не согревает одного Чимина, которого то обходит стороной, давая замерзнуть. Так гораздо лучше чувствовать себя одиноким, брошенным, никчемным. В столовой ранним утром никого нет. В шесть часов утра и не должно никого быть, но Пак решил заночевать в последний раз, больше причин оставаться на ночное дежурство у него нет. Причина его плохого сна и самочувствия исчезла так легко, как и появилась в жизни. И все же смешно, как люди могут приходить и уходить из твоей жизни, словно ты метро. Они не задерживаются, спешат куда-то, а ты пропускаешь каждого через себя, и сил уже не остается, чтобы восхититься приходу очередному временному явлению. Черный горький кофе из автомата не согревает, кончики пальцев по-прежнему остаются холодными, словно арктические льды. И Чимину бы очень хотелось, чтобы его сердце тоже оказалось куском льда, а не лучиком солнца, которое светит для всех, но не для себя. Рыжий сидит за самым дальним столиком. Слева — запотевшее окно, справа — еще один свободный стул, который пустует. Безжизненные карие глаза смотрят на определенный столик, с которым связано еще одно воспоминание. Юнги сейчас гораздо лучше, на воле нет ни одного места, которое было бы связано с Чимином, а вот Пак чертовски мучается в личной камере пыток и боли, ведь каждый чертов уголок и квадратный метр напоминает о подонке, разбившем сердце. Даже теплый свитер не спасает, концы которого пальцы прикрывают. Чимин пустым взглядом смотрит в свое отражение в чашке и хмыкает, делая маленький глоток. Тошнотворный, горький, прям как и вся жизнь, потому Чимин и продолжает глотать, совсем не замечая еще одного внезапного жаворонка. Хосок стоит, скрестив руки на груди, и смотрит на друга, точнее то, что было его подобием. Тот весь бледный, скорее даже серый, рыжие волосы потеряли былой цвет и сейчас кажутся выцветшими, а глаза потеряли свой блеск и задор, в них сейчас безысходность и тлен. Чон, поджав губы, наблюдает за тем, как угасает жизнь, словно костер догорает, последние искры тушатся и погибают. Чимин точно так же медленно умирает. Смотреть на это долго невозможно. Шатен цокает и быстрым шагом направляется к Чимину, который даже голову не поднимает, когда стул напротив с громким звуком отодвигается и на него садится Чон. — Кого похоронил? — начинает с сарказмом Хосок, но на шутку даже банальной улыбки не получает. — Я с кем разговариваю? — машет рукой и щелкает пальцами. — Ты был прав, — на последнем вздохе произносит Чимин, чем удивляет друга, брови которого вверх взмывают. — В чем же? — Я бился головой в пустые ворота. Хосок хмурит брови и нос, а Пак продолжает сутулиться и изучать каждую морщину в отражении горького напитка. — Что произошло? Тяжелый вздох сообщает о том, что явно ничего хорошего не случилось. За этим вздохом сокрыты тонны печали, мук и боли, которые рыжий пережил за сегодняшнюю бессонную ночь, корил себя за легкое отношение и непослушание. Ему говорили, предупреждали, но на ошибках учатся, а Чимин свой урок вынес: не связываться с Мин Юнги, себе дороже. — Юнги сегодня ночью сбежал, — безжизненно выдает тот. Брови Чона до линии роста волос достают, а на лбу морщины волны образуют. — Чего?! — вскрикивает тот, а его глаза в удивлении расширяются. Хотел бы Чимин точно так же удивиться, вот только его глаза не были так изумлены, нутро знало правду, предчувствовало неладное, но продолжало уверять в том, что это ложная тревога. — Он сбежал, — повторяет в точности так же, придавая голосу еще больше безразличия. — А как же санитары? Кто ему помог? — Хосок с допросами не унимается, продолжает засыпать, а Чимин виски потирает. — Не могли догнать, ему кто-то помог, скорее всего, друг. Он приезжал несколько дней назад навестить его. — Господин Чан знает? — Ему уже должны были доложить. Как только он приедет, то меня ждет разговор, — Чимин отодвигает бумажный стаканчик и складывает руки перед собой. — А ты… как? — глупый вопрос, но Чон не может не поинтересоваться. Губы трогает легкая усмешка, это не улыбка, подобие усмешки, гримаса боли. Мускулы лица временно атрофированы. А Хосоку кажется, что его друг сейчас развалится на кусочки, вот только склеить потом никто не сможет. Сколько времени сильным не притворяйся, но слова действиями подкреплять нужно, а у Чимина нет ни слов, ни сил. Глаза внезапно начинают дрожать, как и губы, а на ресницах проступают слезы, которых за всю ночь он не смог ни одной проронить, но сейчас стена пошатнулась, и он сам готов упасть вместе с ней. Хосок понимает, что вопрос был излишен. По убитому состоянию Пака было понятно, что он не просто расстроен побегом своего пациента. Его что-то гложет изнутри, съедает медленно, причиняет боль. Чон тянет руку к ладони друга, но тот поднимает карие глаза, в которых разбившиеся мечты, сожженные мосты и реки обиды из берегов выходят. — Я плохо, но… — голос дрогнул. Правду говорить труднее всего, — все обязательно образуется, — и губы поджимает, кивая собственным словам, словно так себя скорее убедит. Хосок резко протягивает руку и касается холодных фаланг пальцев, сам вздрагивает и смотрит обеспокоенно на рыжего, который с каждой секундой рушится, осыпается в его руках, но продолжает улыбаться и тонуть на собственном судне. — Чимин, ты не один, — склоняет голову, стараясь поймать беглый взгляд друга, — у тебя есть я, твой друг. Брат. Слезы брызжут из глаз, капая на стол, а плечи дрожат. Весь парень дрожит, поджимая губы, а влага застилает обзор. Хосок сжимает пальцы в своем крепком хвате и большим растирает холодные кончики, смотря на внутренние страдания друга. Больно видеть, как сильные плачут. Больнее ощущать свою беспомощность, смотря на их слезы. — Хосок, я спал с ним, — выдает Чимин, шокируя Чона, но тот не подает особо вида. Он не знает, как на это отреагирует сам Пак. Рыжий поднимает заплаканный взгляд и кусает губы, а Хосок хмурит брови, стараясь забрать хотя бы часть той боли, что скопилась в пареньке за тот промежуток времени, что он отсутствовал в его жизни. Если бы он только знал, как тяжело Паку, то обязательно был рядом, но, увы, он не оказался. И никто не виноват. Обида — сильная вещь, заставляет творить глупые вещи, порождает месть и разрушает доверчивое хрупкое сердце. Никто от нее застрахован, никому не чуждо обижаться, но ее нужно пережить, чтобы жить без груза вины. — Чимин… — родной, до боли приятный голос заставляет Пака сжать глаза и проморгаться, чтобы увидеть друга, брата. — Кажется, время пришло, — шмыгает Пак, а рукавом стирает влагу с кончика носа, — этот разговор будет тяжелым, — и невесело усмехается. Хосок улыбается натянуто, поддерживая Пака. — После работы, у меня, — назначает место встречи и суда рыжий. — Нет, лучше у меня. Чимин кивает, так и правда будет лучше, Хосок ведь всегда знает, как будет лучше. А Пак сейчас просто не в силах перечить. Чимин очистит свою душу перед Чоном, расскажет обо всех грехах и будет чист перед собой, но это не отнимет той боли, что испытывает изнывающее сердце.***
