Последний шанс

Болезненный стон сотряс воздух в большом зале, выполненном в тёмных оттенках. Из панорамных окон свет попадал только в небольшое расстояние от них, оставляя остальную часть зала во тьме, ещё более мрачной. Энни дёрнула рукой, перевязанной бинтом, что успел пропитаться кровью и был с красными проплешинами, а после разлепила глаза, постепенно начиная приходить в сознание. Медленно моргая, она смотрела на интересной формы кофейный стол, не различая в нём его. Из-за дивана послышались тихие шаги, которые, впрочем, становились более отчётливыми, при приближении. На шею омеги опустились холодные пальцы, но она даже не дёрнулась, пока прощупывали пульс. Альфа вышла из-за дивана и склонилась над Энни, зацепив её расфокусированный взгляд. — Хейзел? — голос сиплый, и это вырывается через силу. Она пытается сглотнуть, но во рту беспощадно сухо. — Хизер, — альфа поправляет Энни, смотря на неё с живым интересом. Она выглядит вовсе не так, как тогда, на ней нет крови, и не пахнет так паршиво и отталкивающе до тошноты чужими омежьими феромонами. — Хейзел ещё спит. — Почему я... — вырывается свистяще, и Энни кашляет от сухости во рту. Хизер уходит из её поля зрения, а после возвращается со стаканом воды. Приподнимает голову омеги и даёт ей напиться. Пустой стакан оказывается на столике, а взгляд Энни собирается в кучу, и она смотрит на Хизер, что стоит перед ней в спортивной одежде. — Почему я не дома? — Ты дома, — взгляд Хизер многозначительный, скептический отчасти, словно Энни сказала какую-то очевидную чушь, которая для неё самой была явно не тем. — Это не мой дом, — отрицает, прилагая усилия, чтобы подняться. Забинтованная рука болит чересчур сильно, и Энни тяжело на неё опираться, она шипит от боли, пока усаживается. Голова начинает кружиться. — К моим родителям, — говорит, приложив ладонь ко лбу. — Мне нужно к ним. — Твой дом здесь, рядом с твоей хозяйкой, — Хизер настаивает на своём ровным тоном, не меняя позы. — У меня нет хозяйки, — Энни не соглашается, но Хизер продолжает: — Твоя хозяйка Хейзел, твой дом тут. Омега поднимает растерянный и непонимающий взгляд на Хизер, которая склоняет голову к плечу, наблюдая за изменениями в её лице. — Я ничья, у меня ещё никого нет, — произносит, уверенная в своих словах. Тишина становится ей ответом. — Поговоришь с Хейзел об этом, у меня тренировка. — отрешённо произнеся, Хизер уходит из зала, убрав руки в карманы спортивных штанов. Длинный хвост качается в стороны. Энни осторожно осматривается в зале, находя его неприветливым и слишком мрачным для себя. Зал в её родном доме куда приятнее глазу своими светлыми тонами, а здесь всё чужое от оттенков до интерьера. Никаких лишних предметов, всё в строгом минимализме, может быть, даже граничащим с определением «аскетичный». Дом богатый, но находиться в нём неприятно, он холодный, отвергающий. Он словно вытесняет Энни из своих стен, что Хизер назвала теперь и её. Здесь вовсе не гостеприимно, здесь одиноко. В родном доме Энни всё было не так, хотя и у неё не жило много людей: мать с отцом и горничная Агния с их поваром. Больше никого, только если не приезжали гости. Это не её дом, Хизер была не права, она солгала, может быть, пошутила, хотя её лицо и выглядело крайне серьёзным. Как Энни могла стать чьей-то, если никакого разговора с родителями не было? Они же должны были ей сказать, если бы решили найти для неё кого-нибудь, но они совсем не говорили с ней об этом. Их договор о свадьбе по желанию Энни продолжал оставаться таким, не могли же родители так быстро сменить своё решение? Это всё не может быть серьезным, потому что родители никогда не стали бы предавать интересы единственной дочери, Энни думает так. Она поднимает взгляд к окнам, за которыми видно ухоженную территорию дома, а дальше — лес. Где они находятся? Поднимается с дивана, опираясь на здоровую руку, и не спеша проходит к главному источнику света, всё ещё не ощущая себя в реальности. Энни кажется, что она спит. За большими окнами гораздо приветливее, пусть и не намного, — тёмные оттенки на небе не дадут спокойно радоваться новому дню, — но сейчас это не имеет никакого значения. Важно только то, что она делает в доме близняшек, где раньше никогда не была. Они с Хизер и Хейзел не общались хорошо, знали друг друга только по нескольким светским приёмам, где случайно сталкивались, так почему Энни сейчас здесь? За мыслями о том, зачем она находится тут, приходят сомнения насчёт того, как она вообще сюда попала. Энни попыталась вспомнить. «— Мамочка, папочка, я в университет. Уже немного опаздываю, — Энни целует родителей, которые завтракают, в щёки, а потом направляется к выходу из столовой. — Но ты не позавтракала, Аннетт, и как же твой блокатор? — миссис Кэрри кричит ей вслед, но видит только улыбку. — Я поела с утра, как проснулась, не переживайте, таблетку приму, пока еду. На улице усаживается в приготовленную машину на заднее сиденье и улыбается водителю. — Мы опаздываем? — бета уточняет, трогая с места, а Энни ему кивает. — Именно так, Даниэль, но я надеюсь, что ты сможешь отвезти меня скорее. — Надеюсь, загруженность дорог позволит мне это сделать. Выезжают из пригорода, а Энни ищет в рюкзаке свои таблетки и выдавливает пилюлю из блистера, забирая закрытую бутылку воды из держателя рядом. Без блокаторов омегам запрещено появляться в общественных местах, пить их не необходимость — обязанность, которую присваивают с началом половой сформированности. «Давать другим почувствовать твои феромоны — преступление, распутство, такого быть не должно!», — этому каждую омегу учили с юности. Государство заботилось о том, чтобы