«Видеть твою боль — наказание. Я не хочу смотреть, как тебе плохо, не хочу причинять боль, но ты ранишь сильнее. Мысли о тебе — медленная смерть. Прекрати душить меня своими губами».
— А я говорю тебе, что она беременна! — Они встречаются всего три месяца. В столовую Чимин и Хосок зайти без шума не могут, иначе земля остановится. Хосок узнал сплетни и решил поделиться с другом. Вот только не учел, что личная жизнь других людей Пака мало интересует. Это можно понять по тому, что он до сих пор одинок. В его возрасте люди заводят семьи, женятся и берут квартиру в ипотеку, а Чимин работает на хорошо оплачиваемой работе, ездит на неплохой машине, живет в своей квартире и никак не зависит от родителей, чем не многие люди могут похвастаться. Хосок сегодня выглядит не так утонченно, каким его привыкли видеть окружающие. Сегодня он напоминает больше тинейджера, который собирался лениво на пары без особого желания. Зелено-голубой свитшот с объемными рукавами и манжетами на них и внизу, свободные светлые джинсы, которые гармошкой топорщатся на уровне лодыжек, и новые кроссовки с желтыми и зелеными вставками на объемной белой подошве. Чимин же одет поскромнее своего друга, да и халат у него полностью надет, а не держится на плечах, как это у Чона. Кому-то же нужно своим образом посветить. Как галка, ей-богу! Чимин в черной водолазке и серых брюках, на ногах белые кеды, ни разу не ношенные, а в кабинете на вешалке висит зеленая плетеная кофта, в которой уютно сидеть вечерами в кафе и пить чай с книгой в руке. Чимин до ужаса старомоден. — А я говорю тебе, что она уже с пузом ходит, — не прекращает трещать Хосок, попутно располагаясь за столиком. Чимин вздыхает и с подносом опускается на свое место напротив Чона. — Тебе правда интересно болтать о том, как нагуляла госпожа Коми и от кого? — Чимин расставляет тарелки на столе, смотря на друга, вздернув бровью. Хосока это задевает до глубины души, конечно же, не всерьез. — Если тебе неинтересно знать про беременность женщины, которая является любовницей нашего начальника, то я тебе соболезную. Чимин хмурит брови и застывает. И спустя секунды поднимает взгляд на друга, который спокойно отпивает свой айс-американо, словно ни в чем не бывало. — Ты сейчас серьезно? — Абсолютно. — Но… он же женат, — шепотом произносит Чимин и наклоняется, чтобы его не услышали посторонние и не пошли еще одни слухи. — И? Это как-то мешает? Чимин, брак — штамп в паспорте, а в нем страниц много, — пожимает безразлично плечами. — Брак — не значит навсегда. — Я понимаю, но так же нельзя. Это обесценивание человеческих чувств и обещаний. Если поклялся быть вместе, то, будь добр, исполняй. А если не уверен в человеке, то и жениться не стоит, чтобы потом не было такого, что в отношениях появляется третий человек. Хосок смотрит на друга с душевной теплотой. Чимин младше на пару лет и в силу своего возраста и неопытности мыслит иначе. Он смотрит легко на мир, всем помочь хочет и верит в волшебное излечение. Пак еще не сталкивался с темной стороной этого мира, и Хосоку не хочется, чтобы этот светлый человек познал всю суровость этого мира и людей в нем. — Чимин, ты многого не понимаешь, — вздыхает Чон с улыбкой. — Чего я не понимаю? — Не все идет так, как мы этого хотим и планируем. Ты можешь быть уверен сейчас в человеке, а завтра тебя предадут. — Если такое может случиться, то нужно уходить от человека и обрубить все связи. Этот человек не достоин доверия и хорошего отношения, — радикально отвечает Чимин, открывая ягодный йогурт. Чон продолжает смотреть на друга с доброй улыбкой и качает головой. — Надеюсь, что твой человек будет найден по таким стандартам. Чимин не отвечает ничего, продолжая кушать йогурт. — Кстати, что вы вчера с Юнги делали? — резко интересуется Чон, а Чимин резко поднимает на него острый взгляд. — Ты так говоришь, словно мы с ним хорошие приятели, — Чимин нервно двигает плечами. В миг становится некомфортно. Как только с губ друга слетело знакомое имя, Чимин вспомнил вчерашнюю ночь, а глаза забегали по столовой в поисках того самого столика, который они вчера чуть не сломали. Дыхание становится прерывистым, а взгляд упирается в тарелку с овощным салатом. А Хосок не особо верит, что Чимин настолько голоден, чтобы сверлить взглядом листья и помидоры черри. — Ну, вчера незадолго до эвакуации он шлялся около твоего кабинета, а потом я видел вас вместе. Чимин поднимает на друга озадаченный, слегка растерянный взгляд и хлопает ресницами. — Он был у моего кабинета? — неверяще переспрашивает Чимин. Кивок служит полноценным ответом. Чимин сглатывает и облизывает губы. — Он искал меня, чтобы спросить про следующий сеанс. Нашел в зале, и в этот момент прозвенела сирена, я взял его за руку и повел к выходу. Он ведь мог воспользоваться ситуацией и сбежать в суматохе, — логично разъясняет Чимин, что даже сам в свою ложь начинает верить. Он на самом деле не знает, зачем к нему приходил Юнги и чего он хотел. Но это не имеет никакого значения. Ничего, кроме пошлостей, из его рта не вылетает. Даже хорошо, что Чимин не услышал очередную порцию. — У него гонора выше крыши, — презрительно цыкает Хосок, откидываясь на спинку стула. — Вы разговаривали? — удивляется неподдельно Чимин, что даже отвлекается от йогурта, застывая ложкой в пластмассовом стаканчике. Хосок морщится и ставит стаканчик с кофе на стол, складывает руки на груди. — Так, перекинулись парой оскорблений и разошлись. Он гулял как уличный кот, и я прогнал его, чтобы не ошивался, не пойми где. У Чимина глаза по пять копеек. Удивлению нет предела. Парень и подумать не мог, что Хосок успел познакомиться с Юнги. И почему-то от этой новости радостно на душе не становится, скорее тревожно, ведь у Юнги язык без костей. Мог и потрепаться. Пак опускает взгляд и глядит потерянно в тарелку, словно получил плохие вести, а Чон смотрит на него и пытается проследить последовательность смены эмоций, в какой момент другу стало так безрадостно. — Чимин, могу я спросить тебя? — аккуратно заходит Хосок, понимая, что тема Чимину неприятна. — Если хочешь поговорить про Юнги — нет, — строго отрезает Чимин и возвращается к еде. Хосок больше не лезет. Он искренне хочет огородить друга от Мина, ведь тот просто комок отрицательных качеств, которые только может собрать в себе один человек. А Чимина к таким людям притягивает. Его бескорыстное желание помочь всем и каждому до добра не доведет. Однажды он так сильно обожжется, что чувствовать перестанет. Чон устало выдыхает и двигает ногой, а подошва чувствует что-то маленькое. Парень наклоняется и видит неприметную маленькую пуговицу, поднимает на уровне глаз, а Чимин давится салатом, когда видит ее. Эта та самая пуговица, которой он не обнаружил вчера, как приехал домой. Юнги выдрал ее, когда расстегивал рубашку в порыве страсти. Пак громко кашляет и краснеет, а Хосок переводит на него взгляд, держа пуговицу все в том же положении. — Все в порядке? — обеспокоенно спрашивает Чон. Чимин держится за сердце и кашляет, махая свободной рукой, мол, все хорошо, не в то горло попало. Хосок двигает бокал с водой, и Пак выпивает его залпом, вот только румянец не сходит с щек, словно всегда был на этой коже. — Ты весь покраснел, — Хосок указывает на щеки, а Чимин прикладывает пальцы к горящей коже. — Не знаю, что со мной, — посмеивается тот и чешет шею, скрытую под черной тканью водолазки. Трение кожи о ткань заставляет ту ездить по коже. И Хосок видит яркий алый засос. Чон не подает вида, что рассекретил друга, который устраивает здесь представление одного актера, но решает ему потом это припомнить, когда они поговорят уже в открытую. Хосок сильно желает этого, по-другому до Пака не достучаться, а так он не понимает всего масштаба проблемы. Чон смотрит в глаза, но, когда Чимин возвращается к еде, то разглядывает засос тщательнее, приходя к выводу, что эту ночь друг провел явно не один, а в компании страстного мужчины, который даже осмелился пометить его. И Хосок бы искренне и от чистого сердца порадовался за друга, если бы знал, что тот не особо любит одноразовый секс, а партнеров он не меняет. Но и длительных отношений у него не могло появиться. Такое бы не прошло мимо Хосока, который знает Чимина со школьной скамьи и общался в студенческие годы. Но мысли приходят сами по себе: Чимин скрывает от Хосока правду. И что-то подсказывает, что эта правда его самого гложет. Долго сидеть в компании человека, который тебе открыто врет, еще и являясь другом, очень тяжело, особенно, когда знаешь, что этот человек лжет, невыносимо. Хосок поднимается с места, забирая стаканчик с недопитым айс-американо, под недоуменный взгляд Пака. — Уже все? — жует листья, набивая щеки полезными овощами. — Мне нужно идти. Дела, — и говорит правду, в отличие от друга. Хосок уже отходит от столика на приличное расстояние и поворачивается, видя, как Чимин провожает его взглядом. — Чимин, обещай, что мы поговорим начистоту. Хосок не ставит дату, не говорит «в ближайшем будущем». Он будет ждать момента, когда сможет поговорить откровенно, сколько бы ждать не пришлось. Это уже зависит от терпения Чимина. — Обещаю, — и обещания он держит. Слабая улыбка трогает губы Хосока, приподнимая вымученно уголки. Он знает, что разговор состоится не скоро и будет не один, но терапия в один сеанс никогда не проходит. Чтобы не сойти с ума от переживаний за лучшего друга, Хосок уходит в другие дебри. Более