Последний шанс

Всю свою жизнь Хизер любила сестру-близнеца по-своему. И любовь эту им обеим к друг другу отец прививал с самого детства, с пелёнок, с момента, когда они только начали понимать что-то в окружающем мире и в своей принадлежности к друг другу. Хизер всегда хотела быть хорошей сестрой, но именно этого у неё никогда не получалось и не потому что усилий она прилагала мало. Хейзел нужно было к себе особенного отношения, от Хизер она хотела всего и много. Безмерно много. Взамен трудной работе сестры на несколько ролей, Хейзел была готова отдать своё присутствие и любовь только ей одной. Лишь бы Хизер заменила ей всё. «— Отец меня прикончит, когда вернётся домой, — Хейзел зашла в спальню к сестре и закрыла дверь, прислонившись к ней спиной. — Натворила что-то? — Хизер ещё была в кровати в пижаме, а осипший её, скрипучий голос вырывался с неприятным шумом из горла, после чего Хизер прочищала его и откашливалась громко. — Я разбила окно, — Хейзел дышала неспокойно, оставаясь стоять у двери, а Хизер подозвала её жестом. — Зачем опять? — задала вопрос, когда Хейзел залезла на кровать и легла рядом. — Зачем ты создаёшь отцу лишних проблем, Хейзел? Ему без тебя тошно, неужели нельзя спокойно провести день в школе? — отчитывала, словно взрослая, а Хейзел смотрела на неё, и взгляд синих глаз делался виноватым в то же мгновение. — Ты же защитишь меня, да? — повернулась к Хизер лицом. — Да, — Хейзел обняла её, скрываясь в теплой, даже горячей шее. У Хизер температура. — Я не хочу, чтобы меня наказывали. — Не накажут, но не создавай больше проблем». Хейзел вела себя крайне отвратительно, и с этим сделать что-то было почти невозможно, такое поведение уже находилось в её натуре. Стало неотъемлемой частью Хейзел. А Хизер всегда разбиралась с тем, что приносили выходки её сестры для семьи. Ничего хорошего от этого не случалось никогда. Хоть они и были похожи, Хизер редко ощущала, что в них правда есть хоть малейшая схожесть в поведении. Они были одинаковы только в параметре внешности. И после скорой борьбы с Хейзел Хизер осознала, что бороться бесполезно. В четырнадцать поняла, что Хейзел не исправится, она не станет лучше, даже если обещает. Она такая родилась. Все может только усугубиться. А в том, что это усугубится, у Хизер не было ни капли сомнения. Отношения это не улучшало, но Хизер никогда не давала себе поддаваться лишним эмоциям в принятии взвешенных решений по поводу Хейзел. Не давала себе бросать её на произвол, просто не могла оставлять её, даже если это следовало сделать, чтобы проучить. Хизер всегда оставалась чуткой и сердобольной к тому, что совершала Хейзел. Выгораживала перед отцом за проступки, показывая крепкую связь с близнецом, свою большую, по-настоящему сестринскую любовь к ней. Но в своей голове и при личном разговоре не смела её оправдывать. Так делать она могла только на людях, чтобы защищать Хейзел от других. Но себе пускать пыль в глаза не давала, нутро сестры видела насквозь. Внутри Хейзел было грязнее, чем Хизер правда различала. Болото из неправильных мыслей всё сильнее сосало. Хизер молчала на действия сестры в свою сторону. Подходила ли она после игры в теннис на жарком и горячем солнце на корте с объятьями со спины, когда Хизер была ещё влажная от пота и раздетая наполовину перед походом в душ. Залезала ли в кровать Хизер, чтобы спать вместе. Прижималась ли тесно со спины, укладывая голову на плечо, когда спали на боку. Хейзел старалась быть близко, но только не тогда, когда отец оставался рядом. Всё изменилось, когда у Хизер появилась Эш. Хизер заметно ощетинилась и перестала подпускать Хейзел близко к себе, так же, как и не подпускала к Эш. «— Тронешь её, я убью тебя, Хейз. Этими руками я убью тебя, — Хизер угрожала без иронии, без улыбки, без сарказма. Брови Хейзел дрогнули, в попытке сойтись около переносицы. Желваки под кожей напряглись. — Объяснять не будешь? — Хейзел попыталась узнать, почему сестра вдруг напала на неё с угрозами. Хейзел не делала совсем ничего. — Я тебя предупредила. Гниль свою внутрь запихни и подавись. И не лезь, последнее, чего я хочу, чтобы ты лезла к нам. Когда скажу, что можно, тогда, пожалуйста. — О, Зверь, нужна мне твоя общипанная. У меня другой вкус, расслабься. Хейзел ушла, задев сестру плечом. Глубоко внутри грыз червь обиды. — Больше я мамку играть тебе не буду, надоело. Хейзел даже не обернулась, только ушла, стиснув челюсти, чтобы остудиться. Хизер сказала слишком много лишнего». И пока Хизер выстраивала с Эш отношения, Хейзел послушно не маячила на фоне, занявшись собой. У неё был весь мир за Хизер. Казалось, они с Эш даже не знались, Хейзел появлялась дома редко, да и, если появлялась, находилась в том крыле, где точно Хизер с её подружкой объявиться были не должны. Жить стало легче. Теперь в этой спальне в южной части дома Виолы их было трое. Заведённая и взбудораженная Хейзел, Хизер, что лежит почти в беспамятстве, и Энни, по случайному стечению обстоятельств занесённая совсем не туда, но уже запачканная в новой истории. Хейзел заходит за спину Энни, а потом убирает влажной рукой её, закрывавшую глаза. — Посмотри, ну, — горячий шепот влажный, Хейзел проводит ещё и за ушком вдобавок языком, от чего Энни дёргается, стоя с крепко зажмуренными глазами. — Не открывай глаза, — Хизер произносит сипло, тяжело, глубоко дыша. — Не смотри. — Я не буду, Хизер, — но Хейзел целует омегу под челюстью, прижимаясь влажным телом вплотную к брендовой одежде. — Посмотри, ну же, открой глаза, — начинает расстегивать на Энни юбку, хотя омега пытается сопротивляться, хватая руки Хейзел своими. Распахнув глаза от ужаса, Энни случайно зацепляется взглядом за Хизер и спешит отвести его в ту же секунду, чтобы не смущаться и не смущать Хизер. Картина полуголой альфы, растрепанной, пахнущей феромонами резко, вдруг заставляет сглотнуть слюну. — Зверь, извини, — сбивчиво обращается к Хизер, а потом пытается противостоять Хейзел, но ничего не выходит. — Не трогай её! — восклицает, но Хейзел это не мешает нисколько. Короткая юбка падает на пол, скрывая туфли Энни. — Иди сюда, — оттаскивает омегу от юбки, чтобы не путалась под ногами, и начинает расстегивать жилет, стоя всё также за спиной. — Прекрати! Хейзел! — одним захватом волос Хейзел заставляет Энни успокоиться. — Никто тебя тут не услышит, везде пусто, хоть заорись. — Что ты сделала с Хизер? — спрашивает, чувствуя, как нос начали закладывать феромоны Хейзел. — С тобой сейчас тоже сделаю, не переживай. Не так я, конечно, хотела, но когда тебя ещё двумя членами можно угостить, если не сейчас? — стягивает с Энни жилет, а потом сжимает возбуждённо-игриво её грудь. — Не трогай, — Энни задыхается, схватив другую руку Хейзел крепко, когда она опускается к стрингам. — Хейзел, — стон сопротивления вырывается, стоит руке с украшениями залезть под бельё. — Отпусти её, Хейз, — смутно Хизер подаёт с кровати голос, кажется, еле дыша. — Меня лучше трогай, раз начала. — Моя игрушка, — влажными пальцами массирует грубовато клитор Энни, сжимая её грудь. Игнорирует попытки вырваться. — Буду играть с ней прямо здесь. Энни стонет недовольно, а Хейзел её ноги коленом раздвигает, прогибая вперёд вместе с собой. Упирается членом в ягодицу. — Не хочу, — мычит и стонет недовольно, а Хейзел вытаскивает руку и плюёт на пальцы, снова забираясь под бельё. — Хейзел, — голос срывается на стон, пока Энни пытается отбиться, нажимая на влажную шею ладонью. Пытается нажать на лицо, но Хейзел размашисто ударяет Энни по щеке, а она валится на пол. — Себе же делаешь хуже, поднимайся, — поднимает Энни с пола, когда она хотела отползти, и ударяет также размашисто, но по другой щеке. Голова отворачивается в сторону, а Энни снова падает на пол, чувствуя во рту металлический мерзкий привкус. — Не трогай, — отползает, с ужасом смотря на Хейзел, и пытается подняться, но в спешке из-за неаккуратности падает и снова упорно делает попытку подняться на ноги. Хейзел перехватывает её до того, как она отбегает к двери. — Ай! Больно! — восклицает со стоном болезненным, когда Хейзел хватает за волосы невыносимо, оттаскивая к кровати. Энни еле на ногах держится, каблуки утяжеляют шаг. — Ты не уйдёшь отсюда, пока я не закончу, — предупреждает, ставя Энни прямо над лежащей Хизер. Энни голову отворачивает, чтобы не смотреть. — Легла, — командует, а Энни смотрит на неё боязно через плечо. — Куда? — спрашивает голосом дрожащим, надломленным от напряжения. — Прямо сюда, — наклоняет Энни к Хизер, а она пытается дёрнуться, чтобы подняться, но ничего не выходит. — Давай, залезай. — Хейзел, — Хизер в сознании, она всё видит, наблюдает с тяжёлым дыханием и затуманенным взглядом за происходящим. — Как только буду в состоянии, я убью тебя, — угрожает, но Хейзел и бровью не ведёт. — Легла! — поднимает голос на Энни, прикрикивая грубо. — Тебе понравится, — обращается к сестре, пока Энни, переборов тошноту, ложится прямо на крепкое и влажное тело Хизер, вляпываясь животом во что-то, в какую-то жидкость, заключая член Хизер между их телами. Горячо и влажно, Энни упирается руками в покрывало по бокам тела Хизер. Хейзел ноги омеги раздвигает, коленями ставя их около бёдер сестры. — Прости, — Энни шёпотом обращается к Хизер, почти лёжа на её плече. — Тебе не тяжело? — Ничего, — Хизер только искоса смотрит на Энни, также шёпотом ответив. Влажные от слюны пальцы Хейзел касаются промежности Энни, когда она отодвигает трусики в сторону. — Хейзел, — Энни смотрит на неё через плечо. — Будешь моей, — проникает пальцем внутрь омеги, растягивая, двигается, а Энни зажимает рот рукой, сдерживая звуки. — Чтобы не забывала больше, кому ты принадлежишь, — меняет указательный палец на большой, а Энни дышит часто, ощущая, как от ужаса сердце бьётся быстро, невообразимо быстро. — Хейзел, прекрати, — сейчас Хизер не могла сделать ничего, только говорить. Но разговоры не помогали, кажется, только усугубляли. У Хейзел был план, и отступать она не планировала. — Я дам тебе её попить, Хиз, — влажным членом проводит по промежности омеги, а она дёргается, как от тока. — Вильни бёдрами назад, — Хейзел направляет. — Давай, давай, — повторяет, пальцами надавливая на талию. Энни делает так, стакливаясь с членом Хейзел, который гладит её промежность. — Двигайся, ну, — заставляет ёрзать на члене, а Энни дёргается каждый раз, зажимая рот, когда головка касается клитора. Входит двумя пальцами, начиная растягивать посильнее, подготавливая к члену. Энни стонет сдавленно, это больше похоже на скулеж. — Не останавливайся, — шлепок по заднице приходится отрывистый, резкий, громкий. — Ты не будешь просто так лежать, пока я ебу тебя, — пытается войти в Энни глубже, ускоряя движения, а она прогибает спину, ненарочно сильнее прижимаясь к члену Хейзел. Низ живота тянет почему-то, Энни сглатывает густую слюну. — Дрочи моей сестре, не заставляй её скучать. — Что? — голос Энни срывается на шёпот, ошалелым взглядом она смотрит на Хейзел. — Дрочи, говорю, — повторяет грубее, вынимая пальцы из влагалища омеги. Энни смотрит на Хизер, на её измученное выражение. — Бери, не укусит, — Хейзел усмехается мерзко, а потом опускает руку омеги и вкладывает в её член сестры. Сжимает его в ладони омеги сильнее. — Вот так, чувствуешь? — двигает рукой по основанию влажного члена, направляя Энни. — Это приятно, принеси Хизер удовольствие, не стесняйся. Отпускает руку омеги, хватая её за задницу, чтобы поставить, как нужно. Энни с