Дождь не прекращается даже ближе к обеду, не спешит сбавить обороты и прекратить разбивать несчастные капли на асфальт. Небо не щадит город, омывая его своими слезами, вот только никто не знает, по кому так плачется оно, что потеряло и кого утратило, зато Мин прекрасно понимает. Его душа сейчас точно так же плачет, но он не обращает на нее внимания, глушит в себе все, как делал это когда-то алкоголем и наркотиками. Сейчас подавляет свои эмоции, думая, что так будет лучше, но мозг работает на износ, не справляясь с поставленной задачей, а потому мысли все же прокрадываются, которых Юнги так тщательно пытается избегать. Правильно ли он поступает? Стоит ли вернуться в клинику? Что сейчас чувствует Чимин? Как он там совсем один? Сигарета тлеет до фильтра, а Юнги так и не сделал ни одной затяжки. Он думал, что никотин поможет разобраться в рое мыслей, но от одного только запаха стало тошно, а сил затушить ее не хватило. Блондин стоит под крышей и наблюдает, как серый город становится с каждой каплей все мрачнее, словно неживой. Капли звонко стучат по лужам, а Юнги хочет лечь на мокрый и холодный асфальт и ощущать каждую каплю, ощутить пощечины дождя и перестать чувствовать какие-либо эмоции. Выбросив бычок в лужу, он поправляет рукава черной кожанки, по которым тут же стекают капли, а белая футболка намокает под ней, как и джинсы быстро прилипают к телу. Мин плюет на неудобства и садится на байк, который подправил Ли и оставил за домом. С громким ревом мотора он отъезжает от высотки в сторону другой, более высокой и важной. Его дорога к башне Намджуна. Он быстро доезжает и останавливается за парочку зданий, чтобы не палиться, и весь мокрый, как крыса, проходит охрану, которая его пропускает без препятствий, чему Юнги не удивляется и хмыкает. — Уже знает, сукин сын, — вытирает рукавом капли с носа и проходит к лифту, не здороваясь ни с кем. В прошлый раз он задорно угрожал девушке за стойкой, а сейчас тенью к лифту пробирается, лицо его мрачнее грозовой тучи. Предстоит трудный разговор с дядей, который должен решить все их недомолвки и разногласия, но Мин уже предчувствует, как будет обессилен после этого диалога. Мало что можно решить простыми переговорами, в которых обе стороны не заинтересованы, но Юнги не хочет этого разговора. Он хочет ворваться в кабинет и задушить Кима собственными руками, чувствовать, как под пальцами хрустит его трахея, возможно, это принесет ему успокоение и полную уверенность, что именно он заслуживает поста, что завещан ему отцом. Прислонившись головой к стене, он смотрит перед собой на двери кабины, обдумывая каждый свой шаг и слово. Нельзя быть готовым ко всему, но запасной план должен быть всегда в кармане. Юнги прекрасно владеет ораторским искусством, язык у него наметан, вот только с контролем эмоций небольшие проблемы. И в кого у него столько агрессии? Отец всегда был рассудительным и решения принимал на трезвую голову, а мать была убедительна и настойчива благодаря своему женскому очарованию. Двери открываются, и парень выходит из душной кабины на нужном этаже. Охраны нет. Намджун уверен в своих силах и том, что справится с Мином. Откуда ему знать, что парень просто не пришел к нему с взрывчаткой? Спокойствие и безрассудство в дяде всегда его поражало, но и бесило одновременно. Люди всегда презирают тех, кто на себя похож. Вот только Юнги завидует, что у него таких черт никогда не было. Юнги направляется к дверям и распахивает их, видя Намджуна, стоящего к нему спиной со сцепленными руками в замок, а его спокойный взгляд устремлен куда-то в облака семидесятиэтажного здания. И вот встреча, о которой Юнги давно грезил. Сейчас решится их противостояние, которое берет начало несколько лет назад, еще при живом отце, но только сказать нечего. Вся ненависть, бурлящая в крови, никуда не делась, не притупилась, но ждет своего часа. — Я ждал тебя, племянник, — Ким стоит, не оборачиваясь, а его голос разлетается по всему кабинету, отражаясь от стен. — Люди приходят и уходят, но семья всегда остается, не правда ли? — боковым зрением смотрит в сторону блондина, что кулаки от злости сжимает. — Каждый член семьи сажает его в психбольницу, лишая прав на компанию? Это в семейном кодексе прописано? — Юнги из всех сил старается говорить наравне, спокойным голосом, долго продержаться не получится. Намджун снова устремляет взгляд на дождливые улицы города и чему-то улыбается, а Юнги щурит глаза. — Еще в юношеские года ты сменил фамилию, это твое подростковое бунтарство, некий протест семье… — Это-то сейчас причем?! — вскрикивает Мин, продолжая стоять на пороге. — Сколько бы ты не горлопанил о семье, но ты никогда не делал ничего ради нее. Все только ради своей выгоды, — кивает вслед свои словам. Юнги смотрит на дядю, который своим спокойствием напоминает удава, но в любой момент может стать черной мамбой и ужалить в уязвимые места. — А что ты для своей семьи сделал? Забрал компанию у отца? Начал заключать сделки, которые понесут больше убытков, нежели премии? — хмыкает Юнги, медленными шагами проходя внутрь. — Кто из нас семью разрушил, а, дядя? Намджун оборачивается, чуть погодя, и подходит к дивану с креслами, занимая место на одном из них. Юнги смекает и садится прямо напротив. Ким выбрал тактику переговоров, что ж, занятно. — Я не разрушал то, что уже было разрушено. Я лишь стараюсь это восстановить. Порой нужны перемены, но не всем они нравятся. Мы не можем продолжать вести бизнес, как раньше. Нужны перемены. — Поэтому ты решил заключить сделку с американцами? Ради перемен? — Юнги рук на подлокотниках умещает, закинув нога на ногу. — Теперь бизнес стал нелегален. После заключения договора с компанией SVT, которые торгуют людьми и оружием, о чем ты вообще думал?! — Юнги, не всегда все идет так, как ты этого хочешь. Иногда приходится рисковать, чтобы… — Чтобы что? — перебивает Мин, подняв руку, прерывая любой вздор. — Идти по головам других, и наплевав на честь отца? Твоего брата! Намджун замолкает. Сложно говорить с тем, кто тебя не просто не слышит, но и понять не хочет. Юнги — упертый, глупый ребенок, который всего не знает, думая, что честность всегда превыше всего. Он ничего не знает о бизнесе и его подпунктах, но рвется доказать, что его учить жизни не надо. Это все равно, что говорить с глухим, он тебя все равно не поймет. — Ты хочешь вступить в дела компании, занять мое место. — Это мое место! — вскрикивает Юнги, ударяя руками по подлокотникам. — Было им с самого начала, но ты отнял его у меня, выдумав липовое