***
Воет ветер, и волки соревнуются с ним. Солнце село за острые, покрытые снегом вершины, погружая склоны горного хребта в раннюю темноту. Туман начинает змеиться и просачиваться, заполняя каждый уголок и пряча пути обратно. Густой, как гороховый суп, и серый куда ни глянь, он поглощает небо и вид на раскинувшийся далеко впереди город, до которого пытается добраться Чан Гэн. Он спотыкается о камень, заставляя почву, ветки и камни сыпаться дождем вниз по крутому склону. Шум заставляет волков насторожиться. Чан Гэн слышит их тяжелое дыхание и знает, как тесно они его окружают. Сказочный круг клыков и высунутых языков. Единственное оружие, которое у него есть, — это маленький перочинный нож для сбора трав, лезвие которого окрасилось в зеленый от сока срезанных растений. Он держит нож перед собой, осознавая его бесполезность. Почему он так задержался? Потому что так он провел больше времени подальше от дома. Подальше от нее. Он потратил утро на работу за своим столиком в углу: заготавливал пучки лаванды для сушки, измельчал луковицы лилий и лепестки астр, затем помешивая их до однородной массы. Это не его работа, но его всегда заставляли заниматься этим в маленькой комнатенке аптеки. А ради чего он вообще живет? Почему готовится к схватке, которую не прочь проиграть? Если его растерзают и оставят истекать кровью на склоне холма, она хотя бы впитается в почву и напоит хрупкие сорняки. Волки нападают в мгновение ока, они выныривают и щелкают зубами, а затем так же внезапно отступают в низкие шелестящие кусты. Чан Гэн всё это время стоит на том же месте, и ему кажется, что он закрыл глаза, потерял сознание, а потом очнулся, продолжая сжимать в руке нож. Только теперь по его щеке течет горячая кровь. Не его. В морозном воздухе чувствуется запах металла, но Чан Гэн путает его с запахом крови, который всё еще ощущается в носу. А еще витает запах дыма, опаленных волос и обугленной ткани, но в таком густом тумане его невозможно заметить. Слышится свист и жужжание, а еще — хлопанье огромных крыльев. Чан Гэн едва слышит из-за ветра, ревущего в ушах; его волосы развеваются и прилипают к лицу. Из серой мглы вдруг появляется фигура. Словно возникла из ниоткуда, словно дверь портала впустила ее на этот бесплодный склон. Чан Гэн может поклясться, что ни единого человеческого дыхания, кроме его собственного, не было на этом холме еще мгновение назад, иначе, возможно, он позвал бы на помощь. Ветер стихает, а туман рассеивается. Фигура перед ним делает взмах рукой, и волки в тревоге начинают скулить и лаять. Они пятятся, поджимая хвосты, и убегают. Словно по волшебству. Он кажется очень стройным; одет в острые изгибы сверкающего черного металла. Его руки и ноги покрыты пластинами — он защищен вплоть до кончиков пальцев, увенчанных заостренными, как бритва, когтями. Как у орла, чтобы рассекать тварей и при необходимости выкалывать глаза. За спиной механические крылья; при приземлении они подгибаются как у настоящих птиц. Затем они собираются дальше, загибаясь сильнее и трансформируясь, да так, что в итоге едва выступают из-за спины. Эта броня не похожа ни на какую другую из всех, что видел Чан Гэн, даже из соседних королевств. Слишком изящная, слишком смертоносная, слишком пропитанная магией. Но самое примечательное в человеке перед ним — это лицо. Края брони лижут молочно-белую кожу, поднимаются вверх по горлу и ползут вдоль челюсти: дихотомия острого и мягкого, темного и светлого. Его глаза такие нежные, несмотря на нахмуренные брови. Он не улыбается, но тень усмешки блуждает по его губам. Этот красивый солдат достает из ниоткуда вышитый носовой платок и опускается так, чтобы их глаза оказались на одном уровне. Он протягивает руку и вытирает щеку Чан Гэна, прежде чем тот успевает отпрянуть; прикосновение твердое, но легкое, как перышко. Кончики его пальцев щекочут кожу Чан Гэна, как кружащиеся снежинки. Он подносит запятнанный платок к носу, глубоко вдыхая: — Волчья кровь. Чан Гэн делает шаг назад, но опускает нож, который продолжал сжимать. Есть что-то такое