houye's moving castle

      К тому времени, когда Чан Гэн добирается до пустошей и оставляет позади окраины города, розовые отблески в небе растворяются и зажигаются первые звезды, приветствуя его. Ночь сегодня безоблачная, и звезды сверкают с гипнотизирующей яркостью. Волки больше за ним не приходят. Похоже, им нравится только свежее нежное мясо. Теперь он для них слишком толстокож. Волков нет, и вместо них Чан Гэна кусает ветер. Он плотнее кутается в плащ, но ветру всё равно удается пробраться сквозь ткань. Зубы стучат, а кости лица ноют. Тепло. Место, где можно остановиться. Чан Гэн смотрит в небо, надеясь найти подсказку, намек, что-то, на что укажут звезды. В этот момент он последует за чем угодно; если раньше ему было нечего терять, то теперь, в этом теле, это бесстрашие возросло во сто крат. Нет ничего, что могло бы преградить ему путь, и ничего, что могло бы его удивить. Если он умрет сегодня ночью в пустошах, то так тому и быть. Дом. Одна из звезд мерцает оранжевым светом и привлекает его внимание. Вспышка огонька в холодной ночи; он устремляется за ней так, будто она согреет ему руки и приготовит ужин. Чан Гэн поднимается по крутому склону, перебирается через самую вершину и спускается в бесплодную долину. Звезда продолжает вести его, переливаясь светом каждый раз, как он отвлекается, и напоминая, что она — факел, освещающий его путь. Раньше Чан Гэн бы сомневался и ругал себя за такую глупость: за то, что следовал за звездой. Но сейчас это его лучшее решение. Блуждание в одиночестве с наступлением темноты может значить только одно — он или заблудился, или ходил кругами; Чан Гэн уже почти верит в это. Каждый камень, мимо которого он проходит, выглядит одинаково, и только сорняков и кустов вокруг невиданное множество. Еще тут так тихо — буквально ничего, кроме его шаркающих шагов и затрудненного дыхания, — что Чан Гэн может уловить любой слабый звук вокруг себя. Он знает, что он здесь совершенно один, все животные избегают его, и небо абсолютно пустое. Поэтому, когда он улавливает далекий металлический лязг, шипение и пыхтение пара, он задается вопросом, не наткнулся ли он на потерпевший крушение дирижабль. Шею сводит судорогой при повороте — ее подвижность ограничена, — но Чан Гэн старается осмотреться как можно лучше, чтобы понять, что приближается к нему по склонам холмов. Вдалеке виднеется большая гора, необычно выделяющаяся в темноте. Он думает, что она неподвижна, пока та вдруг не загораживает кустарник, оставляя его позади, — Чан Гэн понимает, что гора движется в сторону тропинки, по которой идёт он. Чан Гэн оказался на своего рода перекрестке, каким-то образом оживленном, несмотря на полночь где-то… нигде, и они вдвоем пытаются пересечь дорогу. — Это то, к чему ты меня вела? — спрашивает он звезду над собой. Может, это его старые глаза играют с ним злую шутку, но он клянется, что видит, как она подмигивает ему в последний раз, прежде чем исчезнуть и слиться с ночным небом. По мере приближения воздух наполняется запахом раскаленного металла и горящих дубовых полешек. Едва не теряя равновесие, Чан Гэн отступает назад, чтобы освободить дорогу. Когда это нечто, напоминающее гору, оказывается прямо перед ним, оглушительно скрипя и нависая, словно готовясь поглотить его хрупкое тело, оно замирает. Чан Гэн думает, что ему снова мерещится: всего лишь ещё одно явление в копилочку причудливых явлений этого вечера. Но затем маслянисто-желтый свет разливается в кромешной тьме, ослепляя его. Он моргает и видит, что яркий свет исходит от небольшой площадки, выходящей на пустошь, — открытая дверь, таящая за собой теплое сияние. Явное приглашение войти. Морщинистая рука Чан Гэна обхватывает дверную ручку, и он заходит внутрь, оставляя за спиной холодный ночной ветер. Он тяжело вздыхает и поднимается по лестнице в помещение; его замерзший кончик носа тут же начинает отогреваться. Чан Гэн ожидает, что хотя бы кто-то будет ждать у двери и недоумевать, как чужак из пустошей забрел к нему домой. Но потом он вспоминает, что сам дом пригласил его зайти. Такое зрелище, несомненно, существует благодаря магии, он сказал бы — переполнено