придыханием смотрит за лицом Хизер, боясь отпустить её член, боясь опустить взгляд вниз. На ощупь продолжает делать так, как направила Хейзел. Хизер губу кусает, закрыв глаза. Даже хорошо, что она не смотрит, Энни бы согрела со стыда, посмотри Хизер на неё в эту секунду. Тихо стонет, когда Хейзел сама трёт членом о промежность. Почему-то так мокро, Энни хочется свести ноги, но Хейзел не позволит. Она вся напряжена. Касается головки члена Хизер аккуратно, гладит круговыми движениями, сглатывая от того, как подрагивает кадык альфы. Стонет в ладонь, когда Хейзел начинает входить, достаточно возбудив, закончив с прелюдией. Вскрикивает сдавленно, передавив рот, когда Хейзел входит на всю длину одним толчком, став так близко через вспышку боли. Член Хейзел наполнил её полностью, до слёз, что скопились в уголках глаз. — Я ненавижу, когда омеги молчат. Стони, пока я тебя трахаю, твою мать, — Хейзел долго привыкать не даёт, делает несколько первых толчков. Без защиты, кожа к кожа, Хейзел и сама стонет. — Как узко, — Энни стыдно. В смятении она прячет взгляд в темноте, продолжая двигать рукой на члене Хизер. Больно. Тянуще, неприятно, а Хейзел всё двигается, кажется, даже ускоряясь моментами. Энни вздрагивает, когда чувствует на животе ещё одну ладонь, она ползёт вверх, нежно оглаживая грудь, твердый сосок. Сжимает его между пальцами. Энни стонет растерянно. Хейзел заполняет её с приливами боли. Она толкается, не сдерживаясь, тела соприкасаются пошлыми шлепками. Что-то капает прямо на Хизер с её промежности. Энни скулит и всхлипывает. Другая ладонь сжимает её шею вместе с ошейником на ней. Ладонь принадлежит Хизер. Внизу живота печёт и тянет, по ногам вдруг спускаются мурашки покалываниями. Почему она тоже пытается ласкать? Энни смотрит на Хизер, встречаясь тут же с глазами тёмными сейчас, обжигаясь об этот взгляд. Дрочит ей немного быстрее, понимая, что тело в этот момент перестало слушаться. Хизер гладит пальцами губы, а потом запихивает их в рот слегка грубовато. Стон, что выходит из Энни, получается глухим. Хейзел сама двигает её задницей, ускоряя толчки. Чуть ли не срывается на утробный рык, до того ей хорошо, а Энни обсасывает пальцы Хизер осторожно, массируя член в руке. Кровь от разбитой губы сглатывает со слюной, пока Хейзел трахает неистово, не собираясь заканчивать. Всхлипывает и стонет, слёзы скатываются по щекам. Энни не может понять, что за эмоции испытывает, от чего вдруг рыдает. Кусает пальцы Хизер, вдруг выгибаясь, пока дрожь пробивает. Дышать становится трудно, Энни буквально падает на Хизер, почти без памяти. Хейзел ещё не заканчивает, делает несколько толчков, а потом вытаскивает кровавый член, заканчивая прямо Энни на спину. Горячая сперма стекает в ложбинку спины вместе с кровью, каплями ложится на ягодицы. Хизер сжимает волосы Энни на затылке, устраивая там влажную от слюны ладонь. — Сама кончила, а Хизер не дала? Как некрасиво с твоей стороны, — голос Хейзел низкий от возбуждения. Она накрывает ладонь Энни на члене сестры своей и помогает Хизер кончить. Сперма вытекает на крепкую грудь, и Энни в ней пачкается, пытаясь отдышаться. Тяжёлое дыхание наполняет спальню, а феромоны сводят с ума. — Она такая узкая, попробуй, — шепчет, скидывая ладонь Энни с члена Хизер. — Хейзел, — Энни подаёт голос, шмыгая. — Сейчас ты её трахнешь. А я трахну тебя, — Хейзел усмехается, направляя член сестры прямо к истекающей кровью и смазкой промежности. — Двигайся, давай, — шлепает влажной ладонью по заднице Энни. — Седлай, маленькая сучка. Двигает Энни на член Хизер, помогая насадиться на него до конца. Энни стонет, чувствуя, как вспотела. Тела скользят. — Трахай, ну, — рукой двигает Энни на члене Хизер. — Я придушу тебя, если Эш узнает, — Хейзел улыбается на сиплое высказывание сестры. Целует её приоткрытые губы. — Не узнает, хотя стоило бы, чтобы она, наконец, кинула тебя. Она меня заебала, — целует Хизер глубже, с языком, а Энни смотрит на это шокированно, раскрасневшись. Толкается бёдрами послушно, а Хизер стонет в губы сестры, сжимая волосы омеги. — Ещё, — ускоряет Энни, помогая ей рукой. — Не останавливайся. Энни и не останавливается, продолжает, покачивая бёдрами, двигаться, как показала Хейзел. Боль тянущая не проходит, Энни шмыгает. Душно и влажно, до ушей доносится хлюпающий звук. Это смущает. Голова пустая от мыслей, Энни не думает сейчас ни о чём, в состоянии, близком к бессознательному. Она никогда не думала о подобных извращениях, кажется, даже не знала, что можно заниматься любовью втроём. И если бы ей когда-нибудь предложили, Энни точно ответила бы отказом, ведь такие развлечения не по ней. Вся она только для одного человека, своего мужа... Была. Уже не девственная, лежащая в кровати с двумя близняшками-альфами в сперме, как шлюха. На кого она стала похожа? Это всё распутство, раньше Энни даже не мастурбировала, не трогала себя, а сейчас, в одну ночь, её трахало два члена. Мерзко. Хейзел целует крепко, врезаясь зубами. Поцелуй взасос терпкий, Хейзел сжимает волосы омеги, не отпуская её никуда. Помада размазывается по их губам. Ладонь Хизер с головы ушла вниз, гладит клитор, а Энни мычит. Кажется, больно, но от мягких движений боль сменяется удовольствием. Какой позор. Хейзел отстраняется, гладит язык Энни, впихнув палец в рот. — Ускорься, ну, — бьёт по щеке легко, призывая сделать так, как говорит, а Энни, еле чувствуя стыд, ускоряется, шлепая ягодицами по бёдрам Хизер. — Хорошая у меня игрушка, правда? — обращается к сестре с усмешкой, переползая на другую сторону кровати. Становится по правую руку Энни. — Я думаю, она не против, чтобы ты тоже её потрахивала. — Заткнись, молю, — через грудной стон прорываются слова. Хизер то брови сводит, то губы облизывает, впиваясь в них зубами, дышит тяжело. Хейзел наклоняется, целует её во влажный лоб, в щеки, нос, в губы, подбородок. Оставляет поцелуи на бровях и глазах, скулах. С такой нежностью вытирает пот с лица Хизер. Энни смотрит за этим, но не думает сейчас головой. Разум вдруг ушёл туда, вниз, устроился между ног. Сперма стекает с тела, капает на Хизер, на бельё. Кажется, почти и не больно, но отпечатками дискомфорт проступает, стоит Энни начать ускоряться. — Сюда, щеночек, наклонись, — Хейзел манит пальцами, а потом наклоняет Энни, ударяя ей членом по щеке. Противно, мерзко, грязно. Словно Энни проститутка. — Открой рот, — давит на щёки, и Энни рот открывает. — Шире, — открывает ещё, пока Хейзел не начинает устраивать. — Язык высунь, — пальцы со щек убирает, а потом гладит язык. Розовый, шершавый. Кладёт на него головку члена, водя туда-сюда по длине. — В рот пихать буду, язык не убирай, поняла? И рот не закрывай, — гладит горло Энни, головкой проникая за нежную щёку. Балуется. Энни жмурится, издавая стоны от того, что в ней всё ещё находится член Хизер, на котором она двигается. Пальцы Хизер гладят её клитор, и Энни стонет, задыхаясь, когда Хейзел пихает ей член в рот, заставляя сосать. Энни только примерно представляла, как это делается, но Хейзел всё контролировала, ограждая себя от неопытности. Собрала волосы неаккуратно и начала двигать головой омеги, как это было ей нужно. Ещё нежно, не вытрахивая рот до онемения. — На меня смотри. Люблю, когда мне сосут и смотрят в глаза, — Энни поднимает глаза, всё двигая головой. — Ебись увереннее, это не последний раз. Ускорься ты, ну, — сжимает волосы у корней, чтобы возыметь эффект. Энни ускоряется, несмотря на боль. Стонет громче, но член во рту всё заглушает. — Соси, блядь, — тянет за волосы, чтобы Энни начала сосать быстрее. — Иначе я в глотку тебе его затолкаю, пока не задохнешься. Энни совсем ничего не понимает, делает что-то, уставшая и потная, в сперме. Вдруг спазм снова схватывает низ живота, и Энни останавливается, чувствуя, как её дёргает, всхлипывает, закатывая глаза. Хизер стонет следом за ней, кажется, даже выгибая спину. — Блядь, как узко, — Хизер на грязные слова не скупится. — Весь член сжало, я же в тебя сейчас кончу. Ноги опять покрыты мурашками, Энни буквально чувствует, как течёт на члене Хизер. — Рукой дрочи, — Хейзел говорит, хлопая Энни по щеке, чтобы привести в чувство. — Хер, говорю, бери, — Энни с протяжным стоном слезает с члена Хизер, а потом забирает его в руку, начиная водить по основанию на ощупь, чтобы Хизер кончила. Сперма вытекает прямо Хизер на тело, стекает по пальцам Энни, которая продолжает водить, сжимая. Хизер стонет глухо, кончив уже в третий раз. Липко, погано, а Хейзел трахает рот омеги, ускоряясь. — Вот так, возьми глубже, — Хейзел направляет, запихивая член в глотку Энни. Она задыхается, а тошнота тут же появляется, и Энни вертит головой, пытаясь слезть, но не получается. Хейзел отпускает её только тогда, когда член пульсирует. Кончает струёй Энни на лицо, забрызгивает волосы и макияж. Капли растекаются, сперма капает с подбородка, пахнущая феромонами Хейзел сильно, приторно, навязчиво. Энни стирает сперму от глаз движением руки. — В душ сходи, — Хейзел отправляет её фразой, кинутой резко. Снимает с шеи ошейник, а потом хлопает по щеке. — Давай, быстрее, мы тут ночевать не останемся. Энни слезает с Хизер и кровати, а потом падает на пол с каблуков, не выстояв и секунды. Под взглядом Хейзел снимает обувь, а затем ползёт в ванную, чтобы отмыться от грязи. Как это было мерзко. Энни скрывается в душевой нише, стянув трусики, и включает воду, видя под светом, как по бёдрам скатывается кровавая смазка. Это её девственность скрывается в стоке. Сил нет помыться, но Энни очень старается, чтобы очиститься от всего. Она, словно проститутка, вымывает сперму из волос шампунем и очищается от своей же крови. Хейзел стала первой, а её сестра второй. Потерянность и разбитость, смятение. Плакать не хочется, внутри только пустота, словно огромная зияющая дыра, что начинает сосать. Когда рядом не стало феромонов, дурящих голову, разум начал возвращаться. Лучше бы смазанное сознание таким и оставалось. Энни отмывается гелем для душа, а потом чистит зубы новой щёткой. Вычищает их как следует, избавляясь от привкуса Хейзел во рту. Мокрый бинт оставляет на столешнице рядом с раковиной, оголив предплечье. Завернутая в полотенце, выходит из ванной, с влажными волосами. Хейзел стоит голая около панорамных окон, занавешеных тюлем, курит, а потом смотрит на Энни. — Сиди, мы тоже в душ, — тушит окурок в пепельнице. Энни садится в кресло, сжимая ноги, смотрит, как Хейзел поднимает сестру, уже голую полностью, и отводит в ванную. Вещи разбросаны по полу, темно, из-под двери в ванную только исходит совсем чуть-чуть света. Энни спиной находит спинку велюрового кресла, шмыгает снова. Зверь его знает, что это такое было. Её телом воспользовались, словно это, в общем-то, нормально, но Энни к такому не привыкла, да и не хотела бы привыкать. Это неправильное отношение, но что она могла сделать, всю жизнь учившись сдерживать эмоции? Могла только продолжать это делать, даже несмотря на случившееся. Она ведь хорошая, благоразумная в крайней степени, никогда не давала видимую слабину. Энни — омега приличного общества. Всё, что происходит с этими сёстрами или рядом с ними — отвратительное и мерзкое. Как они съедают омег, как они устраивают настоящий разврат для троих, как изменяют или как им изменяют. Ничего совершенно здравого и поддающегося смыслам и законам адекватности, нормального проживания в семье и обществе. Энни плакать не хочется, расстраиваться больше уже точно некуда, но на