запутанные и глубокие. В те, которые его так отчаянно манит. Он направляется в палату Чонгука. Он очень хочет обсудить и узнать у него про те записи и данные о родителях, но не знает, как подойти, чтобы не сказать в открытую, что он копался в его прошлом, как в корзине с грязным бельем. Хосок заходит внутрь и чувствует с порога запах эрл грея. Воспоминания приходят вместе с давно позабытым ароматом, который навевает о прошлом. Но Чон откидывает их и проходит внутрь, замечая Чонгука на постели с книгой в руках. Какой-то старинный талмуд, которому второе столетие, если не третье. Чонгук замечает гостя и подскакивает с постели, откидывая книгу. — Здравствуй! — улыбается Чонгук и светится, как новогодняя ель. — Добрый день, — менее радостно отвечает Чон в своей манере. — Я не ожидал увидеть тебя так рано. Ты бы предупредил, я бы хоть подготовился. У меня ж такой беспорядок. Чонгук начинает носиться по комнате, мельтешить перед глазами и прибираться, хотя в комнате идеальная чистота. Парень только складки поправляет на постели и двигает карандаши на столе. — Мне это не особо важно. Чонгук замирает с книгой в руках и поворачивается, слабо улыбаясь. Книга возвращается на законное место на полке, а Чонгук садится в кресло с чашкой чая. — Хочешь чая? — спрашивает Чонгук, смотря до невозможности преданно своими щенячьими глазами. У Хосока вообще-то в кабинете стоит кофе, но сейчас совсем его не хочется. Хочется чая в компании этого странного мальчишки, который словно сбежал из сказки Л. Кэролла «Алиса в стране чудес». Чон садится напротив и кивает, а Чонгук убегает на кухню и звенит посудой, наливая ароматный горячий напиток. Пока парень колдует над чаем, Хосок снова осматривает полку книг, замечая яркий корешок, и тянется к нему. В его руках оказывается та самая книга, что напоминает о Чонгуке. Это странное совпадение пугает. Хосок только подумал о ней, как она резко появилась. Она ассоциируется не только с этим чудачком, но и с… — Мама читала мне ее в детстве. Чон оборачивается и видит Чонгука с чашкой в руках, а Хосок чуть не роняет книгу, поэтому цепляется пальцами в распахнутый разворот. — Она говорила, что я очень похож на белого кролика, — улыбается Чонгук и ставит чашку перед Хосоком. Чон смотрит на первые страницы оригинального текста и погружается на короткий миг в воспоминания. Он, маленький, лежит на большой постели в комнате при свете тусклого желтого ночника, а рядом мать сидит на низком стульчике и читает маленькому Хосоку сказку про волшебную страну чудес. Чон любил слушать ее каждый вечер перед сном и засыпал он крепко, представляя белого кролика с розовыми глазами. Короткое воспоминание заканчивается, и Хосок быстро ставит книжку на полку, а Чонгук наблюдает за каждым его действием, словно видит насквозь. — Ты читал ее? — звучит заинтересованно юношеский бодрый голос. У Хосока самого голос дрожит. Он до сих пор смотрит на книжный корешок, что выделяется на полке, и не знает как связать и пару слов. Дыхнуть сложно, а слова кажутся невозможны. — Хосок?.. — рука ложится на плечо, заставляя обернуться и привести в чувства. — Да. Читал, — коротко и нервно отвечает он и садится за кресло. — И как? Понравилась? — Может закончим? — раздраженно бросает Хосок, не желая обсуждать тему, которая приносит слишком много неприятных воспоминаний, перемешанных с приятными. Странная смесь. Чонгук не напирает. Он замолкает и прячется за кружкой чая, а Хосок и не заметил, как на столе оказалась вазочка с шоколадными конфетами. Он выдыхает и начинает беседу с Чонгуком. Все начинается с простых мелочей. Медленные ленивые разговоры о погоде, городской суете и жизни. Чонгук интересуется, как протекает жизнь в городе. Он же живет вдали от него, от того и интересно знать про новости современного мира. Чонгук рассказывает, что ему сегодня приснилось. Описывает красочно и ярко, а Хосок заслушивается, не замечая, как все внимании концентрируется на одном только Чонгуке. Он занимает весь разум, и Хосоку кажется, что он больше не принадлежит себе. Те статьи о странной ауре Чонгука — все правда, но Хосок не намерен отступать. Не в его это стиле — бросать все на полпути. Чонгук рассказывает о том, как сильно любит цветы, особенно белые лилии и синие гладиолусы. Делится мечтой посадить их на клумбах, которые видны из его окна. Впечатления о прочитанных книгах перетекают в полноценные рецензии, которые Хосок внимательно выслушивает, не перебивая, хоть и совершенно не понимает ничего из сказанного. С Чонгуком можно поговорить обо всем угодно. Он достаточно интересный собеседник, время с ним летит незаметно, а Хосок даже не следит за стрелками циферблата. Он полностью поглощен в беседу, которая больше похожа на монолог Чонгука. Но Хосок понимает, что мальчишке просто некому выговориться и рассказать обо всем. С ним никто не общается, а прошлые психологи не отходили от назначенного курса лечения, обсуждая только то, что входит в этот план, не отклоняясь от него. А Хосок впервые заговорил с ним о простом, житейском. Даже такие простые незаметные мелочи вводят парнишку в восторг, и он трещит обо всем подряд. Сейчас Хосок слышит в пол-уха, как он рассказывает о сходствах и различиях фильмов, снятых по книгам. Из головы даже вылетает, что хотел сказать Хосок в самом начале разговора, да и это не особо важно, пока Чонгук говорит, не умолкая, без устали. Чонгук замечает только спустя час, что говорит только он один и смеется, пряча пальцы на ногах под светлыми штанами. — Прости, я что-то заболтался, — смущенно бормочет Чонгук, отпивая уже остывший чай. — Продолжай, — подталкивает его к еще одним откровенным мыслям Чон. Чонгук улыбается и заводит разговор про пиратов, которые прокладывали торговые пути и разворовывали города. Хосок слушает все с интересом, не отрывая взгляда от черных глаз, в которых тысяча галактик сейчас светится и рождается. Как мало человеку нужно для счастья, — только чтобы его выслушали. Чонгук замолкает спустя полтора часа, комментируя это тем, что у него отсох язык, а Хосок посмеивается. — Ты сегодня достаточно разговорчив, — подмечает очевидное Хосок. — Впервые нашел человека, которому интересно слушать про музыку девятнадцатого века и лучшую почву для гортензий, — смеется Чонгук. А Хосок видит горящие искры в его глазах. — Я в этом мало разбираюсь, но послушать всегда интересно. — Как провели выходные? — интересуется Чон. Хосок вспоминает вечер воскресенья и вздыхает тяжело. — Отдохнул. Чонгук понятливо кивает. — Я пытался приготовить кексы, но не получилось. Эта духовка не предназначена для того, чтобы в ней готовили, — вновь тихо посмеивается Чонгук. — Любишь выпечку? — Банановые кексы. Хосок ставит себе пометку в голове привезти Чонгуку парочку банановых кексов. Для него это несложно, а парнишке будет приятно, зная, как он приходит в восторг от любой мелочи. — Хосок, а какая у тебя мечта? Резкий вопрос заставляет все мысли в голове собраться воедино. Болтовня уморила Чона, а сейчас приходится снова напрячься. — В каком плане? — хмурит брови Хосок. — Ну, у каждого человека есть мечта, — разъясняет понятливо Чонгук. — С раннего детства. Я, например, хотел стать ветеринаром, чтобы лечить всех уличных кошек. — До сих пор хочешь? — хмыкает без злобы старший. А Чонгук улыбается все также по-доброму. — Это была детская мечта. Сейчас у меня уже другая, — щеки наливаются едва заметным румянцем. — Расскажешь? — подталкивает вновь Хосок. Первым он не откроется. А Чонгук улыбается и мечтательно опускает взгляд, жуя нижнюю губу, но молчит. Словно боится, что за его мечту осудят. Любая мечта имеет место быть на существование, какой бы абсурдной она не была. — Эта мечта появилась у меня недавно, — скромно бурчит тот под нос. Хосок замечает легкий румянец на щеках парня. — Я хочу побывать в Китае, — поднимает горящие глаза на психолога. — Хочу погулять по бамбуковому лесу и увидеть панд, даже покормить их с руки, — заявляет восторженно. — Они очень забавные и постоянно падают, поэтому часто травмируются. Неуклюжие медвежата, — улыбается мягко. — И хочу побывать в Запретном городе… с тобой. Теперь Хосок понимает, почему парень так смущался сказать это вслух. Мечта кажется несбыточной, фанатичной, но достаточно авантюристской. Молодому сердцу не нужны миллионы, слава, всемирное признание и овации. Ему хочется побывать в другой стране с Хосоком и покормить панд. Чонгук заражает своим узким взглядом на мир. В этом он чем-то схож с Чимином: оба смотрят на этот мир через розовые очки. И Хосоку не хочется ломать их, но когда-нибудь придется. Хосок не понимает, как неожиданно замолкает и смотрит на столик и печенье, а Чонгук застенчиво жует губу и мнет пальцы. Боится осуждения и презрения со стороны Хосока, словно его мнение самое важное и значимое для него. Карие глаза тепло смотрят на обладателя черных галактик, согревая и передавая свое восхищение и одобрение мечтой. — Думаю, эта мечта может исполниться. Чонгук удивленно смотрит и заливается легким румянцем, опуская стыдливо взгляд. Смущен. Но и безмерно рад. — А какая у тебя мечта? Теперь Хосок замолкает, опуская взгляд обратно в стол. Вопрос достаточно сложный. Ему двадцать восемь и особо мечтами он не живет. В этом с Чимином они сходятся в мировоззрении. Хосоку не свойственна мечтательность, но в детском возрасте у него была мечта, которая с годами не угасла, но после смерти родителей потеряла смысл на