Бывшие

Сердце отстукивает последние минуты жизни. На грани находиться очень тяжко, Чимин впервые оказывается в безысходной ситуации настолько, что на стену лезть хочется. Когда ему позвонили и сообщили, что случилось с Юнги, он сначала не поверил, как сделал бы любой адекватный человек. Здравомыслящий разум никак не мог принять тот факт, что после его ухода Мин не просто разбил зеркало и руки в кровь, доведя себя до критического состояния, а у него случился приступ. Чимин рад лишь одному — он не видел этого. Потому что если бы глаза увидели, то парень не смог бы дальше продолжать лечение. Это он так влияет на него? Он всему виной? Пак не может понять, почему так сложно. Сложно с Юнги. Он должен был быть обычным пациентом, но, не прикладывая больших усилий, становится чем-то более ценным и дорогим, хотя рыжий и не признает это. Пак успел расспросить санитаров о состоянии Юнги, которое те описали как тяжелое. Со вздохом парень опускается на лавочку на первом этаже. Ему надо было остаться, дождаться Юнги, открыть эту чертову дверь, поговорить с ним, может, этого бы и не было, если бы Чимин просто задержался, а не последовал примеру большинства — уйти с работы пораньше. Вот чем это чревато. А нить, связывающая их судьбы, завязывает очередной узел. Чимин не может найти смелости подняться к Юнги и посмотреть на него. Слова сейчас излишни, они никак не помогут, не исправят положения. Чимин сейчас абсолютно беспомощен, от него нет никакой пользы. В кабинете главврача затирал о продуктивности лечения, новых способах и средствах, а сейчас сидит в коридоре, пока Юнги лежит без сознания в палате. Какой он вообще врач, если его лечение только вредит пациенту, если он сам вредит ему одним своим существованием? Чимин себя сейчас ненавидит как никогда раньше. Он не испытывал к себе такого даже во времена ругани с родителями и уходов из дома или когда работал в клубе. С ним это впервые. Он ответственен за чужую жизнь, он, по сути, лечащий врач, но его лечение вредит здоровью, подвергает жизнь пациента. Пухлые губы сжимаются в тонкую бледную полоску, а пальцы в плотный замок до такой степени, что подушечки белеют, а сами пальцы немеют и покрываются красными пятнами. Эту ненависть к себе никак не выплеснуть, она не находит выхода. Слезы — лучший способ выбросить эмоции, но глаза сухие, потребности в этой бессмысленной влаге нет. Разнести все к чертям собачьим тоже не может, хотя тяга есть. Кричать. Сейчас очень хочется кричать. Точно так же, как кричал Юнги, но он, увы, не слышал, зато санитары рассказали, как истошно вопил парень, словно его свинцом начинили. Они нашли его всего в крови, а на руках осколки стекла. Таких криков стены клиники еще не слышали и больше не должны услышать. Чимин верит, что человек может измениться, верит, что ему просто нужен толчок, и тогда все может перевернуться с ног на голову. Прятаться долго не получится, от самого себя тем более, поэтому Пак нехотя поднимается с лавочки и смотрит на выход. Он словно перед казнью смотрит на дневной свет, прежде чем окунуться во тьму. Его тьма уже ждет. Пак не помнит, как добирается до палаты, ноги сами несут, тянут к запретному. Он собой не управляет, когда дело касается Юнги. Все его существо, каждая клеточка организма реагирует на имя, запах, едва заметный силуэт. Это вовсе ненормально, но Чимина устраивает. Устраивает каждый раз вздрагивать, стоит вообразить его в голове. Думать о нем перед сном уже вошло в привычку. Это получается на автомате, как чистка зубов или поправление очков, как запираться, войдя в квартиру, или поиск ключей от машины по всем карманам по утрам. Если что-то становится закономерностью, то входит привычку, а Юнги — очень плохая привычка, как курение, алкоголь или наркотики. Он всех их, вместе взятых, перекрывает. Он — новый вид зависимости, а Чимина тянет, никто остановить не может, даже он сам, пока Юнги пальчиком манит. Натянув рукава ярко-оранжевого пушистого свитера до самых кончиков дрожащих холодных фаланг, Чимин тихо входит. Его встречает пустая, пугающая тишина, словно в морге. Пак гулко сглатывает и проходит внутрь. Вчера он точно так же крался, словно маленький шпион, но только сейчас его тихие шаги оправданы страхом. Самым настоящим страхом, который испытывает социофоб в обществе или жертва при виде своего мучителя. Чимин сам не понимает, чего боится, но колени позорно дрожат, словно его ведут на виселицу. Все внутри сжимается, стоит только вдохнуть полной грудью. В комнате стоит стойкий запах медикаментов, смешанный с запахом зубной пасты и одеколона. Окно по-прежнему открыто, на полу валяются какие-то вещи, но Чимин заставляет себя не упасть, когда видит Юнги, привязанного толстыми ремнями к постели. Он чуть не падает у кровати. Болезненный вид Мина заставляет руки дрожать, а конечности неметь. Еще чуть-чуть и Пак правда упадет на колени и будет рыдать. Юнги походит на живой труп. Его грудная клетка редко и очень медленно поднимается, точно также опускаясь, дыхание тихое, хрипящее. На лице парочка синяков и ссадин, где-то еще виднеются запеченные остатки крови, прилипшие к коже и образовавшие тонкую корку, волосы тоже перемазаны. Ресницы мелко дрожат, а сухие губы совсем бледные, словно душа и жизнь покинули это тело. Но пока он дышит, Пак верит, что он жив. Взгляд спускается ниже, и Пак наконец замечает руки… Искалеченные костяшки, на которых еще не застыла кровь, она продолжает течь, пачкая серые простыни. Чимин замечает маленькие остатки стекла и его коробит. Юнги должно быть невероятно больно. На негнущихся ногах Чимин поднимается и быстро подходит к Юнги, как ему кажется. На самом деле это занимает несколько минут. Ноги и правда словно перестали гнуться, будто Паку за семьдесят резко стало. Он находит небольшую аптечку на кухне и возвращается с небольшим белым чемоданчиком, в котором оказывается все необходимое. Во всех аптечках есть перекись водорода и бинты, это девяносто составляющего, остальное так, по мелочи. Пак раскрывает бинты, сразу отматывает на глаз и укладывает на грудь пострадавшего. Смочив вату перекисью, парень осторожно подносит небольшой шарик к руке и на пробу невесомо касается, проверяя реакцию старшего. Но тот никак не реагирует, даже