houye's moving castle

      Еще до рассвета Гу Юнь исчезает за дверью. Единственное, что напоминает о его присутствии прошлым вечером, — это витающий в воздухе горьковато-сладкий аромат и пустой кувшин на низком столике у жалующегося на беспорядок огня: Цзыси вечно оставляет его после себя. Чан Гэн старательно прибирается и между этим роется в кухонных ящиках и шкафах под предлогом проверки продуктов, чтобы составить список покупок: сегодня ближе к вечеру он отправится в город. Но его настоящая цель — найти намеки на ту самую посылку, о получении которой упоминал Шэнь И, ту самую, в которой было лекарство. Чан Гэн уверен, что это оно, но подтвердить догадку не помешает. У него так много вопросов, и это стало бы еще одной ниточкой, приближающей его к ответам. Найти оказывается проще, чем он думал. Баночки, которые он лично наполнял до краев, стоят пустые на верхней полке. Он даже находит бумагу, в которую заворачивал их, с его собственными инструкциями многолетней давности. Обнаружить искомое удается незаметно и непримечательно, Цао Чунхуа ни разу не обращает на него внимание, успев трижды пронестись мимо в каждом из возможных направлений. Он кружится по гостиной на носочках, танцуя в изящных шелках, веером развевающихся вокруг него: отрабатывает свое последнее начинание в стремлении заработать денег — уличное выступление. Чан Гэну даже удается ускользнуть от острого чутья Шэнь И на всё подозрительное, отточенного годами общения с Гу Юнем. Удается до тех пор, пока на него с полки не прыгает мышь. Это происходит так быстро, а рефлексы Чан Гэна настолько медленные, что всё, что ему удается, это с отвращением отшатнуться и смахнуть ее. Мышь падает на пол и убегает, исчезая в кладовой. — Что там? — спрашивает Цао Чунхуа с другой стороны комнаты. — Мышь! Неужели на кухне завелись мыши? Почему ты не сказал? — Чан Гэн берет в руку метлу так, словно это копье, и Цао Чунхуа прерывает свой танец, прыжком преграждая ему путь, прежде чем он успевает добраться до двери кладовой. — Стой, она всего одна! — задыхаясь, восклицает Цао Чунхуа. — Мышка чистая и воспитанная, она не причинит никакого вреда. На оставшуюся грязь и беспорядок еще можно закрывать глаза, на обветшалость и заброшенность замка, несмотря на то, что в нем живут, — тоже, но вот это Чан Гэн уже не может игнорировать. Чан Гэн не будет пить и есть, зная, что по шкафчикам снуют мыши, кусают тот же хлеб, сыр и фрукты, что они едят на завтрак, охраняют лекарства Аньдинхоу и выпрыгивают ему навстречу… Дело даже не в том, насколько он чистоплотен и воспитан. Чан Гэн недоверчиво качает головой. — То есть ты осознанно держишь мышь в своей кладовке? — Не я, — хихикает Цао Чунхуа. — Это мышь Аньдинхоу Гу. Ты привыкнешь, дедуль. К чему он привыкнет? К такому Гу Юню или к маленькому серому мышонку, который будет каждый раз смотреть на него, пока он ищет продукты? — Аньдинхоу держит… мышь в своей кладовке? — Странный, скажи? — доносится голос Шэнь И. — Он неравнодушен к этой мыши. Одно время он даже ходил с ней на плече. В прошлом она помогла ему выбраться из трудного положения, но я тоже не понимаю, почему она должна жить тут. Цао Чунхуа выхватывает метлу из ослабевшей хватки Чан Гэна и ставит ее обратно в угол. Чан Гэн больше не знает, во что превращается его представление о Гу Юне, но самое страшное то, что чем больше он узнает, тем больше его тянет. Хотя должно быть наоборот. Но всё, что Чан Гэн узнает о нем в его отсутствие, только усиливает желание дождаться его возвращения. — Господин Шэнь, я собираюсь на несколько часов на рынок. Посмотреть что-то для тебя? Шэнь И выглядит так, словно вот-вот заплачет. Если бы можно было, огонь выпрыгнул бы наружу и поглотил Чан Гэна целиком, вспыхивая глубоким, как драгоценный камень, красным цветом. — Цзыси никогда не спрашивал меня о таком. Нам действительно не помешала бы твоя добрая душа в этом доме… Конечно, лишний монетки на такое не найдется, но важна сама мысль. — Понимаю. Я говорил, что буду заполнять чековые книжки, но записывать в них нечего. Как и обещалось, я еще не видел здесь ни проблеска золота, серебра или меди, — шутит Чан Гэн, улыбаясь. — Но вообще, если не думать о том, что он куда-то девает все деньги, он не кажется таким уж плохим. — Тебе легко говорить, — пожимает плечами Шэнь И. — Если бы ты застрял здесь, охраняя его… Неважно. Но Чан Гэн уже навостряет уши, мысли лихорадочно начинают сменяться одна за другой. Охраняя его что? Это как-то связано с очагом? Спрятал ли он что-то важное для него в огне? Если да, то почему Шэнь И нужно охранять это? — Ты продолжаешь звать его Цзыси, — он прощупывает почву, словно переворачивая угли кочергой. — Как давно вы знаете друг друга? — Еще с детства, — немного задумчиво отвечает Шэнь И. — Мы вместе прошли