подобные действия внутри что-то да откликается. Вопреки всему, Энни умеет быстро адаптироваться. Ей бы только встретиться с родителями, суметь поговорить. Словам Хизер о том, что родители её просто продали, Энни верить не хотела, это не могло уложиться в голове. Она не давала ни малейшего шанса этой версии, что-то здесь было нечисто. Близняшкам верить нельзя, даже если это Хизер, которая казалась надежнее сестры. Влажные от воды, они вышли из ванной, распахнув дверь. Хизер оставалось всё также плохо. — Поможешь мне её одеть, — Хейзел кинула небрежно, а Энни уступила место на кресле её сестре. — Я сама, — Хизер ответила тяжело, уперевшись затылком в спинку кресла. — Не в этот раз. Хейзел начала одеваться самостоятельно, а Энни села на подлокотник кресла и посмотрела на Хизер. — Что с тобой? — спрашивает тихо, а Хизер открывает глаза, чтобы посмотреть на Энни. — Хейзел накачала меня чем-то, я завтра разберусь с этим, как только отойду. — Что сделала? — у Энни открылись глаза от шока. Хизер прикладывает палец к губам, жестом говоря помолчать. — Завтра разберусь. Одевайся, — отправляет, а Энни слезает с подлокотника, собирает свою одежду с пола. Одевается, оставаясь без нижнего белья, а Хейзел снова надевает на её шею ошейник. Босая, Энни помогает одеть Хизер: надевает часы на запястье, завязывает галстук, спуская его. Стоя на коленях, надевает носки на ноги и туфли, перевязывает шнуровку. — Я бы тебя сейчас укусила, так ты вкусно выглядишь, — Хейзел смотрит сверху вниз на Энни, находящейся на полу. — Я тебе укушу, — Хизер грозит, пусть сейчас опасности и не представляет. — Без зубов останешься. — Да ладно, словно ты сама не хотела её попить, — хмыкает, а Энни поднимается на ноги. — Нужно идти отсюда нахер, — Энни берёт туфли в руку, а Хейзел поднимает сестру с кресла, помогает ей идти. Втроём они уходят с третьего этажа. Как ни в чём не бывало, не задевая тему того, что произошло в спальне, спускаются по лестницам вниз, всё ближе к закладывающей уши музыке. Энни одергивает юбку, когда они спускаются до конца. — Ко мне в тачку прыгаем. Из ряда машин садятся в красный кабриолет: Хейзел за руль, а Хизер и Энни на заднее сиденье. Энни залезает с босыми ногами, скинув туфли вниз. — Ложись, — Хизер предлагает, когда они отъезжают в открытые ворота. Энни устраивается влажной головой на бедре Хизер и смотрит в темное небо, поставив согнутые в коленях ноги на сиденье. Поправляет юбку. Хейзел закуривает, а Хизер голову откидывает назад, положив правую руку на дверь машины, а другую на спинку сиденья. — За Эш пришлю охрану, уедет на твоей тачке, — Хейзел отзывается, щёлкнув по сигарете, чтобы пепел упал за пределы салона, в сторону. — Привет, Дин, — отвечает на звонок. — Нет, это Хейзел, Хизер рядом. Она сейчас не может говорить... — Телефон дай, — Хизер протягивает руку, а Хейзел недовольно цокает. — Ладно, может, на, — Хизер забирает телефон и отвечает сама. — Да, Дин, — массирует пальцами переносицу, держа телефон около уха. — В ближайшие дни можно. Давай обговорим это послезавтра, раньше не могу, день забит под завязку. Днём, часа в три в «Бэбкок». Назначает встречу, а потом завершает звонок. Свой телефон оставляет себе. — Поедешь одна? — Хейзел интересуется, а Хизер мычит утвердительно. — Ты там не нужна. После короткого ответа наступает молчание. Энни смотрит в небо, вытягивает руку, но прикоснуться не может. Хизер следит за её движением, устремляя взгляд в тёмное полотно над головой, на котором, кажется, иногда проглядывают звёзды. Ночь вдруг становится очень ясной. — Почему я не встретилась с родителями, Хейзел? Ты обещала, — Энни говорит, моргая медленно, пока в глазах отражается ночь. Хейзел выдыхает тяжело, словно Энни её ужасно утомила этим вопросом. — Я сегодня не могла. Встретишься завтра. — Точно встретишься, — Хизер кивает, в подтверждение слов, а Энни смотрит на неё, на длинные тёмные волосы, которые ниспадают по плечам, похожие на грязь на белом пиджаке так сильно. Хизер опускает руку на голый живот омеги, поднимая голову, больше не смотря на Энни. Она трогает рукав пальцами, качая коленями в стороны. Холодный воздух по коже проходит неприятно. Хизер подпирает лоб ладонью, стеклянным взглядом смотря вперёд, на ночной город, а Энни протягивает сначала одну ногу вверх, а потом и другую. Худые босые ноги пытаются дотянуться до неба беспечно. Окурок Хейзел давно отщелкнут на дорогу, она сидит за рулём мрачно. Никто не говорит, радио не включено, только шум мотора и колес разбавляет тишину. Настолько тихо, что думать ни о чём не хочется. Говорить о том, что было в спальне, не хочется, да и что выяснять? Энни понимает, что теперь смысла бежать нет. Смысла пытаться вернуться в родную семью нет. Испорченная омега никакой ценности не имеет, её не смогут выдать замуж, никто не захочет себе испорченную кем-то омегу. Теперь, если будет течка, ей станет нужна Хейзел, а не кто-то другой. Всё уже не имеет значения, если Хейзел её сделала своей, лишила невинности и гаранта чистоты. Отделаться от звания питомца нелегко, остаётся только продолжать жить так, как уже есть, пытаясь всё-таки высказывать своё мнение, чтобы об Энни не забывали. Кровь из промежности течёт, и Хейзел кидает Энни салфетки, чтобы она вытерлась. Чтобы не пачкала салон. Хизер абсолютно всё равно, она сидит безучастно, смотря в неопределенную точку в городском пейзаже. Кажется, скоро они из города выезжают в пригород. Частные дома сменяются лесом, они едут дальше, в глушь, где вдали от всех стоит их дом. Заезжают на частную территорию скоро, а там и до дома остаётся сравнительно немного. Въезжают в открытые ворота, Хейзел паркуется прямо перед лестницей, ведущей к центральному входу. Они покидают машину, оставляя её на охрану, которая отгонит в гараж. Весь мусор из грязных кровавых салфеток остаётся в салоне. — Отправляйся спать, можешь сходить в душ ещё раз, — Хейзел бросает, когда они разделяются, и Энни должна идти к себе в спальню. В спальне раздевается и снова идёт в душ с пустой головой. Отмывается от новой крови, а потом, с влажными волосами, ложится спать, без сил бороться с давящим новым днём. Пусть самообладание будет выше её чувств. *** Энни завтракает на полу столовой, рядом с овальным обеденным столом. Из панорамных окон мутный свет пытается прорваться в комнату. Тихо. Кроме неё ещё никто не проснулся, а Энни всё равно даже не делает попытки, чтобы сесть за стол по-человечески. Таковы правила. Доедает кашу, когда слышит грохот, словно с лестницы падает что-то тяжёлое. В горле вдруг что-то застревает, но не еда. Оставляет на полу всё, как есть, и срывается из столовой. Чутьё говорит бежать на звук. Энни так и делает. Пробежав по коридору, прижимает ладони ко рту, в ужасе открывая глаза, когда видит лежащую около лестницы Хейзел. Хизер стоит наверху, рядом с ней Эш, тоже большими глазами смотрящая на картину. — Что ты сделала? — Эш кричит и хватается за голову, не решаясь спуститься вниз, чтобы проверить, жива ли Хейзел вообще. — Что ты сделала? — она повторяет, а голос её, словно у беснующейся. Энни пробирает до мурашек. — Заткнись сейчас, — холодно отвечает, спускаясь по лестнице спокойно. Хейзел обходит стороной, переступив, будто она просто преграда, а не живой человек. — Доброе утро, — кивает, а после хочет идти дальше, но оборачивается: — Ты завтракала? — Она жива? — Энни спрашивает шёпотом, а Хизер даже взглядом лежащую сестру не удостаивает. — Можешь проверить. Если эта сука жива — будет хорошо, — уходит, молча, а Эш сбегает по лестнице к Хейзел, пытаясь найти у неё признаки жизни. — Хейзел, — она трясёт её за плечи, пытаясь послушать дыхание. Прижимается ухом к груди. — Хейзел, — её голос совсем, как у почти покойника, глубокий, хриплый. — Хизер, — Энни на это смотреть не может, уходит вслед за другой сестрой, не решаясь проверить состояние Хейзел, хотя казалось бы, ситуация кричит, что сначала нужно узнать, как дела у того, кто может быть, уже умер. Хизер на кухне. Выжимает себе сок из очищенного апельсина, но обращает на Энни внимание, когда она появляется. — Что не так? — спрашивает, будто и правда ничего не случилось. Энни открывает и закрывает рот, словно рыба, не понимая, как говорить. Она сбита с толку, она в настоящем ужасе. — Не понимаю, — озвучивает мысли вслух. — Объясни словами. — Ты скинула Хейзел с лестницы, — голос дрожит, и Энни, кажется, плохо держат ноги. — Ну да, — соглашается легко. — Что не так? — повторяет вопрос, а Энни на ватных ногах подходит к кухонному островку. Хизер стоит там же. — Сядь, — отодвигает барный стул, чтобы Энни села. Она так и делает. — Шокирована? Не стоит, это не то, над чем нужно страдать. Хейзел ужасный человек, она отвратительная альфа. Тебе нужно успокоиться, возьми, — ставит стеклянный стакан с соком перед Энни. — Ты говоришь об этом так спокойно, — Хизер кивает, не скрываясь. Вытирает руки полотенцем от сока. — Она получила не по заслугам, гораздо меньше. Если измерять, — я должна была её убить, чтобы она получила по заслугам, — смотрит многозначительно. — Но я очень снисходительна. Она не мертва, отделается сотрясением. Сейчас Эш крикнет охрану, вызовут медицинскую помощь, и всё будет в порядке. — А если... — Ну, перестань, такие мрази, как Хейзел, ещё всех переживут. Пей сок, это вкусно, люблю свежевыжатый, — Хизер волосы завязывает резинкой с запястья в хвост. Длинные тёмные волосы спускаются низко. Забирает телефон из кармана спортивных штанов и отходит к чёрным шкафчикам, набирая кого-то. — Доброе утро, вас беспокоит мисс Солсбери. Да, я видела, что вчера вы прислали мне на почту все документы по вашему делу, в ближайшие два часа я их проверю и отпишусь вам. Встретимся в два часа, у меня как раз окно. Да, в офисе, у меня в кабинете, буду ждать, до встречи. Все нюансы с глазу на глаз. Говорит по поводу работы, совсем бесстрастная к тому, что было около десяти минут назад. Энни делает глоток из стакана, сжимая его в пальцах. Морщится слегка от кислинки. — Рабочие моменты, — Хизер кивает подбородком на телефон, что лежит на столешнице. — С твоими родителями я разберусь, встречу назначу. Сегодня. Во сколько она будет, предупрежу, пока что ничего сказать не могу, — Энни молча, соглашается. Ничего не спрашивает, ничем не интересуется. — Послушай, не принимай Хейзел так близко к сердцу, она не стоит переживаний. — Иногда я вспоминаю, что она тоже живой человек. — Ты и месяца с нами не живёшь, это устаканится, скоро вспоминать не будешь, — Хизер говорит мягко, не приближаясь. Выдерживает дистанцию, Энни кажется, что это к лучшему. — Ты же не забыла, что было вчера, я не забыла. Я сказала, что ей обязательно это вернётся, — вернулось. Всё последовательно, всё связано. Хейзел часто позволяет себе лишнего в крайней форме, вчера был именно тот случай. Я такого отношения не потерплю. Всю её спальню я обрыла. Все вещи. Я нашла таблетки, которыми она меня поила, нашла много чего. — Она пользуется твоим доверием, — Энни поднимает взгляд на Хизер, а она кивает, ничего не стесняясь. Задумчивое выражение не меняется. — Да, она много, чем пользуется, но это моя вина. Нужно было не давать ей много вольности, но я всегда позволяла ей очень много, больше нужного, даже в отношении себя. Разбаловала. Последствия можно проследить, они неутешительны, — здравость Хизер закрывает Энни рот. — Ты её любишь, это можно понять, — всё, что получается сказать. От угнетающих эмоций Энни словно к полу