завещание отца! — глаза и щеки гневом наливаются. — Дослушай до конца, — Намджун пропускает мимо ушей слова обиженного ребенка, у которого отняли леденец. — Я уважал твоего отца, моего брата. Мы вместе поднялись с колен, создав эту компанию, но то время прошло. Наши партнеры, которые были с самого начала, покидают рынок или разоряются. Что прикажешь мне делать? Идти вместе с ними на дно или открывать новые возможности и горизонты? Я делаю все ради компании. Ради твоего умершего отца, — отчетливо выделает Ким, давя на жалость, вызывая этим понимание. — Уважаешь? — усмехается Юнги, смотря с презрением в его нахальные глаза. — Поэтому ни разу не пришел на могилу любимого брата? Намджун открывает рот, но тут же закрывает, потому что по факту Мин прав. Тут уже никакие оправдания силы и веса не имеют. Ким опускает взгляд на стол, принимая смиренно удар по самолюбию, а совесть начинает свою песнь, от которой внутри неприятно скрежет. Сколько бы ни говорил, ни отрицал, но вину-то чувствует. Люди не роботы, им чувствовать не грех, вот только некоторые поступки в прошлом их сгрызают окончательно. У каждого действия есть свое последствие, а за ними эмоции, о которых жалеть не стоит. — И только делами и занятостью не отнекивайся. Мертвым много времени не надо, — на корню режет, не останавливается. Ким галстук поправляет и массирует переносицу. — А сам ты когда последний раз у него был? — резко спрашивает мужчина, а Юнги медленно сдает позиции. Ким хмыкает. — Мы друг друга не лучше. — Меня с собой не сравнивай, крыса! — фыркает парень, взгляд намеренно уводя. У него свои причины не появляться на могиле отца. — Почему из клиники сбежал? — Намджун переводит щекотливую тему, и расслабляет галстук полностью, оставляя его болтаться на шее, а ведь Сокджин так старался его завязывать. — Твой курс лечения на полтора года. Но я даже удивлен. Думал, что через недельку-две сбежишь. Юнги стискивает челюсти. Меньше всего ему хочется разглагольствовать о клинике. Эта тема обязательно и Чимина затронет, о котором лучше не вспоминать, чтобы сердце не кровоточило лишний раз. — С меня достаточно сидеть в психушке, — самодовольно хмыкает Мин, смотря на дядю с высока. — Я пришел за своей компанией и получу ее, — дерзко заявляет права. Намджун растягивает губы в довольной улыбке. Для него эти слова пустой звук, нытье избалованного ребенка, но поиграть с ним и опустить с небес на землю всегда интересно. — По документам ты вступишь на должность через пять лет, когда тебе будет тридцать. Ты уже будешь зрелым и уверенным мужчиной. Сейчас же я перед собой вижу только маленького ребенка со своим «я хочу», «мое». Если доживешь, то я отдам тебе компанию, но с твоим образом жизни, я не уверен, что ты доживешь до следующей недели. — Ты знаешь, что завещание подделка! Ты его и подделал, — недовольно высказывается Юнги, которого до трясучки бесит спокойствие и уверенность в своем слове Намджуна. — Оригинал утерян. Неизвестно вообще: писал его отец или нет. Прекращай строить из себя великого, ты просто жалок, мелкий трус! — кривится в отвращении. Намджун ударяет громко по подлокотникам и встает, показывая свое величие, но Юнги до него далеко все равно. Он продолжает смотреть на него с недоверием и ненавистью. — Прекрати вести себя как ребенок! — не выдерживает Намджун, повышая голос на племянника, а тот только морщит нос и вскакивает с места, выражая свое недовольство плотно сжатыми до побеления кулаками, что пустым звуком для Кима являются. — Я давно уже не ребенок! Допусти меня до дел, и я покажу тебе себя! — Юнги руками машет, прижимая одну к груди, показывая свое «я». — Что ты мне покажешь? — разворачивается и смотрит с прищуром. — У тебя нет опыта, представления о том, как вести переговоры. Ты даже со мной без ругани поговорить не можешь, о каких силах идет речь? В тебе ни грамма сдержанности, самообладания, тактичности, расчетливости, терпения и целомудрия, — Ким по пальцам перечисляет, но если так продолжит, то их не хватит. — Ты можешь только кричать, громить, пить и трахаться по клубам со шлюхами под кокаином! Кто будет тебя воспринимать всерьез, если ты доверия у меня не вызываешь? Прекрати кричать всем о себе, докажи это. Прекрати вести этот образ жизни, и тогда я поверю в тебя. Юнги молча выдерживает тиранию из уст дяди, но молчания надолго не хватает, он взрывается по щелчку. — Ты поэтому спихнул меня в больницу? Чтобы я не мешался тебе? Я не верю ни одному твоему слову. Толку своей компании создать не хватило, теперь к ручонкам решил прибрать наследии отца, но так как голова не работает, решил ее развалить, — Юнги наступает, ходит вокруг мужчины, смотря хищным ястребом, готовым клюнуть в любой момент. — Ты и твой муженек получите по заслугам. Этот жалкий актеришка, который роли получает за то, что спит с продюсером, а ты и рад поддерживать свою шлю… Договорить поток оскорблений Юнги не светит. Намджун отвешивает звонкую хлесткую пощечину, оставляя красный след свой ладони на щеке племянника. И это он еще сдержанно ответил, если бы постарался, то Юнги бы уже без сознания лежал, а его лицо продавалось на черном рынке в виде фарша. — Не смей говорить плохо о моем муже. Ты ничего о нем не знаешь, — чеканит спокойно Ким, смотря враждебно. — Я не позволю распускать мерзкие слухи. Он зарабатывает сам и не тратит ни одной моей копейки, а роли получает своим талантом. Только попробуй еще раз раскрыть свою мерзкую пасть в его сторону, и я не посмотрю, что ты моя родня, сверну шею и закопаю на заднем дворе, а кости собакам отдам, — от его спокойного, но злостного тона по телу пробегает холодок. Юнги дышит громко, смотря обозленно, он так просто не стерпит и не простит. Кулак метит в челюсть мужчине, но тот предчувствует удар и перехватывает руку, а Мин отшатывается агрессивно и тычет пальцем в сторону родственничка. — Я убью тебя, мразь! — шипит и делает очередной выпад, но Намджун делает первым и вытаскивает из кармана брюк одну бумажку, разворачивая ее перед лицом блондина. — Эта бумажка подтверждает твою неадекватность. В кабинете стоят камеры, они все записывают. Стоит мне только отдать их, куда надо, и ты можешь позабыть о своей компании навсегда. Я упеку тебя в тюрьму, положу в настоящую психушку, где крики сумасшедших не стихают. Эта бумага не липа! — тычет для наглядности в печати, поставленные господином Чаном. — Больше нет никакой твоей компании, можешь забыть о ней! Вытвори еще одну глупость, и я оглашу ее в общественность. Парень пробегается взглядом по буквам и его злость стихает. Черным по белому написано, что Мин Юнги представляет опасность для окружающих, а его неадекватность не позволяет вмешиваться в дела компании, а это значит, что единственным представителем является Ким Намджун. — Ты