уменьшилось количество половых преступлений в отношении омег, и статистика доказывала, что то большое количество времени, отданное жизни с блокаторами, привело общество к порядку, омеги стали находиться в безопасности. «Омега, что не выпила блокаторы и подверглась нападению, — сама спровоцировала данную ситуацию и вина за произошедшее лежит исключительно на ней. Государством было дано всё, чтобы таких преступлений больше никогда не происходило, и преступаться этим правилом — осознанный выбор, который приводит к плачевным последствиям». Энни боялась сделать что-то не так, всю свою жизнь боялась, что нарушение каких-либо правил повлечёт за собой неминуемые, отвратительные и ужасные последствия, которые напросто испортят жизнь её или её родителей. Не нарушать правила гораздо проще, думала часто Энни: «Они были созданы, чтобы их соблюдали, в нашем обществе это принято, чтобы все жили по правилам, и общество дало государству выставить эти правила, так к чему их нарушать? Правила делают жизнь лучше, они не разрушают, а только улучшают её качество. Что бы не сделало государство, оно обязательно делает на благо, оно заботится». К двадцати годам она только убедилась в том, что следовать правилам, — единственный верный путь. Все, кто идут против системы, — самоубийцы, ведь жизнь вне правил приведёт их к скорому концу, они даже не успеют ничем насладиться. Дивергенты сеют разрушение, как в собственной личности, так и в обществе. Три пары, что должны были пройти у неё сегодня, состоялись, и Энни не опоздала ни на одну из них, её водитель постарался, чтобы она прибыла вовремя. После занятий она решила зайти в уборную, и увидела сообщение от водителя, что тот уже подъезжает к университету, осталось примерно десять минут. Энни ответила ему коротко и положила телефон в карман брюк, когда её схватили за горло и к носу прижали тряпку, от которой шёл отвратительный запах. Энни пыталась отбиться, в зеркале старалась разглядеть нападавшего, и даже предприняла попытку укусить его за руку, но только получила по лицу, а после случилась темнота. Её крики и сдавленные мычания услышаны не были». Шаги разрушили мертвую тишину зала снова, и Энни не обернулась, ей не было интересно, кто пришёл. Может быть, это Хизер вернулась, может быть, её сестра, но какая Энни разница, она только хочет, чтобы её вернули домой. — Прекрасное утро, не правда ли? — к Энни наклонились и вдохнули жадно запах её волос. Свои феромоны она ощутила только после того, как от неё отстранились. Альфе был интересен вовсе не невинный запах волос. Прекрасное утро? Энни такая формулировка мало знакома, жить в темном и сером городе под тяжёлым, давящим на голову небом, никогда не было для неё прекрасным. Что прекрасного альфа нашла в темной, словно от затмения, окружающей природе? — Хизер? — Хейзел, — Энни вновь оказывается не права. Смотрит на альфу, что стоит рядом, взглядом блуждая в холодном и нарочито-идеальном виде за окном. На её лице читается безмятежность, какая свойственна людям, осознающим свой сегодняшний день от начала и до конца. Не стесняется других людей, — на ней лишь полотенце, завязанное не крепко на бёдрах, а её длинные влажные волосы спускаются по плечу и спине, прямо к пояснице. Грудь открыта, и Энни стыдно. Ей некомфортно, и она больше не смотрит на вторую хозяйку этого дома, снова опускает глаза к окну. — Вот и Хизер. За окном, где хоть немного светлее, пробегает точная копия альфы, сосредоточенная, в спортивном костюме и с завязанными волосами. Хизер и Хейзел различить крайне сложно, они похожи во всём, они прилагают усилия, чтобы оставаться частью чего-то единого, целого, что составляют вместе, словно две стороны одной медали. — Хейзел, я не хочу ничего выяснять, пусть ваш водитель отвезет меня домой, — Энни просит тихо, опускает взгляд ещё, к своей повреждённой руке. К ней возвращаются ужасные воспоминания прошедшего дня, но она только сводит брови. Ничего не расскажет, это вовсе не её дело, а перед родителями объяснится, лишь бы ей не мешали жить. — Первое, щеночек, у нас нет водителя с Хизер, мы водим сами, а второе, — ты уже дома, ехать никуда не нужно. Хейзел сделала глоток из стакана, наполненного водой со льдом, скользнула по омеге взглядом. — Тебе надо помыться, — добавляет, не без оценки свысока. — Я хочу домой, Хейзел, ваша шутка с Хизер затянулась, где мой телефон? — Энни оглянулась. Никакой агрессии в ней не было, даже зародыша не находилось, — только опустошенность, тоска по дому. От Хейзел веяло холодом и вовсе не потому что она только недавно приняла душ. На видных местах своих вещей Энни не замечала, что это значит? — Какие шутки, Энни? Я разве похожа на человека, который шутит? — Хейзел повернула голову омеги к себе и всмотрелась в её глаза. — Отправь меня домой, к родителям, — просит, не повышая голоса. Хейзел вдруг усмехается и усмешка выходит кривой, непривлекательной, страшной. — Если тебе станет понятнее, твоя мамочка — я, щеночек, к каким родителям ты хочешь? Я тут, перед тобой, — Энни убирает её руку от себя и отступает назад. — Что за странные вещи ты говоришь мне? Что всё это значит, Хейзел? — начинает беспокоиться не на шутку, хотя никогда ранее не давала себе нервничать. Настоящая дама, благородная омега, какой она является, должна оставаться умиротворённой, скупой на эмоции, ведь эмоции не красят настоящую даму. Холодность — приоритет. — Я твоя хозяйка, семья, — кто угодно, а ты мой маленький щеночек. Обнюхай каждый угол в своём доме и отправляйся мыться, всё готово. — Что за бред? Я хочу домой, Хейзел, — Энни не воспринимает отрешённые слова альфы, продолжая искать в