в том, как незнакомец появился, материализовавшись между небом и землей. Его уверенность и непринужденность, то, как он рассеял туман и прогнал волков по щелчку пальцев. Его первые слова, произнесенные так решительно, словно он всё знает и, как итог, ничего не боится. Он протягивает руку бледной ладонью вверх. Невысказанная просьба для Чан Гэна вложить свою руку в его. — Уже темнеет, и волки — наименьшая из твоих забот после наступления темноты в пустошах. Почему Чан Гэн так слепо доверяет ему? Почему он так легко, так беспрекословно вкладывает свою ладонь? Никто в его жизни никогда не был так добр, как этот незнакомец, но Чан Гэн слышал сказки, и он может распознать демона или волшебника, если такой предстанет перед ним. Могущественный, но добрый или злой, — он не может сказать. Хотя ему в любом случае нечего терять. Незнакомец встает позади и обхватывает ладонями костяшки пальцев Чан Гэна, рука к руке. Его броня развевается и поскрипывает, словно хрупкие сухие листья на ветру. От него пахнет сладко-горько; разруха, кровь и шрапнель горящих городов, а еще капли росы и фруктовые почки весны, что приходит после суровой зимы, — все эти запахи переплелись друг с другом. Разрушение и спасение, идущие рука об руку и удерживаемые внутри него. — Не бойся, — тихо шепчет он на ухо Чан Гэну, его голос каким-то образом слышен сквозь свист ветра. — Не смотри вниз и шагай, как если бы под тобой была твердая земля. Ты в безопасности, пока я с тобой. — Что? Ты- Прекрасный незнакомец поднимает их обоих вверх и уносит прочь, прежде чем он успевает сказать еще хоть слово. Они взмывают всё выше и выше, напоминая хищную птицу, что кружит, набирая высоту. Кустарники и полевые цветы под ними становятся маленькими зелеными пятнышками, и даже самые большие валуны на расстоянии выглядят такими маленькими, что кажется, их можно сдвинуть с места и пнуть носком ботинка. — Ох, ну что я сказал про смотрение вниз? — он дразнит Чан Гэна, приподнимая его подбородок. Чан Гэн впадает в панику, теряя руку, за которую держался так, что побелели костяшки, и начинает брыкаться. Незнакомец снова крепко обхватывает его, беззаботно смеясь: — Даже если ты упадешь с неба, я нырну вниз и поймаю тебя, прежде чем ты расшибешься о плато или мостовую. Не волнуйся. Чан Гэн хмурится из-за смеха, продолжающего эхом отдаваться в его ушах. Он был бы не против отпустить обе руки и умчаться прочь… если бы только они не парили в сотнях ли над землей. Механические крылья поднимаются вверх-вниз с характерным звуком, наконец-то оставляя позади предгорья пустошей. Теперь раскинувшийся город с красными крышами становится ближе. Чан Гэн видит клубы черного дыма, растянувшиеся вдоль железной дороги, и еще немного, и можно будет разглядеть ее аптеку и примыкающий к ней дом. Не его. Это просто место, где он прожил большую часть своей жизни. Он задумывается, нужно ли дать незнакомцу указания, или, как и всё остальное, это просто будет бессмысленной мишурой, потому что он каким-то неведомым образом уже знает, куда нужно. Вероятно, он будет смеяться и поддразнивать его за то, что он считает его таким смертным и невежественным. Чан Гэн не может решить, говорить ему или молчать. — Вон тот дом. Поезд сейчас проедет мимо него, — наконец произносит он, указывая в сторону центра города. Незнакомец сразу же улавливает отстраненность формулировки. — Тот дом? Разве это не твой дом? — осторожно прощупывает он, легкая улыбка продолжает играть на его губах. — Она мне не мать. Я живу там, вот и всё, — пожимает плечами Чан Гэн, задевая пластины на груди и взъерошивая твердые чешуйки металла. Существенно различается место, где ты живешь, и место, к которому привязываешься сердцем и которое называешь домом, где довольно выдыхаешь в старом потертом кресле после долгого дня. Дом — это не обязательно где человек родился или вырос; дом выбираешь. — Мое собственное сердце, похоже, тоже не может долго оставаться на одном месте, — отвечает незнакомец. Эти слова звучат легкомысленно, но Чан Гэн чувствует, что за ними скрывается