сквозь огонь и воду. Так и очутились здесь. Чан Гэн задается вопросом, насколько еще он может углубиться в расспросы, прежде чем его поймают: с поличным, обжегшегося углями, которые он пытается раскопать. — Я не мог не заметить броню, которую вы оба носите. Тоже служили? — Я решил последовать его примеру, — кивает Шэнь И, а затем усмехается. — Тогда это считалось почетным. — Тонкая пелена ностальгии застилает его глаза, покрывая их золотистым свечением давно ушедшей эпохи. Кажется, он попал в самое яблочко. Поскольку никто не уделяет ему достаточно внимания, а Чан Гэн — свежее лицо, украшающее их замок, который Шэнь И не может покидать, он более чем готов поделиться информацией о себе и Аньдинхоу. В какой степени — Чан Гэн не знает, но он примет всё, что ему предложат. Шэнь И рассказывает про прошлое — очень отдаленно, — а Чан Гэн жадно вслушивается, особенно когда речь заходит о Гу Юне. Его привычки, особенности, места, где он бывает. — Тогда война была другой, целью была защита страны. Что происходит сейчас — отвратительно, они только лишь обстреливают невинных мирных жителей с бесшумной техники. Они просто вымещают свою злобу на северные степи, хотя очевидно, что принц, которого они ищут, похищен не ими. Чан Гэн знает о продолжающихся поисках пропавшего принца, но, в основном, из чужих бесед. Сю Нян всегда была необъяснимо чувствительна к этой теме, ее холодный взгляд и язык тела ясно давали понять, что это то, что не следует обсуждать в ее доме. Чан Гэн всегда считал, это потому, что она приехала из другого королевства как дворянка-беженка и не могла смириться с обвинением в том, что ее люди похитили принца. — Но почему они ищут его? — спрашивает Чан Гэн. — Потому что он пешка, — пожимает плечами Шэнь И. — Он сын нашего короля и северной принцессы. Может, он и не наследник престола, но он единственный, чья кровь течет вдоль границы, а не по одну из ее сторон. Он — значимый политический символ. — Подвинься немного, — тихо шепчет Чан Гэн, и огонь отпрыгивает в сторону, чтобы он мог положить в очаг витое дубовое полено, не тревожа мерцающую фигуру Шэнь И. — Как давно он пропал? Наверное, я был слишком мал, чтобы запомнить. — Слишком мал? Ты? — кашляет Шэнь И, уставившись на него. — Ох, оговорился, прошу простить мне мою ухудшившуюся память, — вздрагивает Чан Гэн. — Наверное, был слишком занят своими делами, чтобы обратить внимание на политические события. — Что ж, — отвечает Шэнь И, кажется, никак не реагируя на поспешно придуманное объяснение. Он милостиво принимает такой вариант, хотя шестеренки крутятся и у него начинают возникать собственные сомнения касательно Чан Гэна. — Он пропал без вести, когда северяне в последний раз пытались осадить королевский дворец, около двадцати лет назад. И сейчас, будь я на его месте, я бы тоже скрывался. — Так он прячется или его похитили? — Никто не знает. Может, он где-то рядом и они отчаянно пытаются найти его. А может, «найти его» — это просто удобный повод испытать на поле боя новое оружие. — Поэтому вы двое уклоняетесь от королевского указа. Вы не хотите участвовать в неоправданной войне. — Разве ты не в одной с нами лодке? Как ветеран войны, — спрашивает Шэнь И, аккуратно вслушиваясь в ответ. Справедливо. Однако, если у него и есть подозрения относительно истинной личности Чан Гэна, он держит их при себе, и это — максимум, на что он идет, давая понять, что наблюдает за ним. — Кому хочется пережить еще одну войну, когда достаточно одной, чтобы шрам остался на полторы жизни… Сон приходит той ночью обрывками, прячась между острыми, словно бритва, переплетениями кошмаров, заставляющих его кутаться в одеяла кровати, которую расположили для него в углу гостиной. До этого его импровизированной кроватью был диван, пока на днях Цао Чунхуа не помог ему притащить каркас и матрас. Конечно, не без вздохов и жалоб про надорванную спину ради того, чтобы помочь ему. Всё что связано с кошмарами — для Чан Гэна обычное дело, настолько, что на расстоянии руки у него всегда лежит платок, чтобы вытереть пот, когда он проснется. Он разминает сведенные судорогой мышцы, даже не успевая сморгнуть сонную пелену с глаз, а затем, выравнивая дыхание, зевает и переворачивается на другой бок. Кошмары, которые он видит сегодня, настолько яркие, что он не может отличить их от реальности. В обычном кошмаре он видит себя, свободно падающего сквозь небо и приближающегося всё ближе и ближе к твердой земле внизу. Но сейчас Чан Гэн видит не себя; он видит тонкую чешую черного металла, поломанные крылья и шлейф дыма и огня за ними. Обмякшее тело и то самое нежное лицо, на этот раз лишенное жизни. Закрытые глаза трепещут, угасая, как свеча на сквозняке. Чан Гэн выкрикивает его имя, пытаясь сделать невозможное: поймать его, разбудить, голыми