них хоть толику шутки. Ничего. — Это вовсе не смешно, меня ждут дома и наверняка потеряли. Где мои вещи? — Они тебе не нужны, у тебя будут другие вещи. — Хейзел, — Энни встаёт в ступор, осекаясь на полуслове, когда ледяная вода из стакана выплескивается ей в лицо, и не успевает прикрыться руками, чтобы лёд не попал на неё. Бьёт больно, сразу отрезвляя. Вода стекает по её шее к блузке, которая тоже слегка вымокла. — Иди, я не хочу видеть тебя в таком состоянии. Помойся, переоденься, только потом я, может быть, поговорю с тобой. Ты ужасно испортила мне настроение, — Энни слова сказать не может, опускает взгляд на свою одежду, видит лёд на полу, что, конечно же, растет. — Кто ты такая, что поступать со мной так? — Хейзел облизывает губы и разворачивается к Энни лицом, с выражением тихой злости, которая проявляется ещё не совсем заметно. — Я готова быть ласковой с тобой, пока ты не действуешь мне на нервы, щеночек. Усвой это и делай всё, чтобы не злить меня. Не дай Зверь, у тебя получится, — ответить за это придётся, не думай, что первый раз станет предупреждением. — Что ты себе позволяешь? Возомнила себя моей хозяйкой? И почему же это? — Энни никогда не стала бы спорить первой, она хорошо воспитана своими родителями. Ей не следует начинать спор, но здесь по-другому, очевидно, никак было не разобраться. Она не хочет идти мыться, куда ее отправляет Хейзел, ей не нужно это, не в чужом доме. Ей хочется лишь домой, к родителям. — Потому что я — твоя хозяйка, Энни. Я тебя купила, так будь хорошим щенком, делай, как тебе говорят, не нужно злить хозяев. — Купила меня? Ты лжёшь сейчас, мои родители не стали бы меня кому-то отдавать против воли, а уж тем более — продавать. Им не нужна с меня нажива, ведь они любят свою дочь! — Энни смотрит в упор на альфу, замечая, как у той начинают светиться синим глаза. Ещё не слишком заметно, практически не выделяясь, но уже это пугает омегу. Свечение — знак всегда плохой, у альф оно бывает только в одном случае — накопление агрессии. Чем больше тестостерона, тем ярче свечение, тем опаснее альфа. Энни знает, что не сможет сделать ничего, чтобы защититься, если Хейзел выйдет из себя. Её никто не защитит. — Им ничего не стоило продать тебя мне, знаешь, сколько я им предложила? — Хейзел смотрит на омегу неотрывно, подходит без резких движений и подтягивает ту за горло к себе, словно куклу, неодушевленный предмет, не боясь причинить боль. — Знаешь? — Энни мотает головой в страхе, что сковал её язык и гортань, её конечности. Всё онемело, заставив прирасти к полу. — Твоя цена — двадцать миллионов долларов, ты не бесценная, тебя можно купить, главное, предложить подходящую цену. А знаешь почему? — в этот раз Хейзел требовать ответа не стала, продолжила тут же: — Потому что всё продаётся и покупается, тем более омеги, красивые зверушки. — Не верю тебе, — произносит свистяще, ощущая всё ещё руку на своей шее, что продолжает сжимать её. — Они бы никогда так не сделали. — Доказательств хочешь? Хочешь? — Хейзел напирает, и свечение глаз её становится больше, заметнее. — Сиди и жди, я принесу тебе доказательства, щеночек. За горло оттаскивает Энни от окна и отпихивает её на диван, куда она падает неаккуратно, ударяясь. Сама уходит из зала, разбив стакан о пол одним ударом, злая до безумия. Звон от стекла всё ещё стоит в ушах омеги, хотя Хейзел ушла, с того момента прошло уже несколько минут. Нужно успокоиться, но такой ситуации у Энни не было никогда, она не попадала в ситуацию, когда бы ей упорно доказывали, что она больше не принадлежит своим родителям. Что она теперь чья-то, и этот кто-то — не сдержанный и манерный мужчина-альфа, к которому Энни готовила себя всю жизнь, а грубая и расчётливая, абсолютно дикая девушка-альфа, что и за человека её, омегу, не считает. Так не должно было быть, вовсе не должно, Энни не может понять, где это пошло не туда. — Получи доказательства, раз так их хотела, — Хейзел возвращается и кидает в Энни бумагами, прикрикивая тут же, чтобы она начинала смотреть. Глаза альфы всё также источают опасность, и Энни не может сопротивляться, не может не подчиниться, в страхе быть побитой. Она не сомневается, что этой альфе ничего не стоит поднять руку на неё. Хейзел не из тех, кто будет долго думать перед тем, как сделать, она не станет сожалеть. Энни раскрывает бумаги и смотрит, вчитывается, не в силах поверить, что это правда договор на её продажу. Подписи её родителей, она прикасается к ним, кусая пальцы другой руки. Изображение становится размытым. Она пролистывает страницы, пытаясь вчитаться во все положения договора, но глаза не дают ей этого сделать. Всхлипывает и утирает горькие слёзы. «Настоящим договором заверено, что все обязанности в отношении объекта продажи стороны А переходят к стороне Б, с оговорками, указанными выше...». Слёзы капают на бумагу, пока Энни шмыгает, не веря тому что прочитала. — Не может быть, я не верю, — прижимает ко рту ладонь, трясясь от рыданий. — Почитай получше, чтобы стёкла от розовых очков вонзались тебе в глаза глубже. Может быть, это поможет вернуть трезвый взгляд на мир? А он очень жесток, Энни, — Хейзел продолжает стоять недалеко от дивана, где сидит омега, слыша, как раздаются шаги. — Что происходит? — Хизер спрашивает без единой эмоции интереса, проходя к сестре. — Я дала ей договор о продаже, — Хейзел хмыкает невесело, её злость начинает сходить, когда рядом оказывается Хизер. — Смотри под ноги, когда ходишь, я разбила тут стакан. — Нужно вымести, — Хизер смотрит на сестру призывающе, с нажимом. — Займись, а мне нужно в душ, — на омегу она не реагирует вовсе никак и хочет идти, но