ресницы не вздрогнули. С облегченным вздохом Чимин подносит уже весь комок ваты и тыкает осторожно вокруг раны, дует и обрабатывает уже костяшки. Рука тянется за пинцетом и осторожно вытаскивает каждый маленький кусочек стекла, откладывая его на столик. Этими кусками подавиться хочется, проглотить, чтобы те в горло врезались и царапали, чтобы кровь хлынула из глотки, а дыхание перехватило. Хочется лечь рядом с Юнги, прижаться к его груди и слушать биение сердца, знать, что оно еще бьется, парень жив, и ему ничего не угрожает, а потом уйти, как герой, ведь Юнги никогда не узнает, кто обработал его раны. Закончив с одной рукой, Чимин переходит на вторую и вскоре заканчивает, убирая весь инструментарий. Осторожно заматывает раны и завязывает потуже, чтобы повязка не слетела. Ни один мускул на чужом лице не дрогнул. Чимину больно становится от вида такого Юнги. Сломленная душа покоится в этом теле, и как же Пак хочет расправить ей крылья и помочь взлететь вновь, постичь все удовольствие полета, но Юнги не позволяет, никогда не просил помощи, хотя отчаянно нуждается в ней. Стоять у его кровати кажется мазохистским наслаждением, ноги не могут вывести из палаты, а сердце хочет остаться здесь, лечь замертво, чтобы прочувствовать всю боль, что испытывает Юнги. Пак лишь надеется, что в своем сне Юнги не проходит через агонии. Рука мягко накрывает холодные пальцы, обдавая своим, таким необходимым, теплом. Чимин все готов отдать, чтобы блондин не мерз. Ресницы заметно дрожат, и в эту же секунду Мин открывает тяжелые веки, словно те весят тонны. — Чимин?.. — хрипяще тянет севший голос, смотря в потолок. Чимин переводит взгляд с пальцев на лицо. — Я здесь, — зовет, словно потерявшегося щенка, своим голосом манит. Юнги поворачивает медленно голову и видит рыжие волосы и точно такой же яркий свитер, а губы трогает улыбка. — Ты в курсе, что на мандарин похож? Чимин усмехается, качая головой. Даже на грани смерти этот придурок не упустит шанса сказать пару шуток, без них он умрет скорее. — Я хотел быть похожим на апельсин, не получилось, жаль. Юнги улыбается шире, но Чимин видит, как ему тяжело. Уголки еле-еле тянутся, а с потрескавшихся губ сдирается кожа. — Мне ты и в образе мандарина нравишься, — низкий хриплый голос звучит с теплом. И если прикрыть глаза, то можно представить, что ничего этого нет. Нет серой палаты, освещаемой бледными лучами, Юнги, обессилено улыбающегося и прикованного к кровати ремнями, запаха лекарств и Чимина, испытывающего вину и жалость. За закрытыми глазами этого ничего нет. В темноте гораздо спокойней и нет кошмаров, которые преследуют в реальности. Но за прикрытыми веками вечно прятаться невозможно. Чимин открывает их и смотрит на старшего. — Как ты себя чувствуешь? — самый глупый вопрос слетает с губ бездумно. Как себя чувствует человек, привязанный к кровати, переживший вчера последствия страшной ломки, после которой разбил кулаки в кровь и сорвал голос? Наверное, бодрячком. Юнги смотрит в потолок и молчит, думая о чем-то своем, а Чимину очень хочется знать, о чем именно. Что такого хранится в этой голове, что толкает на необдуманные поступки? Что именно побуждает Мина к бездумным действиям? Неужели это и правда ломка? — Тебе правду сказать? — слышится снова с тяжелыми хрипами. — Соври. Он не может услышать правду. Не может знать, каково сейчас дорогому человеку. Жестоко с его стороны, безразлично? Нет, человечно. — Со мной все хорошо, только голова немного трещит, — выдыхает спокойно Мин, а вместе с ним и рыжий. Этот ответ лживый, но горькую правду он сейчас не может принять, не в состоянии. — Подожди минутку, я сейчас принесу таблетку, — Чимин отходит от постели и удаляется быстро на кухню. Руки мелко дрожат, пока он тянется к полкам. Он не может никак оправдать эту дрожь. Она не от холода, не от страха. Это его сердце так трясется. Пока у него в запасе есть несколько минут подальше от Юнги, он использует их по максимуму. Достав с полки стакан и налив почти до края воды, он опускает таблетку, которая тут же растворяется с тихим шипением, а легкий ненавязчивый запах апельсина приятно щекочет нос. Взяв себя в руки и стакан, Пак выходит. Юнги все также лежит, да и двинуться никак не может — к постели привязан все-таки. Но теперь у младшего проблемы — как напоить Юнги? — Эм… — он застывает на пороге и смотрит на лежачего. Но через пару секунд ступора подходит и ставит стакан на тумбу. Юнги тут же пытается двинуться, но понимает, что не может сделать и движения, только кистями пошевелить и стопами. Тут же появляется страх, который Чимин видит по растерянности и возмущенному взгляду. — Почему я связан, Чимин? — непонятливо спрашивает Мин, у которого шестеренки в голове все никак не могут сдвинуться с мертвой точки. — Ты помнишь, что вчера устроил? — тихо спрашивает Чимин, точно также подкрадываясь к воспоминаниям в чужой голове. — Когда? — хмурит брови тот сердито. — Вечером, после моего ухода. Юнги сводит брови к переносице, погружается в воспоминания вчерашнего вечера, которые для него оказываются как в тумане. Он смутно помнит, что было после того, как Чимин ушел. Помнит только, как его стошнило, он умылся, а потом пропасть. Он сжимает губы в тонкую полоску, думает, но никак не может вспомнить, что именно такого натворил, что его связали. Похоже, что-то жесткое, если за кражу препарата его не связывали. — Я вчерашний вечер смутно помню, — оно и понятно. — Ты разбил зеркало, — начинает с малого Пак. — У тебя случился приступ ломки, и ты начал колотить по стеклу, стене, а потом спустился на пол и начал трястись. Санитары сказали, что ты был весь в крови, и что… — Прекрати, — просит Юнги, начиная вспоминать обрывками вчерашний вечер. Чимин вежливо замолкает и смотрит на старшего, ожидая от него ясных объяснений. Но тот молчит. — Ничего сказать не хочешь? — подталкивает ненавязчиво Чимин. — А что ты хочешь услышать? — и снова поворачивает голову к нему, смотря устало. — Здесь соврать уже не получится, прости, — и усмехается невесело. Чимину собственные слова припоминают, заставляя прикусить язык и почувствовать неприятную горечь. — Как часто проявляются симптомы ломки? — Чимин откидывает все эмоции, стараясь действовать и выглядеть как