прибивает, распластывает, а на грудь наседает что-то тяжёлое, неподъемное. — Понимание имеет двойственный смысл, — Хизер убирает руки в карманы серых штанов. Подпирает поясницей столешницу. — Ну что такое «понять» что-то? Разве понимание освобождает от последствий каких-то решений? Не люблю, когда говорят, что понимают что-то, снижая этим значение тому, что произошло. Делать это неразумно, как минимум. Условие того, что я правда люблю Хейзел, не может быть тем, что можно «понять», когда я даю ей право на то, на что это право давать не нужно. Давай оценивать всё, как взрослые люди. Всё-таки, ты образованна, ты должна понимать, что я сейчас пытаюсь сказать. — Я понимаю. Конечно, то, что ты её любишь, не может быть оправданием, но... в какой-то степени... — О таком вообще говорить спорно, я предпочитаю не затрагивать темы, которые за собой влекут конфликт. Мне такое не нужно. Оставлю последнее слово за собой. Хизер поступает рационально, когда решает не продолжать бесконечную тему про то, могут ли чувства, какие бы ни были, стать оправданием действиям. Всё, что близко к философии, имеет множество граней, а единого мнения под собой — нет. Опасно говорить на такие темы, словно ходишь по лезвию. Энни пьёт сок, морщась от кислинки. Ей нужно поразмышлять над тем, о чём говорила Хизер. И поразмышлять очень хорошо. Хизер, начиная говорить снова, вырывает из мыслей: — Сегодня вечером мы с Хейзел уезжаем к отцу на ужин. Вернёмся ближе к полуночи. Можешь дожидаться, а можешь ложиться спать, как хочешь, — предупреждает, а Энни снова смотрит на неё. — К вашему отцу? — переспрашивает, а Хизер кивает, в подтверждение. — К нему. Всё-таки, мы одна семья, нам нужно появляться у него, чтобы поговорить о прошедшем. Нам есть чем поделиться в тесном семейном кругу. — Эш не едет с вами? — интересуется, ведь её Хизер совсем не упомянула, когда говорила про поездку. — Она не знакома с нашим отцом, — Энни удивляется не наигранно. — Почему? — может быть, она залезает, куда не нужно, но Энни об этим не думает. Да и Хизер расслабленна, к разговору расположена, она не подаёт признаков негативных эмоций. Если бы говорить не захотела — было бы видно. — Она мне не жена, не считаю нужным знакомить её с отцом без серьезного повода. Отец не в курсе о наших с Хейзел отношениях. Узнает, когда решим пожениться, а пока что надобности нет в знакомстве. — То есть, они даже не знакомы? — Нет, не знакомы, — соглашается, а Энни кивает, делает глоток из стакана. — Наша семья относится к такому очень щепетильно, мы не пускаем внутрь тех, кто может уйти. Только проверенные и надёжные люди. Если жениться, то навсегда. Энни снова задумывается. Кажется, в её семье всё далеко не так, пусть она и не приводила парней к себе домой. Но если бы она с кем-то встречалась, то родители бы знали об этом, зачем скрывать? Но, похоже, в семье Солсбери очень любят надёжность. И не зря, потому что есть, что скрывать. По крайней мере Хизер и Хейзел точно было, что скрывать, учитывая незаконное поедание омег. А кто приходился близняшкам отцом, Энни не знала, но и не интересовалась. Не знала и есть ли, что скрывать ему, — главе семейства. Про мать Хизер не сказала ничего. Но, может быть, мать просто не важна? Может быть, она просто зверушка, и должного внимания ей не уделяется? Энни очень хотела спросить, будет ли мама Хизер и Хейзел на ужине. Зачем? Поинтересоваться, без скрытого подтекста, от любопытства. — Что-то хочешь спросить? — напрямую задаёт вопрос Хизер, заставая Энни врасплох. — А ваша мама? Она будет на ужине? — интересуется безобидно, сжимая стакан в руках. Выражение лица Хизер не меняется. — Нет, её не будет, — отвечает, а потом добавляет, дополняя: — Она мертва. Выражающий прежде почти детское любопытство, взгляд Энни погас в ту же секунду. Мертва. Кажется, она не готова была слышать об этом именно сейчас. Опускает туманную и загруженную голову, смотря в стакан с оранжевым соком внутри. Мертва. Энни никогда по-настоящему не задумывалась о том, каково потерять близких людей, ведь все её любимые были живы и счастливы. Конечно, где-то умирали люди, оставались без родных, но всё это было так далеко, что и внимание не заострялось. Сейчас же она правда задумалась о том, как это, потерять настолько близкого человека, как мать. Безудержная боль, рана на всю жизнь, что не затянется никогда, а ещё и возможная травма, как последствие от потери. Энни всегда было страшно думать о том, что будет, если она потеряет родителей, если их не станет. Эта тема стала для неё табу, большим запретом, про который нельзя было думать, чтобы не расстраиваться и не закрываться в себе. Смерть — естественный процесс, но ни когда умирает твой близкий человек, как мать или отец. Она заметно поникла: плечи опустились вслед за головой. Почему-то вдруг стало обидно за то, что у кого-то матери нет. Самого близкого человека, того, из-за кого ты появился на свет, больше нет. Когда умирает мать — несправедливо, Энни было жаль всех, кто остался без материнского тепла, пусть по-настоящему она ощутила эту жалость только сейчас, стоило столкнуться близко. — Прости, — извиняется, чувствуя неловкость за то, что влезла туда, куда не нужно. — Соболезную. — Оставь это, хватит мрак нагонять, — Хизер вдруг отмахивается от слов сожаления резко. — У меня тренировка, я на улице. Уходит из кухни, забрав телефон, а Энни провожает её взглядом, тяжело вздыхая. Это было слишком личное. Почему Хизер её не остановила? Не остановила, но сейчас ушла на тяжёлой ноте, когда дышать стало по-настоящему трудно. Энни убралась в столовой, даже мельком увидела Хейзел, сидящую в зале. С ней рядом Эш. Это не могло удивить, они любовники. Не могло удивить, но всё равно оставило неприятный осадок. Если сегодня ночью между ними что-то будет, то Энни обязательно посвятит в это Хизер, она должна знать. У Энни нет никакого метания между двух огней, если нужно будет выбрать чью-то сторону, — она сделает выбор в пользу Хизер, без лишних сомнений. А нерешительность в том, чтобы рассказать Хизер об изменах её омеги, дело исключительно морали и моральной оценки. Энни не хочет становиться крайней, в таком деле нужны неопровержимые факты и доказательства. Вскоре Хизер уехала на работу, Хейзел тоже, да и Эш надолго в доме не задержалась, решив съездить в город по делам. Энни снова осталась одна. Время тянулось непозволительно долго, каждая минута была подобна часу, без какого-то определенного занятия. Телевизора, книг, ноутбука или телефона у Энни не было, всего этого в доме не находилось. Ноутбуки были у сестёр, но они личные, полок с книгами не было нигде, кроме спальни Хизер, — вот там уже стоял стеллаж с научной и художественной литературой. Только Энни не знала, можно ли ей без спроса взять какую-нибудь книгу прочитать, поэтому рисковать не стала. Хизер вернулась через три часа. — Встреча с родителями в пять, у тебя есть ещё чуть больше часа, — она оповестила, найдя Энни на заднем дворе, сидящей на диване около потушенного очага. — Хорошо. — Отвезу тебя я, заберу тоже я. — Сколько мы сможем говорить? — смотрит на Хизер, что стоит около спуска к очагу, держа руки в карманах брюк. — Часа два, не больше, у меня самой в это время дела, как освобожусь, я приеду за тобой. — Это будет последняя встреча? — Зверушки вообще с родителями не встречаются, Хейзел ещё пошла тебе на уступки. Никакой прошлой жизни, только настоящее, — Энни укутывается в плед теплее, а Хизер решает спуститься. Садится рядом с ней. — Больше никакой возможности не будет? — Я лично не позволю, — Энни вздыхает тяжело. Смотрит на Хизер, повернув голову, тут же получая ответный взгляд. — Это к лучшему, Энни. Будешь видеться с родителями — будет очень больно. Нужно оборвать всё резко, чтобы прощание прошло безболезненно. Не хочу тебе плохого. Кроме того, что это уже давным-давно известный пункт в договоре о покупке питомца, это моё личное настояние. Пойми и прими его. — Я не смогу забрать вещи из дома? — Всё, что для учёбы, конечно, можешь, я отправлю за этим охранника. А остальное тебе не нужно. Тебе больше ничего из старой жизни не нужно. Давящая тишина Энни прибивает к земле. К месту, на котором она сидит. Хочется поговорить о том, что важно, но как это воспримет Хизер? Пусть она гораздо хладнокровнее сестры, её реакция может быть совсем не той, какую ждёт Энни. — Ты же не забыла, что было вчера? — спрашивает севшим голосом, а Хизер кладёт правый локоть на спинку дивана, на холодные камни. Поворачивается корпусом к Энни. — Если бы я забыла, Хейзел бы не полетела с утра с лестницы, — ответ более чем исчерпывающим. — То, что было вчера, неправильно по отношению к тебе, Хейзел вмешала тебя просто «потому что». У неё была возможность, и она ей воспользовалась. За себя говорить не буду, не люблю жалеть себя. В том, что так получилось, виновато то, что я оказалась непредусмотрительна. Следующего такого раза не будет, я учусь на ошибках. Ну, а ты стала жертвой вседозволенности Хейзел. В здравом уме я бы не приняла участия, но в тот момент у меня не было никакого варианта. Совсем никакого. Ты оскорблена? — Это было унизительно, — Хизер качает головой понимающе. — Я никогда не чувствовала себя настолько грязной, использованной, словно какая-то вещь. — Хейзел ещё извинится, а со своей стороны я могу принести какой-нибудь утешительный подарок, если в такой ситуации вообще возможно что-то утешительное. Навязывать не буду, но если тебе будет что-то нужно, я достану это. — Если бы ты помогла мне вернуть мою честь на место, я была бы благодарна, — кладёт подбородок на колени. — Твоя честь не на месте? — Я чувствую себя обесчестенной. Это паршивое чувство, Хизер. — Я не была в твоей ситуации, поэтому мне сложно понять, что ты ощущаешь, но будь уверена в том, что Хейзел под пристальным контролем с моей стороны. — Если бы сделала меня своей зверушкой, было бы спокойнее. Ты же можешь, я уверена, ты понимаешь, как это правильно сделать юридически. Я не прошу возвращать меня в семью, но хотя бы сделать своей... — Здесь есть некоторые трудности, Энни. Во-первых, Хейзел должна захотеть тебя отдать, во-вторых, я должна захотеть тебя принять. Это если говорить простым языком. Хейзел отдавать не захочет, это ясно, а я на это повлиять не могу, она должна сама прийти к юристу, который занимался твоим делом, и сказать, что хочет передать тебя, допустим, мне, а юрист ещё должен рассмотреть её отказ. Ну, а говоря про себя, я тебя принимать, не хочу. У хозяина есть определенные обязанности по поводу зверушки, но сейчас мне не до этого, я занята, ну и Эш будет против, конечно, а я с её мнением считаюсь. Хизер сейчас точно не до Энни, у неё своих дел по горло. Мысль удручающая, но не надевающая розовых очков. Главное было услышать правдивые слова от самой Хизер, что она со зверушками связываться не хочет. Больше у Энни нет никакого сомнения в этом факте. — Если нужен юрист, то почему Виола сказала, что она покупает зверушек у хозяев? — Энни спрашивает, ведь Хизер в этом осведомлена хорошо, это относится к её специфике работы хотя бы образно. — Это все происходит таким же образом, как я тебе сказала, только Виола зверушку покупает у хозяина, а потом он обращается к юристу, и этот юрист производит ту же самую процедуру передачи и переоформления. Здесь всё также, только с пунктом покупки, — Хизер объясняет понятным языком, без сложной терминологии. Энни мычит понятливо. — Она хотела тебя купить? — уточняет, а