голос Хейзел её останавливает: — Может быть, заодно ты могла бы и показать, где у нас ванная? Щенка нужно помыть. — Покажу, но мыть не стану, думаю, она сама справится. — Нет, не трогайте меня, — Энни подаёт голос, вставая с дивана. Она откладывает бумаги, поникшая, и, вытирая слёзы, подходит к Хизер. — Скажи, что я могу позвонить с твоего мобильного родителям, — она смотрит в глаза сестры своей хозяйки по документам, которые попали к ней в руки, но Хизер мотает головой, не отводя от неё взгляда. — Ты не можешь, если хозяйка не разрешила, — произносит тихо, а Энни начинает рыдать с новой силой, отворачиваясь от Хизер. — Я не могу поверить, это не будет правдой, пока я не услышу этого от собственных родителей! — выкрикивает, хватаясь за голову и не сдвигаясь с места, ведь куда бежать она не знает, машину водить не умеет, и ворота на участок точно закрыты, так какой тогда смысл бежать? Как далеко она сможет убежать от Хизер и Хейзел? — Вы не можете созваниваться, щеночек, пункт об этом есть в договоре. Больше ты не имеешь к своим отцу и матери никакого отношения, теперь твоя семья — это я и моя сестра, — голос Хейзел Энни пугает, и она дёргается, оглядываясь на альфу. — Зачем ты отобрала у меня семью? Зачем тебе это было нужно? — у Энни голос надломленный с обвиняющей интонацией. Покрасневшим от слёз лицом она смотрит на Хейзел, которая никак на это не реагирует, никакой мало-мальской эмоции не показывает. — Я захотела, чтобы такой красивый щеночек жил у меня, радовал меня каждый день, но пока что он только меня расстраивает и злит. — Но я не продаюсь! — Энни выкрикнула отчаянно, начав заливаться слезами снова. — Ты не можешь решать, как мне жить! — возвращается к дивану и поднимает с него договор. Разрывает его на две части в порыве гнева и отчаяния и откидывает назад. Хизер только молча проследила взглядом от омеги до своей сестры и ничего не стала делать, когда Хейзел ощетинилась и подошла к своему питомцу, ударив её тут же обратной стороной руки. С болезненным вскриком Энни упала на пол и отползла от разгневанной Хейзел, дрожа от слёз. Смотрела затравленным взглядом, не желая верить в то, что происходит. — Тупая псина! — Хейзел прорычала, схватившись за голову. — Я тебе говорила, что воспитывать будет непросто, Хейз, — Хизер продолжает смотреть на это со стороны, словно не заинтересованная. Убирает руки в карманы спортивных штанов. — Иди в ванную, — Хейзел бросает на сестру дикий взгляд. — Я сама разберусь. — Хизер! — Энни смотрит на неё, что ещё не ушла, умоляюще, с заплаканным лицом, жалким видом. — Не оставляй меня тут, она же меня убьёт! — но ни один звук в мучительной просьбе омеги не заставил мускул на лице Хизер дрогнуть. — Не убьёт, просто проучит, чтобы ты стала хорошей девочкой, Энни. То, что тебе дали, — не оригинал, но так делать, как сделала ты, нельзя. Хизер произносит спокойно и безучастно, без стыда смотря Энни в глаза, а после разворачивается и уходит из зала, оставляя омегу со своей сестрой. Никто не поможет, Энни вцепляется глазами в фигуру альфы недалеко от себя и пытается отползти ещё, ощущая боль от напряжения перебинтованной руки. — Не бей меня, пожалуйста, не бей, — умоляет, всхлипывая, когда Хейзел к ней подходит. — Не бить тебя? — берет омегу за волосы на затылке и поднимает её голову к себе. — Но тебе же не хватило. — Я всё поняла, пожалуйста, я больше не буду так, — рыдает, смотря в холодные синие глаза. Хейзел снова бьёт ей по лицу, разбивая нос, и Энни берётся за него, вскрикнув болезненно. Кровь стекает к её губам, противный, чуть солоноватый привкус оказывается на кончике языка. — Конечно, ты больше не будешь, — Хейзел поднимает омегу за волосы, и ведёт за собой. Они выходят из зала и направляются по коридорам. — А не будешь, потому что я запру тебя в подвале без еды и воды, чтобы ты подумала, как хорошему щенку следует себя вести. Хейзел говорит разъярённо и открывает одну из дверей, за которой открывается лестница вниз, во тьму. — Я боюсь темноты, нет, пожалуйста! — Энни вцепляется в руку Хейзел бешено, не прекращая плакать, и смотрит на неё большими глазами. — Боишься? Я подержу тебя там подольше. — отрывает от себя обезумевшую от страха и отчаяния омегу и толкает её равнодушно на лестницу, с которой Энни спускается кубарем, вскрикнув. Затихает, пролетев все ступеньки, а Хейзел закрывает дверь, уходя назад в зал. Энни просыпается от тошноты. Приоткрывает глаза, не видя перед собой ничего, кроме темноты. Темнота поглотила её тельце. В нос ударяет запах крови, с ним омега не перепутает ничто. Рвотные позывы снова подступают к горлу, и она мычит, морщится, желая, чтобы мерзкий запах исчез, но он не пропадает. Хочет двинуть рукой, но это действие оборачивается болью, как и другое, словно всё её тело — одна большая гематома. Даже дышать в один момент становится больно. Воспоминания о том, что было, возвращаются к ней не сразу, но даже когда это происходит, Энни не меняется. Не предпринимает попытку к спасению, не пытается двигаться через боль, она продолжает лежать, не думая о том, чтобы выбраться. Что ей может помочь? Сейчас она только рада, что её никто не трогает, и Энни могла бы пролежать в этом подвале на одном месте долго, радуясь, что к ней не прикасаются. Она не знает, сколько времени уже находится тут и лежит тихо, еле дыша, но это кажется вовсе не важным. В этом подвале, с кровью, запах от которой острый и забивает нос, время не имеет значения. Единственная обречённая мысль только тревожит её разум: почему родители так поступили? Энни не понимает их причин, не понимает, что могла сделать, чтобы они попрощались с ней таким