профессионал. Опираться на чувства и эмоции с Мином очень опасно, они могут повернуться против тебя и впиться такими осколками, что не вытащишь, как не пытайся. — Лечить меня собрался, док? — хмыкает Мин и отводит взгляд, что отдает ему резкой болью в голову. — Еще когда-нибудь у тебя проявлялись эти симптомы? — непреклонно спрашивает Чимин. Ему сейчас не до шуток. Юнги тяжело вздыхает. — Да, но не так сильно. Парочку раз разбивал что-нибудь, и все проходило. Могло стошнить, — отвечает будничным тоном, словно на приеме у врача. Чимин понимающе кивает, хотя понятия не имеет, что на самом деле испытывает человек в этот момент. Он никогда не пробовал запрещенных веществ, эта опасная и загадочная пелена не манила его в свои тонкие призрачные сети. Все эти сказки о том, как приятно может быть с таблеткой под языком, его не привлекали, но, глядя на Юнги и его состояние, не хочется даже представлять. — Сколько по времени длился период? — все также с профессиональной точки спрашивает Пак. — Недолго. Я всегда быстро принимал новую дозу, чтобы не мучить организм. — Мучил ты его как раз новой дозой, — разочарованно качает головой Пак. — Я привык глушить боль, а не испытывать, — безразлично бросает Юнги. Чимин давно заметил, что Мину на себя плевать. Он губит собственное здоровье, рушит жизнь. Как человек может настолько не любить себя? Пак напротив считает, что блондин прекрасен внутри, у него чистая душа, которой не хватает ласки и любви. Только благодаря им раскрывается сердце человека. Искренность впускает в свое сердце, распахивает двери, срывая их с петель. И сердце поет в эти моменты тихую мелодию. Это мелодия безмятежности и счастья. Когда-нибудь Чимин услышит ее из сердца Мина. — Порой ее нужно испытать. Все, что нас не убивает, делает сильнее, — голос парня пропитан уверенностью. Он не хваленые речи затирает, а говорит правду. — О как! — удивленно хмыкает Мин, дернув бровью. — А ты не пытался стать тренером? Или депутатом? Речи затираешь такие, что все бабки уже давно бы плакали. Мин не верит ни на грамм. Юнги не готов впустить рыжего в свою голову, а в сердце ему дорога закрыта. Чимин думает, что Юнги себя не любит, но кроме себя ему никто не нужен. И чем скорее он это поймет, тем будет лучше для них обоих. Рыжий еще раз осматривает бледное, неживое лицо и вздыхает, принимая единственное верное решение, которое он здесь видит. Играть всегда нужно по-крупному. Он подходит ближе к кровати, засунув лениво руки в карманы длинных черных брюк. — У меня на тебя есть особые планы. — Будем вместе лечить душевные раны? — хмыкает Юнги. Ему не понять намерений младшего и его ярого стремления помочь каждой травинке и животинке. — Ты не можешь жить без наркотиков, — вслух рассуждает Пак. — Период ломки сложно пережить в одиночку. — Что ты хочешь этим сказать? — Юнги, кажется, догадывается, что хочет предложить ему Чимин. Точнее не предложить, а заставить пойти на уступки. — Я говорил в кабинете господина Чана, что назначаю тебе медикаментозное лечение. В данном случае оно просто необходимо. Две недели я буду следить за твоим питанием, водным режимом, соблюдением приема препаратов и постановки капельниц. У Юнги глаза увеличиваются от сказанных слов, всем своим видом он дает понять, что протестует, не пойдет на эту сделку, но у него просто нет выбора. Либо так, либо никак. — Я под иглу жопу не подставлю, — резонно заявляет старший. Чимин вздыхает, закатывая глаза. — Капельницу в вену делают, придурок. — Тем более! — Юнги вскрикивает и жмурится от неожиданно громкого звука. — Я себя под иглу ставить не собираюсь. — Я буду с тобой, поэтому тебе нечего бояться, — спокойно, словно мама, произносит Чимин, прокапывая дорожку доверия к Мину. Прокапывая ее ложкой. Пластмассовой. — Ни за что! — Ладно, хорошо, будь по-твоему, — Чимин умывает руки и опускает их по швам, показывая старшему, что сдается. — В чем подвох? — странно косится на младшего, не понимая его тактику и поведение совсем. — Ни в чем, — пожимает тот легко плечами, а Мин беситься начинает. С ним играют, правил не объясняя, это раздражает еще сильнее. — Чимин, — с нажимом произносит Юнги, а Пак поворачивает голову на свое имя. — Если ты откажешься от добровольного лечения, то будет принудительное. Ты будешь лежать, привязанным к койке, без возможности сходить в туалет или покушать. Будешь принимать еду через трубку, — это, конечно, преувеличение, но на войне все средства хороши, — и ходить под себя. Тебя будут колоть транквилизаторам и превратят в безхребетный кусок мяса. Ты этого хочешь? У Юнги проходят мурашки по телу от краткого экскурса будущего лечения. Он не выдержит, его вывернет наизнанку, когда игла только войдет в кожу, дернется, и опять синяк, или еще хуже — игла там останется. От представления этой картины по телу проходит разряд тока, а Юнги прикусывает язык. Придется согласиться на предложение Чимина. — Как ты собираешься следить за мной? — скептически осматривает младшего с головы до пят, не выражая радости от принятого им решения. — Очень просто. Эти две недели я буду жить с тобой здесь, в палате. У Юнги второй раз зрачки увеличиваются, а брови ползут наверх. — Что? — Ты что-то имеешь против? — А спать ты где будешь, док? — Могу и на полу или на кресле. Ты волнуешься обо мне? Как мило, — улыбается Чимин, пытаясь перевести все в шутку. — На полу спать будешь, я не шучу. Не люблю делить с кем-то постель, это моя личная территория, зона комфорта, — Юнги отстаивает свои права, словно к нему пришли в гости и пытаются отобрать понравившуюся игрушку, хотя на нее просто хотят вблизи посмотреть. — Да пожалуйста. То есть, мы договорились? — изгибает вопросительно бровь Пак. Юнги посильнее язык прикусывает, душа в себе свое внутреннее «я», которое так и хочет сказать, что против. — Согласен, может, еще руки друг другу пожмем? — саркастично двигает ладонью. Чимин усмехается и подходит к кровати, начиная развязывать тугие ремни. — С этого момента ты слушаешься меня. — Ага, размечтался, — Юнги высвобождает одну руку и разминает затекшие кости. Чимин бросает гневный недовольный взгляд на старшего. — Я ведь как развязал, так и связать обратно могу, — и вертит ремнем в руке предупреждающе. — Да понял, понял я.