существование. Без них она не может сбыться. — Когда мне было четыре года, я очень хотел младшего брата. Хотел заботиться о нем, защищать и просто обсуждать всякое, разное. Но… — тяжелое молчание повисает на несколько минут. — Сейчас это кажется абсурдным. — Ты единственный ребенок в семье? — Родители отдали меня в возрасте семи лет на воспитание к тете. Я их не видел больше. Они отказались от меня, выбрав личную жизнь. — Они поступили эгоистично, — Чонгук хмурит брови. — Люди от природы эгоистичны. Не каждый готов и способен заботиться о потомстве, которое порождает, — пожимает плечами Хосок. — Тебе совсем не было обидно? — Ни капли, — лжет открыто Хосок. Больно было. Еще как. Первое время. А потом эта боль затихла и пропала, но кольнула с известиями о смерти родителей. Сейчас же все стабильно, и Хосок редко вспоминает о них. Только в редких случаях, когда он с Чонгуком воспоминания сами просыпаются и бьют ключом. Чонгук словно приоткрывает потаенную, запретную дверь с ними. Но стоит Хосоку выйти из палаты, как они быстро закрываются. Замкнутый круг. — Мне было бы очень обидно, если бы от меня отказались родители, — пытается приободрить Чонгук, на что Хосок ему улыбается. — Что ж, — поднимается с теплого нагретого местечка. — На сегодня сеанс закончен. В среду я готов посидеть с тобой на свежем воздухе. Что скажешь? — Я не могу отказаться, — улыбается Чонгук менее ярко, снова загадочно. Хосок прощается и выходит из палаты, а Чонгук оборачивается, переставая улыбаться как клоун. Он подходит к полке с книгами и берет Льюиса Кэролла. — Значит, это правда, — задумчиво тянет и смотрит в окно, растягивая нездоровую улыбку на лице. — И все-таки они получили по заслугам, — и садится в кресло, начиная читать книгу по сотому разу.***
Одиночество. Каждый за свою осознанную жизнь встречается с одиночеством. Оно настигает тебя внезапно, подходит со спины и обнимает своими холодными руками, пускающими мурашки по всему телу. Никто не застрахован от одиночества. Любой может столкнуться с ним, даже самый веселый человек в компании, жизнерадостный чудачок может испытывать его. Оно бывает разным, но самое ужасное чувствовать себя одиноким среди толпы людей. Это одиночество пожирает изнутри. Лежа в холодной палате с зашторенными окнами, Юнги чувствует именно одиночество и опустошение. Ему не хочется вставать с постели и делать бытовые вещи, выполнять свои потребности. Хочется лишь слиться с постелью и провалиться сквозь мягкий матрац. Тело пробирает мелкая колющая дрожь, а по коже стекает липкий пот. Мин уже не понимает: ломка это или что-то похуже. Кости выворачивает, словно по ним проехались поездом, а теперь пытаются собрать. Тошнота щекочет горло, этот комок не проглотить, тошнит даже от слюны, которая обильно скапливается во рту. Это день Юнги точно не протянет. Время пролетает быстро, но Мин его совсем не ощущает. Сквозь шторы не понять: темно на улице или это ткань такая плотная, что не пропускает ни единый луч света в темное царство. Юнги все равно, какая сейчас погода за окном, сколько времени и который сейчас день. Он в агонии лежит на постели и крупно дрожит, содрогаясь от каждого глубокого вдоха. Странные смешанные ощущения безнадежности, безысходности и уныния окутывают плотным одеялом, и Юнги не может сопротивляться этим чувствам. Веки прикрыты, а глаза горят, открыть их невозможно — сразу же текут слезы. Юнги ощущает, как медленно умирает. Всегда при лечении рекомендуется постельный режим и крепкий сон. Юнги решает впервые в жизни последовать чьему-то совету и засыпает, укрытый одеялом, пледом и в одежде впридачу. Сон всегда полезен для здоровья. Но Юнги не может найти спасение даже во сне. Здоровый сон для него становится фильмом ужасов в собственной голове, который не кончается. Юнги не может проснуться, оставаясь запертым в своем разуме. Страшное наказание, но не сказать, что не заслуженное. Юнги лежит на боку, по вискам стекает пот, глаза постоянно хмурятся, светлые волосы липнут противно ко лбу, а губы распахнуты. Холодный кончик носа выглядывает из теплого укрытия, которое таковым назвать сложно. Ничего не греет. Тепло никак не может проникнуть в его организм. Пальцы на ногах и руках ледяные, а с носа уже стекают сопли или это слезы? Мин весь сжимается в позу эмбриона и прячет ноги, стараясь согреть тело, но тщетно. Кошмар. Сейчас с ним творится один большой кошмар, который не хочет заканчиваться. Тело заходится в судорогах, а глаза даже через желание никак не открыть. Они слиплись, плотно скрепились горячими слезами. — П-папа… — шепчут сухие губы. В своем кошмаре Юнги переживает смерть отца по сотому кругу. И это невыносимая боль в груди. Сердце сжимается, не в силах разжаться и отпустить боль и страдания Юнги. Эту утрату не пережить, а воспаленный разум подбрасывает еще более извращенные методы издевательств. В своей клетке Юнги стоит перед диваном отца. Он еще живой и улыбается, словно видит собственного сына. Ноги подкашиваются, а с губ срывается всхлип. Глаза наполняются слезами, ничего не видно, все плывет, но Мин чувствует улыбку отца, такую родную и теплую, какую он всегда дарил сыну. Юнги не двигается, падает на колени и прижимает ладонь ко рту. Он чувствует себя вновь ребенком, за которого все проблемы решат родители. Сердце заходится в бешенном ритме, а глаза дрожат. Юнги задыхается. Во сне и в реальности. Он скрючивается на постели и кричит. Но если во сне его не слышно, то оглушительный крик слышен на всю больницу. Боль сковывает со всех сторон, он держит его так крепко, а Юнги не сопротивляется ровно до того момента, пока не видит, как отец выгибается в спине и падает на диван. — Отец! — кричит Юнги и пытается подняться, но колени приросли к земле. Глаза, полные ужаса и страха, наполняются новой порцией слез. Зрачки становятся маленькими точками, а медовые глаза готовы выпасть из орбит. Юнги тянется рукой, но чувствует преграду, невидимую стену, и бьет ее кулаками со всей дури, не силы, именно дури. Разум полностью охвачен страхом, затуманен. — Папа! Пожалуйста! Отец, не надо! — неистово кричит Юнги, чувствуя, как рвутся голосовые связки, но не перестает голосить. Его тело дрожит от страха и стресса, который он пережил в реальности, а сейчас снова переживает во сне. Он колотит стену и кричит раненным, подстреленным зверем, неверяще мотая головой. Он не верит, не хочет отпускать. Хочет прижаться к родной отцовской груди, услышать, какой он молодец, получить родительских тумаков и услышать наставления, которые всегда пропускал мимо ушей. Тогда он не готов был слушать, а сейчас жалеет. Жизнь кажется коротким мгновением, которое нам не принадлежит. Юнги прижимается лбом и кричит изо всех сил, а его хриплый голос замирает в сердцах. Он стекает по стенке и содрогается плачем. Тело обмякает, а глаза не перестают оплакивать отца, который лежит бездыханно на постели с откинутой к полу рукой. Таким его Юнги и запомнил. Мертвым, холодным, пустым. Душа покинула тело. А вместе с ней и забрала душу Юнги. И Бог знает, что Юнги не умирает, ведь дышит сейчас*. Чимин собирается уйти пораньше на десять минут. На сегодня его рабочий день закончился. Зеленая плетенная кофта уже надета на одну руку, как он слышит крик и замирает, смотря несколько секунд перед собой, а потом до мозга доходит, кому принадлежит крик. — Юнги? — Чимин надевает быстро кофту и бросается на второй этаж. Тревога разрастается в груди. То самое чувство перед бурей, как его многие называют. И Чимин бежит в эпицентр этой самой бури. Каждый шаг отдает колкой болью, но он бежит, не взирая ни на что. С такой скоростью Пак никогда не бегал. Он врывается в палату и видит, как Юнги прижимает подушку к лицу, словно пытается сам себя задушить. — Юнги! — испуганно кричит Чимин и подбегает к кровати, отнимая подушку от лица. Напуганное лицо Юнги заставляет самого растеряться, но Пак быстро берет себя в руки и понимает, что у Мина паническая атака. Этого достаточно, чтобы собраться с мыслями и взять их в кулак. — Тише-тише, Юнги, слышишь меня? — Чимин садится осторожно на кровать и берет Мина за руки, а тот смотрит на него с широко распахнутыми глазами, бегая по лицу. Ему никак не отвечают. — Юнги, это я, Чимин. Все хорошо, — гладит успокаивающе нежно по ладони. — Я с тобой, Юнги. Блондин смотрит на Чимина и сжимает пальцами его ладонь, давая понять, что слышит его, но ответить не может, язык онемел. Чимин слабо улыбается, ему и этого достаточно. — Молодец. Дыши вместе со мной, — Чимин глубоко вдыхает, показывая, как правильно. — Выдыхай медленно, — и сам выдыхает. Юнги пытается повторить, но только сильнее сбивает дыхание и чувствует, что дышать не может. Он машет руками в панике и открывает рот, хватаясь ими за горло, а Чимин действует решительно и берет Юнги за лицо. Во многих фильмах люди целуются, чтобы прекратить действие панической атаки, но Чимин не в фильме и понимает, что так делать категорически нельзя. Он наклоняется близко к Юнги, сталкивается лбами и ловит его дыхание. Блондин дрожит и смотрит ошарашенно. Видеть таким его очень страшно, но Чимин знал, на что идет. — Послушай меня, Юнги, — тихим и спокойным голосом просит Пак. — Закрой глаза и повторяй за мной. Не бойся, тебе ничего не угрожает. Прошу, только дыши со мной. Мне большего не нужно. Мягкий голос обволакивает Юнги и тот усиленно кивает, а Чимин делает ответный легкий кивок, показывая, как дышать вновь. Юнги