способом. Чтобы просто продали, как хорошую безделушку, она ведь человек. Её родители всегда были честны и говорили о том, что продавать омег, — гадко, это самое низкое, что семья или альфа могут сделать. Омеги — такие же люди, как и альфы, так почему они удостаиваются такого неправильного обращения? Всё нутро Энни стремилось получить ответ, но ничего не получалось, а мысли только изводили её ещё сильнее. Она не почувствовала, как по лицу снова потекли слёзы. Настоящие слёзы обиды и несправедливости. Западня. Никогда раньше Энни не знала этого слова и не должна была. В её жизни всё было расписано: окончание учёбы и поиск хорошего мужа, свадьба, дети, счастливая жизнь и старость. Так почему планы, выстроенные с самого её рождения, разрушились, сложились, словно карточный домик, по одной только прихоти жестокой альфы? Почему родители дали своё согласие на это издевательство над ней? Чем она могла так сильно провиниться? Почему родители пожертвовали её счастливым будущим в удовольствие какой-то грубой альфе, которая захотела себе питомца в виде человека? Только опустошенность и глубокая печаль стали спутниками Энни, пока она без единого движения проводила часы на бетонном полу, ощущая запах крови, который вскоре перестал тревожить её рецепторы, став бесцветным, и запах собственных феромонов, что стоило заглушить блокаторами. Только вот блокаторов у неё не было. Ничем не сдерживаемые феромоны делали её беззащитной перед альфами, они выдавали о ней абсолютно всё, что можно было считать, лишь вдохнув их. Хейзел этим ранее воспользовалась, сумев запугать, сумев манипулировать феромонами. Приглушённый свет, спустившийся сверху, не потревожил Энни, она даже не обратила на него внимания, как и на шаги, что стали спускаться. Холодные руки снова коснулись её шеи, прощупывая пульс, а потом раздавалось негромкое: — Слышишь меня? — Энни не знала, кто из близняшек пришел, и не пыталась узнать, отрешённо смотря в темноту. Она не пришла в себя полностью, чтобы начать бояться. — Слышу, — шепчет в ответ. — Пойдём, я набрала тебе ванну, — омегу без труда поднимают на руки и по ступенькам выносят из мрачного подвала, пока её голова припадает к чужому плечу. По темному коридору дома её проносят к ещё одной лестнице, ведущей наверх, и они поднимаются. Быть в этом доме также неприятно, но Энни уже не ощущает этого, она словно не в себе, с отключенными чувствами. Коридор сменяется ванной комнатой, которая оказывается такой же, как и остальной интерьер дома: черной, невзрачной. Аккуратно её усаживают на стул, и она слегка морщится от боли, без сил позволяя себя раздевать, испытывая только чувство стыда за то, что с ней делают. Её феромоны чувствуют, её тело видят, она словно не принадлежит сама себе, и у неё нет сил, чтобы вернуть своё право на обладание собой. — Не смотри на меня, — просит, и слеза скатывается по щеке, но Энни даже не думает её убрать, отвернув голову от альфы. — Не буду. Хизер избавляет её от одежды, которую кидает на пол, а потом помогает забраться в пенную ванну. Снимает бинт с её руки, где укусы уже начали заживать на бледной коже, и мажет мазью укусы снова, пока Энни обжигается о горячую воду. — Хейзел не дома, а когда она вернётся, ты уже будешь спать в кровати, чистая, — говорит, но Энни не может ответить ей сразу и кашляет от сухости. Хизер откладывает обработанную руку омеги на бортик и отходит за стаканом воды, что стоит на столешнице из чёрного мрамора. Даёт выпить и принимает пустой стакан, откладывая его на плитку. — Сколько я провела там? — спрашивает, не напрягая голоса, пока Хизер начинает мыть другую её руку мочалкой. — Сегодня третий день. Ты должна была пробыть хотя бы половину своего наказания там, чтобы я могла вытащить тебя без последствий. Хейзел тебе ничего не сделает, когда вернётся, я поговорю с ней, — уверяет, намыливая ключицу омеги. — Я хочу домой, — произносит, шмыгнув. Хизер держит её руку в своей начиная намыливать шею. — Это невозможно, Энни, — ответ отрицательный, категоричный, вынуждающий нижнюю губу омеги задрожать. — Смирись с мыслью, что теперь ты будешь жить тут, со своей хозяйкой. — Ты тоже моя хозяйка? — новые слёзы капают со щёк в пену. — Нет, я не твоя хозяйка. Твоя только Хейзел. Энни, кажется, нечего сказать, она замолкает, опуская взгляд от Хизер к пене, что окружает её в ванне. — Скажи, а я смогу когда-нибудь увидеть своих родителей? — Зачем это тебе? — Хизер поднимается с колен и заходит за спину омеги. Начинает мыть её плечи, задевая светлые волосы. — Просто ответь, — Энни хочет услышать ответ, какой бы он ни был, ей нужно узнать, есть ли у неё возможность увидеть их снова, может быть, даже поговорить. Хизер завязывает вьющееся каре омеги с безобразно засохшей кровью на правой стороне резинкой и моет шею. Проводит по ней мочалкой, намыливая осторожно бледную кожу. — Я не думаю, что это возможно, Энни. Если Хейзел даст согласие, что маловероятно, то только тогда ты сможешь встретиться с ними ненадолго. — Ты ничем не сможешь помочь? — Юридически у меня нет никаких оснований на это и нет никаких рычагов давления на Хейзел, только если моральные. Но с моралью у неё не всё хорошо и совесть её не мучает, такое её не возьмёт. Попытаться её уговорить можешь ты, но смею предположить, что она не прислушается, ей всё равно на твои чувства, — Хизер немного наклоняет Энни, начинает мыть ей спину, с выступившим позвоночником, где распустились, словно бутоны, синяки. — Я не могу поверить, что родители меня продали просто так, — омега утыкается в свои колени, почти не чувствуя запаха феромонов, который приглушается в воде. — Понимаешь, у твоих