все для себя подстроил, — слабо выдавливает Юнги, смотря на клочок бумаги, а в голове резко пусто становится, словно ее вытряхнули. — Юнги, обещаю, как только ты избавишься от зависимости и начнешь новую жизнь с чистого листа, я отдам тебе твою компанию, и ты сможешь ей управлять, но до тех пор она принадлежит мне. У тебя есть пять лет, чтобы исправиться, иначе компания переходит ко мне безвозвратно. У Юнги в голове белый шум, а голос дяди звучит как радиопомехи. Он смотрит на него, но не видит ничего, пустой взгляд наблюдает Ким. Он чувствует растерянность и как пыл покидает паренька, тот сдает позиции. Силы были неравны с самого начала, но Мин напрасно верил, что сможет обойти дядю и вернуть свое. Оказалось же, что он может лишиться и того, что есть, а своего у него никогда не будет. Он разворачивается и собирается выйти, но стоит только дверям открыться, как блондин падает на пол. — Господин Ким, как вы и просили, Мин Юнги обезврежен, — говорит охранник, а второй закидывает паренька на плечо. — Хорошо, доставьте его в квартиру в целости и сохранности, если очнется, то вырубите снова, — приказывает Джун, — а его байк пригоните на стоянку у дома. Охрана уходит вместе с Юнги, у которого из носа струится кровь, а Намджун проходит за свое рабочее кресло, только успевает сесть, как получает звонок от Сокджина. — Да, милый, я слушаю, — заинтересовано и нежно говорит Ким. Не может он показывать агрессию при муже и сбрасывать ее на него. Он по щелчку меняется, чтобы не волновать супруга. — Я готовлю пасту болоньезе, надеюсь, ты одобришь итальянскую кухню сегодня на ужин, — Сокджин придерживает телефон плечом, одновременно болтая и готовя, а Джун слышит звуки телевизора и венчика. — Джин, у нас же есть повар, — вздыхает Ким, улыбаясь в голос. Сокджин не исправим. — Попроси Луи, он приготовит и болоньезе, и карбонару, хоть тимбаль. — Тимбаль — это французская кухня, глупый, — недовольно фыркает Джин и утирает нос рукой в муке. — И я хочу сам приготовить мужу ужин. Я мог вообще мог не заморачиваться и разогреть тебе вчерашний суп! Цени мою заботу, — бубнит тот, отчитывая Кима. — Ладно, я понял. Сегодня у нас вечер итальянской кухни. — Да. Как прошла встреча с Юнги? — обеспокоенно спрашивает Сокджин. — Все прошло хорошо. Ли проглотил наживку и помог сбежать Юнги, так что всё идёт по моему плану. Он должен взяться за голову. Амбиции есть, но злости не меньше, — усмехается, вспоминая замах. — Как думаешь, у него получится самому избавиться от зависимости? Может все-таки отправить его в Швецию? Там хорошие специалисты, они ему помогут. — Нет, не нужно Швеции. Я не уверен, что он справится, но надеяться мне никто не запрещает. Но все равно рассматриваю план Б. — Он нам понадобится? — недоверчиво спрашивает Ким. — Лучше иметь его, никогда не помешает. Я скину тебе парочку вариантов, и мы вместе обсудим за ужином, хорошо? — Хорошо, только не забудь и мой посмотреть. Намджун завершает разговор, отстраняясь от дел компании. Сейчас у него есть поважнее. Если перемены нагрянут, то нужно быть готовым к ним.***
Хосок выходит из кабинета, накидывая на плечи легкий плащ цвета кофейной пенки. Душа просится взять и уехать в бар, пропустить пару кружек пива и вернуться в квартиру, а на утро встать с гудящей головой, которая припоминает хозяину его вчерашний вечер. Но сегодня у Хосока другие планы, и они гораздо важнее. Нет ничего важнее человека, который пережил с тобой и дерьмо, и счастье. А Чимин единственный в этом списке, тот, кто перетек житейское друг, он давно стал братом. И стоя уже на парковке с зажженным огоньком сигареты, Чон замечает, как движется ему на встречу Чимин. Он изменился. За те дни, что они не общались, избегая простого взгляда, лицо исхудало, а волосы потеряли привычный яркий цвет, бледность и круги под глазами сделали из него ходячего мертвеца. Как можно настолько погрузиться в человека, чтобы превратить в себя жалкое подобие человека, которым Пак никогда не являлся. Он светился, бросался едкими комментариями, но улыбался и был живым. Он был воплощением всего самого радостного и теплого, что может быть в человеке. Чон порой задумывался, что у того будет хороший партнер, с которым Чимин только больше расцветет, но серьезных отношений у него не было, а Юнги… Хосок даже не хочет называть его парой Чимина. Жалкая пародия, которая причинила боль и нанесла сильные увечья, от которых Паку долго будет не оправиться. Но Пак сильная птица, он феникс, восставший из пепла, что вновь воссияет и будет блистать еще ярче. Чимин подходит к черной ауди, держа свою кофту в руках, а сам ежится от холода. — Это как аксессуар, я так понимаю, — небрежно махает сигаретой в сторону друга. — Я в машине согреюсь, — отвечает Пак, жмуря глаза и сводя плечи. — Ты еще долго? — Сейчас докурю и поедем. Чимин вымученно стонет и закатывает глаза. — Завязывал бы ты с курением, плохая привычка. — Не мне о них говорить, Чимин, — Хосок переводит взгляд на Пака, и тот смолкает, понимая, что не ему его судить. Его привычка гораздо серьезнее, чем никотин. Зависеть от человека страшнее и опаснее, чем от веществ и алкоголя. Голод эмоций не утолить, а сильная эмоциональная привязанность может больно ударить по обоим и нанести серьезные увечья. Хосок открывает машину и впускает Чимина погреться, а сам через пару затяжек выбрасывает окурок и садится за водительское место. — Тебе куда-то нужно? — спрашивает Чон, заводя старенькую ауди, которая пропахла его духами и едким запахом сигарет, зато хранит и помнит многое. — Нет, я хочу просто напиться и отоспаться, — вздыхает тот, умещая голову на подлокотнике и прикрывая глаза. — Напиться я тебе не дам, а спать ляжешь только после тяжелого разговора. Расскажешь мне, насколько нужно опуститься, чтобы втоптать свои чувства и смешать их с грязью. Слова отзываются болью в кровоточащем сердце, но Чимин не подает вида. Он даже признаков жизни не подает, лежит на кресле с закрытыми глазами, а перед глазами та ночь. Те нежные касания, вызывающие одновременно тревогу и беспокойству, а наравне с ними и трепещущую радость, словно приласканного зверя зовут. Чимин не хочет открывать глаза, хочет просидеть так, пока глупое сердце ныть не перестанет, потому что Пак так больше не может. Ему дышать больно, Юнги проник глубоко, засел не только на подкорке сознания, но и глубоко внутрь. От этого и больнее, не вытравить гада так быстро. С уголка глаза стекает одинокая горячая слеза, а Пак открывает глаза, включая быстро первую попавшуюся песню. Чон никак не реагирует, трогается с места, покидая стены больницы. — Что говорил господин Чан? Сильно ругался? — интересуется Хосок, стараясь немного разрядить атмосферу, но это все равно сводится к Юнги в той или иной мере. — Этот