Энни снова кивает с пустым взглядом. — Предлагала, но это всё бессмысленно. — Хоть в чем-то Хейзел полностью надёжна, в этом можешь не сомневаться. Она тебя не продаст ни за какие деньги. Энни ничего не отвечает, смотрит вперёд себя, обнимая колени. В волосы по шею зарывается ветер. Прохладно. На улице мрачно, как, впрочем, мрачно везде, куда ни плюнь в этом городе. Хизер, сидящая рядом, с лицом непроницаемым, словно погруженная в свои мысли глубоко. Когда она так сидит, она выглядит серьёзнее обычного, хотя казалось бы... — У тебя ещё есть время, чтобы переодеться и привести себя в порядок, и мы выезжаем. — Сколько? — Десять минут. Я буду ждать на улице, в машине. Поторопись, не люблю опаздывать. — Да, — кивает, а Хизер встаёт, поднимается по ступенькам и уходит в дом, тогда как Энни только следит за её спиной, издав тяжёлый вздох. Уходит немногим позже. Переодевается в более-менее приличную одежду: темно-синее боди с длинными рукавами и экстремально глубоким декольте, красную мини-юбку с узором пье-де-пуль. Мерзкое чувство наготы ничем не убрать, но Энни надевает красные, под цвет юбки, босоножки, и выходит из спальни, расчесав волосы. На ходу закалывает левую сторону заколкой в форме бабочки. Уже на улице садится в чёрное авто Хизер, на пассажирское сиденье. — Мило, — она оценивает сухо, осмотрев. — Зеркальце посмотри в бардачке, Эш всегда что-то оставляет. — Мило? — Энни переспрашивает, открывая бардачок. Достает зеркальце, с помощью которого красит губы красной помадой. — Вполне. У тебя явно есть вкус и стиль, да у Хейзел тоже. Ошейник сними только. — Так можно? — Если ты со мной, то да, — Энни закрывает помаду, а потом убирает зеркальце, прикасаясь к ошейнику. — Ненавижу ошейники, это омерзительно, — Энни освобождает свою шею от ноши, тоже убирает в бардачок, куда указывает Хизер. — Ты так думаешь? — Хизер ведёт машину отстранённо. — Да. Мне не нравится, когда на людях находятся ошейники, но я элемент системы, чего-то изменить я не смогу. Довольно удручающе, но Энни не может не согласиться. Изменить что-то невозможно, если находишься далеко от рычага власти, но можно ведь и не поддаваться, это личное решение каждого. Хизер не поддалась, но не её сестра. — Но ты всё равно пытаешься противостоять, — Энни смотрит в сторону Хизер, но она, кажется, равнодушна. — Это не совсем противостояние, ведь законом не запрещено не иметь у себя зверушку. Скорее, это мой выбор. Она права, какое это противостояние? Только из-за слов, что Хизер не нравятся ошейники на других людях? Глупость. — То есть, всё может измениться? — интересуется осторожно, а Хизер жмёт плечами. — С изменением некоторых условий моей жизни, да, это решение тоже может поменяться. Получается, Хейзел врала абсолютно обо всём Энни. Она полностью врала о своей сестре, чтобы суметь поставить над Энни более сильный контроль. Стоило только ей поверить, что никому, кроме Хейзел, она не нужна, и никто её больше принимать не будет. — Хейзел говорила, что ты ненавидишь зверушек... и меня тоже. — Нет, не ненавижу, это такие же люди, просто им не повезло. Они не виноваты в том, что на них надели ошейник. Но мне противно, когда некоторые омеги специально выращиваются для того, чтобы стать зверушкой, или когда они буквально просят надеть на себя ошейник. Это крайне мерзкое зрелище, ни у кого из них нет чувства собственного достоинства. Не верь всему, что Хейзел говорит про меня. Чтобы лгать, у неё есть свои причины. — Какие? — Их много, это совокупность. Но я не хочу сейчас говорить о Хейзел, избавь меня от этого. Энни утвердительно кивает, соглашаясь. Если Хизер не хочет, она не в праве её заставлять. Чтобы не ехать в молчании, скоро Энни решила сменить тему: — Я видела у тебя в комнате книги... — Хочешь почитать? — понимает, даже без продолжения, стоило только сделать намёк. — Да, хотела, заняться совсем нечем. — Я не против, читай, только возвращай книги на место. — Разумеется. В ресторан Хизер проводила Энни сама, как положено. — Стол на имя Хизер Солсбери, проводите, пожалуйста, — девушка администратор кивнула, а потом проверила что-то в планшете и вышла из-за стойки. — Стол есть, пройдёмте, — направившись за администратором, они зашли в дорогой зал. Людей было немного, сидели далеко друг от друга, а музыка играла тихо. Энни взглянула на группу музыкантов, что стояли вдалеке в отведённом месте. — Это обычный ресторан? — Энни спрашивает тихо, взглянув на Хизер. — В сознательном уме я бы не организовала тебе встречу с родителями в ресторане для зверушек и их хозяев, — отвечает также негромко. В Хизер есть определённо что-то человеческое, для Энни это было приятным фактом. Если бы встречу организовывала Хейзел, то определённо там, где смогла бы заявить, что Энни теперь не полноценный человек, а всего лишь вещица, принадлежащая ей. Хизер это было чуждо. Сердце сжалось, когда Энни заметила родителей издалека, а Хизер придержала её за спину, когда она чуть замедлила шаг. Вместе они дошли до стола, что был недалеко от открытой террасы. — Прошу, Ваш стол, приятного вечера, — девушка-бета взглянула на Хизер, потом на Энни и с улыбкой вернулась назад, оставив посетителей наедине. — Мама, здравствуй, — Энни произнесла тихо, а женщина посмотрела на неё с нежной улыбкой. — Аннетт, дорогая, — она поднялась из-за стола и обняла дочь трепетно, получив такие же объятия в ответ. — Как я рада видеть, что ты в порядке, — шепчет, заглядывая дочери в глаза, пока держит за плечи. — А я рада, что ты в порядке. Так приятно видеть тебя, я очень скучала, — прижимается к матери с глазами, блестящими от слёз, а Хизер наблюдает за этим с холодным интересом. Разглядывает собранные волосы матери Энни, её руки с аккуратным маникюром, где на одном из пальцев надето обручальное кольцо с бриллиантом. Стискивает челюсти, но тут же расслабляется, оставаясь при своём обычном равнодушии. Отец Энни тоже поднимается из-за стола. — Дорогая, здравствуй, — Энни отстраняется от матери и обнимает отца, шмыгая тихо. — Ну, не плачь, Аннетт, зачем плакать? — Я очень люблю вас, — шепчет, всхлипывая. — Возьми, — Хизер достаёт платок из пиджака и протягивает. Энни кивает ей, стирая слёзы с лица. Мнёт платок в пальцах. — А вы... — отец обращается к Хизер, чтобы узнать её имя. — Хизер, мистер Кэрри. Я сопровождаю Энни, потому что моя сестра занята. У вас есть приблизительно два часа, а потом я заберу её, — предупреждает спокойно, взглянув выразительно сначала на отца Энни, затем на её мать. Они сталкиваются взглядами, и Хизер на секунду теряется в её глазах. Разглядывает лицо, ранее засмотренное до дыр при каждой встрече. Только теперь от радости жизни в нём осталось лишь слово. — Спасибо, что разрешили встретиться, Хизер, — она кивает женщине сухо, спустя мгновение слишком неловкого молчания. Она правда обращается так сухо, словно они чужие люди. — Можете не благодарить. Это первая и последняя встреча, поэтому обсудите всё, как следует. — советует, похолодев лишь сильнее, а родители омеги ей покорно кивают. — Мне пора, я заеду через два часа. Уходит из зала, а вся семья смотрит ей вслед неспокойно, усаживаясь после за стол. Женщина провожает её спину взглядом дольше остальных, оставаясь с тяжёлым грузом на сердце. Официант подходит, раздаёт меню и просит подумать над заказом, а когда уходит, то мать берёт руки Энни в свои. — Что с тобой было всё это время, дорогая? Мы не знали, какую ошибку совершили, не помнили, как подписывали документы... — мать говорит сбивчиво, а Энни вглядывается в её тёмные глаза. — Мы не могли достучаться до тебя, а потом нас попросили оставить тебя в покое, потому что ты теперь в новой семье, а мы тебе, получается, никто. — Кто попросил? — Энни с ужасом смотрит на мать, сжимая её руки. — Они что-нибудь сделали? — Это были люди в форме, кажется, от семьи Солсбери, которой ты... — отец сделал паузу, пытаясь подобрать правильные слова. — Членом которой тебя сделали. — Нам они ничего не делали, приезжали только поговорить. Убедительно попросили прекратить пытаться связаться с «собственностью семьи Солсбери», ты уж прости, что я так говорю, я пересказываю их слова, — мама просит прощения, нервничая, очевидно, сильно, а Энни тяжело вздыхает, одну из рук высвобождая и укладывая поверх руки отца, ободряюще. — Мне говорили, что вы продали меня им, чтобы покрыть долги, и не сообщали мне об этом, потому что вам стыдно. Но я в это не верю, вы бы никогда так не поступили, — говорит обнадеживающе, переводя взгляд с отца на мать и обратно. — Конечно, нет, мы не продавали тебя, Энни, — отец смотрит искренне, а его голос такой родной. Энни чувствует, что папа, родной человек, ей не врёт. — С нами что-то сделали, чтобы мы подписали договор о продаже. Обдурили, словно мы последние дураки. Энни было больно это слышать. Неужели в тот день, когда Хейзел и Хизер приезжали к ней домой, они и провели это? Она даже подумать не могла, что это что-то больше чем безобидная встреча. — Мы уже говорили с Альбертом, но он сказал, что вернуть тебя шансов нет, договор составлен грамотно, все формулировки верные, их не развернуть в нашу сторону, — мама продолжает, качая обессиленно и виновато головой. Энни видит, что родители выглядят сравнительно хуже того, когда она видела их в последний раз перед тем, как пропасть. Она видит, и её это по-настоящему беспокоит. Печальные, словно постаревшие на несколько лет, они вдруг стали ещё взрослее на вид. Всё такие же ухоженные и красивые, в идеальной одежде, но совсем другие. Не такие, как раньше. Они будто бы поседели, будто огонь в глазах потух, будто смысл жизни оказался потерян. Их подкосило то, что сделали с их единственным ребёнком. — Они сделали всё, чтобы я не могла вернуться к вам, — голос становится тихим от тоски, от печали, поселившейся во взгляде. — Это семья мэра, Энни, на них нет управы, они неприкосновенны, — мама говорит и отпускает руку дочери. С бесцветным совершенно выражением смотрит в неопределенную точку. Отец берёт её за руку. — Давай держать себя в руках, родная, хорошо? Мы так хотели встретиться с Аннетт, договаривались, что не будем её расстраивать, — отец пытается поддержать, но у мамы начинают блестеть глаза, а голос срывается, ломаясь: — Я говорила, но сейчас вижу её и не могу, Боуи, — начинает всхлипывать, накрыв глаза ладонью, а у Энни сердце разрывается. — Я хочу, чтобы наша девочка вернулась домой. Я очень хочу... — всхлипывает отцу в плечо, когда он прижимает её к себе. Энни вытирает подступившие слёзы платком Хизер, который снова забирает в руки. — Как мы позволили такому случиться? — Я вас не виню, — Энни шмыгает, чуть покрасневшими глазами глядя на расстроенных донельзя родителей. — Упорные и упрямые люди всегда добиваются своего, рано или поздно. Если они захотели отнять меня, то они бы всё равно это сделали. Дело лишь в том, когда именно это бы получилось у них. — Мы должны были оберегать тебя, — мама пытается успокоиться, смотря на Энни с лицом полным сожаления. Оно не уходит. — Это была наша обязанность, дорогая, но нас просто обманули и так глупо... По глупости потерять тебя... я не могла такого представить даже в самом страшном сне. Сколько бы ты не говорила, что нашей вины в этом нет, это не так. Я знаю это, и до конца жизни буду винить себя в том, что не сумела сберечь тебя. Энни расстроенно поджимает напомаженные губы. — Мы хотим, чтобы у тебя всё было хорошо, и хотим надеяться, что семья Солсбери не будет