повторяет медленно и смотрит в глаза Чимина. Его карие глаза сейчас смотрят с теплом, а не с раздражением и паникой, которая сейчас в глазах Юнги плещется. Чимин спокоен, по-другому нельзя. Он должен заставить Юнги поверить, что с ним все хорошо и его жизни ничего не угрожает. Пак гладит его по щеке и нежно нашептывает комплименты, подбадривая и говоря, какой он молодец. — Закрой глаза, Юнги, — ласково шепчет Чимин. Юнги не боится сейчас ничего, пока есть Чимин. Рядом с ним не страшно, с ним спокойно. Все его существование сужается на одном человеке, и это пугает, потому что все остальное вмиг становится неважным. Юнги знает, что только Чимин может его спасти и принимает его помощь. Сейчас нет ничего, только они вдвоем, что делят одно дыхание на двоих и учатся заново дышать. Их взгляды невозможно отвести, но Юнги прикрывает глаза по просьбе рыжего, рефлекторно ища его руку. Ему нужно ощущать Чимина, чтобы быть полностью уверенным в своей безопасности. Пак накрывает его ладонь и продолжает дышать. Дышать за них двоих. Спустя десять минут Юнги уже дышит спокойно и лежит с прикрытыми глазами, спит. А Чимин смотрит на него и понимает, что отпустить не сможет. Не сейчас, не потом. Он и правда погряз в этом болоте. Но сам в него забрался. Ему пора ехать домой, делать ужин, слушать новости или смотреть фильм на ночь, но вместо этого он выбирает совершенно другое. Он выбирает Юнги. Глупо, конечно, но он не может иначе. Сердцу не прикажешь. Разум здесь не работает, посылать сигналы тревоги бесполезно. Он вне зоны действия сети. Спасать бессмысленно. Чимин окончательно пропал. Он уходит на кухню и готовит чай, не замечая, как собственные руки начинают мелко дрожать. Его самого охватывает страх, какой он видел в медовых глазах. Это осознание того, что уже погряз в человеке, и обратного пути не будет. Пак хватается руками за стол и тяжело дышит, мотая головой, но с щек стекают соленые слезы, которые образуют маленькие лужицы на столе. Ему стало страшно от того, что если бы не он, то Юнги бы мог умереть прямо сейчас. Он единственный, кто пришел ему на помощь. И Чимин не знает, что стало бы с ним, если бы завтрашним утром он получил известие о смерти Юнги. А почувствовал бы что-нибудь? Чимин не может сказать точно, но слова не нужны. Сердце все понимает. Рыжий медленно дышит и направляется к Юнги с чашкой горячего ароматного чая с лесными ягодами. Ему сейчас нельзя быть слабым, только не перед Мином. Юнги не должен видеть его слез, не должен знать, что Чимин способен на это. Слабость Пак никогда не покажет. Но порой даже самая прочная плотина дает пробоину и рушится. Чимин точно такая же плотина, которая крепко держится, но от малейшего воздействия может развалиться. И это падение видел только Хосок. Перед ним не так страшно показаться слабым. Ради себя он должен быть сильным и показать Юнги, что он кремень, его не сломать. Мягкая ладонь касается лба и разглаживает мокрые волосы, которые слиплись, образуя кисточки. Юнги выглядит открыто и ему повезло, что только Чимин его видит таким. Пак откидывает одеяло и видит мокрое пятно под старшим. Вспотел. Пропитал не только простыни, но и одежду, которая липнет к телу, а из-за этого Мин дрожит. Чимин избавляет его от одежды, оставляя в одних боксерах, и вытирает все тело теплой водой, заботливо проходясь по каждому миллиметру. Простынь сменить не удается, но Юнги перестает дрожать, когда теплое одеяло и плед укрывают его по самый нос. Со всей заботой парень взбивает подушку, меняя ее на сухую, и включает ночник для мягкого освещения. Кресло у стены разворачивается в сторону спящего, и Чимин садится на него, наблюдая за состоянием своего пациента. Но в сердце теплится мысль, что не просто пациента, но не может до конца развиться, обрывается, когда Юнги жадно хватает воздух во сне, а Чимин каждый раз вздрагивает и смотрит с тревогой. Этим должны заниматься сиделки, младший персонал, медсестры, но Чимин не подпустит никого. Только он сам сможет позаботиться о Юнги. Словно знает, как ему и правда лучше, хотя понятия не имеет. Вся ночь так и проходит. В неудобном кресле при свете ночника, а вместо яркого сна сопящий Юнги, который спит неспокойно, что-то бормоча, а Чимин успокаивает его теплым прикосновение к щеке или поглаживанием по руке. На часах семь утра. Рассвет недавно наступил, и солнце теплит своими лучами небосвод, пробираясь в душные палаты. Чимин поднимается с места, открывает окно и раззанавешивает только одну штору, ту, что находится дальше от Юнги, который продолжает спать. Чимин семенит на кухню и заваривает себе кофе, находя на столе свой телефон. Пак думал, что оставил его в кабинете, но выложил из кармана. Экран загорается, и Чимин видит пропущенные шестнадцать звонков и тридцать два сообщения от Хосока. Парень смотрит недолго и выключает телефон, убирая обратно в карман. Ему сейчас не до каких-то звонком и смс. Ему и не должно быть какое-то дело до Юнги, но по-другому это не работает. Выпитая чашка кофе не особо бодрит, спать хочется еще сильнее. Нужна двойная порция, а еще лучше просто сгрызть парочку горьких зерен. От этих мыслей Чимин морщится и решает оставить Юнги ненадолго. С четырех часов он не ворочался, лежал на боку и спал спокойно. Сейчас уже все хорошо, но Чимина не отпускает мысль, что, выйди он из палаты, с Юнги что-то случится. Паранойя у Чимина все-таки хорошо развита, как и чувство привязанности к каждой твари. Пак еще мнется минут пять у постели блондина и, убедившись в крепком сне, выходит из палаты, тихо прикрыв дверь за собой. Он спускается на первый этаж к автоматам с напитками и видит стаканчики под кофе, которое не особо здесь почитал, но сейчас выбора нет. Ехать до города будет слишком долго, тем более утро — самое кошмарное время в кофейнях. Все люди забегают перед работой отхватить ароматную чашечку кофе. Пак больше времени потратит на стояние в очереди и сколько еще времени займет обратная дорога. Ощупав карманы, Чимин достает парочку монет и сует их в автомат, выбирая черный горький кофе. Только бумажный стаканчик оказывается в руке, приятно покалывая температурой бодрящего напитка, а горький запах проникает в ноздри, как Чимин чуть не обжигается и не разливает все на пол. — Ты похож на грязного скунса, — заместо любого доброе утро. Чимин сжимает стаканчик с несчастным кофе в руке и смотрит на друга, который возник так неожиданно, внезапно. — Спасибо за сравнение, — сухо отвечает Чимин, отходя от автомата к стене. Он опирается об нее и смотрит на Хосока, немым взглядом спрашивая, о чем он хочет поговорить, но даже тему искать не приходится. По лицу Чона все понятно, и Пак не хочет даже начинать эту интересную беседу. — Ты не уезжал с работы, — это не вопрос, правда в лоб, от которой Чимин неприятно ежится. — Не уезжал, — кивает, сюрпая горячий кофе, а взгляд держит на друге. — Что ты так долго делал? Взгляд карих глаз задерживается на шатене. Язык так и хочет сказать, что был с Юнги, помог ему, не спал всю ночь, охраняя верным псом чужой сон, беспокоился о чужом самочувствии, заботился о его здоровье, но только сильнее кончик прикусывает, чтобы не сболтнуть лишнего, не следуя на поводу у эмоций. В разговорах с Чоном нужно начинать с разума, а не эмоций, иначе все пойдет не по плану. — У меня были свои дела, которые я уже уладил, — уклончиво отвечает Чимин. Он бы сам себе не поверил, но приходится верить в эту ложь. — Тебе самому не противно? — Кофе и правда немного горьковатый, — пожимает плечами Чимин, строя из себя дурачка. Проблема лишь в том, что он не дурачок, и Хосок это знает. — Прекращай из себя строить идиота. Тебе не идет, — фыркает Чон. Чимин вздыхает и отстраняется от стаканчика с напитком. Дружба с Хосоком многому его научила. Первое — всегда держать зрительный контакт, даже во время умышленной лжи, никогда не отводи взгляд, иди до конца, качай права, показывай превосходство. Учись выигрывать. Второе — не показывай эмоций сразу, если покажешь, то уже проиграл. Не нужно идти на поводу у своих чувств. Нужно прислушиваться, но не слепо следовать. Добром это не кончится. И третье — доверяй. Так просто, но от этого и сложнее всего. Так просто взять и довериться, но нужен лишь шаг. И куда приведет тебя этот шаг: к взлету или падению зависит только от тебя. Но пока что Чимин только падает. — Что ты хочешь от меня услышать? — закатывает глаза Чимин, демонстративно ярко показывая отношение к этому диалогу. — Правду! — взрывается Хосок. Его поражает беспечность Чимина, которой раньше не было. Друга как подменили, совершенно не узнать. Если это все действие Юнги, то Чимина нужно срочно спасать. — Я говорю правду, твоя вина, что ты не веришь, — бубнит себе под нос Пак. — Что? — Чон сводит брови к переносице. — Правду говоришь? Да что ты?! Тогда я космонавт по твоим меркам! — Поздравляю, — сухо отвечает Чимин. Хосок хочет его ударить, нет, разбить ему голову, достать мозг и достучаться до маленького отдела, которым тот думает, что пора прекратить вести себя как недалекий. — Ты обещал поговорить со мной начистоту, Чимин, — напоминает Хосок. — Я хочу сейчас! — Но я своего желания не изъявляю! — повышает голос Чимин. — Если до тебя доходят только крики, то тебе стоит обратиться к психологу. У тебя явные проблемы. Хосок подходит ближе к Чимину, но тот уворачивается и намеренно идет к лестнице, думая, что сможет затеряться, исчезнуть из вида Хосока. Но Чимин слишком