и следующий месяц я работаю за спасибо, — невесело сообщает Пак, подперев щеку. — Ругался он для вида. Ему, скорее всего прилетит от Намджуна, вот он и устроил этот концерт. Я половину слов прослушал, но про зарплату не пропустил. — Я могу тебе занять, можешь не возвращать потом. Чимин хмыкает, никак не комментируя дружескую поддержку. Проблема не в деньгах, они есть, даже если его лишили зарплаты на два месяца. Проблема в другом, в том, кто убежал сегодня и за кого отчитывали. В том, кто бросил, трахнув напоследок. А в остальном все хорошо, Чимин даже не жалуется. В относительной тишине и спокойствии они проезжают зеленые просторы. Чимин переводит взгляд, любуюсь ярким лугом и насыщенными, распустившимися цветами, что к уходящему солнцу продолжают тянуться, желая насладиться последними каплями звезды. Пак прижимается головой к стеклу и смотрит из полуприкрытых ресниц. Сердце ноет, внутри неприятно тянет, так себя разбитая любовь ощущает? Парень тихо дышит, стараясь не думать ни о чем, но все опять сводиться к Юнги. И как бы Пак не хотел его оправдать, но не понимает, почему? — Почему он так поступил со мной? — срывается бездумно тихо с уст, рыжий даже не успевает подумать о сказанном, но поздно отнекиваться. — Потому что подонок, — не отрываясь от дороги и не убавляя радио, отвечает уверенно Хосок. Чимин невесело усмехается и виском к стеклу прижимается, чувствуя усталость от мыслей. — Точнее и не скажешь. — Чимин, не старайся его понять или оправдывать. Порой нам встречаются такие люди, которые поступают не по уму, а по желанию, по своему требованию. Их ничем не оправдать, они просто мрази. — Я просто не понимаю… — вздыхает он и снова прикрывает глаза. Похоже, длинный диалог начнется прямо здесь. Хосок тяжело вздыхает. Он прекрасно понимает Чимина. Сложно поверить, что человек, к которому ты испытываешь определенные чувства, может оказаться плохим, не таким, каким ты представлял его у себя в голове. Пока ты представлял счастливую семейную жизнь с ним, он за спиной думал о том, как бы побыстрее свалить. — Ты влюбился в него, — выдает простую истину Хосок, тем самым открывая глаза Чимину. — Нет, — неверяще качает головой парень, отрицая любые чувства к Юнги. К кому угодно, но не к тому, кто использовал его. Невозможно любить того, кто предал. — Тогда почему ты спал с ним? Только ради развлечения? Потому что хотелось? Не верю. Чимин сжимает руку в кулак. Навиный, думает, что боль приведет его в чувства и даст ответа на все вопросы, но с каждым словом Хосока, их становится только больше. Чимин уже себя не понимает. — Потому что хотел, — уклончиво отвечает Пак, кусая губу с внутренней стороны. — И только? — Хосок, я не знаю, — Чимин отмахивается от вопроса, лишь бы парень перестал пытать его глупыми догадками. Чон замолкает на время, пока они не выезжают в город, который не так цепляет глаз рыжего, как цветы, луга и поля. Здесь все ненастоящее, но удивительно, как сюда вписывается Чимин со своими неживыми эмоциями. А истинные спрятаны глубоко внутри, даже сам парень не может до них дотянуться. Как же сложно любить в этом мире. Люди не куклы и не машины, чтобы завести механизм и все по щелчку любили преданно, без обид, предательств и ссор. Люди живые, именно поэтому им свойственно ошибаться, совершать глупости, предавать. Истинная любовь — чистая и невинная, ее в этом мире осталось мало, и Чимин наивно полагал, что нашел ее, испытал те самые трепетные чувства, переполняющие грудную клетку, но они оказались обычными кругами на воде, которых пруд пруди. Стоя на светофоре в пробке, Хосок переводит взгляд на парня, что прилип к окну, наблюдая уже не за прекрасными яркими красотами природы, а скудными серыми пейзажами, плохо различимыми за мокрым стеклом. — Если впадешь в депрессию, я тебя ударю, — предупреждает угрожающе Хосок, но сам прекрасно понимает, что ничего не сделает. И если правда Пак впадет в депрессию, то он сам же его оттуда и вытащит за шкирку и вернет в реальную жизнь. Чимин ничего не отвечает и закрывает глаза. Раз они попали в пробку, то до дома Чона ехать часа два, это если пробка начнет двигаться, если же нет, то они здесь могут застрять и на три часа, но Чимину лучше. Хотя бы сон поможет яснее думать, очистит разум от тяжелых дум. Хосок не дергает его, ничего не говорит, лишь убавляет музыку и включает печку, чтобы это рыжее горе совсем не замерзло, а то выглядит так, словно достали из морозильника. Рука на руле нервно постукивает, теряя терпение, когда спустя двадцать минут машина не двигается ни на метр. Идея дойти до дома пешком уже не кажется такой отстойной, какой казалась первые пять минут. Рядом сопит Чимин, которого не волнует, сколько сейчас времени и как долго они стоят на одном месте. И Чон бы тоже сейчас не отказался вздремнуть, вот только в машине спать как-то не очень удобно, его больше привлекает идея уснуть в своей мягкой постели, а не на твердом кожаном сидении. Спустя еще пятнадцать минут Хосоку все же удается съехать с главной дороги и поехать через небольшие домики неблагоустроенного района, где детские площадки не оборудованы, а вывески магазинов подозрительно мигали, да и некоторые буквы вовсе перегорели, из-за чего казалось жутко, особенно вечером в дождливый вечер, словно здесь никто не живет. Не везде все так красиво, как в центре города, есть и такие места, которые словно забыты Богом. Проехав кошмар наяву, Хосок останавливается у небольшого круглосуточного магазинчика с довольно теплыми цветами и неярким светом. Чон глушит машину и тормошит друга за плечо, а тот сводит брови и мычит неразборчиво. — Ммм… Уже приехали? — хриплый севший голос доносится до Хосока и тот смотрит, как родитель на свое дитя. — Да, твоя остановка, — говорит и выходит, нарочито громко хлопая дверью, что Чимин аж дергается, отлипая от стекла. Чон поправляет пальто, заходя под крышу здания, ожидая, когда спящее туловище вывалится из салона, а не останется там и окоченеет от холода. Чимин выходит через пару минут и ежится, когда в нос ударяет запах сырого асфальта и газет, а по лицу неприятно моросит мелкий дождь. Он пингвиньей походкой оказывается рядом с Хосоком и смотрит на него недовольно, спрятав руки под подмышками, грея их. — Ты переехал? — спрашивает все также сонно, на что Хосок цокает и открывает дверь для несуразного спящего друга. — Да, решил сменить свою двушку на просторную однушку. Мягкий звон колокольчика сообщает о прибытии новых покупателей в дождливый вечер. Хосок берет небольшую тележку, что на удивление с целыми колесиками, которая не едет, а буквально плывет по плитке. Первая остановка холодильник с молочными продуктами. Парень тщательно выбирает йогурт, вчитываясь не только в ценники, названия и вкусы, но и состав. Закинув