руками починить крылья, чтобы они спасли его в последний момент. Что угодно, лишь бы это помогло. Он резко просыпается как раз в тот момент, когда упавшее тело Гу Юня поглощают пожары, бушующие в лесах и деревнях. На секунду ему кажется, что он продолжает спать и кошмар перенес его в обычно тихую темную гостиную замка. Вся комната залита светом, слепящие блики на обоях заглушают оранжевое сияние пламени Шэнь И. Слышен звук опустошаемых магазинов, рев пожаров и человеческие голоса — целый мир страдает и рушится. Затем Чан Гэн понимает, что входная дверь открыта — тот самый четвертый портал, о котором ему рассказывал Цао Чунхуа. Прищурившись, он пытается разглядеть, что находится за дверью, и видит обломки, дым и небо, затянутое мраком и адской дымкой. Волны едкого жара прокатываются по комнате, но Чан Гэн успевает моргнуть лишь раз, и дверь уже плотно закрыта. Спотыкающиеся шаги, раз, два, медленно раздаются на ступеньках. Ноги слегка волочатся по полу, походке не хватает привычной пружинистости. Чан Гэн не знает, стоит ли ему притворяться, что он всё еще спит. Гу Юнь, кажется, слишком устал, чтобы краем глаза заметить приподнявшегося Чан Гэна. Глаза того налиты кровью, дыхание прерывистое, но он молчит, замерев. Гу Юнь добирается до кресла у камина и падает в него. Он с трудом разгибает руки и ноги, и броня скрипит. Комната наполняется запахом остывающего раскаленного металла. — Цзыси, я же просил тебя прекратить эти попытки, — с неодобрением вздыхает Шэнь И. — Сколько еще ты продержишься, сражаясь в уже проигранной битве, пока не станешь призрачным огоньком? — Даже если я не участвую в войне, ты ожидаешь, что я буду сидеть сложа руки и смотреть, как они уничтожают целые семьи и оставляют их умирать без еды и крова? Шэнь И не может не согласиться. — Но для человека, в одиночку идущего против тысячи дирижаблей, это добром не кончится. Ты не можешь остановить падение всех бомб. — Я буду, пока… — Пока твое тело не сдастся и не кончится лекарство? Осталось всего на неделю, и барышня Чэнь сказала, что аптека, которая готовит его, была разрушена во время недавней атаки. — Видимо, тебе просто придется привыкнуть к тому, что я буду снова слепой как крот, — невесело усмехается Гу Юнь, а затем кашляет. Кашель хриплый: его легкие полны пыли, дыма и пара. — Слепой как крот, так еще и упрямый как осел, — ворчит Шэнь И, похлопывая его по спине, когда он не может прокашляться. — Я? Упрямый как осел? — Гу Юнь снова смеется, опустив плечи. — Ты сейчас будешь сидеть здесь и разговаривать сам с собой, пока твои слова будут влетать мне в одно ухо и вылетать из другого. — Как будто ты и так не выбираешь, что слышать, а что — нет, притворяясь особо глухим, — сокрушенно жалуется Шэнь И. Он бросает взгляд на Чан Гэна в углу, незаметно пошевелившегося во время своего «сна». Гу Юнь прослеживает за его взглядом, и его усталые глаза смягчаются. — Цзыси, я не хочу участвовать ни в чем, во что ты ввязываешься с этим пенсионером. — Пенсионером? — Гу Юнь, похоже, искренне смущен, не понимая. Шэнь И приподнимает брови. — Ох. Точно, он, Чан Гэн. — Ну а кто же он еще? — спрашивает Шэнь И, понизив голос на несколько тонов. — Не могу сказать наверняка, но я встречался с ним раньше. Совсем недавно как раз, и уже тогда у меня возникло чувство дежавю. Такое ощущение, что я знал его. Независимо от того, знает ли он его по имени или в лицо, он не может отрицать то, что Чан Гэн ощущается близким и дорогим его сердцу. Шэнь И сказал, что аптека разрушена. Для Чан Гэна это мало что значит, он никогда не испытывал чувства привязанности к этому месту, да и было предположение, что так может случиться. В последнюю ночь, которую он провел в городе, центральная площадь подверглась бомбардировке, и они с Сю Нян видели взрывы через окно балкона. И всё же холодок пробегает по его телу, когда он представляет разрушенные улицы, на которых провел большую часть прожитых лет, — кусочек сельской отдаленной местности, разрушенный и сравнявшийся с землей. Что-то в этом есть такое, от чего всё внутри замирает. Ощущение, что всё вокруг вне зоны досягаемости, что всё выходит из-под контроля, пока он коротает время в этом неугомонном замке. Также, со слов Шэнь И, лекарства для Гу Юня осталось крайне мало. Два этих факта идут рука об руку в сознании Чан Гэна, порождая следующую идею. Если бы ему удалось пробраться следом за Гу Юнем или узнать, как незаметно открыть четвертый портал в двери, он мог бы найти дорогу в свой старый город. Он мог бы порыться в развалинах аптеки в поисках хоть чего-то уцелевшего. Может, тогда он смог бы удивить Гу Юня целой баночкой-другой лекарства. Конечно, это повлечет за собой раскрытие недостающего звена информации, о котором не знают ни Шэнь И, ни Гу Юнь, — что именно он все эти годы