предсказуем, поэтому Чон следует за ним. Лестница разговорам не мешает. — Чимин, я беспокоюсь о твоем здоровье! Я твой друг, так почему ты не можешь мне открыться и рассказать правду? Разве я не заслуживаю твоего доверия?! — выкрикивает Чон, пытаясь достучаться до Чимина. Пак пытается не слушать его и спешит, прыгая по лестнице. Ему лучше скрыться от друга, сбежать, как обычно, и только потом расхлебывать все свои накопленные проблемы. Чимин к этому привык, а по-другому разбираться разучился. Но у него всегда рядом есть друг, который поможет. — Мне не нравится влияние Юнги на тебя. Чимин отсчитывает ступеньки, не понимая, почему их резко стало так много. — Этот торчок вызывает в тебе интерес, понимаю, но этот интерес перетекает в влечение, вожделение! Чимин спокойно дышит, продолжая счет. — Он не тот, к кому следует тянуться, Чимин! И он это понимает, но продолжает тянуться. Несчастные ступеньки все никак не хотят заканчиваться. — Прекрати убегать от меня! От себя все равно не сбежишь! Чимин видит спасение, ступеньки заканчиваются. И он быстрым шагом идет на выход, стараясь отбросить все слова Хосока. Каждое истина, но до Пака это еще не доходит. Рано. Еще не научился. Мало синяков и ран на сердце, чтобы понять, осознать и выучить из этого урок. Не достаточно он укололся. — Он тебе нравится. Чимин замирает у самой ручки и оборачивается на Хосока, который смотрит на него как на прокаженного, словно он чумой заболел. Но все гораздо хуже обычной чумы. Эта болезнь прививкой не лечится и курсом терапии. Он — травма на всю жизнь. Чимин смотрит растерянно, пытаясь понять, что только что сказал Хосок. До него эти слова не могут дойти, он не понимает ни грамма их значения, но сердце предательски стучит и колышется. Непонятные, до бури странные эмоции одолевают его. Такие противоречивые и неправильные, что глаза дрожат, словно слезы сейчас потекут. Но они сухие, как и сердце, как он думал. Но теплеть что-то начинает, жаль, не тот сезон. Несмотря на слова Хосока, он выбегает из здания. Свежий воздух становится спасением, к сожалению, не надолго. Чон выходит следом и остается стоять у дверей, пока Чимин спускается по лестнице и отходит на приличное расстояние, словно оно его спасет от разговора. Чимин продолжает бегать. — Повтори, — не просит, приказывает Чимин, а голос звучит безысходно. — Он тебе нравится, — Хосок слышит с такого расстояния и отвечает правдиво, сложив руки на груди. — Ложь! — выкрикивает тот, хватаясь за рыжую копну волос. — Уверен? — тихо говорит Чон, понимая, что друг в ловушке собственных мыслей. Это сложная борьба, в которой никто помочь не может. — Да! — выкрикивает яростно ложь. — Мне все равно на него, я ничего к нему не чувствую! Говорят, если громче кричать ложь, в нее можно поверить, вот только Хосок в нее не верит ни разу. — Что ты делал в клинике всю ночь? — спокойно спрашивает Чон. Чимин вздыхает и запрокидывает голову назад. — Не ходи вокруг да около. Просто скажи. Неужели это так сложно? — Хосоку этого не понять. — Я был у него. Всю ночь. У него случилась паническая атака, и я остался с ним. — Почему? — Как почему?! А если бы она снова случилась? Кто бы ему помог? — размахивает руками Пак, не понимая глупости вопросов друга. — Персонал, — спокойно отвечает тот. — Ты мог сообщить работникам, но решил поиграть в героя-спасателя. Думаешь, так он поймет и захочет лечиться? — усмехается. — Чимин, это так не работает. Чужой человек заботой не может заслужить доверия. — Мне следовало просто оставить его одного задыхаться на постели, ты прав. В следующий раз так и сделаю, — поджимает губы, делая немало важный вид. — Не утрируй. — Так я правду говорю! — кричит Чимин. — Это ты черствый, как сухарь. Никогда чувств не показываешь, вечно хмурый и отчитываешь меня, как ребенка. Тебе самому не надоело? Меня вот достало! Все слишком много копилось. Чимин не контролирует поток слов, не понимает, как говорит обидные вещи. Им злость управляет, по ее указке следует, а Хосок видит, как друг выходит из себя, готовясь не к самому приятному. Нервный срыв — зрелище, пережить которое могут только самые сильные. — Что именно? — со стальным спокойствием спрашивает шатен. — Ты! Ты заебал меня со своими советами! Меня тошнит от твоей правильности! — ядом пропитано каждое слово. Чимин не понимает, как сам не захлебывается. — Чимин, я не указываю и не ставлю себя примером, я… — Если ты такой хороший, так почему ж твой пациент умер, указав в предсмертной записке тебя, как убийцу? В жилах кровь стынет. Чимин задел самое больное, по лицу это видно. Глаза уперлись в фигуру друга, а сердце пропустило удар, что больно кольнуло где-то в районе желудка. Больно? Нет. Обидно? Еще как. Меньше всего ожидаешь удара от близких. От тех, кто хорошо тебя знает. Хосок доверял, все секреты рассказывал Чимину, делился с ним своими чувствами и переживаниями, самым сокровенным. И в тот тяжелый момент друг тоже был рядом, но сейчас понимаешь, что доверять не стоило. Лучше быть холодным и отстраненным, чем преданным и поломанным. В голове всплывают все бессонные ночи, угрызения совести и чувство вины, которые не должны были его преследовать, ведь его вины в том не было. Хосок не ел, не спал и не жил, веря в то, что приложил руку к смерти человека. Самое страшное осознавать, что все могло быть иначе, если бы… Это вечно «если бы» будет преследовать его всегда. К горлу подкатывает комок, а внутри все резко сжимается и холодеет. До Чимина доходит смысл брошенных слов, но уже поздно оправдываться. Он так не считает, но злость думает иначе. И сейчас Пак ей давится, видя, как задел старые раны друга. Он их сам залечивал, пластыри на израненную душу клеил, а сейчас сам взял и сорвал главный, на котором все держалось. Хосок отступает к двери и опускает голову, не зная, что сказать. Если Чимин хотел, чтобы от него отстали, у него получилось. Вот только Чон может отстать не на день, а навсегда, раз Чимин так хочет. — Хосок, я… — Чимин поворачивается и тянется нерешительно рукой. — Если ты не хотел, чтобы я был твоим другом, надо было раньше сказать. Лет так десять назад. Чон разворачивается и уходит обратно в клинику, а Чимин остается один и беззвучно плачет. Меньше всего на свете ему хотелось ранить Хосока. Такое словами не загладить, времени не исправить, а поступки бессмысленны. Чимин не хотел рушить их крепкую дружбу такой ссорой. Ему и правда стоит разобраться в себе и поговорить на чистоту с Хосоком. Жаль, что подходящий поезд ушел. Остаток дня Чимин не может взять себя в руки и привести в порядок. Ему стоит унять свои эмоции, взять над ними контроль, но пока что они берут над ним верх. Пак пытается глазами найти Хосока в столовой, но его нет. Чимин ощущает себя самым потерянным человеком на земле. Он сам лишил себя всех. Сам наговорил Хосоку гадостей, а теперь не знает, как исправить вину. Без Чона он не может. Это человек, который заменил ему старшего брата, родителей, стал поддержкой и опорой. Он гораздо больше, чем друг или товарищ. Он — сила и вера Чимина, а сейчас его надежды рядом нет, и все становится таким серым и неважным. Чимин ощущает себя тем самым второстепенным персонажем, о котором зритель не помнит и не любит смотреть его сюжетную арку. Весь день пролетает мимо него, люди кажутся тенями, которые бродят рядом, но не имеют никакого значения, потому что он один. Идти к пациентам в таком состоянии нельзя, ехать домой — тоже, поэтому Пак и слоняется по больнице, словно брошенный всеми. Даже в кабинете Чимин не может отыскать Хосока, его пальто нет, а стол пустует, словно он и не заходил. Возможно, не хотел случайно столкнуться. Еще вчера они весело болтали в столовой, а сегодня Чимин отстраненно смотрит на рабочий стол друга. Все кажется ненастоящим и эфемерным, словно отвернись Чимин — и все исчезнет в тот же миг. Все это просто декорации, а Чимин в них оставленная кукла, которой дали волю, но сил нет даже руку поднять. Ближе к полудню Чимин уходит на задний двор и занимает место за небольшим столиком. Кроме Хосока у Чимина не было друзей, но был только один близкий и родной человек, который всегда сможет его поддержать и поговорить. Дрожащие пальцы набирают номер, а долгие гудки кажутся бесконечными. — Алло… Чимин? — нежный женский голос ласкает слух и Чимин громко вздыхает. — Холли… — а что говорить дальше — нет ни малейшего понятия. Девушка долго молчит, слушая прерывистое дыхание и молчание, Чимин кусает нижнюю губу, сдирая кожицу. Молчание затягивается на минуты, пока Холли не вздыхает в ответ, понимая все прекрасно без слов. — Включи камеру, Чимин. На экране загорается иконка, и Пак видит свою сестру. Она такая красивая, яркая и жизнерадостная, не то что Чимин сейчас. Ее длинные волосы собраны в красивые девичьи косы, а две прядки завиты у самого лица, подчеркивая нежные контуры. Лицо не тронуто макияжем, но на щеках видны блестки. Чимин видит ее любимую желтую футболку-топик с цыпленком, которая у нее ассоциируется с Чимином, а поверх короткая джинсовка. Чимин долго смотрит на Холли, восторгаясь ее красотой, пока она не напоминает: — Чимин, камера. У Пака нет другого выбора. Он решил позвонить сестре и не может взять и сбросить, иначе Холли первым же рейсом прилетит к нему, наплевав на учебу и парня. Уж такая она Пак Холли. От родителей ей достался такой же упертый характер, каким обладает сам Чимин. Спустя меньше минуты на телефоне Холли видна и иконка