что-то существенное. Он не допытывается; он бы тоже не хотел, чтобы ему задавали такие личные вопросы. Как же жалко: сердце начинает биться сильнее от мысли, что у них может быть что-то общее. Не пора ли спуститься с небес на землю? (Ну или немного позже, потому что они продолжали лететь высоко над землей и пока еще не добрались до конечного пункта). Чан Гэн ненавидит то, как он цепляется за эти слова и прячет их в своем сознании. — Так, уже третий раз говорю. Если продолжишь смотреть вниз, у тебя закружится голова и тебя замутит. А ветер разнесет всё это по мне. Не самый лучший способ отблагодарить меня, согласен? Чан Гэн понятия не имеет, как на это реагировать. Этот незнакомец совершенно по-особенному умеет лишать его дара речи. Выдержав небольшую паузу, тот продолжает: — Или ты расстанешься со своими прекрасными кудряшками, когда тебя затянет в лопасти дирижабля, прежде чем ты даже поймешь, что он прямо перед тобой. — Если бы в небе был дирижабль, разве мы бы его не услы… — задает логичный вопрос Чан Гэн через плечо, одновременно поднимая голову, а затем вскрикивает. Конечно же, они вторглись в воздушное пространство дирижабля. Незнакомец смеется, как будто беспокойство и волнение Чан Гэна — лучшее его развлечение за последние годы. Он сжимает его крепче и ныряет в сторону как раз в тот момент, когда дирижабль врезается в облака, над которыми они летели мгновение назад. — Да, так можно подумать, но эта суперсовременная технология абсолютно бесшумная. Не хочешь попробовать угадать почему? — Для атак с воздуха? — мрачно спрашивает Чан Гэн. — В точку, — отвечает он с ноткой презрения в голосе. Война началась две недели назад, когда их королевство нанесло удар по пограничному городу северных земель после неудачных мирных переговоров касательно давнего исчезновения Четвертого принца. В течение многих лет вина за это, естественно, возлагалась на северное королевство, ведь почему бы врагу не похитить принца и не удерживать его в заложниках? Одна проблема вела за собой другую, всё нарастало как снежный ком: многие годы подготовки, напряженности, пограничных стычек и пропаганды с обеих сторон. И теперь граждане, бессильные и подвластные каждый своему королевству, оказались под огнем. Война обрушилась на них, хотя они не имели никакого отношения к ее эскалации. Отплата планировалась, и к ней готовились. Сирены не умолкают. Бункеры подготовлены; они пусты, но уже ждут, когда их заполнят до отказа семьи с широко раскрытыми глазами и пепельно-серыми лицами, прижимающиеся друг к другу и молящиеся, чтобы их не обстреляли и не поджарили заживо. На каждом углу улицы патрулируют солдаты. Несмотря на всё это, она всё еще посылала его за травами. Так далеко от дома, и всё из-за сорняков, которые растут в каждом дворе по всему городу. — Видишь ряды ракет? — голос незнакомца прорывается сквозь его грезы и возвращает в настоящее. Они пролетают под воздушным судном, и Чан Гэн кашляет, вдыхая вырывающиеся из него пар и дым. Чан Гэн видит их: бревна гладкого металла, помеченные цифрами, значение которых он не может расшифровать. Их закругленные идеальные концы предназначены для того, чтобы пробивать насквозь и превращать всё на своем пути в мелкую пыль. — Это точно для севера, — продолжает он, на этот раз не утруждая себя скрыванием насмешки. — Я думаю, мы должны отдать дань уважения этим храбрым солдатам, защищающим нашу нацию, не так ли? Чан Гэн ожидает разглядеть скрытый подтекст или действие, потому что слышит наводящие на это интонации. Они проходят мимо борта дирижабля, отталкиваясь от металла. Когда они добираются до лобового стекла, незнакомец поднимает руки Чан Гэна, чтобы тот помахал и отдал честь разинувшим рты пилотам внутри. Чан Гэн сопротивляется, на что тот смеется и снова поднимает их в воздух. Но прежде чем они уносятся прочь, он упирается каблуком ботинка в линию ракет, когда они снова пролетают мимо них. Чан Гэн поворачивает голову и встречается с ним взглядом, но как только он открывает рот, чтобы что-то сказать, спросить, не заколдовал