готовил для него лекарство. Чан Гэн колеблется, потому что не уверен, как можно объяснить такое совпадение, и у него такое чувство, что Гу Юнь так же не осведомлен об этом, как и он сам. К счастью, Чан Гэн знает толк в убеждениях. Чтобы осуществить задуманное, ему нужно отвлечь Шэнь И на время, пока он будет проходить через портал. Чтобы отвлечь Шэнь И, ему нужно убедить Цао Чунхуа помочь ему. Нетрудно придумать историю о нужде спасти вещи из разрушенного дома престарелых, которая, как он с уверенностью ожидает, удержит Цао Чунхуа от настойчивого желания составить ему компанию. — Я принесу тебе сувенир, — обещает он, изо всех сил стараясь подражать тому теплу, с каким говорят бабушки и дедушки и какого он никогда не испытывал на себе. — Чего тебе хочется? — Я многого не прошу, — склонил голову набок Цао Чунхуа, глубоко задумавшись. — Может, просто что-нибудь красивое, чем можно полюбоваться. Отвлечь Шэнь И оказывается почти слишком легко. Пока Чан Гэн четыре раза поворачивает ручку двери, каждый раз прислушиваясь к щелчку, другим ухом он следит за происходящим в гостиной. До него доносится возмущения и протесты Шэнь И, шелест бумаг и периодическое дребезжание старой разбитой посуды, которую Чан Гэн всё равно хотел выбросить. Цао Чунхуа не планировал осваивать метание дротиков с завязанными глазами, чтобы заработать на этом денег, но, если учитывать его послужной список, то выглядит такой вариант достаточно правдоподобно, чтобы можно было использовать это в своих интересах. Городские улицы пустынны. Клубы пыли и дыма всё еще поднимаются ввысь с дуновениями ветра, и Чан Гэну приходится прикрывать глаза и нос рукавом рубашки. Он не узнает улицу, по которой идет, — ту, что проходит через центральную площадь, — пока не добирается до угла и не замечает полуразрушенные шпили, свисающие со зданий и напоминающие зияющие раны. Вот одна из стрелок тех самых часов, мимо которых они с Гу Юнем пролетали, — теперь она поломана и погнута до неузнаваемости. Чан Гэн продолжает идти, и его надежды на спасение уцелевшего падают по мере того, как он видит масштабы разрушения. Когда он доходит до улицы, на которой находится аптека, вывеска, изъеденная пулевыми отверстиями, скрипит и раскачивается на ветру. Всё, что осталось там, где когда-то во дворах играли дети, бегали тюда-сюда по домам, запускали воздушных змеев и играли в прятки среди трепещущих тополей, — это выжженная земля и догорающие костры. Едкий запах жженой ткани, волос и кожи наполняет улицы, а еще — призрачное эхо их невинного смеха, не знающего ничего о мире, кроме игр в королей и солдат, и голоса их матерей, зовущих ужинать или ложиться спать. Не осталось даже деревьев, которые когда-то тянулись ввысь и дарили тень. Те дети умерли, так и не узнав, что это произошло от рук тех самых королей, которыми они стремились стать. Когда Чан Гэн добирается до аптеки и осматривает ее через витрину без стекол, под покосившимся навесом, что-то в его сердце екает еще до того, как он переступает через упавшую дверь, чтобы войти. Если толстые железные котлы, в которых они варили лекарства, расплавились, то как же несколько стеклянных баночек смогли бы выдержать взрывы и жар? Полки обрушены, а земля усеяна битым стеклом, которое хрустит под его ногами. Он приседает на корточки, тщетно выковыривая осколки из грязи и обуглившейся земли. Всё исчезло, разрушено, сушеные травы и растения давно превратились в золу, лекарства и смеси разлетелись вдребезги, растеклись и запеклись по всей комнате с первыми бомбами. Не осталось ничего, что можно было бы спасти. Чан Гэн встает, отряхивает руки и поворачивается, чтобы уйти. Он не жалеет, что пришел, потому что знает, что если бы сам не убедился во всем собственными глазами, то так бы и цеплялся за «а что, если», чувствуя, что мог бы как-то помочь. Часть его расстройства вызвана желанием предложить Гу Юню что-то ценное, доказать свою значимость, оправдать присутствие в замке. Открыто дать ему то, в чем он нуждается, после того, как в неведении делал это в течение многих лет. Краем глаза он замечает, как вдалеке, чуть дальше по улице, мелькает черная фигура. Чан Гэн осторожно переступает через обломки обратно на то, что когда-то было тротуаром, и успевает увидеть, как она пригибается и исчезает под нависающим входом в полуразрушенное здание. Чан Гэн подходит ближе, так тихо, как только может. Вглядываясь сквозь щели в кирпичных стенах, он видит человека, поднимающего тело из руин. Он берет на руки пожилую женщину, но перед этим проверяет ее пульс, прижимая легкие, как перышко, пальцы к ее шее и запястьям. Он бормочет что-то себе под нос и дует ей на лоб. Заклинание, чтобы облегчить ее страдания. Может, чтобы заглушить ее боль. Затем он уходит через обрушенный проход в другой части