Чимина. Девушка вздыхает. — Чимин, небо, конечно, очень красивое, но я хочу видеть тебя, а не боженьку с небес, — закатывает глаза девушка на ребячество брата. Чимин ставит камеру нормально, показывая свой не самый лучший внешний вид. Презентабельным его точно не назвать. Пухлые розовые губы все искусаны, а из некоторых мест течет кровь. Все лицо бледное, только глаза красные и волосы чутка взъерошены. Холли вздыхает и тоже ставит телефон к спинке кровати. — Что случилось, цыпленок? — ласково спрашивает она. У девушки есть необычайный талант поднимать всем вокруг настроение. Этим она и притягивает к себе, подкупает своей улыбкой и порой наивным ребячеством. Но Холли отнюдь не глупая, хоть и создает впечатление легкомысленной девчушки. И Чимин любит ее за такой необычный и родной характер и настрой, которого порой не хватает, как цветку солнца. Без Холли Чимин совсем завянет. — Холли, знаешь… В последнее время я чувствую себя совсем паршиво, — вздыхает, улыбаясь. Но эта улыбка — маска, чтобы взять и не разрыдаться прямо перед сестрой. — Расскажи мне, Чимин. Выговорись. Не копи все в себе, ты же не копилка и не железный. Чимин запрокидывает голову к небу и прикусывает до боли, до вкуса металла на языке губу. Но как бы высоко он голову не задирал, слезы все равно срываются с его глаз и текут по вискам. Таким слабым Чимин себя еще не чувствовал. Все краски этого мира вдруг перестали сиять и утратили свою значимость. Для Чимина все стало черно-белым с проблесками четкого серого цвета. Кажется, он потерял вкус жизни, но как сказать об этом сестре непонятно. — Ты знаешь, что, когда мне грустно, я гуляю одна, но ты не я, Чимин, — ласково и тихо произносит девушка. — Для тебя это так не работает. Не говори конкретно, я пойму, — Холли смотрит на него с такой заботой и поддержкой. — Я поругался с Хосоком, — из миллиона проблем эта вылетает первой. По важности первостепенная. Холли прикусывает губу и смотрит на брата с сожалением и неописуемой скорбью. Она знает, как много для него значит Хосок. Довольно редко можно встретить человека, который может разделить твой внутренний мир, принять его и открыть в ответ свой. Они с Хосоком именно такие люди. Они оба открылись друг для друга, а закрыться не смогут, ведь знают себя слишком хорошо. Знают привычки, поведение и считывают состояние. Таких людей часто называют соулмейтами. И если такие люди и правда существуют, то Хосока и Чимина можно назвать такими. — Из-за чего? — спрашивает Холли, не наседая. — Из-за меня. Из-за того, что я не могу ему сказать правду, потому что сам ее не знаю. Он хочет от меня много, а я не могу ему этого дать, — на одном дыхании выпаливает Пак, теряя силы и воздух в самом конце. — Что именно он от тебя требует? — Правды. Правду всегда говорить сложнее. Человек врет в день чаще, чем моргает. Это происходит неосознанно, ложь не контролируется. Она вылетает так быстро, что не успеваешь подумать, но слова уже сказаны, а вернуть их нельзя. Почему-то именно соврать проще, чем сказать правду. От истины всегда должно стать легче, но каждый человек выбирает соврать, чем выложить правду. — Чимин… — выдыхает Холли. — Я не понимаю, что я делаю не так?! — из глаз снова брызжут слезы. — Я стараюсь быть примерным братом, стараюсь вести себя хорошо, стараюсь быть лучшим в своем деле, но все выходит с точностью наоборот! Я не смог оправдать ожидания родителей, потерял доверие близкого человека и с работой сейчас проблемы, — дыхание становится частым, а грудную клетку сдавливает тяжкий груз. — Я пытаюсь все решить, расставить по полочкам, как было, но этот домик рушится. У меня не получается, Холли… — сдавленно звучит, тише ветра. — Я не справляюсь. Холли смотрит в экран телефона и впервые видит разбитого брата. Если бы она только была сейчас рядом, то непременно бы обняла его, прижала к груди и укутала своим цветочным сладким ароматом духов с примесью меда, который так нравится старшему брату. У Холли сердце сжимается. Для нее Чимин всегда был примером сдержанности и мастерства, но даже самые сильные умеют плакать, и плачут они всегда так, что сжимается все внутри. Девушка кусает губы и сжимает руки в кулаки без возможности обнять брата, который так нуждается в тепле, защите и поддержке, но он один. Один борется со своими тараканами в голове. — Чимин, ты не должен справляться со всем этим один. У тебя есть я и Хосок. Понимаю, вы поругались, но кто не ругается, — вскидывает руками. — Мы с тобой в детстве ругались из-за тетрадей и игрушек. Господи, да мы дрались из-за места в машине, — смеется Холли, вызывая улыбку на лице старшего брата, — но мы продолжаем общаться. И я люблю тебя, цыпленок, знай, простой знай это, — ее теплый голос окутывает, как самые настоящие объятия. — Как бы не было трудно сейчас, помни: у тебя всегда есть я. Просто позвони, расскажи мне о проблемах, попроси прилететь, и я примчусь… — У тебя учеба, — шмыгает носом Пак, перебивая. — А у тебя работа! — весомый аргумент, против которого не попрешь. — Я могу взять больничный и прилететь к тебе. Ты только попроси, я сделаю. Чимин, ты человек в первую очередь, — звучит очередное простое напоминание, — и не можешь со всем справляться один. Не взваливай все на себя, прошу. Я не хочу потерять тебя. Чимин? Парень смотрит вниз, куда-то в стол, разглядывает чистую поверхность, слушая и впитывая каждое слово. А карие глаза поднять почему-то боится. — Чимин. — Спасибо, Холли, — он поднимает взгляд, и Холли убеждается, что от этого короткого разговора брату стало легче. — Обращайся, цыпленок, — подмигивает девушка и смотрит со всей теплотой, целуя экран смартфона пухлыми розовыми губами. — И все-таки поговори с Хосоком. Попробуй объяснить, что ты чувствуешь. Уверена, он тебя поймет. — Я постараюсь, — выдыхает Чимин и машет на прощание. — Пока, обезьянка. — Бай! — улыбается Холли и отключается первой. Еще долго Чимин пялится в погасший экран телефона и сидит за столиком, думая обо всем. От этого разговора немного, но стало легче. Именно так и должно быть. Но полностью его отпустит только после разговора с Хосоком, который курит за углом здания, прекрасно слыша весь разговор. Едкий дым струится из губ, и Хосок кидает бычок в мусорку, покидая место преступления. Он не хочет быть замеченным, но с нетерпением будет ждать момента, когда Чимин наберется смелости и решится подойти поговорить. А пока что он ждет. Все время Вселенной в его руках.***
Меланхолия. Весь день, с самого утра, Юнги ощущает себя слишком странно. Вроде, грустно, тоскливо, одиноко, моментами даже страшно, но причины для этого нет. Он сидит на постели, обняв подушку. Весь бледный, как смерть, смотрит в одну точку и думает о чем-то непонятном, смутном и далеком от мира сего. Он проматывает вчерашний вечер и ночь. Юнги помнит, как его знобило, снились кошмары, но они пропали, стоило появиться Чимину. Он, словно ангел, прогнал кошмары и был стражем его снов. Мин видел, приоткрывал изредка глаза, убеждаясь, что он здесь, не ушел. Он видел, как Чимин ютился в кресле, следил за ним, проявлял заботу, хотя ее не достоин, тем более от Чимина. Но это рыжее сумасшествие сидело всю ночь и только утром ушло. Самокопания не в стиле Юнги, но именно этим он сейчас занимается, ищет взаимосвязи и пытается прийти в себя. Он весь день провел в постели, не завтракал, не обедал. Ужин нескоро, но и его Юнги тоже планироует пропустить. Если он умрет от голода, то это будет не так уж и страшно, главное не от наркотиков. Мин не хочет покинуть эту жизнь, словив передоз. Не хочет перед смертью быть в амфетаминовом раю. Юнги так-то не торопится покинуть этот мир, но мысли об этом чаще прокрадываются в его голову, когда он один, без наркотиков. Словно без препаратов жизни не существует, но она есть, просто Мин в ней смысла не видит. Юнги сжимает сильнее подушку в руках холодными пальцами и ныряет в нее лицом. Сейчас он думает только о Чимине. Он понимает, что ничем хорошим их интрижка не закончится для обоих. Они совершенно разные люди, словно из разных Вселенных, которые случайно столкнулись. И это столкновение было неизбежно. Кто-то там, наверху, подстроил их встречу, и только он знает, чем все это закончится. Юнги бы тоже хотел это знать, но сидит и гадает. В голове собирается целая свора мыслей о том, как вытравить рыжего из головы и прекратить думать о нем чаще двадцати четырех часов в сутки. Это уже одержимость, эмоциональная зависимость человеком и никакая близость уже не имеет значения. Юнги хочется Чимина под кожей, чтоб он растекался по венам и был в нем на все сто процентов, чтобы Юнги дышал только им. От отсутствия наркотиков в организме в голову приходят странные мысли. Запястья зудят, и Юнги чешет их почти что до крови. Состояние критическое, он на грани нервного срыва, но ему ничего не остается, как кричать беззвучно в подушку и сжимать ее остервенело. Чимина не вытравить из головы, из мыслей, он уже давно гораздо глубже. За несколько недель он стал чем-то настолько необходимым, как воздух. И это понимание бесит. Нет ничего хуже, чем зависеть от человека. Эта привязанность самая опасная и болючая. Так долго продолжаться не может. Юнги поднимается рывком с кровати и натягивает на себя черную толстовку с надписями на рукавах. Сидеть в четырех стенах, как в тюрьме, не хочется, поэтому он выходит на небольшую прогулку, но не по коридорам, нет, там сейчас слишком много людей. Он находит более