ею да так, что вход ему запросто мог быть перекрыт. Комната пуста, но человеческое присутствие ощущается: беспорядок на задвинутом в угол обеденном столе, ждущие своей очереди поленья у весело потрескивающего в очаге огня, сложенная стопкой рядом с довольно грязной раковиной битая посуда. Он поворачивается, охватывая взглядом всю комнату, и, когда он делает полный круг, ему в подбородок упирается острый металл. Голубые глаза, прищуренные и не скрывающие подозрения, оказываются почти на одном с ним уровне. Тело незнакомца окутано расшитым бисером шелком. Чан Гэн едва ли удивлен: отсутствие реакции объясняется как медлительностью тела, так и тем, что сам Чэн Гэн ничему не удивляется, независимо от физического возраста. Только приставленным к горлу оказывается вовсе не оружие — а кухонная лопатка. — Этим вряд ли получится что-то сделать, — комментирует он. — Схватил первое, что попалось под руку, — следует ответ. Резко, но голос звонкий и мягкий. Грязная, вся в остатках пищи лопатка? Еще хуже. Чан Гэн морщит нос и мысленно отмечает, что при первой же возможности нужно вымыть шею с мылом. — И, кстати, я мог бы легко обезглавить тебя, — несказанное, но подразумевающееся: сгорбленный старик, — этой лопаткой, если бы захотел. Тебе повезло, что я только сделал маникюр. К тому же, я вообще-то не люблю пачкать руки. «Если судить по состоянию раковины, то охотно в это верится», — думает Чан Гэн. Он опускает взгляд на ногти на руке, сжимающей лопатку. Те очень хорошо ухожены и покрашены в свадебный красный. Глаза напротив замечают его взгляд, и лопатка чуть сильнее упирается ему в кожу. — Кто ты и как ты попал в замок? — Дверь открылась, и я зашел, — честным, спокойным тоном отвечает Чан Гэн. — Тебя прислал Аньдинхоу? — Кто? Фигура шевелится, покачивая бедрами и перенося вес на одну ногу. — Я понимаю, что ты древний, но ты не мог не слышать об Аньдинхоу? — Тот, кто ест сердца? — вырывается у Чан Гэна. Однако слухи не так просты. То немногое, что Чан Гэн узнал об Аньдинхоу Гу за годы, собралось из разрозненных сплетен. Из разговоров дам за чаем с фруктовыми пирожными он понял, что Аньдинхоу обманчиво красив: от него исходит мощная магия, делающая его неотразимым и выразительным. Остальные слухи нагоняют более мрачную и тяжелую атмосферу, в очередной раз искажая образ, который он пытается сформировать. Аньдинхоу Гу — это предзнаменование грабежа и смерти. Вороны каркают и кружат вокруг его темной, облаченной в броню фигуры, что часто можно заметить на увидевших многие смерти местах. Та стоит на костях и плоти или прогуливается по всё еще дымящимся развалинам разрушенных городских улиц, словно по обсаженным цветами садовым дорожкам. Никто не осмеливается приблизиться к нему, наслушавшись историй, но если остаться и понаблюдать, то можно увидеть, как он ищет тела среди обломков. Он специально ищет тех, у кого еще бьется сердце, тех, кто склонился над своими маленькими детьми, прикрывая их собственными телами. Он аккуратно выводит их, и после этого тех людей больше никто никогда не видит. Он заманивает в свое логово в пустошах слабых и беспомощных, овдовевших женщин и осиротевших детей. Переходя из уст в уста, слух приукрасился тем, что он пьет их горячую кровь и ест их свежевырванные, измученные страданиями сердца, чтобы сохранить свою красоту. Некоторые говорят, что именно потому, что у него нет своего сердца, он ищет чужие ради сохранения собственной жизни: его грудная клетка полая и он уже ничего не чувствует. И уж точно не раскаивается за свои деяния. К чему тогда титул Аньдинхоу? Почему он значит «стабильность», когда всё, что Аньдинхоу Гу приносит, — это хаос, а всё, что он предвещает, — это скорый конец целых родов? На самом деле данный титул был пожалован ему много лет назад королевским дворцом, где он вырос и получил образование. Чан Гэн не знает подробностей, но ему известно, что его разыскивают, а за поимку назначена щедрая награда. Похоже, в этой войне он как никогда нужен столице. И если не удастся заполучить его живым, то голова его окажется насажена на копье. — Это всё чушь и клевета! Слух, пущенный кем-то, без