ли он ракеты, чтобы они взрывались конфетти вместо пламени, незнакомец подмигивает ему. У Чан Гэна пересыхает во рту, и он забывает о своем вопросе. — Ты ведь не расскажешь про меня, правда? — Под «рассказать про тебя» ты подразумеваешь сообщить властям о том, что ты заколдовал ракеты… или что ты там с ними сделал? Всё, что говорит Чан Гэн, кажется, вызывает смех у незнакомца. Он цепляет своим мизинцем мизинец Чан Гэна и соединяет их вместе. — Смотри, ты пообещал на мизинцах этого не делать. Теперь мы связаны. Он просто дразнит его, но почему Чан Гэну приходится справляться с дрожью, пробегающей по спине на этих словах? Они ступают по сахарным облакам, как по лестнице, упираясь в них ногами, вместо того чтобы проваливаться. Вечерние звезды мерцают над ними, указывая путь, словно уличные фонари. Они опускаются достаточно низко, лавируя между зданиями. Огромными прыжками они проносятся по крышам, отталкиваясь от них без нужды приземляться обратно. Они скользят по переплетению аллей и пешеходных дорожек, переплетающихся паутиной улиц, что разветвляются на городские районы. В сгущающихся сумерках едва можно разглядеть, как красочно отделан каждый дом, заметить шпалеры со свисающими вдоль балконов растениями, трубы, мягко дымящие в сумеречное небо. Когда они пролетают мимо башни с медленно тикающими часами, он протягивает руку Чан Гэна и проводит его пальцами по циферблату часов. Уголок губ Чан Гэна наконец дергается, и незнакомец несказанно этому радуется. Для такого молодого юноши Чан Гэн слишком серьезен. Ему не мешало бы больше улыбаться. Но для этого нужно больше поводов для улыбки. — Те волки не были дикими, — как бы между прочим говорит незнакомец, когда они пробегают по шпилям и горгульям на верхушках старейших зданий центральной площади. — Ты не попадал ни в какую трудную ситуацию за последнее время? Неоплаченные долги, влюбленное разбитое сердце? Может, злобная ведьма? — Нет, — лжет он. — В любом случае, хорошо, что у тебя есть я, а? — Его пальцы игриво постукивают по костяшкам Чан Гэна. — Старайся держаться подальше от пустошей, лучше, чтобы вокруг было много людей. Не всегда рядом будет рыцарь в сияющих доспехах, который спасет тебя от дракона, юный принц. — Какой из меня принц… — хмурится Чан Гэн. Этот незнакомец никогда не встречал человека, которого так отталкивали бы поддразнивания и шутки. Хорошо, что его самого не так-то легко смутить и сбить, иначе их полет не получился бы таким долгим. Его улыбка почти не дрогает. — Ох, нельзя утверждать так решительно. Время покажет. Чан Гэн воспринимает его слова максимально серьезно. Он, принц? А лисы умеют летать. Он может придумать сотню вещей, которые будут более вероятны, чем это. Да незнакомец перед ним скорее окажется Гу Юнем, почитаемым беглецом, за голову которого объявлена награда и чье имя расклеено по стенам каждого города. Бывший маршал, похищающий сердца, потому что у него больше нет своего собственного. — Молодец, — выдыхает он, усаживая Чан Гэна на карниз дома, на который ранее тот указал. Он усмехается, когда понимает, что приземлился слишком высоко, и они делают последний прыжок, касаясь носками перил балкона. Он спрыгивает вниз и опускает Чан Гэна рядом. На этот раз его крылья остаются расправленными за спиной. — И вот ты здесь. Он разворачивается, собираясь уйти, и поднимает руку. Несмотря на необычную броню, он выглядит как любой другой молодой человек, призванный в армию, поэтому Чан Гэн ожидает, что его рука поднимется ко лбу. Вместо этого незнакомец подносит ее к губам и посылает воздушный поцелуй. — До встречи! Чан Гэн оказывается прикован к месту, окаменев от этого жеста и всего, что ему предшествовало. Незнакомец ныряет вниз с перил, и когда Чан Гэн наклоняется, чтобы посмотреть, как он летит над городом, никого уже нет. Только сноп радужных искр, напоминающих солнечный свет, что пронизывает сверкающие капли дождя. До встречи? Чан Гэн даже не знает его имени, по которому можно было запомнить его. Неужели он проведет остаток своей жизни, называя его своим прекрасным