***

Уже как три дня Юнги живет по указке младшего, соблюдает режим питания, хоть и противится как малое дитя, не пропускает прием воды, чтобы вывести остатки токсинов из организма и снять отеки, но все еще отказывается от уколов. Он, как собака, верно охраняющая свою кость, не подпускает к себе медсестер, сторонится острых игл. А Чимин не сдается. Дверь в палату открывается, и Чимин заходит с небольшим подносом в руках, ставит его на стол и поправляет рыжие пряди, спадающие на лоб. — Ваш завтрак прибыл, — улыбается жизнерадостно и закрывает дверь за собой. Юнги лениво поворачивается на кровати и фыркает от вида брокколи и помидор, заправленных оливковым маслом. А совсем рядом стоит стакан питьевого фруктового йогурта и жареные кабачки, которые пахнут невероятно аппетитно. Пак подходит к постели и стаскивает с ног одеяло, заставляя старшего недовольно промычать. — Вставай. Время десять, а ты до сих пор спишь, — сложив руки на груди, Чимин раздувает щеки в недовольстве. — Я тебе нянькой не нанимался, если что. — Ты без меня жить не можешь, вот и возишься со мной, — бубнит в подушку Юнги, потягиваясь на кровати как кот. Чимин на это лишь глаза закатывает. — Если не встанешь, я буду кормить тебя через трубку. — Вот и отлично, меньше проблем, и жевать ничего не надо, — Юнги тянется лениво за одеялом, но парень скидывает его на пол. — Ректальным способом. Через прямую кишку, — цедит Пак, а в его голосе не проскальзывает шутки. Юнги сглатывает. — А… что там? Кабачки тушеные? — парень поднимается с места и поправляет штаны, словно Чимин может прямо сейчас их снять и вставить трубку. А тот лишь хмыкает и подвигает поднос с завтраком. — Жареные кабачки, дурак, — и улыбается себе под нос. Юнги берет вилку в руки, только подносит ее к тарелке, как замечает, что не может поддеть ни один из овощей, а зубцы водят по каемке, создавая противный, режущий скрежет. Чимин отходит к окну проверить погоду и прислоняется плечом к стеклу. — Погода сегодня неплохая, да, Юнги? Старший не отзывается. Его рука трясется, а дыхание учащается, словно он пробежал марафон. Легкие неприятно сдавливает и сильно сжимает колющей болью. Юнги чувствует, как его грудину сильно сжимает, и корчится от боли, закашливаясь. Чимин подлетает к нему и стучит по спине, а когда кашель прекращается, то наливает и подает стакан воды. — Ломка? — спрашивает мягко Чимин. Он знает, как нужно действовать и что говорить. Главное — не проявлять агрессии. — Не знаю… — хрипит сдавленно и вытирает влагу с покрасневших глаз. — Есть сам сможешь? — младший заглядывает за плечо и продолжает ненавязчиво гладить по спине. — Не уверен. Чимин обходит старшего и занимает место напротив, беря в руки тарелку и вилку. На зубья он насаживает парочку помидор черри и зелени, с которой аппетитно капает оливковое масло, и протягивает Мину. — Ухаживать за мной собрался? — хмыкает Юнги, а уголки его губы медленно ползут вверх. — Нет, просто решил заткнуть твой рот, — под стать ему отвечает Пак. — Ты можешь заткнуть его кое-чем другим, — блондин играет бровями, а Чимин закатывает глаза. — Если ты продолжишь меня бесить, то я заткну твое другое место трубкой. — Все-все, я понял. Чимин показательно поднимает вилку к губам Юнги, а тому ничего не остается, кроме как открыть рот и принять порцию свежих овощей, которые он тут же запивает стаканом прохладной воды. — Не так противно, как я думал, — Мин снова открывает рот. — Ты и правда как ребенок, — качает головой Пак и подставляет очередную порцию овощей. — Ты ведь можешь не возиться со мной. Поставь санитаров. Почему ты этим занимаешься? Чимин застывает с вилкой в руках и опускает взгляд. Он сам не понимает, почему не может сделать так, как Юнги сказал. Это ревность в нем играет, чувство собственности? Это не его забота — кормить больного с ложечки, менять ему пеленки, но он решил стать личным санитаром Юнги, никто его не заставлял. Он сам отложил все свои дела на потом, поменял расписание и подстроился под него. Пока у Юнги дневной сон, Чимин работает с другими пациентами, по ночам — документы и сон не в мягкой кровати, а на кресле в палате Мина. Почему он жертвует своим комфортом ради какого-то парня, который ему ни разу не сдался? Этот вопрос так и останется открытым. Он отмирает и мотает головой. — Это моя работа, — неумело врет, скрываясь от своих чувств. — Я не могу ее бросить, — протягивает вилку. — Я — часть твоей работы? — принимает порцию. — Отчасти. Чимин не может сказать, что занимается всем этим исключительно из своих побуждений. Юнги не должен об этом никогда узнать. Хорошо, что больше каверзных вопросов не задает, иначе бы Пак посыпался. Парень вновь протягивает овощи, как Юнги кашляет и резко вскакивает, убегая в туалет. Чимин бросает вилку и идет за ним следом, слыша доносящиеся рвотные позывы, и вздыхает, опираясь о дверной косяк, смотря, как Мин опорожняет желудок. Он видит, как блондина мелко трясет, а его пальцы остервенело сжимают ободок унитаза. Юнги самому противно со своей слабости, но он ничего не может поделать со своим организмом, который не справляется со сменой режима. Марафонить целый год, а потом перейти на здоровое питание очень сложно, когда сам организм требует новой дозы. Спустя пару минут Юнги затихает, только сплевывая изредка, и сует пальцы в рот, но Чимин хватает его за руку и держит выше головы. — Достаточно, уже все вышло, дальше только желчь, — с видом знатока отвечает Пак, а Юнги смотрит на него, как бедняк на Бога. — Я не могу… Меня мутит, — Юнги снова наклоняется и открывает рот, но ничего не выходит, только слюна стекает ниточкой. Чимин гладит его по спине и вздыхает. И почему он во все это ввязался? — Может лучше через трубку в задницу? — вымученно стонет Мин. — Я тебе ее лично засуну, — рыкает Пак и помогает подняться. Он тащит обессиленное тело старшего в комнату и укладывает на смятую постель, которая еще хранит тепло ее хозяина. Пак аккуратно обкладывает парня со всех сторон, даже подушку взбивает, переворачивая на прохладную сторону, подходит к окну и открывает его немного. — Тебе нужно поспать. Сейчас принесу тазик, если будет тошнить, — и удаляется из комнаты. Юнги стонет и прикрывает лицо руками. Так низко он еще не падал. Не опускался до такого уровня, чтобы просить о помощи и принимать ее. Это все в новинку, дико и очень непонятно. Организм ослаблен, подвержен всем вирусам, а Чимин им в одиночку противостоит, помогает старшему, словно его личный лейкоцит. Юнги улыбается со своего же сравнения и слышит тихие шаги. — Я принесу лекарства, — шепотом произносит Пак, касаясь лба блондина. — И трубку не забудь, — улыбается широко, открывая верхние десна. Чимин усмехается и качает головой, проводя по взмокшим светлым прядям. — Если ты так просишь, то принесу обязательно, — а голос сквозит, непонятно откуда взявшейся, заботой.