сомнения, завистливым, — легкомысленно отвечает человек перед ним. Чан Гэн меняет формулировку на более тактичную: он не хочет снова оказаться на продуваемых ветрами пустошах, если это возможно. — Тогда не тот ли это человек, что сейчас уклоняется от военной службы, хотя сама корона призвала его в эти тяжелые времена? — Уверен, у него есть на то свои причины! — восклицает голос, несколько оскорбленный представлениями Чан Гэна о маршале. — Аньдинхоу благороден, героичен, могущественен и великолепен. И к тому же владелец этого замка. Замка? Так это замок? Чан Гэн смотрит на затянутые паутиной потолочные балки, а затем переводит взгляд на истоптанные, потерявшие рисунок ковры у себя под ногами. Называть это замком довольно самонадеянно. — Что ж… Тогда ты можешь спросить его напрямую, почему его замок впустил меня, — спокойно парирует он, скрещивая руки на груди. Человек перед ним теряется, не в силах возразить. Если бы замок не хотел, чтобы этот старик находился здесь, он бы и шагу не ступил за порог. Они бы не оказались в такой ситуации, если бы замок, а значит, и сам Аньдинхоу Гу, по неизвестным для всех присутствующих в этой комнате причинам, не возражал против его пребывания. Фигура вздыхает и наконец опускает лопатку, со звоном бросая ее на заваленный обеденный стол. Шелковые ткани слетают, показывая прятавшееся под ними с тонкими чертами лицо. Впадинка на шее, высокие острые плечи, гармонирующие с нежностью волос, украшенных цветами и золотом, губы в форме сердечка. Красивый по всем меркам юноша. — Если надо будет ко мне обратиться, то я Цао Чунхуа. Брошенная лопатка, кажется, тревожит что-то в куче, и лавина безделушек заглушает все последующие слова Чан Гэна и Цао Чунхуа. — В тысячный и последний раз говорю, это гостиная, а не мишень для стрельбы из лука, — раздается ворчливый голос, настолько подавленно, что сразу верится, что эти слова повторялись действительно тысячу раз. Чан Гэн пытается найти источник голоса, но в комнате никого больше нет. Только когда он подходит поближе к очагу, чтобы согреть руки, он замечает очертания человека, огоньком колышущегося внутри. Словно пойманный и запертый в снежный шар, только вместо снежинок и льда он стоит среди углей и пламени. — Ох, ну пожалуйста, только потому что я сбежал в детстве из дома, не значит, что мне нужно заменять мать, — бросает Цао Чунхуа через плечо в сторону огня. Он опускается в одно из двух стоящих напротив кресел, по-кошачьи подгибая под себя ноги. Со столика он берет пинцет, плоскогубцы и витую металлическую проволоку, похоже, возвращаясь к тому, чем занимался до появления Чан Гэна. Оранжевый свет пламени переливается на его сосредоточенном лице. — Что ты делаешь? — не удержавшись, спрашивает Чан Гэн. Обычно он не любопытен, но что-то за одну ночь в нем изменилось: он более свободно высказывается, по иронии судьбы, он более смелый, теперь, когда стоит одной ногой в могиле. Его фильтр «мысли-рот» труднее контролируется, хотя ему всегда говорили, что с возрастом и мудростью прикусывать язык станет легче. А еще ему кажется, что он отлично замаскирован: будто это лицо — всего лишь маска, а не его действительное лицо, так что все сомнения и самоконтроль, которые сдерживали его раньше, начинают рассеиваться. — Серьги, — отвечает Цао Чунхуа, не поднимая глаз. — Нам очень нужны деньги. Мы живем в состоянии вечного безденежья. Едва хватает на еду, потому что Аньдинхоу успевает потратить всё еще до того, как золото успевает согреться в его ладони. Эти слова рисуют в воображении Чан Гэна очень легкомысленного, поверхностного человека, дополняя слухи, сформировавшие его представление об Аньдинхоу еще до первой личной с ним встречи. — Он тратит всё это на себя? — спрашивает Чан Гэн, устраиваясь в соседнем кресле, и чувствует, как его кости вздыхают с облегчением, соприкасаясь с мягкой обивкой. — Не знаю. Он уходит с ними через четвертую дверь портала и всегда возвращается с пустыми руками. Чан Гэн не уверен, что делать с этой информацией. Однако вмешивается Шэнь И: — Почему ты просто вот так взял и разболтал ему о двери с порталами? Ты раскрываешь ужасно много информации незнакомцу. Они