к тебе несправедлива, — отец говорит, смотря с трудом на дочь без слёз. — Ко мне там не относятся плохо, правда, — шепчет, уверяя. Даже улыбается, говоря откровенную ложь, лишь бы не добивать родителей тем, что на самом деле происходит. Энни не станет говорить, как к ней относятся, ей ли жаловаться? Помочь не смогут, она лишь всё испортит сильнее, родителей такие слова убьют. Правда убивает. Сейчас лучше солгать, пусть думают, что у Энни всё хорошо в этой семье, что спасать никого не нужно, как и расстраиваться. — Всё в порядке. Говорит сквозь слёзы, затем всхлипывает и прикладывает платок к глазам. Больно врать, особенно при последней встрече, но ещё больнее будет говорить правду. Пусть лучше они расстанутся на спокойной ноте, где родители будут думать, что Энни в порядке рядом с этими людьми. Пусть будет так. — А плачешь почему? — отец спрашивает, касаясь руки дочери, а Энни снова улыбается. — Нервное, — отмахивается, ссылаясь на переживания из-за встречи. — Я в порядке, давайте больше не будем сегодня плакать, хорошо? Смотрит на маму, прося взглядом, а она непринужденно усмехается, тоже вытерев лицо от слёз. Как и дочь покрасневшая слегка. — Хорошо, детка, без слёз. — Не плачь, мам, не стоит, — Энни берёт маму за руку, а потом смотрит на отца. — Давайте поужинаем и поговорим, не хочу терять время зря. Предлагает, а родители только соглашаются, кажется, воспряв духом. Плакать Энни не хотелось. Только не на последней встрече. Как только они с Хизер сели в салон авто, Энни тяжело выдохнула, уперевшись затылком в спинку. — Ничего лишнего не сболтнула? — интересуется, а Энни качает головой отрицательно, пока Хизер заводит машину. — Ни слова лишнего не сказала. — Умница, — хвалит, а Энни смотрит, как ресторан медленно удаляется, когда они отъезжают. — Я в тебе не сомневалась. Никому не нужно знать, что происходит в нашей семье, для всех у нас всё прекрасно, понимаешь? Энни снова кивает. «Нашей семье» перестаёт резать слух. Понемногу Энни начинает свыкаться с мыслью, что она теперь часть семьи Солсбери. *** — Добро пожаловать домой, мисс Хейзел и мисс Хизер. Заведующий домом — Нолан, встречает Хизер и Хейзел прямо в холле. Улыбается, поправив очки-половинки, а потом по-дружески обнимает сначала одну сестру, потом другую. Несмотря на долгое отсутствие в родном доме, теплое приветствие не обошло их стороной. — Ты даже не постарел, Нолан, — Хейзел отмечает с усмешкой, а мужчина смотрит на неё с мягкой отцовской улыбкой. Его глаза тоже улыбаются. — Мы виделись не так давно, всего лишь девять месяцев назад, — отвечает легко, непринужденно. Уличную обувь сестры меняют на домашнюю, а потом следуют рядом с Ноланом к столовой. Долго тишину сохранять не получается. — Как ты тут? — Хизер интересуется, а Нолан смотрит на неё, встречаясь с её глазами. — Хорошо, Хизер, как всегда. В этом доме ничего не меняется, — переходит на неформальное общение. За столько лет, что они знают друг друга, общаться с официозом получается оскорбительно. — Всё спокойно, это главное. А как там вы? Совместная жизнь ещё не надоела? — О, нет, ни в коем случае, — Хейзел отвечает с широкой улыбкой. Хизер смотрит на неё насмешливо. — Разъедемся мы, надеюсь, не скоро. — Всю жизнь вместе, я представить не могу, как это. Но вы, конечно, радуете своего отца и меня. — Хейзел съедет от меня только в одном случае, — когда женится, — Нолан смеётся низко, приятно. — Передашь в хорошие руки? — спрашивает, уточняя, а Хизер кивает утвердительно. — Именно так. Чтобы я могла оставаться уверена в том, что Хейзел будет в порядке. Хорошая женщина о ней позаботится. — Думаю, она меня заставит уехать, когда сама женится, — Хейзел в стороне от разговоров не остаётся. Делает жест, подставив руку ко рту, мол, шепчет это в тайне. Паясничает. — То, сколько мы будем жить вместе, измеряется в том, какое количество времени мы ещё пробудем без брака. Нолан издает несколько смешков. Удивительно дружные для него отношения сестёр всегда были поводом лишний раз улыбнуться. — Вам было пять лет, десять, сейчас вам двадцать шесть, а вы всё такие же, словно времени и вовсе не проходило. Любите вы отшучиваться, любите шутить друг над другом. — Чтобы не расслаблялась, — Хейзел смотрит на Хизер с усмешкой, а та ухмылку на губах, появившейся тенью, давит, сохраняя серьёзное лицо. В столовую заходят, наблюдая её ещё пустой. Отца нет. Садятся за стол, напротив друг друга, а Нолан их покидает, чтобы уйти и оповестить господина о том, что его дочери уже приехали и ждут в столовой. Хейзел осматривается с недовольным выражением, в то время как лицо Хизер совершенно непроницаемо, она снова словно задумалась. — Мурашки по рукам побежали, дрянь, — Хейзел руки встряхивает, находя себя совершенно неспокойно и дискомфортно. В этом доме чувствует себя, словно в клетке. — Надеюсь, надолго это не затянется, — гладит себя по плечам, поерзав на дорогом стуле. — Думаю, как обычно, часа три и мы будем свободны. — Да уж, три. Он может и до полуночи оставить, — Хейзел фыркает недовольно, а глаза бегают по обстановке столовой. Хизер, противоположно сестре, сидит абсолютно расслабленно и спокойно, сложив руки в замок на коленях под столом. — Посмотрим, не будем загадывать. — Блядь, неужели нельзя быстрее? — Хейзел смотрит на часы на руке нетерпеливо, а потом складывает руки на груди. Находиться здесь лишние минуты ей не хочется, только раздражает. — От того, что ты бесишься, время быстрее не пойдёт, успокойся, — невообразимо спокойный и ровный голос Хизер Хейзел совсем не успокаивал. Раздражало здесь всё. — Замолчи, сама на нервы действуешь, — Хизер выдыхает тяжело, но ничего не говорит. Решает не отвечать, иначе это выльется в конфликт. Перед отцом не хочется показываться в негативном свете после долгого времени без встреч. Когда шаги, наконец, начинают появляться, Хейзел берёт себя в руки. Натягивает на лицо спокойствие и умиротворение, даже какую-то радость, выпрямляя спину. Хизер кидает на неё только оценивающий взгляд, снова отводя после этого глаза на вид за окнами. — Если кто-то решит заявиться с неожиданным визитом, то откажи. Ворота не открывать, никого не впускать, сегодня я занят, — властный голос отца прямо за дверью заставляет Хейзел натянуться, но Хизер внимания не обращает. Ей не до распоряжений отца, адресованных Нолану. — Кроуфорду даже мой отказ не служит чётким «нет», поэтому если появится, то не впускать ни под каким предлогом, Нолан. Сегодня мой вечер посвящен моим дочерям, я не хочу, чтобы нас отвлекали. — Как скажете, господин Говард, — Нолан соглашается, а отец открывает дверь в столовую. — Работниц можешь через двадцать минут звать накрывать. — Хорошо. Двустворчатая дверь в столовую закрывается. Хизер переводит взгляд из окна за собственное плечо, чтобы там отца. Он и, правда, тут. — Добрый вечер, — подходит к большому прямоугольному столу и целует сначала Хизер в щёку, а потом Хейзел, обойдя своё место во главе. — Хизер, Хейзел, я рад вас видеть, — усаживается на стул, внимательно начиная осматривать дочерей, а Хизер кивает. — Добрый вечер, папа. В этот раз встретились позже, чем думали. — Мне было не до встреч, вам тоже, — соглашается, выразительно кивнув. — Добрый вечер, отец, — Хейзел держит лицо и голос, встречаясь взглядом с отцом. — Как твои дела? — интересуется. Больше для приличия, чем из-за искреннего любопытства. — Работаю, — отвечает односложно, но затем продолжает: — Сами знаете, мне нужно работать больше остальных, не могу вырвать обычно и свободной минуты. Сегодня дел не так много, все легко разрешимые, поэтому нашёлся целый вечер для вас. Как дела у вас на работе? — решает выяснить тут же, не отходя далеко. — Всё спокойно, — Хизер начинает говорить, уперевшись взглядом в стол. — Вчера разбиралась со сделкой Кроуфорда. Договор составлял совершенно бездарный юрист-неуч. Сегодня по почте выслала поправленный вариант, заверенный мной же. — Юридические проблемы у Кроуфорда не редкость, сама понимаешь, Хизер. Он мой большой друг, ты помогай старику, консультируй, — Хизер выслушивает отца спокойно, а потом переводит на него взгляд совсем уставший. — Мне приходило предложение от него стать личным юристом за астрономическую сумму, но я в это не ввяжусь ни за какие деньги. Для дополнительных услуг можно доплатить, я не отказываю. — Мне донести ему, чтобы он больше не предлагал? — уточняет, а Хизер кивает. — Было бы кстати, папа. Грамотных юристов сейчас не найти, но это не моё дело. Я работаю исключительно на себя. — Я поговорю с ним, чтобы перестал наседать. Пока Хизер с отцом разговаривали о работе, Хейзел ждала. Она терпеливо ждала, когда опрос сестры закончится, и начнётся уже её. Никакого интереса в разговоре, только желание отчитаться и уехать. Если бы можно было просто прислать письменный отчёт за девять месяцев с правом не появляться в этом доме, Хейзел бы так и поступила, не задумываясь. Но обязательно нужно появиться, поговорить лично. Хейзел такая игра в семью выбешивала больше всего остального. Для Хизер же никакой игры не существовало. Всё было обычно, так, как есть во всех семьях. Они живут в разных домах, видятся редко, но всё ещё являются друг другу самыми близкими родственниками. Отец и его дочери, в конце концов. Приезжать раз в какой-то период стало обыденностью, в этом Хизер не видела ничего раздражительного, как не видела и проблемы. Всё оставалось так, как и должно было быть. Семейные встречи, ужины, так было, есть и будет всегда, потому что они семья. Кроме них троих нет никого из семьи. Их всего трое. Хизер не испытывала отторжения к дому, в котором выросла, здесь было много воспоминаний, которые ей принадлежали. Здесь всё ещё была её комната, её старые игрушки из детства, её фотографии, на которых она ребёнок. Для Хейзел не было ничего приятного находиться здесь. — Как твои дела, Хейзел? — отец смотрит на неё, и она пронзает его взглядом. Его гладко выбритое лицо, дымные глаза, широкие тёмные брови. Отец был очень ухоженным альфой. Педантичный, чистоплотный, — Хизер это всё передалось от него в полной мере, но Хейзел похвастаться таким не могла. Хейзел была почти точной копией сестры, но похожа на неё не была, а значит, не стала похожа и на отца. — Бизнес в порядке. Вчера уехало несколько ящиков товара, через несколько дней будут на границе с Канадой, а оттуда, прямо из Оттавы, отправят в Европу. Дело не тормозит, я слежу. Прибыли за девять месяцев, что мы не виделись, получилось миллионов пятьдесят, если верить последним отчётам. Сегодня с утра запросила специально. — Только за контрабанду или вместе с тем, что платят картели? — Вместе с тем, что платят, будет уже за шестьдесят миллионов, ближе к семидесяти. Шестьдесят семь, вроде бы. — Вся прибыль прошла через дела? — Хейзел мычит утвердительно. — Не то, что каждый доллар — каждый цент чистый. Деньги отмыты, в полном порядке пущены на счета и в оборот. Твоя часть, конечно, тоже к тебе на счёт попала. Разговоры совсем не о ювелирной компании, которой владеет Хейзел. Они о другом бизнесе Солсбери, семейном. — Я проверяла все бумаги, — всё нормально, никакой лишней грязи. Суммы, вносящиеся, берутся не из воздуха, мы как бы вкладываем личные средства в бизнес ежемесячно, плюсом идёт как бы реализация прибыли, которую получает компания. Деньги выходят чистыми, — Хизер сестру поддерживает, вставляя своё слово. — К нам, Хейзел в частности, никаких вопросов возникать не должно. Все законно и