парочку натуральных, он двигается к овощам и берет помидоры черри, огурцы, салат и водоросли. По пути он успевает закинуть парочку раменов с разными вкусами и остротой, грибов пару упаковок, фасоль, соусы и так по мелочи. Спустя пару минут уже набирается почти целая тележка. Хосок оглядывается по сторонам, понимая, что обошел весь магазин, а Чимина нигде нет. Он еще раз проходится по всем отделам, ощущая себя матерью, что потеряла своего несносного ребенка, но в конечном итоге находит паренька. В отделе алкоголя. Чон почему-то не удивлен. — Я все купил для сегодняшнего вечера. Пошли на кассу. Но Чимин продолжает стоять на месте и буравить взглядом стенд с бутылками пива. — Красивые бутылочки. Посмотрели и хватит, идем, — как с маленьким разговаривает Чон и собирается уходить, но рука друга тянется к полке и берет одну бутылку пива. — Так, а ну поставь на место. Живо! Чимин ничего не говорит и тянется за еще одной бутылкой, а где вторая, там и третья рядом. С тремя бутылками пива Пак направляется к тележке и укладывает сверху апельсинов гремящее стекло. — Пошли, — вздыхает устало Чимин и идет на кассу. Чон сжимает кулаки до боли. — Спокойно, Хосок. Он твой друг, у него горе, его нельзя бить, тем более здесь камеры, — успокаивает себя Чон и обратно ставит на полку алкоголь, уезжая к кассе, где уже стоит Пак. Продавщица спокойно пробивает товары, что выгружает Хосок, а Чимин, как маленький, ждет, когда друг выгрузит его вкусняшку, вот только тележка пустеет, а бутылок так и не видно. Он подходит, осматривает пустую тележку и непонимающе хлопает глазами. — А где мое пиво? — На полке стоит. И оно не твое, — довольно спокойно отвечает Чон, чем и себя удивляет. Хотелось нагрубить, но не при кассирше. — Хосок, мне нужно выпить. — Мы выпьем, я взял нам сок, а дома у меня есть чай с ромашкой. Тебе понравится, — Хосок достает карту и расплачивается, закладывая все в пакеты. Чимин хмурит брови и вздыхает. — Ты не понимаешь, я хочу выпить. И не чай с ромашкой, а соджу или пиво, — объясняет, как глупый, Пак, но Чон его не слушает, забирая быстро пакет и доставая ключи из кармана. — А я хочу на Бали, но сейчас почему-то не бегу покупать билеты. Понимаешь, к чему я клоню, Чимин? Идем в машину. Хосок выходит, а Чимин за ним недовольно следует и садится на свое место, всем своим видом показывая, что он негодует, но Чону побоку, кто там на что обиделся. Алкоголь Чимину не поможет, а вот хороший друг с советами и чашечка чая с ромашкой может. Заведя машину, он трогается с места и едет в тишине, только сердитые вздохи друга раздаются под ухом. И если таким способом Чимин хотел привлечь внимание, то он слишком детский и не работает на Чоне. — Ты ведь понимаешь, что бутылка ничего не исправит. Легче тебе не станет. Глушить боль алкоголем это самое последнее. Это слаб… — Я прекрасно понял! Обойдемся без советов, хорошо? — огрызается Чимин, отворачиваясь от парня. Хосок ничего не говорит и диалог не продолжает. Огрызаться Пак может сколько угодно, если это поможет ему и сможет унять ту боль, что из сердца уйти не может. Однажды Чон уже услышал пару ласковых от друга, хочется даже узнать, что еще он о нем думает. Сколько обидных слов сможет высказать. И сколько сможет принять сам Чон, даже интересно. Они приезжают к дому Хосока, и Чимин выходит первым, продолжая показывать свой подростковый протест. Чон же просто берет пакет и запирает машину, заходя в подъезд и нажимая кнопку в лифте на нужный этаж. Рыжий продолжает строить из себя недотрогу и делать вид, что остаток вечера продолжит молчать, а потом закажет такси и уедет к себе домой, как маленькая обиженка. Заходя домой, парень бросает ключи на полку и снимает обувь, проходя с пакетом сразу на кухню, а пальто скидывает на ближайший стул. Чимин же задерживается в прихожей, но шатен не обращает никакого внимания, если Пак правда обиделся, то пусть подуется, все равно потом придет, не будет же у двери на коврике весь вечер сидеть, хотя Чон не против на это взглянуть. Черная кухня встречает своей привычной темнотой, но с хлопком загорается подсветка у шкафчиков, столешницы, под кондиционером и чуть выше окон, а светильники над столом парень сам включает, так становится гораздо уютнее и не так мрачно, как в замке Дракулы. Хосок первым делом моет руки и принимается разгружать пакеты, закатав рукава. Йогурты, фасоль и прочее он убирает по полкам в холодильник и ящики, оставляя только овощи, и достает парочку яиц и мясо. Взгляд бросается на два цветка: рядом с раковиной и навесными ящиками. — Совсем забыл вас полить, — подходит обратно к раковине, что встроена в стол и является рабочим местом по середине кухни. Серый мрамор поверхности стола выделяется среди черной кухни, особенно когда сверху горит мягкий теплый свет. Создается сразу атмосфера уюта и домашней обстановки. Он мог бы включить обычный свет, но в такой обстановке ему гораздо комфортнее. Через окна виден весь город, точнее центр и узкие улочки с кофейнями. Особенно приятно сидеть здесь по утрам с чашечкой крепкого кофе и наблюдать за тем, как открываются магазинчики и кофейни, а люди спешат на работу с детьми, отводя их в детский сад и школу. Чон часто сидит здесь и наблюдает за неспешным движением, привычной рутиной многих людей, а сам испытывает умиротворение, когда все остается таким же неизменным и работает как часы. Хосок принимается за готовку, слышится звон посуды, стук ножа по разделочной доске и шипение грибов на сковороде в оливковом масле. Чон не любит готовить, так что Пак должен быть ему благодарен, что он тратит своё драгоценное время, стоя у плиты, хотя мог заказать обычную доставку, но что не сделаешь ради друга. Процесс приготовления занимает не так много времени, по крайней мере так кажется Чону, который за временем не следил, хотя часы на духовке и микроволновке, встроенных в шкафчик, неумолимо тикали. И спустя полтора часа все готово и разложено по тарелкам, а Хосок ставит чайник, расставляя чашки, и бросает пакетик чая с ромашкой. Чон не замечает, как на кухне появляется еще одна персона, которая перестала строить из себя обиженку-недотрогу и соизволила прийти. Чимин молчаливо занимает место за столом на краю и складывает руки на коленях, словно впервые пришел в гости или музей, где ничего трогать нельзя. Шатен поворачивается и точно так же спокойно разливает чай и ставит чайник обратно на плиту. — Выпей, может перебесишься. Чимин берет чашку в руки и греет их, смотря виновато, побитым щенком на Чона. — Прости… — тихо произносит тот, смотря в пол. — Хосок, прости меня. Я не хотел тогда говорить этого. Я не думал о тебе никогда плохо, ты для меня больше, чем друг. Мы с тобой много всего прошли, и я просто не могу плохо к тебе относиться. Я тогда