говорят о Чан Гэне так, будто он не находится с ними в одном помещении. — Ой, — Цао Чунхуа несколько раз бьет себя ладонью по губам. — Думаю, у нас давненько не было гостей. Не с кем даже поговорить. Шэнь И качает головой, глядя на него. — Мне тоже не с кем поговорить, если вас это хоть немного утешит, — говорит Чан Гэн, прерывая их болтовню. — Где ты планируешь продавать серьги? — На воскресном рынке. Дедуль, если ты всё еще будешь здесь к следующим выходным, то сам всё увидишь. — Цао Чунхуа не пытается звучать зловеще, но от его слов у Чан Гэна всё равно бегут по спине мурашки. Он не знает, чего опасается, но все его впечатления вкупе со всеми слухами, которые он слышал о маршале, превращаются не просто во ставший поперек горла ком — в настоящую гору. Как из всех мест он оказался именно здесь? Неужели он оказался в чреве зверя, стал беспомощной добычей, уведенной в логово? — Может, к концу месяца я смогу накопить достаточно на новую щетку… — мечтательно вздыхает Цао Чунхуа, не замечая ничего вокруг. Чан Гэн ворошит полешки кочергой, и пламя бормочет в ответ: — А тебе бы понравилось, если бы я протянул руку и подпалил тебе брови, а? Пожалуйста, хватит тыкать в меня. Звезда, ведущая его к замку, что перемещается, как ему заблагорассудится, и что покачивается так, будто у него есть собственное сердце. И вот теперь человек, запертый в огне и ставший с ним единым целым. Если это то, на что похожи дикие сны нормальных людей, то Чан Гэн рад своим простым кошмарам. Они хотя бы предсказуемые. — Я такой же обычный человек, как и ты, — вздыхает огонь. — Только я вот угодил в такое несчастливое… затруднительное положение. Можешь винить во всем Аньдинхоу. Чан Гэн до невероятного сбит с толку, и его представление об этом мифическом Аньдинхоу Гу становится тем более запутанным, чем больше он узнает. — Аньдинхоу заточил тебя в очаге? — Это немного сложнее, чем кажется, но да, вроде того, — отвечает он. Шэнь И настороженно смотрит на Чан Гэна, а затем, заметив опасение на его лице, добавляет: — Не волнуйся, он не сделает с тобой ничего похожего. Нужно достичь определенного уровня… э… близкого знакомства с ним, чтобы в конечном итоге закончить, как я. Мы двое всегда были как топливо и спичка, один из нас неизбежно должен был сгореть. Чан Гэна немного успокаивает его зажигательный юмор. Лицо пламени тоже смягчается. Чан Гэн наклоняется ближе, мерцание огня скользит по глубоким линиям его кожи. — Могу ли я как-то возместить свое пребывание здесь? Я умею готовить, убирать и вести чековую книжку. Первые два дела он усвоил рано, потому что Сю Нян не была хорошим родителем в этом плане, а последний навык он приобрел за годы ведения бухгалтерии ее аптеки. — Попытка что-то сделать с этим безумием — пустая трата сил, если мое мнение интересует, — не поддерживает идею Шэнь И. — Но можешь попробовать, раз настаиваешь. Аньдинхоу не будет останавливать, если тебя это беспокоит. Так что Чан Гэн пытается. Куда еще ему податься-то? Понравится он Аньдинхоу или не понравится, ему нечего терять, кроме собственной жизни, уже подошедшей к концу. И снова он начинает с того, что ему по силам сделать. Начать с малого, а там дальше приложится. Но трудно оценить общий масштаб, когда каждый раз, когда он пытается начать наводить порядок — вытереть пыль или что-то переставить, — ему кричат о том, что образовавшийся за годы хаос на самом деле является преднамеренным решением размещения вещей… и потенциально заколдованным или проклятым. Чан Гэн закатывает рукава до локтей. Аньдинхоу это может не понравиться, его могут выгнать, но он больше ни минуты не может находиться в такой грязи и беспорядке. Даже если он планирует зарекомендовать себя в качестве ветерана войны или бывшего финансового советника, ему нужна чистая поверхность, чтобы делать записи в чековых книжках. — Заколдованным или проклятым? Да я уже. Так что рискну, — так отвечает Чан Гэн на мольбы Шэнь И не прикасаться к черепу какой-то зверушки, одна из пустых глазниц которого была приспособлена под подсвечник. Он поднимает его и бросает в одну из рассортированных куч, и Шэнь И вздрагивает. Если кто-то и