спасителем? Его отсутствие чувствуется. Темное облако снова надвигается на Чан Гэна, и ему кажется, что после того, как его крепко держали, теперь он стремительно падает вниз. Войдя через балконные двери, он чиркает спичкой и зажигает свечу, заливая комнату теплым золотым сиянием. Сю Нян ждет его на диванчике в углу с ничего не выражающим лицом. Чан Гэн молча роется в маленьком кожаном мешочке, висящем у него на поясе; он набит травами, за которыми она его посылала. Он привык много не разговаривать, чтобы избегать как бесед, так и конфликтов, и, может быть, поэтому он был таким тихим рядом с незнакомцем. Это не только экономит время от бесполезно сказанных слов, но и уберегает от пристального внимания и издевательств. Веди себя тихо и не попадайся ей на глаза. Живой, но едва дышащий. Он так хорошо научился ходить по яичной скорлупе, что уже не знает, как ходить по твердой земле. Он пытается передать ей мешочек, но она отрицательно качает головой. — То, что ты просила. Я прочитал твои книги по ботанике, это точно они, — говорит он, нахмурив брови. — Глупый мальчишка. Это сорняки, которые растут в трещинах прямо за входной дверью, зачем мне посылать тебя за ними в такую даль? — она нетерпелива, едва заметная улыбка сползает с ее лица. Чан Гэн помнит слова незнакомца. Неужели она отправила его в пустоши в надежде, что что-то вроде той стаи волков выследит и убьет его? Стояла ли она за волками или это было просто удачным совпадением, как предполагал Чан Гэн? Она внимательно всматривается в его лицо, будто разбирая на мелкие кусочки. В конце концов, он ее племянник, и сходство с ней и ее сестрой особенно заметно в чертах его лица. Лишь по выражению глаз она знает, как отличить его боль от удовольствия и как довести его до крайности. — Значит, им не удалось причинить большого вреда. Кровь на твоей щеке слишком темная, чтобы быть твоей. По коже Чан Гэна пробегают мурашки, и он открывает рот, чтобы ответить, когда вдалеке раздается взрыв, отбрасывая его на несколько шагов; от взрыва тонкий фарфор в шкафчиках трясется и дрожит. У Чан Гэна звенит в ушах. Повернувшись лицом к балкону, он видит только огонь. Столбы черного дыма сливаются с темным облачным небом, но огонь бушует и пылает в центре города. Здание, в которое был нанесен удар, рушится, этажи раскачиваются и падают друг на друга, складываясь, как костяшки домино. Если бы балконная дверь была открыта, они бы услышали и вой сирен, и крики женщин и детей в ночи. — Всё начнется сегодня, в точности, как мне и сказали, — раздается ее голос, ровный и расслабленный, как будто только что ничего не произошло. — Я пыталась защитить тебя, отослав подальше от города до того, как начнется обстрел. Ты помешал матери защитить себя, так что теперь ты не оставляешь мне выбора. По коже снова пробегают мурашки, а кровь стынет в жилах. — Защитить меня? Ты пыталась убить меня. — И? Смерть была бы милосердием для тебя. Твоя жизнь никогда не будет ничем иным как хаосом и страданиями. Это твой путь и путь тех, кто окажется рядом с тобой. Ты выжил после нападения волков, но ради чего? Вместо этого ты окажешься погребенным под обломками или попадешь в плен. Куда бы ты ни пошел и к кому бы ни обратился, ты никогда не найдешь утешения. Ты никогда не найдешь дом, кроме как того, что дала тебе я. — Что ты собираешься сделать со мной такого, чего еще не сделала? — спрашивает он, сжимая кожаный мешочек в кулаке, чтобы пальцы не тряслись и не дрожали, как стекло шкафа. Он не боится. Теперь он может встретиться с ней лицом к лицу. Он больше не беспомощный ребенок; он больше не будет крепко зажмуривать глаза, пытаясь заставить ее уйти. Но трудно не бояться ее так же сильно, как и всегда до этого, независимо от того, насколько он вырос и стал больше нее. Я не боюсь. — О, это гораздо больше того, что я уже сделала. Ты думаешь, я злодейка и мне нравится причинять тебе боль ради забавы, — она невесело смеется, и смех переходит в хриплый кашель. В слабом мерцающем свете лампы он замечает красные пятна на подоле ее рукава, когда