обоснованно, я смогу даже юридически доказать, при необходимости. — Вы обе у меня очень ответственные и старательные, с вами ничего не пропадёт. По крайней мере, бизнес точно останется. Я рад, что мои дочери стали опорой для нашей семьи. Хвалит, но никакой радости и гордости это не приносит. Хейзел тупит взгляд перед собой, а Хизер только кивает беззвучно, выражая благодарность. Похвала за семейный бизнес — вещь обыденная, причем настолько, что и особенного места не занимает. Они всего лишь управляют контрабандой, как было в их семье и до этого. Всего лишь следят за доходами и людьми, которые на них работают, участвуя в деле семьи Солсбери. Некоторые в этом уже век. А их семья и того больше. — Давайте начнём ужинать и поговорим вот о чём, — отец поднимает колокольчик с подставки и звенит, чтобы прислуга услышала о том, что подавать ужин пора. Несколько женщин знакомых Хизер и Хейзел, приносят первое блюдо за ужин и открывают бутылку вина, разливают по бокалам. Стол начинает заполняться горячей и вкусной едой в дорогой посуде. Прислуга суетится, чтобы сделать всё, как можно быстрее, а члены семьи молчат. Говорить в присутствии других не их привычка. Когда все, наконец, уходят, отец продолжает: — Знаю, что вернулась Ботрайт из Вашингтона, ваша подруга, — Хейзел делает глоток из бокала, а Хизер пытается начать есть, постелив салфетку на колени. — Источники не врут, — Хизер решает поддержать отца. — Получается, вчера она устраивала частную вечеринку, и вы на ней, конечно же, присутствовали, — он продолжает, сам разрезая стейк ножом. — Она наша подруга, конечно, мы там были, — Хейзел хмыкает, а Хизер смотрит на неё неодобрительно, чтобы поставить на место. — Как у неё дела? — отец интересуется, начиная жевать мясо, а Хизер останавливается от того, чтобы резать свой кусок. Решает ответить: — Она в порядке. Живёт припеваючи, беззаботно. — Всё также выкупает омег? — Пока что ничего подобного не слышала, — Хизер жмёт плечами. — Но это ненадолго, думаю, скоро её кто-то заинтересует, и она снова выкупит. — Настоящий бизнесмен. Продюсерша из неё, что надо, — то ли оскорбляет, то ли хвалит. Слегка ироничный тон отца понять сложно, он всегда очень двусмысленный. — Только голову мне морочит. — Виола? Пыталась связаться? — Хизер спрашивает, прожевав мясо, а Хейзел хмурится, без аппетита смотря в тарелку перед собой. — Ей нужно было пообщаться со мной насчёт работы. Отец передал через неё какое-то письмо. Встречу выкроил через два дня. — Что-то серьёзное? — Хейзел вступает в диалог, не на шутку начав нервничать. — Не думаю, — отец отвечает легко, отправив после ещё кусочек стейка в рот. — Ничего серьёзного и быть не может, но встретиться надо. Хотя меня, на самом деле, и без встречи очень интересовала личность вашей этой подруги Ботрайт. Давно глаза мозолит. — Кажется, нет такого человека, кому бы Виола глаза не мозолила, — Хизер безэмоционально усмехается, поддерживая. — Но она не делает ничего откровенно противозаконного. — Не поспоришь, — отец отвечает резко, снова начав резать мясо. Хейзел облизывается и чуть ли не давится слюной, когда кладёт в рот кусочек стейка. Вкусного стейка, сделанного из омежьего мяса. Настоящие деликатесы. — Но она откровенно не нашего круга. Не нашим воздухом дышит, не нашими глазами видит, не нашим умом думает. Всё-таки, отец у неё из верхов. — Сомнительные верха. Даже я туда пробьюсь, дай мне пару лет на учёбу. Как раз будет переизбрание в Конгресс, — Хизер говорит уверенно, пережевывая. — Но да, Виола совсем не отсюда по менталитету. Но она и не здешняя, сравнивать глупо. — Продюсерша... — снова произнёс нечитаемо, а Хизер с Хейзел переглянулись. Хизер сделала глоток из бокала с вином. — Извращенка, простите за жаргон. — Думаю, для неё это ещё будет комплиментом, — Хейзел давит смешок, сделав несколько глотков. — Вы уже знакомились с тем, что она продюсирует? — Она гордится тем, что делает. Естественно, мы знакомились, наверное, ещё в начале общения. Странно, что ты решил узнать только через время, — Хейзел говорит снова, пожав плечами. — Было, знаешь, не до ваших с Хизер подруг, у которых есть некоторые наклонности. Но Кроуфорд благоразумно познакомил меня с её «заработком», — показывает кавычки в воздухе. — Ботрайт удивила в неприятном смысле. Выглядит она скользко, внутри, скорее всего, такая же, да и дело себе выбрала очень ориентировано. — Омеги её любят, — Хейзел продолжает, пока Хизер молча, позволяет сестре продолжить диалог, занимая рот ужином. — Я не омега, умею думать мозгами, чего дано им не всем, только в единичных случаях, — отец отрезает категорично, кажется, начиная раздражаться. — Чем дальше в эти дебри, тем сильнее меня выводит. Поговорим о чем-нибудь другом. — Мясо вкусное, — Хейзел отмечает, допив вино в бокале. Хизер соглашается с ней кивком. — Омегу «на убой» сегодня привезли, хорошая, — отвечает буднично, тоже запивая мясо вином. — Фредди ещё приготовил её по секретному рецепту, так мясо словно тает во рту, потрясающе. — Фредди мастер кулинарии, он гений, когда-нибудь это должно достучаться до мнений общественности, — Хейзел поддерживает отца, а Хизер усмехается. Подливает вина в пустой бокал себе и сестре. — На самом деле, есть ещё, что сказать, — Хизер начинает с интриги. Отец смотрит на неё заинтересованно. — Сейчас мы начинаем заниматься ещё одним проектом с Хейзел. — В чём суть? — отец спрашивает, прижав салфетку к губам. Хизер сделала глоток из бокала. — Объединение альф по интересу «охоты» на омег. Всё просто: под вступительный залог ты входишь в объединение, которое организует «охоту», чтобы развлечься. Каждый месяц нужно делать взносы за членство, и вся эта форма в строгой конфиденциальности, для узкого круга лиц, — Хизер объясняет рассудительно, а отец хмыкает, явно удивленный такой новостью. — Это перспективно? — Это, можно сказать, золотая жила, такого ещё никто не делал, но много кто таким интересуется из нашего круга. Как только мы развернемся, то всё пойдёт в гору, я больше чем уверена. Главное стать первопроходцами, это самое трудное. Но «охота» — это что-то новое, даже поеданием омег уже никого знающего не удивишь. — Главное, чтобы всё было строго конфиденциально, Хизер, в противном случае это слишком рискованно, — говорит предупреждающе, напоминая не забывать об осторожности. — Это наша с Хейзел проблема и мы её решим, отец. Всё будет, как нужно, никто ничего не узнает, а деньги будут капать постоянно. Говорят о делах, пока Хейзел жуёт мясо с наслаждением. Запивает его вином, держа себя в руках в крайней степени. Если бы здесь не было отца, она бы не стала клевать этот кусок мяса с помощью столового ножа и вилки, начала бы отгрызать, как есть, невообразимо голодная омежьим мясом. О каких манерах может идти речь, если просыпается дикий, нечеловеческий голод? Когда стейк оказывается съеден, а разговоры про дела закончены, грязную посуду уносят на кухню, а перед членами семьи ставят тарелки с салатом. Салат уже не кажется таким аппетитным после мяса. — Я думаю сейчас окончить университет экстерном. Хочу поскорее закончить с этим, чтобы больше не возвращаться, — Хизер отвечает отцу рассудительно, после того, как он спросил об учёбе. — Главное, чтобы потом всё было, как мы с тобой договаривались, Хизер, — Хейзел беззвучно хмыкает. Отец с Хизер много о чём договаривается, что Хейзел не касается. Пусть это не в первый раз и не то что бы Хейзел не знает об этом, но всё равно неприятное чувство обиды или раздражения её преследует. Душит. Хейзел уверена, что это раздражение, но раздражение не выражается в поджатии губ и мертвом взгляде в одну точку. С Хейзел у отца никогда не было никаких особенных договорённостей, у неё никогда не было с ним таких отношений, как у Хизер. В своей собственной семье Хейзел чувствовала себя чужой. — Я выйду, — встаёт из-за стола с демонстративным грохотом, а потом убирает руки в карманы брюк, направляясь к дверям. — Зря ты это начал, — Хизер отчитывает отца, с беспокойством наблюдая за спиной сестры. — Это могло подождать, не обязательно говорить при ней, ты же знаешь, как её задевает. — Пусть выйдет, голову остудит, — отец только отвечает недовольно, провожая уходящую дочь осуждающим взглядом. — Как малый ребёнок, о чём с ней говорить? Ей словно не двадцать шесть, а шестнадцать, всё продолжает концерты устраивать. Хизер только качает головой, не соглашаясь. Хейзел выходит и закрывает двери тихо, прекрасно услышав, что не особенно и пытались скрыть от её ушей. Идёт по коридору прямо к выходу. Она могла бы пойти на террасу на заднем дворе, но предпочитает уйти к входным дверям. — Что-то случилось, Хейзел? — Нолан спрашивает, очень удачно появившись из кухни в коридоре. — Выйду, покурю, потом умоюсь, — она останавливается и смотрит на мужчину. — Можем вместе, — предлагает, а Нолан кивает. — Пойдём вдвоём, пусть я и не курю. Выходят на крыльцо дома. Хейзел садится на первую ступеньку, достаёт портсигар, а из него сигарету, которую подкуривает. Сизый дым уносит ветер. Здесь тихо. — Как ты себя чувствуешь? — интересуется тихо, басовито. Хейзел никаких жестов не подаёт. Подносит сигарету к губам, а потом делает затяжку. — Как обычно, когда сюда приезжаю, ничего нового, Нолан, — кашляет, подавившись дымом, а потом затягивается снова. — До сих пор не могу привыкнуть, что я ничего из себя здесь не представляю. Никогда не представляла. Так странно не привыкнуть к тому, что в своем родном доме я — пустое место, — последнее говорит с горькой усмешкой, натягивая ухмылку через боль. Ирония в этот раз оказывается мрачной. Курит, смотря под ноги, на ступеньки, а Нолан молчит, усаживаясь рядом с альфой. — Видно, что отец относится к вам с Хизер по-разному, и эта разница уходит не в твою пользу, — Хейзел только снова растягивает губы в печальной ухмылке. — Конечно, не в мою. Куда мне до уровня Хизер? У неё и второе высшее и светлое будущее: работа на государство, перспективы, блестящая карьера. Я — неудачный продукт, нужно же кому-то здесь быть херовым. У меня даже не самое худшее положение: бизнес и деньги, грех жаловаться. Тушит окурок, а потом складывает руки на коленях в замок, начиная терзать пальцы. Тихо, никого лишнего нет рядом, только Нолан, человек, который знает Хейзел, как и её сестру, с самого детства. — Я не согласен с вашим отцом, Хейзел, если тебя это может утешить, — пытается продолжить не очень приятный диалог через силу. Как тот, кто старше, Нолан должен дать Хейзел опыта и мудрое слово. — Он совершенно не прав, выделяя одну дочь и не замечая другую. — Знаю я, за что он на мне отыгрывается, — усмехается болезненно, шмыгнув. Вечерний холод начал пробирать. — Я тоже, Хейзел, поэтому и особенно считаю, что Говард не прав. То, что ты очень похожа на свою мать, ничего не говорит, и, правда, он любил её... — Хоть ты не сыпь соль на рану, — Хейзел проводит пальцами по лбу, начиная сутулиться. — Плевать мне, кого он любил, кого не любил. Какая-то мёртвая женщина испортила мне жизнь, вот это повезло. — Я не хочу навязывать тебе свою точку зрения, но, послушай, не воспринимай слова отца. — Именно этим я и занимаюсь двадцать шесть лет жизни, Нолан, не воспринимаю слова своего херого отца. — Я поговорю с ним, Хейзел, — уверяет, как делал всегда, а Хейзел мотает головой без эмоций. — Сколько лет ты с ним говоришь, и всё без толку, оставь, — отмахивается. Никаких надежд на разговоры нет. Если отец не изменил решение раньше, значит, не