уютное и одинокое место, где его никто не потревожит. Крыша. Он поднимается по лестнице и игнорирует красную табличку, предупреждающую не выходить на крышу. Юнги отталкивает дверь и выходит впервые спустя столько времени на свежий воздух. Приятный свежий бриз ласкает волосы, развевая их по теплому ветру, навевающему тоску. Юнги чувствует, как сквозь пальцы проходит ветер, и улыбается тому, как узловатые пальцы трясутся. Гребаный наркоман. Уж слишком манит выступ на крыше, и Юнги подходит ближе, рассматривая парковку, которую видно как на ладони. Среди небольшого количества машин блондин замечает ту самую шевроле камаро. Среди всех машин она выделяется и бросается в глаза, даже красная опель астра или синяя тойота селика меркнут по сравнении с серебристой красавицей. Мин не разбирается в машинах, но понимает, что та стоит немало. Но не понимает, почему его это так интересует. Лишняя, ненужная информация, которой он забивает голову. Юнги откидывает голову и упирается руками позади, вдыхая такой необходимый свежий воздух. В последнее время он нуждается в нем слишком отчаянно, даже больше, чем дозой. Это свежее чувство в грудной клетке, щекочущее где-то в носу, настолько бодрит, как глоток воды с похмелья. Юнги прикрывает глаза и наслаждается тишиной, о которой мечтал весь день. Голова пустая, а под ногами не ощущается твердой поверхности. Чувство свободы и отпущения в миг одолевают с головой. Он сидит на краю крыши и не боится упасть, потому что за спиной всегда находится тот, кто спасет его от любой напасти. Его личный ангел-хранитель. За спиной слышится скрип. Он на крыше теперь не один. — Тебе нельзя выходить из своей палаты и покидать ее пределы, — Юнги улыбается с этого мягкого, слегка недовольного голоса. И Вселенная вновь сталкивает две галактики, понимая саму неизбежность взрыва. Они это прекрасно понимают, но по-своему продолжают тянуться. Чимин стоит у двери, оглядывая силуэт на фоне заката. Прекрасен мерзавец, чего не скажешь. Одного вдоха хватает, чтобы понять, что бежать некуда, он вновь загнал себя в эту свободную клетку. У Чимина каждый чертов раз есть шанс: взять и развернуться, сбежать подальше от Юнги, но он, как светлячок, тянется к нему все сильнее и ближе, сокращая расстояние до сантиметров, которое Юнги уменьшает до миллиметров. Держать дистанцию между друг другом не получается, магниты работают слишком сильно. Карие глаза слегка дрожат от вида старшего, что выглядит так невыносимо красиво. На фоне закатных лучей солнца, что окрасили небосвод ярко-оранжевым и угасающим желтым, Юнги выглядит так эстетично и вписывается в волшебный, не из этой Вселенной пейзаж. Ему не хватает только нимба, чтобы в представлении Чимина он стал самым настоящим ангелом. Но он скорее демон, чем чудное белокрылое существо. Медленные шаги, тихий звук гравия под ногами и небольшая тень рядом. Юнги поднимает взгляд и встречается с глазами цвета и вкуса горького шоколада. Для молочного он не подходит. Чимин не нежный и милый. Он давно вырос из этих банальных комплиментов, которые дарят влюбленные подростки на первом свидании. Они оба переросли эти понятия, остались только мысли в голове, описывающие друг друга высокими словами. — Загонишь меня обратно в палату? — щурит от солнца глаза Мин. — Не будьте таким строгим, док. Чимин сжимает руки в карманах брюк и смотрит на парня сверху вниз устало. Юнги даже не подозревает, сколько за сегодня Чимин выплакал слез. И никогда не узнает, потому что перед Юнги Чимин слабости не покажет. Гордость не позволяет. Не долго думая, Чимин присаживается рядом и прячет руки под бедрами, смотря на парковку. Черная ауди стоит совсем рядом с его шевроле. Рабочий день подходит к концу, и совсем скоро парковка опустеет, и как же хочется тоже уехать, вернуться в свою мягкую постель и проспать столько, чтобы забыть сегодняшний день, стереть его из памяти. Но сердце звало на крышу, понимая, что там сидит он. Губитель душ. Молчание не напрягает никого из присутствующих. Оно становится полноправным третьим гостем их посиделки. В кармане одного упирается зажигалка, а второго — сигарета. Самый момент достать и закурить, разделив сигарету на двоих, но оба сидят в гробовом молчании, встречая прекрасный красочный закат, который уносит, губит еще две жизни. — У тебя от ломки чешутся и кровоточат запястья, — тишину нарушает тихий голос рыжего, а взгляд Юнги перемешается на Пака. — Откуда ты… — брови сводятся к переносице, а низкий голос чуть хрипит после целого дня в молчании. Чимин невесело усмехается, дергая плечами. Лучше бы и правда не знал. — Вчера заметил, когда переодевал тебя. — Док, а ты тот еще извращенец! Посрамились бы! — возмущается наигранно Юнги, продолжая улыбаться так искусно и умело, скрывая настоящие чувства — смятение и усталость. Чимин садится в позу лотоса, полностью разворачиваясь к Юнги, и рассматривает это вечно веселое лицо, которое вчера было наполнено страхом, ужасом и слезами. У Юнги отличная маска, держится постоянно, не крошится на части. Вчера только разбилась, но Юнги быстро нашел новую замену, не отличишь от старой. — Когда собирался сказать? — серьезно спрашивает Пак. Улыбка постепенно исчезает с лица. — Никогда, — и отводит взгляд обратно на парковку. — Юнги, это серьезно. Если у тебя обостряются симптомы ломки, то нужно применить медикаментозное вмешательство… — Не нужно меня ничем колоть и пичкать! — громко и четко произносит Юнги. — И в голове моей тоже копаться не обязательно. Чимин смотрит на его нервное лицо, разглядывая каждую морщинку. Чимин ищет предпосылки и причины такого поведения, но никак не может найти. Это что-то глубже, на уровне психики и страхов. Такое ему еще не открыто, не подвластно. У них с Юнги не тот уровень, чтобы делиться страхами, мечтами и переживаниями. — Ты боишься игл, — быстро находит за что зацепиться. У Юнги не тронуты вены, кожа чистая, из чего Пак делает вывод — Юнги не колется. Он употребляет наркотики в любом виде, но не пускает их прямиком по вене. Обычно все начинают с малого, потом переходят к иглам, а Юнги остановился на своем этапе. Что-то не дает ему перешагнуть на следующий. — Это имеет какое-то отношение к моему лечению? — раздраженно фыркает Мин. — Прямое. — Мне кажется, вы ошибаетесь, док. Юнги ставит точку в разговоре, но Чимин не желает прекращать то, что начал раскапывать. До глубины добраться стоит, там явно что-то стоящее. — Почему? Почему ты боишься игл? — мягко спрашивает Чимин, применяя известные психологические способы. Юнги игнорирует вопрос, стараясь не смотреть в сторону рыжего и не слушать его манящий голос, пробирающий до костей. — Трагичная история? Брезгливость? Страх умереть, не рассчитав правильную дозу? Чимин перебирает известные варианты, на что получает брезгливое, насмехающееся хмыканье. — Ты ведь не отстанешь? — поворачивает лениво голову в его сторону, получая взмах ресниц как ответ. — Я ненавижу иглы и шприцы. В детстве мне ставили капельницу и прокололи вену. Не знаю, неподходящая игла, неопытность работника или еще что-то. С тех пор я терпеть не могу все, что связано с иглами и проколами. У меня даже уши не тронуты, — Чимин смотрит на пустые мочки ушей. — Не очень трагичная история, не так ли? — Зато правдивая. Этого достаточно, — спокойно отзывается Пак. — Ты ценишь честность? — Я ценю искренность. Юнги больше ничего не говорит, отворачивается и сжимает в кармане зажигалку. Чимин рассматривает напряженный профиль и вздыхает своим тяжелым мыслям. — Можешь не бояться. В нашей клинике тебе поставят спокойно и без проблем. — Ты предлагаешь мне довериться тебе? — изгибает бровь Мин, презрительно хмыкая. — Давно пора, — приподнимает уголки губ Чимин. Юнги хочет запротестовать в ответ, сказать, что не станет ни за что в жизни доверять Чимину, но уже поздно. Он доверился, рассказав про отца и позволяя ночью быть рядом. Механизм уже запущен. Бомба замедленного действия. — Откуда стащил зажигалку? — Прекрати следить за мной! — смеется негромко Юнги, доставая награбленное. — Прекрати наглядно сжимать ее в кармане, идиот. Зеленая маленькая зажигалка сверкает в руке блондина, а рыжий незаметно достает сигарету, а глаза Юнги расширяются от удивления. — Не знал, что ты куришь. — Я — нет, а ты — да. Юнги хмурит брови, не понимая, а Чимин протягивает ему никотиновую палочку. Мин косится с подозрением на сигарету, хмурит брови и смотрит на Чимина, задавая миллион вопросов, но рыжий не отвечает ни на один из них. — Ты сейчас серьезно? — Юнги бегает взглядом от ладони к глазам. — Похоже, что я шучу? — Очень. — Я не шучу, бери, — Чимин вкладывает сигарету. Юнги смотрит на проявление щедрости в ладони и хмыкает — А тебе не прилетит за это? — Юнги долго не думает, зажимает сигарету между губами, щелкает зажигалкой и подносит к губам маленький огонек. Чимин наблюдает за тем, как Юнги медленно закуривает и выпускает первое облако никотина. Красиво, завораживающе, пленяет с первых же секунд. Юнги с тонкой сигаретой в руках отдельный вид искусства. — А кто узнает? — хмыкает Чимин, наблюдая, как Юнги вновь затягивается и выпускает дым со смешком. — Тоже верно. Чимин не отвлекает Юнги, который занимает свои легкие никотином, восполняя те дни, что провел без сигарет. Пак ведь все понимает, что у него не одна зависимость, ее нужно лечить. Но легче человека вывести из комы, чем заставить бросить курить. Нужно поэтапно, а не сразу обрубить, забрав