здания, и Чан Гэн теряет его из виду. Прежде чем он успевает последовать за ним, воздух пронзает сдавленный крик, доносящийся откуда-то совсем рядом с Чан Гэном. Под обломками всё еще захоронено так много тел? Прошло уже несколько недель после сброса бомб… — Где ты? Ты слышишь меня? Если можешь, скажи что-нибудь еще! — кричит он так громко, как только позволяет горло. В ответ снова раздается крик, на этот раз более отчетливый; он уверен, голос принадлежит юноше. Чан Гэн ищет его, предполагая, что тот находится в нескольких магазинчиках от аптеки. Раньше это была мастерская по ремонту всевозможной механики. Чан Гэн до сих пор мысленно видит ее витрину. Каждое утро, распахивая двери аптеки и выметая листья, цветы и скопившийся мусор, он смотрел на противоположную сторону улицы и видел летящие оранжевые искры, сопровождаемые стуком по металлу и шумом сварки. — Я здесь, под вывеской, — раздается голос, пересохший и отчаявшийся, но дрожащий от плохо скрываемого волнения, что его нашли. Кто знает, сколько времени он провел здесь в ожидании чуда. А может, за отсчитыванием своих дней. — Если получится поднять… моя нога застряла. С трудом Чан Гэн поднимает вывеску, и руки юноши протягиваются, помогая ему отбросить ее в сторону, в кучу таких же обломков. — Я начал звать, потому что мне показалось, что я чувствую чьи-то шаги. Это уже не первый раз, поэтому я подумал, что у меня галлюцинации, как и во все предыдущие разы. Знаешь, как давно никто не ходил по этим улицам? Чан Гэн должен был сразу узнать его по этой привычки начинать бормотать, когда он напуган, взволнован или и то, и другое вместе. И теперь, несмотря на слабый солнечный свет, вынуждающий щурить глаза, Чан Гэн очень хорошо узнает этого юношу. На самом деле, в последний раз они разговаривали в то самое утро, когда он отправился за травами в пустоши. — Гэ Чэнь? — выпаливает он, широко раскрыв глаза, и запоздало понимает, что его не узнают, даже если они были до этого знакомы. — Да, это я! — с энтузиазмом отвечает Гэ Чэнь и выпячивает грудь так гордо, как только может, будучи наполовину заваленным и покрытым тонким слоем белой пыли, порезов и синяков. — Дедушка, я что-то чинил тебе раньше? Чан Гэн не отвечает. Он пытается поднять его, но тяжелый обломок стены прочно придавливает ногу. Однако удача на стороне Гэ Чэня, поскольку удар пришелся на одну из немногих частей тела, которая не станет причиной мгновенной смерти, если ее раздавит. — У тебя сильно повреждена нога. Давай вытащим тебя отсюда. — Знаю, знаю, мне, скорее всего, придется ампутировать ее. Я думал: если бы я только мог доползти до того угла, где стоял мой рабочий стол. Блеск одной из моих старых механических пил уже несколько дней мучает меня. Дедушка, сходи посмотри, в ней, наверное, еще есть топливо, чтобы… — Нет необходимости. Помоги поднять тебя. — Дедушка, ты можешь хотя бы для начала вытащить меня из-под обломков? — Слова имеют вес. Если бы ты был немного тише, может, ты был бы не таким тяжелым для моей спины, — отчитывает его Чан Гэн, и Гэ Чэнь закрывает рот, вкладывая всю свою силу для помощи. Наконец, они отодвигают кусок стены в сторону, и Чан Гэн, стиснув зубы, поднимает Гэ Чэня, подставляя старое, ноющее плечо. — Дедушка, я в долгу перед тобой на всю жизнь за то, что ты нашел и спас меня. Я клянусь помогать тебе изо всех сил, собранных в этих руках. Но куда мы теперь пойдем? — растерянно спрашивает Гэ Чэнь. Вопрос логичный, потому что куда ни глянь, в любом направлении нет ничего, кроме руин. — В безопасное место, — коротко отвечает Чан Гэн, морщась от боли в позвоночнике. Его лодыжки подворачиваются и трясутся, пока он ведет их через развалины к одной из немногих стен с минимальными повреждениями и всё еще стоящей вертикально. Если бы только Чан Гэн был больше похож на настоящего старика и меньше на того, кем он на самом деле является, он бы заставил Гэ Чэня разминать его опухшие лодыжки в кресле у очага в качестве платы. За то время, пока он роется в своей одежде, мышцы затекают и начинают гореть. Достав, наконец, из потайного кармана кусочек белого мела, он рисует прямоугольник, в общих чертах напоминающий дверь. Именно так, по его наблюдениям, Цао Чунхуа возвращался в замок каждый раз, когда они отправлялись на рынок. Разница лишь в том, что Цао Чунхуа использовал немного магии, в то время как Чан Гэн мог обратиться к замку лишь биением своего сердца. Закрыв глаза и стиснув зубы, он касается рукой центра двери. Его сердце сжимается, взывая в темноте. И вдруг он чувствует, как замок откликается, как его подобие сердца встречает его собственное на полпути. Он и Гэ Чэнь переступают через стену и, спотыкаясь, оказываются на лестнице замка. — Дедушка, я должен был догадаться, что ты владеешь магическими искусствами! — Я — нет, — Чан Гэн, у которого чуть не подогнулись колени от облегчения при осознании, что он добрался до замка и оказался вдали от развалин места, где вырос, качает головой. — Ты уверен? — Этот замок и его хозяин владеют, — он снова качает головой. — Я? Нет, только если он не одолжил мне свои способности… Они поднимаются по лестнице очень медленно, и Чан Гэн бесцеремонно бросил бы Гэ Чэня на один из стульев, если бы Цао Чунхуа не выскочил из ниоткуда и не подхватил его. Не без болтовни под ухо. — Это кто? Кого еще ты привел? Я же просил что-нибудь красивое, а не… Первый порыв Чан Гэна — назвать Гэ Чэня своим племянником, но вместо этого он решает быть честным. Что, если Гу Юнь увидит его ложь так же, как и проклятие, и он превратится в того, кем не хочет быть в его глазах? Проклятия достаточно. Цао Чунхуа вздыхает, усаживая их, и протягивает Гэ Чэню кружку горячего чая с медом. — Аньдинхоу вряд ли обрадуется, — шепчет он, передавая затем чай Чан Гэну. — На один рот больше… — Знаю, но я не мог просто оставить его там. — Может, твои намерения добрые, но гость, приводящий с собой гостя, тоже- — Сяо Цао, — мягко перебивает Гу Юнь, закрывая за собой дверь портала и вновь удивляя всех своим появлением. — Чан Гэн не просто гость. Это его замок и твой замок в той же степени, что и мой. Откуда эта внезапная снисходительность? Может, они две половинки одного сердца — их намерения схожи и в равной степени благородны? Действительно ли это был Аньдинхоу Гу там, в городе? По слухам, он заманивает слабых, чтобы съесть их сердца, как только они окажутся у него в логове, но Чан Гэн видел, с какой заботой он обращался с той женщиной. Как же это всё может быть притворством? Цао Чунхуа закрывает рот рукой и отводит взгляд вниз. Слово Гу Юня окончательное, особенно для него: так он почитает его. Гу Юнь поднимается по лестнице в гостиную, свет очага освещает его сверкающую черную броню. Не только Чан Гэн замечает, как он едва не натыкается на всё, что оказывается у него на пути, и как он держит руки слишком близко к огню, чтобы почувствовать его тепло. Шэнь И постоянно хмурится, и на этот раз его хмурый взгляд тревожнее, чем обычно. Он ничего не говорит, но Чан Гэн видит, как они с Гу Юнем обмениваются короткими взглядами, но взгляд Гу Юня к тому же стеклянный и расфокусированный. Пока он уходит наверх, чтобы смыть с себя грязь в ванне с пеной, Чан Гэн незаметно проверяет кухонные шкафчики под предлогом поиска обезболивающего для Гэ Чэня. Последняя баночка, наполовину полная, когда он нашел ее в прошлый раз, теперь была полностью пуста. На ней сидит мышонок Гу Юня и смотрит на него, подергивая розовым носиком. Однако он усвоил урок и на этот раз не пытается приблизиться. Когда Чан Гэн возвращается к остальным, он чувствует необычное воодушевление, понимая, как много лиц собралось вокруг очага — не говоря уже о том, что и в самом очаге тоже. Нога Гэ Чэня всё еще требует медицинской помощи, и Чан Гэн наконец обращает на нее внимание. Цао Чунхуа, похоже, помог уложить ее, абсолютно неподвижную, на один из столиков. Чан Гэн касается пальцем по всей длине его голени и икры, спрашивая, чувствует ли он что-нибудь. Гэ Чэнь качает головой. — Я же говорил тебе, дедушка, ее нужно ампутировать. Это мертвый груз. В голове Чан Гэна проносят мысли о жутких операциях, которые ему никогда не приходилось выполнять лично, несмотря на владение знаниями в области медицины выше среднего. Один из их с Гэ Чэнем соседей был старым ветераном, частично вдохновителем образа Чан Гэна, и у него была культя вместо руки. Однажды он собрал всех соседских детей и рассказал леденящую душу историю о том, как потерял ее. Чан Гэн вспоминает разлетающиеся повсюду кости и думает о том, как придется заткнуть рот Гэ Чэня пропитанной вином тканью, чтобы заглушить его крики, думает о своих негнущихся старых руках, пытающихся наложить жгут, прежде чем он истечет кровью- — Не волнуйся. Я позабочусь об этом, — прерывает его мысли голос Гу Юня. Чан Гэн подавляет ту дрожь по спине, которую он почувствовал в пустошах, когда Гу Юнь впервые пришел ему на помощь и протянул руку. Мягкость и надежность его голоса почти убеждают Чан Гэна в том, что он может снять бремя с каждого, кто находится в этой комнате. Или даже во всем мире. Он ведет себя так, словно может взвалить всё это на собственные плечи, не падая духом. Или, может, он думает брать всё на себя и брать, пока не превратится в звездную пыль, в сверхновую. Но вспомнит ли кто-нибудь о нем в созвездиях или новые, более молодые звезды затмят его и заставят мир забыть обо всем, на что он потратил себя? В отличие от того раза, теперь Чан Гэн уже не так уверен в его непобедимости. — Аньдихноу Гу? — Гэ Чэнь с нескрываемым благоговением и почтительным страхом смотрит на Гу