разозлился, вспылил и наговорил лишнего… Ты для меня очень много значишь, без тебя бы я не знаю, что делал, — всхлипывает рыжий, а слезы катятся по щекам, скапливаются на кончике и падают в чашку. — Не порть чай! Новый тебе заваривать не буду, слишком жирно, — цокает Хосок и садится рядом, смотря на плачущего друга, который робко улыбается. — Прости. — Чимин, я не держу на тебя зла, — спокойно отвечает Чон и берет друга за руку, сжимая крепко холодные пальцы. — Как ты и сказал: ты тоже очень много значишь для меня. Я не могу злиться на тебя, ты просто запутался, — успокаивающий теплый голос укрывает, как объятия. Чимин не сдерживает прорыв эмоций и, отставив чашку, накидывается на Чона с крепкими отчаянными объятиями, словно Хосок последний человек на планете, а Чимин не хочет чувствовать себя одиноким. И Чон готов быть для рыжего маяком, указывать путь, чтобы тот никогда не потерялся и знал, что он никогда не останется один. Холодные пальцы комкают ткань белой рубашки, а на плече появляется небольшое мокрое пятно. Хосок позволяет Чимину быть слабым, он понимает, что ему это нужно. Все держать в себе невозможно, человек не резервуар, в него столько боли и переживаний не может поместиться. Хосок покачивает младшего и гладит по рыжим волосам, целуя заботливо в висок. Это то, в чем Чимин так нуждается, но не может получить от человека. Он получает лишь невзаимность и страдания. Это несправедливо, ведь каждый имеет право любить и быть любимым, вот только у Пака нет права быть любимым. Он может только любить и так сильно, что органы разрывает потом, а слезы из берегов выходят, топя все живое. Любовь обходит стороной Пак Чимина. — Ну все, Чимин-и, не раскисай, — нежное поглаживание по щеке, этот жест таит в себе гораздо больше, чем поддержка. Это знак любви, пускай и не той, о которой мечтает Пак, но хотя бы от кого-то он получает это. И нет никаких лживый «все будет хорошо», «все наладится», потому что Хосок знает, что ложь Чимина не утешит, а вот надежду поселит в доверчивом сердце, вот только эти ростки не прорастут, они вымрут, стоит только снова влюбиться не в того. Хосок снова берет его пальцы в свои и аккуратно перебирает их, словно отвлекая Чимина, как маленького, от дурных мыслей. — Расскажешь мне, как все было? — тихо спрашивает Чон, заглядывая в зареванное лицо. Щеки покраснели, губы, искусанные, дрожали, а ресницы выглядели как у куклы. Чимин тяжело вздыхает и отпивает немного чая, собираясь с мыслями. Пришло время для исповеди. — В самый первый день, когда я его увидел, я подумал, что он просто избалованный мажор, который не знает границ и берет все, что захочет, но с каждой встречей и разговором я понимал, что все не так просто. Он скрывается за маской, лжет не только мне, но и самому себе, словно боится показать настоящего, — Чимин прерывисто вздыхает, смотря на колени друга. Тяжело в себе разбираться. — Я старался думать о нем исключительно как о пациенте, но у меня не выходило. Каждый раз, когда я вспоминал его образ, то представлял нас… Нас вместе, другими, не теми, что оказались в этой ситуации. У меня был другой сценарий, где мы встречаемся с ним случайно. Возможно, тогда бы у нас что-то получилось, но не сейчас. Он не покидал мои мысли по ночам, мне синились сны с его участием, я не мог выкинуть его из головы. Он как та песня, что заела в голове, но песня рано или поздно забывается, но не он… — Чимину больно даже имя его произнести, оно приносит не меньше обиды, чем мысли о нем и его голос. — Когда он поцеловал меня, мне снесло крышу. Я думал, что сошел с ума, но действительно я потерял разум, когда мы переспали. До сих пор помню каждый поцелуй, касание, слово, движение. Я все помню и мне больно, что все это было ложью, — усмехается, мотая головой. — Рядом с ним становилось так хорошо и спокойно, словно я нашел свою тихую гавань, тайное место. Я жертвовал свои сном, комфортом и временем ради него, был рядом, когда ему ставил уколы и капельницы, потому что знаю, что он боится игл. Знаю, что он не любит глянцевые журналы, сладкое, когда смеется видны десны, засыпает на левом боку, не любит показывать свою беспомощность, скрывается за шутками, скучает по отцу… Я знаю о нем слишком много, а он обо мне ничего, потому что ему это не надо, а я запоминал все, потому что для меня ценное «наше ничего». Мне казалось, что я начал чувствовать от него отдачу, словно я ему небезразличен, но, — Чимин осекается и запрокидывает голову вверх, не давая позорным слезам скатиться. Он не хочет страдать и плакать из-за него. Юнги ни одной его слезы не достоин! — За несколько часов до того, как он сбежал, он трахнул меня… — осекается и вздыхает, вот только облегчение все равно не приходит. — Он использовал меня, как вещь, и сбежал. Мне больно. Больно от того, как он был нежен, как звал меня своим сумасшествием. У меня места его касаний до сих пор жжет. Он укрыл меня своей кофтой на прощание и сбежал, ничего не сказал, просто использовал и позорно скрылся. Мне противно от себя самого, я дал человеку понять, что я вещь и мной можно пользоваться, а когда надоем выкинуть. Но у меня тоже чувства есть, я не могу просто так проглотить это и забыть, потому что я… Чувствую к нему что-то. Не любовь и не влечение. Это что-то меня и гложет. Я не могу его забыть, не могу перестать думать о нем. Он урод, мразь редкостная, я ненавижу его. Одновременно видеть не хочу, но и хочу, чтобы посмотреть ему в глаза, а потом ударить так, чтобы он почувствовал, что ощущал я в тот момент. Хочу, чтобы он страдал точно так же, как я! — срывается Чимин и заходится в плаче. — Почему все могут любить, а я нет? Почему все могут быть счастливы, а я нет? Почему меня никто не может полюбить по-настоящему? Почему могу любить только я, да так, что потом самому тошно? Я не хочу больше никогда влюбляться, не хочу быть один, боюсь снова испытать и прочувствовать ту боль. Мне просто хочется больше никогда и ничего не чувствовать, хочу быть камнем, который не сломается, которому будет все равно, что его пинают, бросают в воду. Я хочу так… — Чимина трясет, он захлебывается в слезах, а Хосок заключает его в свои объятия и покачивает мягко, гладя по голове. — Я урод? Страшный? Поэтому никто меня не любит? — спрашивает он, как маленький ребенок, но Хосок не хочет отвечать, хотя может часами говорить о необычайной красоте Пака. — Мне нужно что-то сделать, чтобы меня полюбили? Сколько нужно отдать? Я готов на все, лишь бы у меня был человек, который будет встречать дома, радоваться вместе со мной мелочам, ходить на глупые свидания, смотреть по вечерам скучные шоу, радоваться моим успехам, поддерживать все начинания и не осуждать меня за выбор. Такой вообще существует? — усмехается невесело и кусает губы до боли, но ее не