сигареты, как это сделали с первого дня пребывания в центре. — У тебя вчера была паническая атака, — напоминает Пак, словно Юнги больной и не помнит такого яркого события. — Что случилось? Открыться человеку всегда сложно, но Чимин снял один увесистый, тяжелый замок с прочной двери, обнаружив просвет. — Мне приснился кошмар, — Юнги выдыхает витиеватое облако дыма. — Я видел смерть отца по кругу и ничего не мог сделать, — слова легко вылетают вместе с дымом. Чимин смотрит на него обеспокоенно и сжимает под бедрами руки в кулаки. В этой ситуации он не может никак помочь. Здесь уже все гораздо сложнее и глубже. Это не проработать. Чимин не может заверить Юнги, что подобные сны больше не будут ему никогда сниться. Это все работа мозга. Именно он дает установки, а над мозгом Мина Пак не властен. Чимин кусает нижнюю губу и теребит заусеницы на большом пальце. — Ты говорил, что не винишь себя в его смерти, — припоминает Чимин для себя вслух. — Так и есть, — меланхолично отвечает Мин. — Просто кошмар? — с ноткой подозрения спрашивает Чимин, повернувшись в сторону парня. — Кто его знает, — безразлично пожимает плечами блондин. Юнги знает, только говорить желанием не горит. Это не тот разговор, не то время, не та обстановка. Возможно, через несколько лет Юнги расскажет все, что его гложет по поводу смерти отца, но сегодня он промолчит, оставив Чимина в недоумении и с кучей вопросов в голове. Мин ни разу не загадочный, он эгоцентричный. — Играть со мной в психолога у тебя не получится, — предупреждает настораживающе Мин. Звучит как вызов. — Я не играю в психолога. Это моя работа, — сдержанно отвечает Чимин, стараясь не высказать все, что он думает о словах Юнги. Ему хочется кричать во все услышание, что он избавит блондина от зависимости, докажет себе, Юнги и Хосоку, что смог, хотя в него никто не верил. Этот вкус победы будет сладок. А горечь поражения будет еще слаще. — Чимин, давай начистоту? — от этой фразы уже коробит, если честно. Он хотел поговорить с одним человеком начистоту. К чему это привело? К ссоре. — Ты думаешь, что можешь помочь мне слезть с наркотиков? Ты в это веришь? — Верят и надеются только обреченные, — язвит Чимин, стараясь не показать обиды, что кольнула где-то под боком, — а я точно знаю. — Невозможно знать все на свете, — передергивает его Юнги, затягиваясь. — Я не знаю, сколько звезд на небе, что находится на дне Марианской впадины, что было миллионы лет до нашей эры, — совершенно безразлично перечисляет он, — но я знаю точно, что могу, в моих силах помочь тебе, — уверенно заявляет Чимин. И Юнги в любой другой бы ситуации за него порадовался, но не сейчас. Юнги с него почти смешно. Самоуверенный и обреченный на поражение. — Скольких человек ты уже вытащил из этой ямы? — интересуется невзначай парень, выдыхая со скукой дым в сторону. Подальше от Чимина. — Больше тридцати. Я год работаю. — Неплохая статистика, — хмыкает Юнги. — И ни разу не опускал руки, не бросал начатое? — Ты говоришь о людях, как об игрушках, — Чимин недовольно морщит нос и хмурит брови, а Юнги немного, совсем малость засматривается. На Чимина невозможно не засматриваться. Где-то в другой Вселенной Юнги точно засматривается в эти карие лучистые глаза, пухлые губы и маленький ровный нос. Но в этой он не может позволить себе смотреть на него слишком много. Иначе произойдет непоправимое. Им это обоим не нужно. Но оно уже происходит. — Это не так важно, — отмахивается Юнги, расправляя узловатые пальцы. Теперь он полностью смотрит на Чимина, склонив голову к плечу с видом верного слушателя. — Нужно к каждому относиться с уважением, тогда люди сами к тебе потянутся. Это простая психология, — разъясняет Чимин, мягко хлопая ресницами, а Юнги медленно пьянеет. — Вот как вылечишь меня, так сразу за голову возьмусь, отвоюю бизнес у дяди, заведу семью и буду жить счастливым семьянином, — обреченно заключает с толикой грусти Мин, разглядывая закатное небо. — Бывших наркоманов не бывает, — Чимин это знает точно. — Бывших в принципе не бывает, — равнодушно выпускает дым Юнги и делает очередную затяжку. Снова одинокое молчание, пробирающее до самых костей. Юнги докуривает сигарету и тушит ее об гравий, оставляя рядом, а Пак разглядывает скрытые черной плотной тканью кровоточащие запястья, которые следовало бы обработать, но Юнги не дастся. Он, как недоверчивый раненный зверь, сам будет свои раны зализывать, прячась по углам. — Тогда для чего все это, Чимин? — спрашивает хрипящим голосом, пробирающим до мурашек, Юнги. А Чимин старается собраться воедино от одного только хриплого ленивого звучания. — Я не знаю, — честно отвечает Чимин, признаваясь самому себе в этом. Парковка постепенно пустеет. Чимин не замечает, как и ауди исчезает. Остается снова только его машина, как обычно. Это входит уже в какую-то нездоровую закономерность. Пора прекратить, разорвать эту цепочку, череду неправильных событий. Юнги двигается ближе и касается бедра Чимина своей рукой, а тот вздрагивает и поднимает на него свой взгляд. Юнги любуется горечью кофейных глаз и приближается к пухлым губам. Чимин ощущает стойкий запах сигарет, но не корчится, не уворачивается, даже не дергается. Он сосредоточенно смотрит в медовые глаза, параллельно видя, как развеваются светлые волосы. — У тебя не получится, Чимин, — шепчет пророчески Юнги, едва касаясь своими шершавыми губами мягких пухлых. — Прекрати свои игры. — Доверься мне, — Чимин метает один неосторожный взгляд вниз, на губы, и старается больше не опускать. — У меня большие проблемы с доверием, — в голосе и на лице нет улыбке. Юнги предельно честен и серьезен. Сейчас обоим не до смеха. Они ходят по тонкому острию ножа, умело держатся, но столько раз уже успели оступиться. Их танец на лезвии долго продолжаться не может. Кто-то из них обязательно упадет или столкнет другого. Игры с доверием всегда плохи. Чимин выпускает руки и касается пальцами осторожно запястий под тканью, из-за чего Мин инстинктивно вздрагивает, но не опускает взгляд, следя за мимикой Чимина, который рассматривает свежую кровяную росу на тонких бледных запястьях и сеточке тонких синих вен. Большой палец нежно массирует, убирает следы крови, а Юнги выдыхает медленно. Эти действия слишком интимные. Интимнее секса, пошлых поцелуев и грязных фразочек. Само доверие — вещь интимная, строго между двумя людьми. Каждый подписывает смертный приговор, соглашаясь безоговорочно верить другому. Чимин стирает заботливо кровь и сталкивается взглядом с Юнги, который смотрит проницательно. Горло дрожит, пропуская комок. — Почему ты остался? — тихий шепот обжигает все внутренности, заставляет уши позорно гореть красным. — Всю ночь около моей койки просидел, хотя мог уйти. Так почему, Чимин? — Мне стоило уйти? — дрожащим голосом спрашивает Чимин, не выдерживая этого давления и ауры блондина. — Да. — В следующий раз так и сделаю, — лжет Чимин. Он не сможет уйти, ни за что не сможет. Не бросит, не оставит, не позволит. Себя не простит. — В следующий раз уже я тебя не отпущу, — у Чимина ресницы дрожат от уверенности тона, а с губ срывается судорожное дыхание. Юнги движется первым и целует Чимина без предупреждения, но его встречают с теплотой, сразу отвечая на поцелуй. Горький привкус сигарет делает его еще более насыщенным. Парень держится одной рукой за запястье, а вторую вдавливает в гравий. Юнги оглаживает шею рыжего, вторую держа близ бедра. Прерывистое дыхание сливается со звуками поцелуев, которые перекрывают биение, стучащего бешено, сердца. Чимин уверен, что это его так громко заявляет о себе, но не знает, что сердце Юнги бьется громче. Тонкие узловатые пальцы оглаживают шею, чувствуя, как маленькие толпы мурашек стремятся сместиться на спину. Юнги хочет улыбнуться, но не может. Ему хочет целовать эти пухлые губы, которые на вкус точно самые сладкие на всем чертовом свете. Слаще их нет, даже сахар кажется горьким в сравнении с двумя большими половинками. Нет никакой романтики, нежности и слов вечной любви и верности. Есть только они, закат, гравий под руками и горький привкус сигарет. Мин ненавязчиво проталкивает свой язык, расширяя свои владения над губами Пака, в голове исчезают остатки мыслей. Юнги сейчас действует, опираясь на ощущения, а это опаснее всего. Чимин поддается и встречает язык тихий стоном, а где-то на гравии рука сжимается в маленький кулачок. Шепот уносит их имена, передает друг другу в губы и растворяется где-то в сердце. Никто не хочет отрываться, воздух сейчас не так важен. Только мягкие губы, ласкающие так нужно и правильно, стоят на первом месте. Чимин пропускает, подстраивается под поцелуи и мычит, дрожа от малейшего порыва ветра. Юнги передает тепло своими поцелуями. И исходит оно из самого сердца, где остатки хвороста догорают. Каждое медленное движение губ — нож в сердце, он протыкает сразу два. Эти поцелуи приносят с удовольствием и боль, которая кольнет потом, сильнее, чем сейчас. Чимин сгорает в этом потоке чего-то бесконтрольного и яркого, он горит в этом костре, продолжая скользить своим языком по губам старшего, позволяя переходить грань, целуя глубже, раскрывая все потаенные двери, в которые Юнги входит совершенно без препятствий. Насилие душ самое больное. На небе уже появляются первые звезды, застающие двух парней на крыше, целующимися, но они наслаждаются этим мгновением, словно другого не будет, словно они умрут, если отстранятся. И, кажется, так и есть…