Юня, когда тот одним прыжком перепрыгивает последние три ступеньки лестницы и пересекает гостиную. Несмотря на репутацию Аньдинхоу и тяжелое состояние самого Гэ Чэня, он не выглядит испуганным. Может, из-за того, как спокойно и непринужденно ведет себя Чан Гэн в его присутствии? — И вправду я, — улыбается Гу Юнь, похлопывая себя по макушке. На его носу надет люлицзин, который он поправляет, чтобы осмотреть ногу Гэ Чэня. Совершенно новый элемент в его образе. Оправленный в серебро, со сверкающей цепочкой с луной и звездами, путающейся в его еще влажных волосах. Чан Гэн впервые видит его с распущенными волосами и как при движении они касаются его локтей. — Твоя нога в более тяжелом состоянии, чем кажется. Без сомнения, ты потеряешь ее, но магия заметно облегчит твое положение. Взгляд Чан Гэна скользит по его телу. Так как внешне его можно счесть ровесником дедушки Гу Юня, он подумывает использовать это в своих интересах и отчитать Гу Юня за то, какой он худой и как плохо питается. Особенно это заметно сейчас, когда он снял броню и надел синий домашний халат, затянутый на талии так, что кажется, будто она исчезнет, если он повернется боком. Его ключицы остро выступают — если провести по ним пальцем, можно порезаться, как об бумагу. — …прошу извинить меня за то, что обделил тебя вниманием и оставил в руках Чан Гэна, — говорит Гу Юнь, поднимая на него глаза, и подмигивает, иголкой протыкая поток мыслей. От неожиданности у Чан Гэна теплеют щеки. Это просто очаг; Шэнь И, должно быть, слишком сильно разгорелся. — Признаться, ни разу не замечал тебя, иначе бы сам помог выбраться. Но вообще у меня приоритет — маленькие, слабые и беспомощные, так что прости мне мои чувства — увели меня в другую сторону, — невзначай шутит Гу Юнь, опуская руку, ранее лежавшую на голове Гэ Чэня, чтобы несколько раз похлопать его по щекам. Ранний вечер плавно перетекает в ночь, и Гэ Чэню дают подушку с одеялом. Когда он бодрствует, его веселый румяный цвет лица наполняет комнату той же радостью, какую приносит праздник, и даже во сне его храп служит утешительным напоминанием о присутствии других людей под одной с Чан Гэном крышей. Чан Гэн не может уснуть, думая обо всем, начиная с люлицзин на переносице и заканчивая тенью в черной броне, бродящей по развалинам в поисках следов жизни. Зрение уже затуманилось, и скоро его слух тоже ослабнет. Будет ли он продолжать выходить на улицу, даже когда отсутствие лекарства сделает его таким уязвимым? В тот момент, когда он размышляет об этом, на лестнице раздаются легкие шаги, не громче мышиных, и мягкие, как кошачьи лапки. Гу Юнь крадется по собственному дому, стараясь не разбудить никого из собравшегося в его замке табора спящих беженцев и беглецов. Всё еще полулежа Чан Гэн наблюдает, как он пересекает гостиную, старательно избегая огня, чтобы даже тень не коснулась той стороны. Шэнь И спит чутко, и Гу Юнь знает это лучше, чем кто-либо другой. Раздается щелчок двери. И затем еще три раза, как Чан Гэн и предполагал. Четвертый портал принадлежит Аньдинхоу, и хотя он не всегда открывается в одно и то же место, он ведет туда, куда нужно Аньдинхоу. Дверь открывается и тут же закрывается, его фигура проскальзывает в небольшую щель. За то короткое мгновение, что она оказывается открытой, с той стороны успевает пробиться дневной свет и донестись шум голосов. Больные ноги находят тапочки и, следуя примеру, бесшумно ступают по комнате. Дверь открывается и закрывается почти так же быстро. Любопытство и бессонница Чан Гэна берут верх над ним. Глазам требуется некоторое время, чтобы привыкнуть: от кромешной темноты к солнечному ясному полудню. Когда получается открыть глаза, чтобы они не слезились, Чан Гэн понимает, что стоит в просторной, продуваемой свежим воздухом комнате. Окна распахнуты настежь и выходят на вересковые пустоши и поляны, зеленые и пышные, как в разгар весны. Это кажется невозможным, ведь приближается зима, но Чан Гэн давно привык к волшебству: сначала дом Сю Нян — ну очень волшебное место, — теперь этот замок. Самая большая разница в том, что ее магия была неощутимой и часто скрытной, в то время как магия Гу Юня наполняет всё теплом и светом, заставляя боль исчезать, а неясность рассеиваться. Солнечный свет согревает его до костей. В ушах звучат голоса женщин, успокаивающих своих малышей, разговаривающих за готовкой, убирающих покрывала и детские игрушки. Словно в ответ на призраки тех самых голосов, которые он слышал, гуляя по переулкам своего города. Настоящие, осязаемые, они окружают его, словно Чан Гэн сделал шаг назад во времени, в реальность, которой больше не существует: мирные жители целы и невредимы, и их не волнует ничего, кроме мирских забот. Это сон или Гу Юню удалось создать реальность, отражающую золотое прошлое, до