родителей не было выбора, им нужна была большая сумма, чтобы расплатиться с плохими людьми, — Хизер объясняет спокойно, продолжая намыливать спину Энни мочалкой. Она всхлипывает, кусая губу. — Мы с Хейзел решили помочь, сделав взаимовыгодное предложение. Она хотела получить тебя, а твоим родителям нужны были деньги, — интересы совпали. — Почему они ничего мне не сказали? Мы бы нашли другой способ решения, — Энни подавлена, вздрагивает, ощущая приятный запах пены, который сейчас кажется для неё тошнотворным. — Твои родители не хотели тебя тревожить, им очень совестно за такой поступок, поверь, но не осталось выбора. Получить огромную сумму за короткий срок — сложно, им пришлось пожертвовать, — выбирая верные слова, Хизер рассказывает, успокаивая неосведомлённость Энни по поводу причины её продажи. — Они записали тебе сообщение, я могу включить его. — Да, — Энни кивает, взглянув на альфу через плечо, а Хизер отстраняется от неё и достаёт телефон из кармана штанов, включает запись. «— Аннетт, любимая, нам очень жаль, что так вышло, надеемся, ты сможешь нас когда-нибудь простить. Мы с твоим папой не могли рассказать тебе о ситуации, и нам пришлось так поступить, о чём жалеем. Пожалуйста, не вини себя, ты ведь у нас замечательная девочка. Мы очень любим тебя и сильно скучаем, надеемся, что Хейзел и Хизер позаботятся о тебе, прости нас». Энни не смогла удержала себя в руках и расплакалась вслед за матерью, что начала всхлипывать на последних словах. Она сжалась в ванне, не в силах ничего произнести, пока Хизер убирала телефон назад и вновь наклонилась к ней, чтобы помыть спину. Они ничего не говорили, пока Энни плакала безостановочно, позволяя себя мыть. — Ложись, — Хизер вышла из-за спины омеги и встала около правого бортика ванны. Энни легла, уперевшись шеей, а Хизер достала аккуратно из-под воды тонкую ногу, удерживая за щиколотку, и начала намыливать её с осторожностью, мочалка скользила по распаренной и слегка розоватой коже нежно. Омега отвернула голову в сторону и вытерла слёзы с лица влажной и приятно пахнущей рукой. Когда взглянула на неё, то пальцы были красными от засохшей крови, что залила её губы от разбитого носа. Отмыла её не спеша. Свет в ванную попадал лишь немного, небо за окнами висело серое, тяжёлое, не предвещавшее солнца в ближайшие часы, как и бывало всегда. Солнца Энни почти не видела здесь за всю свою жизнь. — Что у тебя болит? — казалось, для Хизер разговор о родителях Энни был закончен, она решила спросить о действительно важных вещах. — Всё, — когда Хизер проводила мочалкой по бедру, Энни морщилась, как и во время того, пока она мыла спину. — Больше не делай того, что ты делала тогда, это может быть опасно для твоей жизни, у Хейзел нет никакой кнопки, которая может помочь ей остановиться. Она запросто загрызёт тебя, если ты доведёшь её до точки, — Хизер предупредила аккуратно, обмывая небольшую стопу. — Загрызёт? — Энни переспросила, вовремя вспомнив то, что было в лесу, когда Хейзел на неё накинулась, будучи в крови, сидя над разорванным и горячим трупом. — Да, её зубы станут большими, и она просто перегрызет твоё горло, а потом съест, — Хизер рассказывала ей, словно ребёнку, выбирая интонацию и тон подходящие. Это неучастие наводило на Энни ещё больший ужас. Она не понимала, как Хизер настолько легко может это говорить. — Там, в лесу, — Энни вдруг не смогла говорить, ведь горло будто свело. Хизер опустила её ногу и обошла ванну, взяла вторую также за щиколотку. Они с Энни не встречались взглядами, Хизер просто на неё не смотрела, в то время, как Энни с ужасом взирала за ней. — Она ела омегу? — слова вырвались с дрожащим голосом. — Да, — Хизер ответила односложно, не отвлекаясь от намывания другой ноги, что делала с той же осторожностью. — И тебя бы съела, если бы я не услышала твои крики. — Но, — страх сковал всё тело омеги. Говорить об этом чудовищном обстоятельстве было сложно. — Это же... незаконно, более того, это неправильно... — Энни говорила, заикаясь, пока Хизер мыла ей другую стопу. — Конечно же, это незаконно, Энни, — Хизер произнесла это спокойно, вернув ногу омеги под воду. Отходит от ванны и кладёт мочалку на столешницу, возвращаясь к ванне с шампунем и кувшином с водой в руках. Больше она ничего не говорит, вставая за ванной, за спиной омеги. Снимает резинку с волос и поливает их водой, проводит по ним руками, после добавляя шампуня. Пенит его медленно, осторожно, а пена окрашивается на голове омеги в красноватый оттенок. — Что было в том лесу? — Энни спрашивает уже по-иному, но ответ Хизер вовсе не стал удовлетворением. — Я пока что не могу тебе рассказать, Энни, может быть, позже мы с Хейзел посвятим тебя в то, что было в том лесу, — массирует кожу голову нежно, стараясь не причинить боли. — Закрой глаза, — просит, и Энни подчиняется, закрывая глаза. Тёплая вода льётся на её голову, смывая пену. Хизер помогает рукой, проводя по волосам. Избавляет волосы от пены и крови и отжимает их. — Я помогу подняться, бери меня за руку. Энни берёт её за руку и опирается на неё. Хизер поднимает её из ванны, удерживая за спину. Придерживая, помогает вылезти, а потом, когда она становится на плитку, приносит большое, мягкое чёрное полотенце и начинает обтирать её тело. — Не смотри на меня, — Энни просит снова, и Хизер поднимает взгляд к её глазам, вытирая её спину. — Я не смотрю. Не опуская взгляда от её глаз, вытирает грудь и живот, руки. Говорит опереться на своё плечо и поднимать ноги поочерёдно, чтобы вытереть и их. Когда заканчивает, другим полотенцем вытирает мягкие волосы и помогает надеть большой шелковый халат. — Привезли из прачечной