способен отразить или поглотить проклятие, так это Чан Гэн, в крови которого обязательно найдутся нужные антитела. Воскресенье приходит и уходит раньше, чем это делает Аньдинхоу. Через дверь-портал, которая при каждом повороте ручки открывается в разные места, они попадают в деревенский портовый городок. Он петляет вдоль скал, поросших соснами, и дает насладиться видом на рябящие синие воды и бесконечные ряды неотличимых друг от друга белых облаков. Цао Чунхуа вприпрыжку спускается по лестнице, на лице множество нарисованных линий и теней. Его глаза выразительно подведены, а губам придана форма, далекая от настоящей. Он натягивает на голову капюшон плаща и делает оборот против часовой стрелки. Одежда приходит в движение и растягивается, обрастая пуговицами, лентами и манжетами там, где их раньше не было. — Держи свои глаза при себе! Некоторые из нас в бегах, нужно держаться в тени! — он смотрит на Чан Гэна через висящее зеркало, в которое смотрится, чтобы подправить кончиками пальцев размазавшуюся помаду. На рынке не-Цао-Чунхуа продает достаточно серег ручной работы, чтобы купить щетку и продукты для простенького супа на ужин. Его отношение к нахождению Чан Гэна в замке, похоже, меняется столь же стремительно, как приливы и отливы в океане. Сегодня Цао Чунхуа называет его счастливым талисманом и обещает брать его с собой на рынок каждые выходные. Чан Гэн хочет сказать ему, насколько он заблуждается, ведь ему только и твердили, что его прикосновение может лишь очернять всё. Спина Чан Гэна болит так, как никогда раньше. Он драит замок до дрожи в пальцах, еще не зная пределов этого тела и потому расширяя их. Каждый вечер он работает до изнеможения, пока не сваливается уставший в кресло. Деревянные половицы гостиной скрипят у них под ногами, когда они возвращаются с рынка. На обеденном столе наконец-то разобрана изрядная часть многоярусной свалки, так что теперь есть место, где можно разложить покупки. Чан Гэн оставил поленья у очага, в стратегической доступности от языков пламени, чтобы не беспокоиться о том, что Шэнь И покинет их за время отсутствия. Однако, когда Чан Гэн подходит ближе, огонь колышется и потрескивает точно так же, как любой обычный огонь в любом обычном замке. Он лишен бело-голубоватых оттенков, задумчивых глаз и нахмуренных бровей, обычно плавающих в нем. — Куда подевался господин Шэнь? — Господин Шэнь? Разве ты не старше его раза в три минимум? — бормочет Цао Чунхуа. — Он молод сердцем и душой, оставь его в покое, — раздается голос Шэнь И, неторопливо входящего в комнату. Будучи человеком, он оказывается совсем другим. Лицо вроде такое же, но он уже не такой... ну, огненный. И теперь он совсем не кажется вспыльчивым. Шэнь И высокий, с сильными руками и плечами, одет во что-то похожее на нижние слои брони. — Если всё это время ты мог становиться обычным человеком, почему не пошел с нами на рынок? — спрашивает Чан Гэн, начиная разворачивать сверток, купленный в мясной лавке. — Я не могу покинуть замок. — В его голосе звучит смирение; он разочарован своим положением, но понимает, что не может из него выбраться. — Я… кто-то должен остаться и охранять его. Чан Гэн понимает, что не просто «кто-то». По какой-то причине это должен быть Шэнь И, и это как-то связано с Аньдинхоу Гу и очагом. Всё это взаимосвязано; он понятия не имеет как, но знает достаточно, чтобы не спрашивать, потому что ему не ответят. Этот дом полон тайн, спутанных нитей множества жизней и накопившихся сокровищ, заклинаний и проклятий. И это Чан Гэн еще не отважился подняться по лестнице, потому что всё, что ему было нужно, находилось в пределах первого этажа. Кухня, теплое место для сна и даже балкон, на который каждое утро падает солнечный свет и на котором он попросил Цао Чунхуа развесить белье. — Значит ли это, — вмешивается Цао Чунхуа, указывая рукой на Шэнь И, — что Аньдинхоу возвращается домой сегодня вечером? Услышав это, Чан Гэн навостряет уши и ставит кастрюлю с костным бульоном вариться вплотную к огню: он привык быть аккуратным и не ставить ничего прямо на пламя, чтобы Шэнь И не задохнулся. Он до сих пор не понимает, каково это — быть человеком