***

Через пять дней приема лекарств Юнги удается полноценно поесть и не выплюнуть свои органы спустя пять ложек. И всему виной забота Чимина, который не пропускал и следил за состоянием старшего, был рядом с ним, пока его выворачивало, не морщился и не корчился, когда видел остатки завтрака в унитазе, не попрекал Юнги в его беспомощности и нежелании элементарно поесть, потому что знал, что его вины здесь нет. Пак терпеливо выжидал, когда тот перестанет содрогаться у крышки белого друга, и помогал подняться и выпить лекарства. Младшему нужно поставить памятник за его терпение. Перетерпеть этот период, тем более с Юнги — героический поступок, достойный золотого ордена. Чимин приходит к Юнги под вечер с чашкой горячего какао и размякшими зефирками, которые оседают на стенках посуды. Мин сидит на постели в черной футболке с принтом пришельцев и легких трениках, листая бумажный журнал от скуки. А когда замечает свое рыжее сумасшествие с двумя большими чашками и белым варевом сверху, то удивленно вздымает брови.        — Я пропустил канун Рождества? — первое, что спрашивает Мин, держа журнал в руках. Чимин улыбается уголками губ и ставит чашки на столик, присаживаясь на край кровати, не тревожа при этом Юнги. — Нет, но я решил, что было бы неплохо полакомиться углеводами. — Это просто сахарная бомба, — Юнги кидает подозрительный взгляд на столик с кипящими напитками, где растворяются остатки зефира. — Это вкуснятина! Воодушевленный парнишка подвигает ближе посуду и протягивает одну чашку Юнги, которую тот не спешит взять в руки. — Меня только от одного вида тошнит. И зубы сводит, — старший морщит нос. — Ты сначала попробуй, — настойчивый напор Чимина подкупает, и Мин с разочарованным вздохом, словно Пак ему дохлого енота в руки дает, принимает свой напиток. Младший улыбается и прилипает губами к белой кружке с красными оленями, отпивает и пачкает кончик носа в пенке зефира, а его довольное мычание заставляет Юнги сделать первый пробный глоток. — Сколько там ложек сахара? — Мин поднимает вопросительный взгляд, хмуря брови и смакуя сладкий вкус, скорее приторный. — Четыре, — отвечает спокойно Пак и отпивает большим глотком. Юнги смотрит на него, как олень на фары, и моргает пару раз. Ему, кажется, послышалось или он неправильно понял рыжего, но тот с невозмутимым видом продолжает пить какао, а Юнги отставляет свой в сторону. — Тебе не нравится? — смотрит большими карими глазами из-за кружки. Бежевые рукава свитера прикрывают маленькие ладони полностью, оставляя забавно торчать короткие пухлые пальцы. Чимин одет по-домашнему тепло. На улице сегодня прохладно, хоть у него есть в машине печка, а в клинике исправно работает отопление, но на младшем свитер крупной вязки, закрывающий плотно горло, и светло-коричневые брюки, что держатся на черном ремне под теплой одеждой. Пак не выглядит в этом образе на свой возраст. Юнги видит перед собой шестнадцатилетнего мальчонку, любящего смотреть романтичные дорамы, пить сладкий раф и читать приключенческие романы. Ему не хватает только очков, которые он часто носит. — А где твои очки? — резко спрашивает Мин, заставляя карие глаза округлиться от неожиданности. Чимин смотрит удивленно на Юнги пару секунд и кашляет, прочищая горло. — Я ношу их как аксессуар. Юнги садится поудобнее в позу лотоса и разглядывает задумчиво лицо младшего. — Т-ты чего? — хлопает глазами и держится за кружку, не понимая странного поведения старшего. — Ничего, красивый ты, — улыбается по-лисьи, хитро. Чимин ничего не отвечает, только отпивает свое какао и отставляет пустую кружку, прятаться больше не за чем. Юнги смотрит на него пристально и двигается навстречу. — У тебя пенка осталась, — тычет на губы Пака. Чимин вытирает их аккуратно, а Юнги приближается медленно, заставляя Чимина замереть на месте каменной статуей. — Еще осталось? — шепотом спрашивает рыжий, боясь нарушить непринужденную обстановку и такой тихий спокойный момент. — Да, немного… И вместо того, чтобы вытереть, Мин двигается ближе и накрывает пухлые губы младшего, втягивая в ленивый нежный поцелуй со вкусом сладкого какао с зефирками. Чимин с непривычки сжимает руки в кулаки на своих бедрах, в то время как Юнги скользит холодными ладонями по щекам вниз — к шее. Оглаживает нежную кожу, словно приручает бездомного котенка, и заставляет двигаться на себя. У старшего в голове нет никаких помыслов перевести все в пошлости и разложить Чимина на постели. Юнги хочет целовать пухлые губы, использовать их как дозу, новый чистый порошок. Чимин — его личный наркотик, самый благородный сорт. Пак чувствует, как трепещут его ресницы, а сердце замедляет пульс, хотя при влюбленности все иначе. Сейчас его симпатическая и парасимпатическая системы в норме, нет пресловутых бабочек в животе и жара по всему телу. Только кончики пальцев покалывает холодом, а в районе живота спокойно морские волны плещутся. Нет всплеска эмоций и урагана чувств, лишь приятное, спокойное чувство умиротворения. Все бабочки в животе сейчас сладко спят на своих цветах, сейчас не их выход. Чимин неторопливо, совсем медлительно двигает губами, слыша чмокающие звуки, словно они доносятся издалека, но на деле это их губы перешептываются, роняя неприличные обрывки фраз. Юнги не пытается опошлить или углубить поцелуй, он слизывает остатки какао и отстраняется, когда Чимин хлопает губами, а