недавно, один из тех, которые носит Хейзел, поэтому большой. Одежды для тебя ещё не купили, но это в планах, пока что она тебе не нужна, — объясняет, почему халат спускается прямо в пол, скрывая тело Энни за собой полностью. Здесь чёрное всё, даже домашняя одежда. — Присядь, я перевяжу тебе руку, мазь должна была впитаться. Отправляет на стул, и Энни не противится, обходит свою грязную одежду с бельём, лежащие на полу, и садится на стул, наблюдая за тем, как Хизер достаёт бинты. — Подними рукав, — просит, а омега молча выполняет, открывая всё повреждённое предплечье. Удерживает длинный рукав, пока Хизер накладывает бинт. — Я могу выпить блокаторы? — Энни некомфортно, что её феромоны так слышны. После ванны они снова проявились, стоило избавиться от воды. — Не можешь, Хейзел запретила. Слово Хейзел — главное, и Энни ничего нельзя без её одобрения, ведь Хейзел её хозяйка. Свыкнуться с этой мыслью сложно, но Энни пытается, хотя вовсе не рада этому. Она не хотела себе хозяина, она хотела себе настоящего мужа, как у её мамы и папы, где нет хозяина и его питомца, где они оба равны. Ведь Энни учили точно также, чтобы и в её семье они с мужем должны быть равны. Никаких разделений, нужно отходить от мрачных устоев, хотя они всё ещё правят обществом. Хизер завязывает бинт и говорит, что они могут идти, Энни пора поспать. Спускаются на первый этаж, и альфа отводит Энни в гостевую комнату, которая теперь превратится в её спальню. — Можешь ложиться, приятных сновидений. Хизер долго тут не находится и выходит за дверь, сразу после слышатся приглушённые отдаляющиеся шаги. Шторы хоть и распахнуты, но в комнате по-прежнему темно, мрачный интерьер сжирает весь свет, которого поступает и так не слишком много. Энни трогает шёлковую наволочку, прикасается к пододеяльнику, в котором нет никакого одеяла, и только потом понимает, как в комнате по-настоящему душно. Халат скользит по хрупким плечам, оголяя тело, и отправляется на банкетку. Постель отдаёт прохладой, когда Энни касается его телом. Утыкается в подушку, насмотревшись на мрачный потолок, и закрывает глаза, накинув на себя пододеяльник. Подкладывает руки под подушку, выгибаясь удобнее, Энни слишком устала, чтобы думать о том, какое отталкивающее это место. Просыпается от поглаживаний по спине и разлепляет глаза с трудом, сгоняя сон. Спать в кровати было поистине сладко после того, как несколько дней подряд Энни провела в темном подвале на бетоне. — Твоя любимая хозяйка вернулась с подарками, просыпайся, — Хейзел целует омегу в плечо, убрав нежно уже сухие волосы от её лица. Энни немного наклоняет голову и смотрит на близняшку через плечо. — Просыпайся. Хейзел была не похожа на себя, она улыбнулась, как только увидела взгляд Энни. — Хейзел? — Хейзел, — кивает. — Хизер заказывает доставку, скоро будем ужинать. Сегодня не хочется ехать в ресторан, но это исключение. Поужинаем на заднем дворе, там у нас удобное место рядом с очагом. Присядь, — Энни усаживается, подогнув ноги и придерживая пододеяльник. — Это тебе, — протягивает ошейник, и Энни теряет дар речи, забирая его. — Твой домашний ошейник, — минималистичный, узкий, чёрного цвета. Она подумать не могла, что из неё правда сделают зверушку, домашнего питомца. — Давай, я надену, — Хейзел забирает его и надевает омеге на шею, застёгивая спереди. — Как на тебе смотрится... — произносит вдохновленно, прикасаясь к ошейнику на тонкой шее Энни, но она вовсе не разделяет настроения своей хозяйки. — Я всегда буду его носить? — Дома, разумеется. Для выхода в свет я присмотрю другой, красивее, — гладит Энни по волосам, произнося такие странные для неё вещи привычно, будничным тоном. — Ещё я купила тебе поводок, потом на него посмотришь. Вытирает слезу, видя улыбку, что появляется на лице Хейзел. — У тебя есть все задатки хорошего щенка, я знаю, что ты меня порадуешь, — шепчет омеге на ухо, притянув её за шею к себе. — Одевайся, и мы пойдём на задний двор, сегодня там хорошо. Хейзел отдаёт Энни халат, и омега берёт его, поднимает взгляд на хозяйку. — Не смотри, пожалуйста. — Почему я не должна? — Хейзел не её сестра, у которой не нужно просить дважды. С этой альфой простые просьбы не работают, она смотрит на Энни в упор, но её взгляд не жёсткий, а внимательный. Она изучает. — Я не могу одеться под твоим взглядом. Хейзел усмехается, но голову всё-таки отворачивает, давая Энни право одеться без её наблюдения. Она надевает халат, завязывает, вылезая из кровати. Альфа смотрит на неё задумчиво, когда та встаёт перед ней. — Тебе идёт быть моим щеночком, — Хейзел бросает, хмыкнув, и поднимается с кровати. Вместе с Энни выходят из спальни, скрываются на большом заднем дворе. Хизер уже там, разжигает круглый очаг, наполнив его дровами. Здесь, на природе, на свежем воздухе, Энни нравится больше, но она продолжает ощущать себя не в своей тарелке. Небо мрачное, начинает приобретать глубокий иссиня-черный оттенок. Спускаются по паре ступенек в место, что находится на уровне земли. Круглое, как и сам очаг, оно с двумя удобными диванами, красиво обделанное. По вечерам здесь явно хорошо сидеть и ужинать, слушая, как игриво потрескивают дрова. — Скоро разгорится, — Хизер убирает зажигалку, пока Хейзел и Энни наблюдают за ней. — Доставка будет где-то через двадцать минут, осталось чуть-чуть. Они усаживаются на удобные диваны: Хизер на один, Хейзел и Энни — напротив. — Теперь я точно могу сказать тебе, — Хизер закидывает руку на холодную спинку, обделанную камнями: — Добро пожаловать в семью. *** Хейзел ведёт Энни за собой, держа поводок, и приводит в тёмную комнату, где стоит непроглядная тьма. Хейзел