она отнимает руку от губ. — Ты глубоко заблуждаешься на мой счет. Я бы давно вышвырнула тебя на улицу, если бы не заботилась о тебе так сильно. Чан Гэн думает, что, если бы он был мальчишкой, выпрашивающим монеты у дворцовых ворот, было бы намного лучше, потому что он никогда не чувствовал, что у него есть дом под ее крышей. Ни разу он не спал без кошмаров в этих четырех стенах, и не проходило дня, чтобы она не посыпала солью старые раны или не бередила их заново, прежде чем они успеют затянуться. У нее снова начинается приступ кашля, и ее голос становится всё более сдавленным. — Я уже наложила свое заклинание, когда ты был слишком мал и не мог противостоять ему. Яд глубоко внутри тебя задолго до того, как ты мог бы попытаться убежать от него. Его действие постепенно накапливалось внутри тебя, росло вместе с тобой, и завтра оно, наконец, проявится. Зрение Чан Гэна затуманивается, и его ногти разрывают мягкую кожу мешочка. Он чувствует, как его сердце бьется где-то в горле, а желудок скручивает. Когда она произносила заклинание, он был слишком мал, чтобы запомнить это, настолько мал, что всей ладонью он мог обхватить всего один ее палец, когда она держала его на руках. Сейчас он знает, что лучше не пить и не есть ничего из того, что она готовит, и она тоже знает об этом, поэтому подгадать время правильно было очень важно. Крошка еще влажной кости растворилась в молоке, капельки крови придали ему кремово-розоватый оттенок. Его насильно напоили, пока он не закашлялся и жидкость не потекла у него по подбородку. Еще не зная слов, он кричал, чтобы она остановилась. — Нет лекарства от проклятия, которое ты помог наложить на себя. Чан Гэн, конечно, сейчас ничего этого не помнит, но он чувствует странный жар, пробирающийся сквозь его кости и разливающийся по всему телу. Он не знает, что она посеяла в нем, но он чувствует, как это семя пускает корни и прорастает. Отвращение и стыд подступают к горлу желчью, он знает, что последствия неизбежны и он ничего не может сделать, кроме как ждать, когда проклятие проявится. Ее проклятие сделало Чан Гэна вдвое большим ребенком, чем он должен был быть. Второе сердце, которое она поместила в него, должно было уравновесить первое, напитать его, увеличивая силу и способности с юных лет. Пока они переплетались в его груди, ему было суждено принести ей величие и славу. Однако, если одно сердце вырвать или забрать… тогда возраст оставшегося сердца отразится на внешнем виде. — Почему ты меня так сильно ненавидишь? — хрипло спрашивает он. — Ненавижу тебя? Ненавижу тебя?! — задыхается она. — Думаешь, я бы потратила на тебя столько времени, если бы ненавидела? — она снова пытается засмеяться, но ее прерывает резкий вздох и новый приступ кашля. Он задыхается, слюна и кровь пенятся и пузырятся на ее красивых очерченных губах. — Я сделала всё это… чтобы защитить… Чан Гэн не знает, хотел ли услышать конец ее фразы. Не знает, цеплялся ли он за ее последние слова, надеясь найти причину всему этому безумию, надеясь наконец понять почему. Или он предпочел бы, чтобы она никогда не заканчивала ее, а он не услышал ее версию их запутанной истории.***
Впервые ночь оказывается не бессонной. Каким-то образом и в какой-то момент он проваливается в судорожные кошмары, ворочаясь в постели, в которую не помнил, как упал. Свечи в лампах задуты, но он не помнит, чтобы задувал их. Шторы задернуты. Когда рассветает, он просыпается. Его глаза открываются и он видит темный потолок над собой, и сначала он не чувствует ничего особенного. Когда он начинает двигаться, пытаясь подняться, он замечает, что это дается ему гораздо труднее, чем обычно. Движения медленные, кости кажутся тяжелыми, а мышцы с запозданием реагируют на команды. Когда он приподнимает одеяло, холодный воздух пронзает его позвоночник. Его ступни искревлены и сморщены, ноги подгибаются, когда ему наконец удается встать, опираясь на кованое железо изголовья кровати. Он медленно ковыляет, понятия не имея, как выглядит и что его ждет, когда он доберется до позолоченного зеркала