ощущает. Он из нее уже состоит. Он ей закалится и станет сильнее, станет лучшей версией себя. — Хосок, просто скажи, почему… Парень смолкает, всхлипывая только и воя раненным волком, которого одного бросили голодного умирать. И Хосоку больно. Больно вместе с другом, который столько испытывает и разрывается на части. Он его крепко сжимает и опускается на пол медленно. Чимина трясет, а Хосок теперь вместе с ним плачет, перенимая ту малую часть переживаний, но она слишком мизерная. Теплая ладонь водит между лопаток успокаивающе и бережно. Только Чон к нему так относится, как к вазе хрустальной, остальные этого не замечают и обращаются с ним, как захотят, а парень оберегает его и заботиться со всей любовью. — Хосок, мне больно, — шепчет тот, носом утыкаясь в плечо, а шатен в висок, позволяя себе плакать вместе с Чимином. — Мне тоже, Чимин-и. Посреди кухни под шум дождя Чимин делится страданиями, а Хосок принимает острые иглы, не жалуясь. Если и помогать, то не алкоголем и наркотиками со словами, что это просто черная полоса в жизни, а именно так. Не обходить чужую боль, а с распростертыми объятиями ее встречать. Чимин успокаивается только через сорок минут, точнее перестает всхлипывать и заикаться. Ему стало получше, но надолго ли, Хосок боится, что нет. Они снова садятся за стол, Чон наливает воды в стакан и двигает его к Паку, а тот залпом осушает его и смотри на тарелку остывшей еды. — Кажется, наш семейный ужин слегка остыл, — смеется тот, а Чон переживает, что тот снова сейчас разревется, но тот быстро успокаивается и смахивает слезы с ресниц. — Я разогрею. Будешь? — с энтузиазмом спрашивает Чон и встает с места, тянясь к тарелке друга, но тот перехватывает запястье. — Давай завтра. Я сейчас слишком вымотан, боюсь, что меня стошнит, — искренне улыбается парень, а Хосок садится на стул и смотрит на бледного Пака, а его круги под глазами напоминают тяжелые мешки с картошкой. — Чимин, — мягко зовет и берет за руку, — я не могу представить, как тебе сейчас больно. С тобой поступили очень несправедливо. Никто не заслуживает такого отношения, — он перебирает пухлые холодные пальцы. — Я не знаю, существует ли тот человек, о котором ты мечтаешь, но я знаю одно. Ты самый потрясающий человек, с которым мне довелось познакомиться. Я рад, что тогда, в школе, ко мне подошел невзрачный парнишка и спросил, где находится кабинет. У меня впервые появился друг, о котором я всегда мечтал. И спустя столько лет ты продолжаешь быть моим не просто лучшим другом. Ты единственный в мире человек, которого я люблю, ценю и уважаю. Ты великолепный, Пак Чимин! Я просто мечтаю, чтобы ты был счастлив. Мне не нужно ничего, лишь бы ты оставался прежним, — парнишка улыбается и сжимает пальцы друга в ответ. — Чимин, любовь, она повсюду, придает особый вкус любому блюду. В мире много всего несправедливого, но любовь решает все невзгоды. И тебя твоя обязательно найдет. Ты встретишь человека, который будет нуждаться в тебе больше, чем в кислороде. Я не буду говорить, что это случится скоро или я найду тебе этого самого человека, нет. Я просто говорю, что ты заслуживаешь любви, как никто другой в этом мире. Тебя должны любить, потому что не любить тебя невозможно. Ты безобразно красив как внешне, так и внутри. Чимин, для меня ты не просто брат, ты моя маленькая звездочка. Свети так ярко, чтобы всем глаза своим светом выжигал, чтобы все видели и знали, что это Пак Чимин. Парень улыбается и снова обнимает друга. Ему нужны были эти слова. Нужно было услышать и понять, что на свете есть человек, который ценит его, любит и нуждается. И не важно, что эта любовь иная, но его все равно любят. Чимину необходимо это, и не потому что он своенравный и любит похвалу и слова любви. Они их заслуживает, потому что в его жизни нет человека, который бы говорил ему это так часто, чтобы Пак понял. — Я идиот, — вздыхает рыжий. — Я поверил в любовь, в сказку, собственный вымысел. Я настоящий кретин, раз думал, что любовь приходит ко всем… Даже Иисус любил Иуду, — горько усмехается и качает головой, неся уже конкретный бред. — Чимин, историй о любви миллиард, но в каждой только доля правды. Все говорят об исцеляющей стороне и силе любви, но никто никогда не говорит о море боли и страданий, которые она за собой несет. — Ага, любовь излечит и весь мир спасет, — саркастично хмыкает Пак, утративший веру в искренние чувства. — В мире ничто недолговечно, все одноразовое, а любви просто не существует, — заканчивает Пак и поднимается с места, а Хосок вместе с ним. — Любовь есть, Чимин. Твоя тебя еще найдет. Тот ничего не отвечает и бредет в гостиную, собираясь завалиться на диван, но Чон тянет его дальше и провожает до своей спальни. Освещение блеклое, только от кона исходит мертвый свет. Шатен собирается включить светильники, но Пак его останавливает. — Оставь так, — прочит измученно Чимин и стягивает с себя только штаны с носками. Хосок переодевается в домашнюю футболку зеленого цвета и серые штаны, а парню дает белую футболку и черные шорты, которые ему ниже колена. Чон укладывается в свою прохладную постель и утягивает рыжего. Чимин сразу же обнимает друга и утыкается носом в грудь, а шатен в свою очередь запускает руку в яркие волосы. Младший долго молчит, и Хосок уже думает, что тот уснул, но спустя время слышит тихое бурчание, доносящееся из груди: — Я и представить не мог, что это случится, не сумел разглядеть предпосылок. Теперь понимаю, что это уже ничего не значит. Но я думаю о нем. Одурманенный, я поверил в то, что он — мой единственный. Но правда оказалась обманчива. Я был слишком глуп, чтобы понять это, — тихий скулеж заставляет сердце Хосока сжать в его тисках. Он целует по-братски его в макушку и обнимает за плечи, убирая с них груз. Ему так хочется, чтобы эта ночь закончилась и забрала с собой этого Чимина, а на утро отдала обратно его друга, которого он всегда знал. Ему невыносимо тяжело видеть его таким, когда он видел другую сторону этого отчаяния. Когда он видел улыбки, слышал смех и просто знал, что с Паком хорошо. Как они бесились с Холли и ходили в караоке, а потом убегали оттуда из-за того, что пели без перерыва шесть часов. Как они с Хосоком и Холли гуляли по набережной, а потом младшей приспичило поймать утку, и как итог Чон вытаскивал девушку из воды, а та утащила с собой в кармане песок и камни. Ему хочется вернуться в то беззаботное время, чтобы видеть счастливого рыжего, а не погасшую звезду в его глазах. — Я люблю тебя, Хосок, — сонно бормочет Пак, обнимая друга, а тот улыбается, прекрасно зная значение этих слов. Это не просто «я люблю тебя», это «спасибо, что рядом, что видишь меня слабым, терпишь меня такого, я ценю тебя и готов всегда поддерживать, как и ты меня». — И я люблю тебя, Чимин.