и огнем одновременно, но не думает, что ему понравилось бы умирать под тяжестью чугунка, полного лапши. — Не обязательно, — пожимает плечами Шэнь И, — но я получил посылку, пока вас не было. Посылка? Чан Гэн не должен быть таким любопытным. И уж точно не из-за местонахождения Аньдинхоу и его дел. Ничего хорошего из этого не выйдет. И всё же он не может удержаться и переводит разговор на другую тему, игнорируя все любопытные вопросы, бурлящие на задворках сознания. Он надеется, что если разберется с этим, то разобраться со всем остальным будет немного легче. — Так что там наверху? — спрашивает Чан Гэн, повернувшись спиной к Шэнь И и Цао Чунхуа. — Там ведь тоже нужно убраться, и я не хочу, чтобы за углами меня поджидали какие-нибудь сюрпризы. — Почему бы тогда тебе не последовать за мной и не выяснить это? — звучит третий голос, столь же знакомый Чан Гэну. Дверь портала открылась и закрылась, а они разговаривали так громко, что не услышали скрип петель. Чан Гэн поворачивается и, увидев лицо пришедшего, роняет яйцо, которое держал в руках. Оно выскальзывает из его жилистой в пятнах руки и растекается по свежевымытым половицам. Несколько капель даже попадают на начищенные ботинки. Те самые, что носил его спаситель в пустошах, прекрасный незнакомец. Аньдинхоу Гу Юнь смотрит на него иначе, чем все остальные. Он смотрит на него так, словно видит насквозь: взгляд проникает глубоко под кожу и остается там. Он решителен и непоколебим. Чан Гэну почти удается обмануть себя: на секунду он думает, что Гу Юнь тоже каким-то образом помнит его, раз уж так смотрит сейчас на него. Однако это невозможно: Чан Гэн выглядит совсем не так, как в их последнюю и единственную встречу. — Ох, эм… — Гу Юнь ухватывается за происходящее и изо всех сил старается выглядеть сбитым с толку, проводя рукой по волосам. Взгляд становится стеклянным и отстраненным. Но уже поздно. Чан Гэн увидел мелькнувшее на долю секунды узнавание, то, как он смотрел не на него, а внутрь него, разницу между прыгающими по поверхности воды камням и погружением в ее глубины. — Что-то не так…? Настает очередь Чан Гэна взять себя в руки, делая лицо едва ли не более убедительное, чем Гу Юнь. Взгляды Цао Чуньхуа и Шэнь И мечутся между ними в попытках осмыслить эту странно напряженную первую встречу. — О, ничего, просто удивился тому, насколько знакомо ты выглядишь, — говорит Чан Гэн полуправду. Затем, вспомнив, какого возраста он кажется всем присутствующим в комнате, он добавляет: — Должно быть, напомнил друга моего внучатого племянника. — У внучатого племянника, должно быть, очень красивые друзья, — подыгрывает Гу Юнь с ослепительной улыбкой. Чан Гэн чувствует, как обжигающий, скептический взгляд Шэнь И наконец отводится от него. Его спаситель, тот, чьи холодные кончики пальцев так нежно обхватывали его и вели сквозь облака, тот, кто казался настолько возвышенным, что Чан Гэн понятия не имел, как его уместить внутри этого мира… всё это время это был Аньдинхоу? Он знал, что это был кто-то могущественный, но никогда бы не догадался, что это был сам Аньдинхоу Гу во плоти, особенно учитывая его репутацию. Почему он не съел его сердце или не унес в какое-нибудь темное жуткое место? Был ли Чан Гэн исключением — если да, то почему Чан Гэн чувствует себя несколько разочарованным тем, что его сердце оказалось недостаточно соблазнительно, чтобы Аньдинхоу захотел его съесть — или слухи, как и сказал Цао Чунхуа, были беспочвенны и искажены? Глядя на него, стоящего сейчас здесь, ему трудно осознать всё это. Гу Юнь выглядит так, словно ему самое место во дворце. Расположившись на диване, он должен подхватывать фрукты с серебряного блюда, коротая свой день. Возвышенный и утонченный. Его нужно оберегать от любых бед. Чан Гэну даже трудно представить его в черной броне и с тяжелыми механическими крыльями, с которыми он впервые встретил его, не говоря уже о крови, стекающей по его пальцам и губам. Всё, что знает Чан Гэн, — это то, что он хочет понять его, добраться до глубины души. Он думает, что так и должно быть, ведь не может быть случайностью то, что его спас незнакомец, а затем в течение нескольких