шторы раскрывает, чтобы омеге не было страшно, свет падает прямиком на кровать. Привязывает её к ножке кресла, где остаётся темно, и говорит тихо ждать, пока она отойдет. Энни ничего не понимает, но ждёт, благодаря за то, что Хейзел послушала про её страх и в этот раз этим не воспользовалась. В коридоре слышны отдалённые шаги и голоса, Энни точно может отличить там Хизер и Хейзел. — Скучала по вам, — неизвестный Энни голос принадлежит девушке-омеге, которая заходит в спальню вместе с близняшками. — Поверь, Джейн, мы тоже скучали. Энни прикрывает ладонями рот, наблюдая за тем, как альфы зажимают омегу между своими телами, целуя её по очереди, залезая руками с ласками во все места, которые им нравятся. Джейн только смеётся и стонет, показывая, как ей нравится то, что происходит. Она явно не знает, что за ними наблюдает четвёртый человек, которого она не видит. Энни неприятно, и она бы отвязалась, если бы только могла, но продолжает сидеть в темном углу, в котором её не видно, уткнувшись лицом в колени. До ушей доносится смех и Хизер с Хейзел, скрип круглой кровати, на которую они залезают втроём. Энни не подсматривает за тем, как они начинают совокупляться втроём, раздевшись, но пошлые звуки, которые исходят от них, слышит отлично. Все стоны и непристойные чавканья. Зачем только Хейзел над ней так издевается, приводя и привязывая в комнате, где они вместе с сестрой занимаются сексом с омегой? Энни такое вовсе не нравится, и она зажимает уши, чтобы не только не смотреть, но ещё и не слышать, но глухие стоны омеги до неё всё равно доносятся. Шлепки и мелодичные, короткие стоны сводят Энни с ума. Когда это становится больше невыносимо слушать, подглядывает за кроватью через щель между пальцами, о чём сразу жалеет. Сцена, в которой омега сидит на одной из альф, двигаясь, одновременно обсасывая член другой, запечатляется в памяти Энни мгновенно, и она решает, что больше подглядывать не станет, для её сознания это плохая затея. Сколько времени проходит ещё, после того, как она поднимает взгляд на кровать, Энни не знает, но в следующий раз её глаза видят омегу и одну из сестёр лежащими, а другую — сидящей на краю кровати, и, кажется, это Хейзел, ведь взгляд её направлен точно туда, где находится Энни. Это не может быть совпадением. — Хиз, — Хейзел зовёт сестру, смотря на неё через плечо, а после смеётся, поднимая ногу омеги. Из окон лунный падает свет прямо на кровать, слегка подсвечивая тела, что находятся на ней, словно там разворачивается какое-то представление. До ушей Энни доносится рычание, а потом истошный крик омеги, в бедро которой вцепилась зубами Хейзел. Хизер кусает омежью руку, и кровь брызжет, вырываясь вместе с новыми криками. — Зверь, упаси, — Энни шепчет, закрывая рот ладонями, пока наблюдает со стороны, что начинает происходить. После утех Хизер и Хейзел разрывают омегу по кускам прямо на кровати, удерживая её. Рычание становится всё агрессивнее, а укусы, после которых близняшки вырывают мясо из тела омеги, — дичее. Энни прекрасно видит, как брызжет горячая кровь на тела близняшек. Это словно театр теней, видно каждое движение, действия ужасают, заставляют кровь застывать в жилах. Она не хочет издавать ни звука, переживая за то, что они сейчас, после той своей игрушки, разорвут в клочья и её, вовсе не пожалев. Омега затихает, Энни готова поклясться, что слышала, как она захлебнулась собственной кровью. Хизер и Хейзел жуют мясо, подбирая его уродливыми, почерневшими от проявившихся вен руками, с закрученными когтями. Жуют, чавкают, кажется, какие-то куски заглатывают в себя, даже не прожевывая. Всё, что Энни съела несколько часов назад, просится наружу, её тошнит, и она зажимает рот руками, отводя взгляд от того, как альфы с аппетитом пожирают остывающую омегу. Это вовсе не по-человечески, это мерзко и отвратительно, Энни хочется вывернуться наизнанку, ведь от дурного запаха крови, что стоит в спальне, желание блевать только усиливается. Со страхом и застывшими слезами в глазах, она вынуждена наблюдать, как Хизер и Хейзел съедают омегу, буквально оставляя виднеться в некоторых местах обглоданные кости. Мурашки отвращения проходят по коже, по каждой конечности, а Энни сгибается переодически в приступе безумной тошноты, стоит только посмотреть на то, как близняшки расправляются с омегой безжалостно, словно животные, настоящие хищники со своей жертвой. Энни в нос забиваются собственные феромоны, так явно выдающие её абсолютно животный страх, как и всё то, что происходит тут. Она сжимается, стоит заметить, как с кровати на пол слезает одна из альф и на четырёх конечностях направляется прямо к ней. Истошно кричит, когда видит перед собой глаза разодранной и съеденной наполовину омеги. Альфа наблюдает за ней внимательно, не моргая, а синее свечение от глаз вводит Энни в ещё более сильный страх. Ей очень страшно быть сейчас съеденной заживо. Но альфа ничего не делает, лишь с аппетитом облизывает собственные безобразные пальцы, покрытые кровью омеги. — Хейзел? — Энни произносит шёпотом, задыхаясь от воздуха, от тошнотворных феромонов убитой омеги, которые источает её ещё теплая кровь на теле альфы. Ей не отвечают, но альфа кладёт большую и уродливую руку на её щёку и волосы, притягивая к себе. Лижет другую её щёку, пока Энни морщится от отвращения, но не произносит ни единого звука, не желая остаться без уха. Альфа отстраняется скоро и отползает назад к своей сестре, что продолжала пожирать плоть омеги. Энни сию же минуту стёрла слюну альфы и чужую кровь со щеки с брезгливостью, вытерев руку после о халат, который был на ней. Дожить до утра — это всё, что нужно Энни.