его дыхание становится прерывистым. — Теперь ничего не осталось, — облизывая свои губы, довольно тянет Мин. Чимин, смотря в медовые глаза, облизывает свои. А сказать больше нечего. Но неловкое молчание с прерывистым дыханием прерывает стук в дверь. — Да, заходите, — отвечает вместо хозяина палаты Пак, вызывая на его лице недоумение. В палату заходит молоденькая медсестра с небольшим подносом, на котором находится шприц и несколько ампул. Юнги, только завидев на горизонте медработника с уколом, смотрит на Чимина, как на предателя. А тот поднимается с места, облизывая губы и поправляя одежду. На самом деле он не знает, куда себя деть, чтобы не показать всем своим видом, чем они тут занимались до прихода медсестры. — Это еще что такое? — грубо спрашивает Мин, указывая на упакованный шприц. — Тебе сейчас сделают небольшой укол, — поясняет Чимин, как маленькому, словно это поможет смягчить недовольства Мина. — Нахуя? — снова спрашивает старший, а его голос звучит еще более грозно. Чимин спокойно выдыхает, заправляя волосы за ухо и поправляя прическу. — Это простые витамины. Их не получить через еду, надо вкалывать. — Так вот для чего было это какао, — усмехается Юнги, а Чимин распахивает губы, смотря на него виновато. — Нет… не для этого, — понуро склоняет голову, мурлыча себе под нос. — А для чего тогда?! Юнги поднимается с места, вызывая небольшой испуг у медсестры, которая тихо, набирала раствор из ампулы. Чимин подходит к старшему и беспардонно берет его за руку, заставляя все внимание обратить на себя. — Юнги, ты согласился на мои условия, — берет все внимание на себя. — Тебе нужны уколы и капельницы, а также лекарства, но я не даю тебе их, потому что они притупляют твое сознание. Ты хочешь этого? Чимин смотрит искренне, прокрадываясь в самую душу, тот самый тернистый уголок, поросший мхом. Его речи, как у русалок, завлекают, заставляют довериться и пойти на поводу, только за ним. Мин смотрит на него и не понимает, почему именно этот человек является его точкой чек-поинта, уютным местом, личной римской империей. Это какой-то сбой системы, дисбаланс гармонии, они с Чимином играют по фальшивым нотам. Глядя в эти темные глаза, Юнги понимает, что они его сведут когда-нибудь с ума. Он медленно слетает с катушек, а карие очи его подталкивают к этому все ближе и ближе. — Нет, — хрипло отвечает тот, а Чимин сжимает его пальцы в своих. Медсестра уходит в туалет, чтобы вымыть руки и надеть перчатки, а Чимин идет на отчаянный шаг. Он приближается к Юнги, гладя линию челюсти, и шепчет в самые губы, которые распахиваются на автомате. — Я буду рядом каждый раз, когда будут делать укол или ставить капельницу, — эти слова не пропитаны, они состоят из доверия и заботы. Они и есть их прямое воплощение. Юнги ничего не отвечает, не кивает, даже глазами не хлопает, но внутри кричит, выдает свое согласие. Медсестра возвращается и просит Юнги приспустить штаны. Тот не торопится выполнять просьбу, смотрит на Чимина, словно пес, ждущий команды, и только с его положительного кивка спускает штаны и ложится на постель лицом к Чимину, который присел рядом с подушкой. Легкий страх и мандраж окутывают тело. В голове всплывает тот самый момент, когда игла проткнула вену, а по телу бегут толпы мурашек. Мин сжимает руку в кулак инстинктивно на уровне лица, а Чимин запускает пальцы в непослушные светлые волосы, успокаивая. Это сейчас ему необходимо, хотя старший никогда сам в этом не признается. Пак видит, как девушка спускает немного раствора, чтобы убрать воздух и растирает место, а глаз цепляется за то, как напряжены ягодичные мышцы. — Юнги, расслабься, пожалуйста, — шепчет тихо ему на ухо, а тот судорожно выдыхает. Сказать легко, а сделать сложно. Парень сильно зажмуривает глаза и сжимает кулак, который накрывает мягкая ладонь. Юнги представляет, как сейчас находится не в этой больнице, не на этой постели, а на необитаемом острове, омываемом синим океаном, волны которого приносят на берег ракушки. Мин стоит совсем близко к кромке воды и смотрит на горизонт, где нет ни единого корабля, как и на небе нет облаков, только ясное солнце, которое своими лучами согревает изнутри. Его ладони что-то касается, и Мин поднимает взгляд, смотря на человека рядом. Лицо размыто. Мин не может понять, кто перед ним стоит: парень или девушка. Видит только рыжие волосы, которые служат его путеводной звездой. Юнги прекращает хмуриться и разжимает ладонь, а спустя пару секунд Чимин радостно шепчет ему на ухо. — Ты молодец, Юнги, — а сколько радости, словно он только что выиграл миллион. — Уже все? — растерянно хлопает глазами и озирается по сторонам, видя девушку, которая с громким звуком кладет шприц в пакетик и на металлический поднос. Чимин часто кивает и поднимается, улыбаясь молодой практикантке, которая в ответ одаривает его робкой улыбкой и удаляется. — Она с тобой заигрывала? — хмыкает Юнги, обратно натягивая штаны в исходное положение. — Ты ревнуешь? — также дерзко спрашивает Чимин, изогнув бровь. — Хах, было бы к кому ревновать. Этой девушке не хватает кое-чего, — самоуверенно заявляет Юнги, поднимаясь на ноги. — И чего же? — Чимину даже становится интересно на мгновение. Но ровно до ответа старшего. — Моего члена. Пак закатывает глаза и ударяет Мина кулаком в плечо, а тот смеется низко. — В следующий раз попрошу вколоть тебе лошадиную дозу мышьяка.