дней он наткнулся на его замок. — Он утверждает, что он старый ветеран войны, бежавший из разрушенных городов, — слышит Чан Гэн шепот Цао Чунхуа, пока отходит за тряпкой, чтобы вытереть с пола яйцо. — Говорит, ему не нужны деньги, только компания и место для ночлега. И что будет готовить и убираться. — Сяо Цао, — цыкает Гу Юнь, даже не пытаясь говорить вполголоса. Произнесенного Гу Юнем имени оказывается достаточно, чтобы щеки Цао Чунхуа слегка порозовели. — Если мы и дальше будем впускать в замок чужаков, мне придется переименовать его в «Ходячий Табор Аньдинхоу». Как-то не очень, да? — Я его не впускал! — Цао Чунхуа скрещивает руки на груди и присаживается на краешек одного из кресел, как бы оставляя его пустым на случай, если Гу Юнь захочет его занять. — Он ворвался к нам в пустошах. — Всё интереснее и интереснее, — весело отвечает Гу Юнь и машет рукой Чан Гэну, когда тот возвращается в комнату. — Вот и ты, как раз тебя обсуждаем. Любишь яйца всмятку? — он протягивает руку и осторожно забирает ткань у Чан Гэна. Обычно он бы сопротивлялся, но под прикосновениями Гу Юня становится податливым. Кончики его пальцев такие же холодные, какими Чан Гэн их помнит. — Эм, конечно, — запинается он. Свидетельством произвольности самообладания Чан Гэна является то, что из всех вещей и людей именно Гу Юнь в итоге способен смутить его. Гу Юнь ставит три яйца на огонь. Это странно: Чан Гэн помнит, что купил как раз три яйца, но одно он только что уронил. Гу Юнь опускается на колени, держа спину ровно, и ловко вытирает разбившееся яйцо, почти не пачкая пальцы. Он даже с обуви убирает следы так, чтобы это выглядело благородно. Как раз в тот момент, когда сердце Чан Гэна начинает биться немного быстрее от того, как Гу Юнь забрал тряпку из его рук, отказываясь позволять ему приседать на корточки и убираться, голос Шэнь И, словно игла, пронзает его мысли: — Ухты, первый раз вижу тебя с тряпкой в руках, Цзыси. Прекращай создавать обманчивое впечатление о себе. — Так почему дверь была открыта, Цзипин? — ухмыляется Гу Юнь и поднимается, продолжая держать в руках скомканную липкую тряпку. — Нет, нет, нет, ты не может вот так всё перевернуть и свалить вину за это на меня, вот попрошу, — тут же реагирует Шэнь И, вспыхивая так, будто они уже не раз проходили через подобное, независимо от того, был ли вопрос пустяковым или действительно важным. — Спроси себя, почему твоя дверь не слушалась меня в твое отсутствие. Она открылась и отказалась закрываться, пока он не зашел. Гу Юнь опирается руками по обе стороны от очага, вглядываясь в него так, будто там окажется ответ, который он ищет. — Думаю, ты точно знаешь почему, Цзыси, — усмехается вполголоса Шэнь И и скрещивает руки на груди. — Ты не можешь не знать желаний своего собственного сердца. Цзипин? Цзыси? Чан Гэн хмурится. Желания сердца; дверь и замок, подчиняющиеся ему. Гу Юнь, вдохнувший жизнь в эти четыре стены и всё, что в них находится, прячется за притворством и безразличным взглядом. Он ведет себя так, словно его сердце не признало Чан Гэна в его отсутствие, и он не узнал его в лицо, появившись сегодня вечером. Сердце — интересная штука, особенно если оно отделено от глаз и разума, как у него. Даже вслепую, даже на уровне подсознания, оно всё равно блуждало, пока не нашло то, что Гу Юнь неосознанно искал. Гу Юнь выпрямляется, задумчивость пропадает с его лица. — Что же, похоже, замок уже принял тебя с распростертыми объятиями. — Улыбка, которой он одаривает Чан Гэна, мягкая. Как будто Чан Гэн не стоял в комнате, всё это время прислушиваясь к их разговору, как будто Гу Юнь надеется, что ему не удалось расшифровать заложенный смысл. — Несмотря на то, что замок постарался завлечь тебя сюда, ты волен уйти в любое время. И не стоит утруждать себя уборкой, это довольно безнадежное дело, которое в любой момент рассыплется в пыль. Шэнь И закатывает глаза. Гу Юнь поднимается по лестнице, перепрыгивая по три ступеньки за раз, и останавливается на последней, чтобы еще раз заглянуть в гостиную: — О, Цзипин, не подогреешь вино, пока я привожу себя в порядок? Аньдинхоу Гу, запивающий печали в одиночестве у