изменит и подавно больше. Всё бессмысленно. — Если раньше ничего не поменялось, не поменяется и теперь и никогда больше. Пошёл он нахер, — фыркает холодно. — Я ничего доказывать не собираюсь, лезть из кожи вон тоже не буду. Если и есть семья мэра Говарда Солсбери, то в ней всего два человека: он и Хизер. Меня можно смело вычеркнуть. — Пришло время, в которое уже не ты должна пытаться его понять, а он тебя, Хейзел, поверь, ты ещё сможешь до него достучаться. Он тяжело пережил смерть жены, это сказалось на нём. — Да какая мне, нахуй, разница? — голос становится ниже от раздражения. — Мне плевать, что сдохла в родах какая-то омега, которая испортила мне нормальную жизнь. Если бы я знала, где находится её захоронение, я бы приехала только чтобы плюнуть на него. И она, и он вместе идут нахер, родители тоже мне. Да меня Хизер воспитала, никакого их участия в этом не было. По возможности, никогда бы я сюда больше не вернулась, пусть хоть заищется. — Даже если твои слова излишне грубые, я нахожусь на твоей стороне, — Нолан ободряюще произносит, положив ладонь Хейзел на плечо. — Хизер сделала для тебя очень много, в отличие от твоих родителей, я прекрасно это помню. Теперь время твоего отца понимать тебя. — Мне уже безразлично, захочет ли он этого. Спасибо, Нолан, — Хейзел смотрит на него с благодарностью, кивнув выразительно. — Я знаю, что ты хороший человек. Я знаю тебя, ведь ты всегда был рядом, сколько себя помню, — продолжает благодарить развернуто, а Нолан смотрит на неё глазами печальными, разделяя её боль. Как старые друзья, они сидят в тишине ещё несколько минут, а потом Нолан говорит, погладив Хейзел по спине: — Ну, что? Пойдешь умыться? — Хейзел только качает головой. — Нет, — отрезает, выдыхая тяжело. — Домой поеду, мне больше здесь делать нечего. Скажи ворота открыть, а отцу передай, что я уехала, без лишних объяснений. Просто уехала домой. Поднимается со ступеньки. — Давай ключи от машины, заберу её, — протягивает руку, а Нолан вкладывает в неё ключи от кадиллака, тоже встав с лестницы. Ворота открываются, а Хейзел уезжает тихо, включив фары. Попрощавшись только с Ноланом, что проводил её взглядом до момента, пока она и вовсе не скрылась где-то далеко. Вернулся в столовую, где Хизер с отцом продолжали говорить. — Где она? — Говард поинтересовался хмуро, а Нолан тяжело выдохнул. — Хейзел уехала домой, — отвечает, тут же видя, как выражение лица Хизер стало мрачным за секунду. — Можете продолжать ужин вдвоём, сейчас лишнюю посуду уберут. — Ну просто поразительная идиотка, — отец произносит презренно, даже не удержавшись от закатывания глаз. — Пусть уберут, Нолан, да. — Знаешь, я так и думала, что она не выдержит. Ненавидеть Хейзел только за то, что она похожа на мать, которую мы никогда не знали, неразумно, — Хизер вмешивается, но отец останавливает её поднятой слегка ладонью. Нолан покидает столовую, уходя на кухню за прислугой. — Опустим этот разговор, Хизер. Речь сейчас не о справедливости... *** Энни видела, как с семейного ужина Хейзел вернулась в одиночестве, но решила её не беспокоить, даже если что-то и произошло. Вдруг она сделает только хуже? Поэтому она просто предпочла ждать, читая книгу, которую смогла взять в комнате у Хизер ранее. В доме было тихо, Хизер так и не появилась, как и Эш, поэтому они с Хейзел продолжали оставаться вдвоём, но на разных этажах. Очевидно, сестра-альфа была наверху, куда Энни решила не заглядывать без необходимости. Дочитывала книгу в кровати ещё какое-то время, а потом поднялась целенаправленно, чтобы отнести её назад. Вариантов оставалось не так много, но Энни просто поднялась по лестнице наверх и прошла до двери в спальню Хизер, там же и остановившись. Рука легла на ручку двери, но нажать на неё не смогла. Энни прислушалась к глухим звукам из комнаты Хизер и нахмурилась. Плач? Она прислонила ухо к двери, отпустив ручку. Слушала тихо, кажется, даже не дыша. Всхлипы, самые настоящие, были за дверью в спальне Хизер, но принадлежали точно не хозяйке комнаты. Что приключилось с Хейзел? Энни не знала ответа на этот вопрос вовсе, но услышать, как она плачет, было в новинку. Оказывается, она тоже человек, тоже может испытывать какие-то другие чувства, кроме презрения, желания секса или насмешки. Удивительное открытие. Энни не решилась открывать дверь в такой интимный момент. Наверное, последнее, чего хочет Хейзел, чтобы её видела её зверушка в состоянии далёком от обычного. Если так будет лучше, то она готова уйти. Книгу можно отнести и в другое время, не обязательно прямо сейчас ломиться в спальню, где её не ждут. Она снова спустилась на первый этаж почти на цыпочках, лишь бы Хейзел не узнала, что её застали в том виде, в котором она бы точно оказаться не хотела. Оставалось только ждать момента, когда Хизер и Эш вернутся, спать упорно не хотелось. Первой появилась Эш, затем, через небольшой промежуток времени, домой приехала Хизер. Все оказались в сборе. — Не спишь? — Хизер спросила, подойдя к лестнице на второй этаж, где сидела Энни. — Пока что нет, ещё не хочется, — отвечает тихо и протягивает затем книгу, которую до этого держала на коленях. — Занеси к себе. — А сама чего? — забирает, интересуясь. — Там Хейзел, я не очень хочу её видеть, если честно, — мнется, отвечая, а Хизер понятливо кивает. — Спасибо, что предупредила. Ложись спать, пора уже, я сейчас тоже, даже в душ не пойду, ничего не хочу. Поднимается по лестнице, обойдя Энни, а она поправляет Каре и отталкивается от стеклянной перегородки плечом. Встаёт, чтобы уйти к себе, пока Эш ещё не пришла. Сталкиваться с ней, как и с Хейзел, Энни избегает. Приходит к себе и валится в кровать без сил. Этот день её вымотал, как, кажется, и всех присутствующих в этом доме. Утыкается в холодную подушку, всё ещё ощущая, как ошейник перетягивает шею безумно, хотя застегнут был совершенно не туго. Так перетягивает её сознание. Спит беспокойно и просыпается снова посреди ночи. В горле сухо, а голова болит без причины сильно. Не понимает, как покидает спальню, чтобы выпить в кухне воды. Держится за голову, слегка взъерошенные волосы, имея вид более чем помятый. Сегодня спится очень плохо. Хуже, чем раньше. Ступает почти неслышно, тихо, а у кухни останавливается, так и не дойдя до незакрытой до конца двери. Глухие стоны Эш, что уже перестали для Энни быть чем-то новым, вдруг начали пробуждать разум. Можно быть не заглядывать, чтобы понять, что происходит за дверью, но Энни аккуратно заглянула в щель. Эш и Хейзел, как и раньше, вместе. Хейзел тянет Эш за волосы у корней, схватив их прямо так, вцепившись, пока трахает сзади. В этот раз, не думая дольше положенного, Энни сделала шаг назад, затем ещё один и ещё, в итоге молча уйдя наверх, в спальню, куда до этого зайти не могла. Хизер спала на животе, словно убитая, спала крепко, укутавшись в одеяло почти с головой. Энни бы ни за что не стала тревожить её сон, если бы не чувство справедливости, захлестнувшее её с головой. Теперь слишком крепко. — Хизер, — Энни пришлось приложить немало усилий, чтобы Хизер проснулась и открыла глаза. Простого дотрагивания до плеча было не достаточно, пришлось потрясти усиленно, чтобы достучаться. — Что ты здесь делаешь? — сонный голос Хизер был хриплым, а она смотрела хмуро спросонья, ничего не понимая. Энни укусила губу, отпустив её плечо. Нужно было сказать, только слова шли с трудом. — Хейзел попросила тебя спуститься зачем-то... — откровенно лжёт, медленно подбирая слова. Хизер слушает всё с таким же недовольным выражением. — Я не знаю, почему она попросила меня передать... Кажется, тебе нужно спуститься. — Совсем охуела, — хрипит и вылезает из кровати, не задавая лишних вопросов, а потом накидывает халат, что лежал на кресле неподалёку. Энни начинает внутренне трясти, когда она понимает, что сейчас произойдет. — Где она? — На кухне. За Хизер не спешит. Ждёт, когда она уйдет, а только потом, неспешно, выходит из комнаты, когда сама Хизер уже спускается с лестницы. Не хочет быть рядом, когда всё случится, ведь совесть начинает грызть прямо в этот момент. Как спускается по лестнице, так и садится на последнюю ступеньку, без сил идти дальше. Энни трясёт только сильнее, и она не может унять это. Здесь оставаться нельзя, лучше скрыться в спальне, чтобы Хейзел не узнала, что это Энни её сдала. Сейчас Энни переживает за себя особенно, кто знает, что может ей быть от обозленной Хейзел. Скрывается в спальне и садится на кровать, уже слыша, как разворачивается скандал. Не ощущает собственных ног. — Что это, блядь, такое? — Хизер кричит, Энни слышит её голос глухо. — Я, сука, спрашиваю! Энни мелко трясет, и она покрывается мурашками, не зная, как успокоиться, как выйти из этого нервного состояния. — Молись, чтобы я голову тебе не проломила, сучий потрах! — очевидно, кричит, на Хейзел, которая уже уходит по коридору, Энни слышит шаги мимо своей комнаты. Значит, первостепенно Хизер решила разобраться с собственной омегой. Грохот, что внезапно случается, действует на Энни снова, словно удар обуха. Громкие всхлипы и крики Эш Энни давят на жалость, давят сильно. Она заслужила это, конечно, но чисто по-человечески её жаль. Энни не животное, она может чувствовать отвращение к человеку, но при определённых обстоятельствах ей может стать его же жаль, это нормально. — Хизер, я прошу тебя, — Эш рыдает до безумия громко, а Энни обнимает себя руками. Не выходить, не выходить. Она повторяет это в голове, словно мантру, чтобы не выйти и не увидеть жестокости, которая отпечатается в памяти. — Где твой хвалёный ум? — Хизер кричит на неё в ответ жёстко, затем грохот снова оглушает. В приступе агрессии Хизер становится опаснее своей сестры несоизмеримо больше. — Где, блядь, твоя верность, о которой ты мне твердила каждый день? — Хизер, — Эш пытается что-то сказать, всхлипывая и давясь слезами, которые душат. — Закрой свой поганый рот, подстилка! Бегала от меня к моей сестре? Скакала по нашим кроватям? Удобно тебе было? — голос Хизер, словно гром, пугает. Вводит в ступор, заставляет сжиматься. — Нет, я... Нет, послушай... Пытается сказать, а потом вскрикивает до того болезненно и громко, что Энни закрывает ладонями уши. — Пошли. Тащит Эш по коридору, а потом одна из дверей хлопает громко. — Оттуда ты не выйдешь, пока я не захочу! Ночник, что Энни не выключала ночью совсем, горел, освещая хоть какую-то часть комнаты, спасая Энни от скользкой темноты. Она вздрогнула, когда дверь в спальню открылась. На пороге была Хизер, с запачканными руками. Свежая кровь. Энни передёрнуло. — Что ты знаешь? — она спросила в лоб, спокойно, но хрипло до жути. — О них, — показывает пальцем за спину, чтобы стало понятнее. — Я видела их вместе и раньше. Хотела рассказать, но не могла. — Зря боялась, я тебя крайней не сделаю, — успокаивает, но Энни легче не становится. — Если бы ты сказала мне, что они трахаются, я бы не назвала тебя тупой сукой, я бы прислушалась. — Не хотелось, чтобы вина лежала на мне. — Не будет, за это им отвечать, и они ответят. Энни вздыхает тяжело, чувствуя, что начинает понемногу отпускать. — Не собираешься спать? — Хизер спрашивает неожиданно, а Энни мотает головой. — Я не усну. — Тогда одевайся, прокатимся, нужно проветрить голову. О сне можно забыть. — Вдвоём? — спрашивает, а Хизер кивает. — Вдвоём. Ошейник сними, он тебе не понадобится, — берётся за ручку двери, а потом оборачивается. — У тебя есть полчаса, можешь собираться. Я буду ждать на улице.