у умывальника. Он смирился со своей неспособностью контролировать любой аспект своей жизни, будь то собственное тело или мрачное будущее, которое ему предсказали. Всё, что он может сейчас сделать, это оценить ущерб и попытаться держаться как можно дальше от всех, чтобы не причинять им вреда, не обременять их и не пугать. Подойдя к зеркалу, он спокойно зажигает лампу рядом с ним. Оно оживает, и он бросает один долгий взгляд на лицо, смотрящее на него с другой стороны. Его внешность неузнаваема, но не так, как он ожидал. Он подносит покрытую пятнами руку к своему лицу и тычет в обвисшую, морщинистую плоть. Это самое худшее, что ты могла сделать? Внутри я всё еще монстр из-за тебя, но разве лицо старика — это наибольший вред, который ты могла мне причинить? Но чем больше он размышляет, тем лучше до него доходит истинный смысл. Он осознает, что был проклят и оказался на грани смерти. Вместо того, чтобы смерть наступила мгновенно от удара ножа, глотания горького яда или нападения волков из кустов, у него теперь есть тело, которое может сдаться в любую минуту. Он заперт в нем, снова не в силах изменить свою судьбу. Даже если бы он хотел сбежать, он больше не уверен, что сможет. Он не может бежать и поэтому он идет. Чан Гэн начинает с того, что может сделать: ополаскивает лицо прохладной водой и переодевается в чистую одежду. Он достает одно из больших фланелевых одеял и расстилает его на кухонном столе. Он складывает булочки и побитые яблоки, которых хватит на день, и завязывает их в узелок. Как раз когда он понимает, что не знает, куда именно он направляется и от чего пытается уйти теперь, когда Сю Нян мертва, раздается стук в дверь. За то время, что ему требуется, чтобы доковылять, хватаясь за столешницы и дверные косяки в поисках опоры, стук не прекращается, каждый удар раздается с возрастающим рвением. Сейчас спина Чан Гэна сгорблена, но юным он был высокий, и в итоге ему удается заглянуть в глазок. За дверью стоит военный, и в его руке ордер, скрепленный королевской печатью. Сердце Чан Гэна замирает, но затем к нему так же быстро возвращается бодрость духа. Последние несколько недель, пока напряжение нарастало, а война приближалась, ходили разговоры о том, что военные соберут всех оставшихся трудоспособных молодых людей по всей стране для обязательного призыва на военную службу. Чан Гэн не обязательно хотел уклоняться от этого, но он также не хотел участвовать в войне, которую не поддерживал. Однако они не смогли бы найти его в своем реестре, потому что Сю Нян сказала ему, что он, незаконнорожденный, появился на этот свет далеко от города. Неважно… должно быть, сосед сообщил о нем. Но ему больше не нужно прятаться или беспокоиться о том, что его заберут, потому что проклятие, наложенное на него Сю Нян, похоже, стало своевременным благословением. Но дверь он не открывает и не отвечает, вместо этого решительно направляясь к своему узелку на столе. Перекинув его через плечо, он пересекает двор и направляется к черному ходу. Дверь ведет в ветхий переулок, в стороне от проторенной дороги. Вот так он покидает этот дом, не удостоив его больше ни единым взглядом. Он идет вперед с определенной целью, но без пункта назначения. Военные у входной двери колотят в нее до тех пор, пока старый ржавый замок не поддается и дверь не распахивается. Оказавшись внутри, они обнаруживают пустой дом, если не считать окоченевшего трупа женщины с красными губами в одной из спален наверху. Когда передвигаешься на своих двоих в девяносто с чем-то лет, нужно гораздо больше времени, чем Чан Гэн по глупости ожидал. И не только: ноги устали так, будто он босиком ступает по гравию. За то время, что ему требуется, чтобы пересечь город, солнце встает, обжигая шею до выступающих капелек пота, а затем начинает клониться к горам за пустошами, очень напоминая вчерашний закат. Действительно ли только вчера в это время его спаситель держал его в своих объятиях? Может, он постарел всего за одну ночь, но воспоминания о вчерашнем дне кажутся чем-то, что произошло десятилетия назад.