себя дома? Но какие у него могут быть печали, когда он живет так далеко от событий этого мира? Еще и без гроша в кармане, да и то, по словам Цао Чунхуа, по собственной вине. — Уже, — отвечает Шэнь И, откручивая пробку. Как только Гу Юнь исчезает наверху, он смотрит на Чан Гэна и говорит: — Он никогда не был так вежлив со мной. Я думаю, это он так перед тобой прихорашивает свои перышки. Когда он открывает бутылку, воздух наполняется сильным горьковатым запахом, который сразу же привлекает внимание Чан Гэна. Содержимое не просто не пахнет как ни одно вино, горечь лекарственных трав щиплет в его носу очень знакомо. Он почти готов поклясться, что если бы он прямо сейчас поднес кончики пальцев, они бы окрасились в зеленый от этого запаха. Чан Гэн не может вспомнить, когда именно начал выполнять этот заказ, кажется, сколько себя помнит: нужно измельчить стебли и сушеные листья именно этих трав. Его мышцы подергиваются при воспоминании о том, как он готовил лекарство, упаковывал его и клеил этикетку, а затем ждал, когда его заберут — и так каждый месяц. У Чан Гэна не было причин предполагать, что это был не ее рецепт. Или даже если это был рецепт кого-то другого из ее семьи, для него, как для травника, это не имело значения. Он просто делал то, что ему говорили: готовил лекарства на указанные в книге учета имена их немногочисленных редких клиентов. Должен ли он был задаться вопросом, почему, несмотря на обилие аптек в их маленьком городке, не говоря уже о столице, та женщина неизменно приходила к ним? Нет. Потому что у него не было причин задумываться над всем этим. Всё это не может не удивлять его, пока кусочки паззла продолжают складываться воедино в его голове. Он никогда бы не подумал, что она всего лишь посредник, и уж тем более не догадался бы, что это для Аньдинхоу Гу. При мысли о том, что Аньдинхоу Гу нужно именно это лекарство, у Чан Гэна по позвоночнику пробегает дрожь, а внутри всё переворачивается. Для чего оно ему? Неужели он действительно принимает его? Чан Гэн знает, что вещи не всегда таковы, какими кажутся, а внешность бывает обманчива. Запертый в теле старика, он будет последним, кто подумает так, но всё связанное с Гу Юнем, начиная с него самого и заканчивая окружающими его историями, кажется таким могущественным и недостижимым. В те редкие дни, когда Чан Гэн отсутствовал, она отказывалась от лекарства, сделанного руками Сю Нян. Чан Гэн никогда не возмущался из-за этого, хотя это добавляло поводов Сю Нян набрасываться на него, и не задавался вопросом, почему это должен был быть именно он. Вспоминая об этом теперь, он находит всё это таким странным. Чан Гэн чувствует себя глупцом, раз не замечал ничего. Она спрашивала Сю Нян, когда ее помощник будет готов сделать лекарство, и возвращалась только к тому времени. Несмотря на это, за всё время, что Чан Гэн передавал ей лекарство, она ни разу не пыталась завязать с ним разговор. Она была вежливой, но недружелюбной, говорила кратко и по делу. Она не проявляла никакого интереса, хотя ясно давала понять, что лекарство может перейти только из его рук в ее. О ее профессии и целях он узнал случайно. — Если тот, кто принимает это лекарство, полагается на него вместо лечения у врача, то посоветовал бы постепенно прекращать его прием. В долгосрочной перспективе оно не будет эффективно, не следует использовать его без крайней необходимости. — Я его врач, — ответила она, поджав губы. — У него особые обстоятельства. Этого лекарства достаточно, чтобы восполнить недостающие слух и зрение. «Невозможно», — думает Чан Гэн. — Со временем может выработаться иммунитет к… — Нет, пока ты делаешь делать всё так, как надо, — резко оборвала его слова она, и Чан Гэн был озадачен, но больше не сказал ни слова. Вместо этого он стал с особой тщательностью соблюдать пропорции и способ приготовления, чтобы выполнить свою часть сделки, которую он непреднамеренно заключил с этим таинственным пациентом. Передавая запакованное лекарство через прилавок ей в руки, он еще раз мельком увидел свой собственный почерк, нацарапанный на этикетке. «Лечит плохой слух и зрение. Принимать не чаще двух раз в неделю».