***

Первый укол прошел успешно, а вот с капельницей было все намного плачевнее. Если укол делается внутримышечно, то капельницы внутривенно, да и иглы разные, но Юнги эти различия не волновали. Он не хотел, чтобы посторонний объект находился в его вене какое-то время. Да и чувство, когда игла входит в мягкую ткань локтевого сгиба, не очень приятное. Юнги не переносит игл. Но в его жизни появился Чимин, который поможет преодолеть страх. — Сколько по времени это займет? — нервно жуя губу, спрашивает Юнги, которого предупредили, что через пару минут придет медсестра и поставит капельницу. Предупрежден — значит вооружен. — Ты куда-то торопишься? — спрашивает Чимин, облокотившись спиной о ближайшую стену. — Да, в туалет. — Ну так сходи заранее, могу предложить тебе утку. — Я тебе в ладошки нассу, а еще и нас… — Только попробуй, и я запихну тебе все это в рот! — Чимин прерывает словесную перепалку, не желая продолжать этот мерзкий диалог. Даже невооруженным глазом видно, что Мин волнуется и этой бессмысленной болтовней пытается скрыть свое волнение, но это безуспешно. Чимин читает его эмоции, видит, как дергается нога, нервно отстукивая свой ритм. Мин не может скрыть свой страх, но перед Паком его прятать не надо. Его обязанность — работать со страхами, вытеснять кошмарных монстров из головы. — Это не так больно, как ты себе представляешь, — спустя несколько минут тишины заговаривает Пак, решая разрядить обстановку. — Просто полежать немного. — Ты меня сейчас успокаиваешь? — сцепив руки перед собой в замок, спрашивает блондин, смотря на младшего снизу верх. — Я говорю правду. Ты выглядишь так, словно тебя на убой ведут. Юнги усмехается и чешет волосы на затылке, кусая губы. — Так заметно? — спрашивает он, не уточняя, но Чимин прекрасно понимает, что имеет в виду старший. — Да. Холодные концы пальцев сжимаются плотнее, но тут же разрываются, когда в палату входит медсестра с системой капельницы. Только он видит иглу, убранную в пластмассовый колпачок, как его мутит, а раствор в пакетике заставляет подкоситься ноги. Если бы Юнги мог, то переместился в любой другой уголок планеты, но не остался здесь. Не здесь, где острая игла и девушка в маске, а далеко, где нет этих ужасов. Чимин подходит к кровати и наблюдает за Юнги, реакция которого может быть агрессивной. Пак, как дрессировщик, присматривает за старшим, в любой момент готовый остановить его, а ведь тот и послушается. Но с дикими животными всегда нужно быть осторожным, чтобы не откусили руку по локоть. Мин укладывается на постель и со вздохом упирается взглядом в потолок, не переставая жевать нижнюю губу. Пак садится на тумбочку и сжимает в своей руке холодные пальцы старшего. Своим присутствием, жестами, короткими взглядами он показывает, что рядом, здесь и никуда не уйдет. Даже если захочет, не сможет. Совесть не позволит, она тянет его к этому придурковатому блондину с медовыми глазами и с запахом зубной пасты и мужского одеколона. Притяжение между ними смертельно. Юнги закрывает глаза, когда чувствует, как в вену входит игла, хочет дернуться, но ощущает теплый, полный материнской любви и заботы, поцелуй в лоб. Пухлые губы касаются холодной кожи, а карие глаза, смотря на дрожащие ресницы. Сейчас нет ничего и никого, кто мог бы их потревожить, но все между ними временно, это затишье перед бурей. А вместо того, чтобы прятаться, они выходят наружу и идут навстречу к урагану, который надвигается на них. Горячие поцелуи в лоб и пальцы в волосах кажутся спасением. А Юнги вязнет. Вязнет в своем болоте. Он тихо дышит, принимая заботу, которой недостоин. Но цепляется за нее, что так нечестно. Падать одному не хочется, поэтому он хватает с собой Пака и тянет на дно. Каждая секунда капает подобно раствору в капельнице. Юнги кажется, что проходит полдня, но на деле гораздо меньше. Капельницу убирают, но Чимин остается, а он думал, что тот идет в комплекте. Чимин — ангел, спустившийся с небес, еще не знающий, что обратно в рай не попадет, Юнги обрубит ему крылья. Вторая неделя подходит к завершению, как и начальный курс лечения старшего. Мин и сам должен понимать, что этого времени катастрофически мало, чтобы излечиться от сложной наркотической зависимости, поэтому нужно продолжать в том же духе, чтобы добиться желаемого результата. Именно с этим разговором Чимин направляется к нему в палату. А разговор их ждет непростой. У самой двери Чимин поправляет рукава кофейной рубашки, материал которой напоминает махровое полотенце, и неловко переминается с ноги, оглядывая длинные брюки, подчеркивающие его талию и бедра, скрытые под черной тканью. Не стуча, он заходит в палату, замечая Юнги, который сидит на кухне за столом с чашкой кофе в руках и что-то ищет в телефоне. — Привет, — Чимин не проходит, опираясь плечом о косяк, осматривая парня перед собой. Тот громко отпивает и роняет быстрый взгляд на Пака. — Виделись уже, — холодно и грубо получает в ответ. Чимин даже немножко теряется, не зная, как дальше вести диалог с человеком, который на него явно не нацелен. Мин продолжает сидеть на стуле и воровать печенье из вазочки, пихая его в рот, оголодавши. — Сегодня не тошнило? — интересуется младший, стараясь звучать как можно более непринужденно. — Нет, но начинает от твоего вида. — Что не так с моим видом? — Чимин касается ладонями рубашки, словно на ней пятно от соуса или она неглажена. — Бесить начинаешь, — фыркает недовольно Юнги и встает со стула, проходя в свою комнату, а Пак никак не препятствует. Обстановка накаляется, и Пак уже хочет отложить разговор, но если и рубить, то с корня. — Две недели завтра истекают, поэтому поводу я и пришел с тобой поговорить. Старший присаживается и выбирает из вазочки на столике несколько мандаринов. И делает это так тщательно, словно знает, какие именно вкусные и без косточек. — И о чем ты хотел со мной поговорить, док? — очищая первый фрукт, спрашивает Юнги, совершенно не глядя на Пака. Глубоко вздохнув, Чимин собирает силы. Сейчас не время жевать губу и сопли, нужно сказать все честно, ведь доверие между ними такое шаткое, что любой порыв ветра способен его разрушить. Пак подходит к краю постели и упирается взглядом в светлую макушку. — Я решаю продолжить твое дальнейшее лечение, — уверенно и стойко слетает с пухлых губ. — И что это значит? — косит под дурачка Мин, словно не догадывается, к чему клонит рыжая голова. — Это значит, что тебе продолжат ставить капельницы и уколы, а также я рассчитал дозу препарата, который поможет снизить головные боли и тошноту. Его можно колоть, но я решил, что подойдут таблетки. Еще я подобрал оптимальный вариант снотворного и анальгетиков. Они помогут сохранить твое сознание ясным и… — но не успевает договорить. Рядом с его головой, в паре сантиметров пролетает вазочка с фруктами и разбивается о стену. У Чимина громко ухает сердце, пропуская удар. Он четко видел, как Юнги целился в него, и не с целью припугнуть, а намеренно причинить боль. От этого больнее вдвойне, но показать страх и слабость Чимин не может, не когда Юнги в ярости. Хотя сердце не может больше быть сильным и показывать свою независимость. У Пака тоже чувства есть, но гордость всегда почему-то перевешивает. — А ну-ка повтори, — сквозь зубы цедит Мин, сидя на кровати. Чимин сглатывает и молчит. — Я сказал: повтори! — он вскакивает с громким криком и хватает Пака за грудки, сильно встряхивая. — Повтори, сука! Чимин смотрит на обезумевшего старшего и не узнает в нем того Юнги, который целовал его на крыше и неделю назад в этой палате, деля вкус какао на двоих. В нем нет того Юнги, который трахался с ним на этой постели, столе в столовой и переговорной начальника. Становится до боли обидно, сердце эту реальность не принимает. Сейчас в медовых глазах нет того огонька, яркой искры, присущей его взгляду. Сейчас Чимин отчетливо видит ненависть, которая кишит в старшем, вырываясь через обидные фразы и сумасшедшие действия. И становится действительно страшно. И почему-то Пак волнуется не только за себя, но и за Юнги. Чимин достойно смотрит в глаза, не говоря ни слова, хотя и это является ошибкой, это выводит Юнги на очередные эмоции. Он встряхивает его и отталкивает, а рыжий ударяется головой об окно и только морщится. Мину бы сейчас эмоции выплеснуть, но он укладывается на постель, зарываясь с головой, хотя Пак до сих пор чувствует недосказанность в воздухе. Им еще предстоит поговорить, но уже на трезвую голову. Старший укутывается в одеяло, как в плотный кокон, а Чимин продолжает стоять и смотреть на него. Плечо немного ноет, но это не сравнится с той болью, что он испытывает от слов и действий Юнги. Пак себя уважает и не станет терпеть подобное отношение, но другого выхода блондин не оставляет. Вроде, только рыжий подирается к его холодному сердцу, как тот закрывает в него двери и не дает шанса полюбить и довериться. Этих двух аспектов он сторонится всю свою жизнь, бежит от любви и тепла. Полностью потерянный и отстраненный Чимин ложится на пол. С левой стороны находится кровать Юнги, с правой — окно. Пак поворачивается к нему и сворачивается в калачик, обнимая себя за колени, как маленький брошенный щенок. Он никак не может понять, в какой момент сделал не так, что именно пошло не по плану? Его жизнь продолжает идти по пизде, но Пак умудряется выворачиваться так, что находит новые пути. Но все дороги ведут в Рим, так и все обходные пути Чимина ведут к Юнги. Он долго думает, мысли сначала громкие, сумбурные, друг друга перекрикивают, а затем стихают, не приходя ни к какому разумному выходу. Чимин просто лежит на полу и смотрит в окно, как на небе появляются первые звезды. И где-то в другой Вселенной у него наверняка есть парень, который укрывает его пледом и целует в висок, прося прощение за опоздание с работы, а в руках держит ведерко любимого шоколадного мороженного с крошкой печенья. И в этой Вселенной у него все хорошо: любящая вторая половинка, хорошие отношения с родителями, верные друзья и стабильная работа, приносящая удовольствие и хороший доход, но а пока Чимин находится в своей реальности у него ничего этого нет, зато есть навязчивые мысли и психика, которая скоро даст сбой по фазе. И в тишине своих мыслей он бы пролежал так всю ночь, пока не чувствует в скором времени скрип кровати и чье-то дыхание с задней части шеи. — Ты правда думаешь, я позволю спать тебе на полу? — его хриплый низкий голос звучит виновато, а на губах улыбка, хоть Пак и не видит, но слышит ее. Чимин ничего не отвечает, только поворачивается на голос и сразу же оказывается в плену теплых рук, что затаскивают его, как игрушку, на кровать и накрывают нагретым одеялом. Эти самые руки сжимали его шею и трясли так, словно он — тряпичная кукла. Мин отстраняется от него, как только укладывает на постель, но продолжает смотреть в темноте на яркие рыжие волосы, которые освещает лунный свет. Нельзя сейчас касаться, виноват перед своим сумасшествием, сам понимает, признает свои ошибки. Не стоило своих демонов на Пака срывать, тот ведь с ними один борется и принимает. — А как же личная территория и зона комфорта? — подает тихий голос Пак, укрываясь одеялом по нос, намотав на кулак. В тишине слышится тихий смешок старшего и его протяжный вздох. — Как там говорится… Ради любимых мы готовы на все? — задает риторический вопрос в никуда Мин. — Так вот, считай, что ради своего здорового сна и отсутствия тошноты после каждого приема пищи, я готов разделить с тобой постель. Чимин тихо усмехается. — Да ты просто мечта любой девушки. — Знаю, но мечтать невредно. И снова между ними повисает молчание, которое не напрягает ни одного из них. Оно кажется чем-то обычным, как цветение сакуры весной, яркое солнце летом, листопад осенью и Рождество зимой, в нем нет ничего абсолютно сверхъестественного. Пак уже начинает засыпать, чувствуя, как тяжелеют веки, а дыхание становится редким и тихим, но его вырывает на пути ко сну голос Мина. — Это твое лечение… — начинает неуверенно, словно жалеет, что начал. — Я согласен, если ты продолжишь его курировать. Чимин улыбается и переворачивается на другой бок, показывая Юнги свою спину, а тот на шорох переводит взгляд. — У тебя все равно не было выбора, — бубнит в мягкую подушку и зарывается носом. Юнги переворачивается полностью на правый бок, чтобы созерцать прекрасную рыжую недовольную макушку, которая уже спустя несколько минут проваливается в сон, оставляя его наедине со своими мыслями и демонами, которые не дают покоя. Выбираться нужно, как можно скорее, потому что Чимин хочет давать ему таблетки, что будут притуплять сознание, а Юнги нужен порошок, который отправит его в нирвану, где нет его сумасшествия, что плотно к себе камнем тяжелым притягивает, заставляя топтаться на одном месте. У Юнги всегда жизнь в движении, и в этой жизни Чимину попросту нет места.