того, как порох, топливо и огонь перечеркнули его? Чан Гэн оглядывается по сторонам и понимает, что некоторые лица ему действительно знакомы: соседи, покупатели, люди, чьи магазины он часто посещал. Те его не узнают; на самом деле, он прекрасно вписывается в обстановку: вокруг если не сгорбленные старики, то маленькие дети и молодые женщины. Некоторые из них — инвалиды, у них не хватает конечностей или пальцев, лица перебинтованы, но они спокойны, если не улыбчивы. Это место, где ничто больше не сможет причинить им боль. Проходя дальше, Чан Гэн ищет в море лиц отблеск серебра или взмах длинных черных как смоль волос, может, приподнятые уголки глаз, даже когда губы их обладателя плотно сжаты. — Аньдинхоу здесь! — раздается трель детских голосов из дальнего угла комнаты. — Аньдинхоу! Аньдинхоу! Дети окружают Гу Юня: часть хвостиком следует за ним, другая — держит за руки и тянет вперед. Он крепче обхватывает их ладошки и позволяет вести себя, куда они захотят. Иногда он наклоняется, чтобы взъерошить им волосы или поправить съехавшую набок одежду. Одеты дети немного неряшливо. И всё же потрепанные обноски с заплатками на локтях и коленях лучше, чем саваны, которые судьба заставила бы их надеть. — Аньдинхоу Гу, вы снова принесли нам теплые пирожные с османтусом? — В этот раз вы успеете запустить с нами воздушного змея? — Может, в следующий раз, — смеется Гу Юнь. — Вы все хорошо кушаете? Дети хором утвердительно угукают и увлекаются разговором между собой, когда к Гу Юню подходит женщина с серебристыми прядками в волосах и закатанными рукавами, предположительно одна из матерей. — Еды достаточно. Не беспокойтесь о нас, Аньдинхоу. Вы кормите детей как на убой, — говорит она, и Гу Юнь снова смеется. Он задает ей еще несколько вопросов, например, на сколько хватит мешков с зерном и картофелем, которые он принес в прошлый раз. Вот куда девались все золотые монеты, которые могли попасть ему в карман или в замок. Не играет в азартные игры, не выпивает, не прихорашивается, не заманивает беспомощных юных дам в свои сети. Его собственный замок лишен всякого великолепия, хромой, он едва продолжает свой путь. Крыша его протекает, когда идет дождь, а сам Гу Юнь чаще всего пропускает приемы пищи, чтобы быть уверенным, что остальным жителям замка хватает еды. Чан Гэн вновь чувствует укол вины за то, что добавил еще один рот, который нужно кормить. Всё идет жертвам войны, которых Гу Юнь спас и обустроил вдали от разрухи. Это его способ раскаяться в прошлом участии в войнах? Или это позиция против ужасных последствий событий, которые он отказывался поддерживать? Именно в этот момент толпа мельтешивших детей расступается и Гу Юнь замечает его. Сначала его глаза расширяются от удивления, но затем его лицо становится таким же спокойным, как обычно. Он говорит еще несколько слов детям и женщине, а затем подходит к Чан Гэну. — Что ты здесь делаешь? Я специально наложил чары на этот портал, чтобы никто не смог пройти, кроме меня. Ради безопасности. В его голосе нет злости, просто он застигнут врасплох. Чан Гэн не знает, как сказать ему, что он ничего не делал специально, чтобы оказаться здесь. Скорее сам замок очень старался прислушаться к его желаниям, какими бы они ни были. Наверняка Гу Юнь должен был знать об этом, как его владелец. — Почему у тебя репутация чудовища, если вот это всё — то, на что тратятся твои деньги и время? — Чан Гэн наклоняется ближе и шепчет свой вопрос ему на ухо. Волосы Гу Юня пахнут жимолостью и созревшими на солнце фруктами. Он наклоняет голову вбок, мочка его уха касается губ Чан Гэна, вынуждая того вздрогнуть и отступить назад. — Как ты думаешь, что бы они сделали, если бы узнали, что бывший военный маршал, командующий южным штатом, отказался от войны и вместо этого собирает беженцев с обеих сторон границы? Он позволяет слухам накапливаться, вариться до тех пор, пока они не закипят и не выплеснутся наружу, пятная его имя. Слухи позволяют ему делать то, что он делает, без дополнительных преград и ограничений, которые на него уже наложены, как на беглеца, уклоняющегося от службы. Сохранение происходящего в секрете также защищает беженцев, потому что кто знает, что сделала бы с ними королевская семья, разгневанная позицией Аньдинхоу. Они уже доказали, что не гнушаются убивать столько непричастных мирных жителей королевства, сколько им нужно. — Зачем ты вообще хочешь, чтобы люди знали? Пусть это останется между нами. Чан Гэн не знает, хочет ли он сообщить миру, что именно делает его Аньдинхоу, что он благородный настолько, насколько и обещал Цао Чунхуа, или же он хочет оставить его всего себе. Чан Гэн не хочет делить Гу Юня с миром, который не заслуживает его и не дает ему ничего взамен за его доброту, кроме травм, по причине которых Чан Гэн сейчас с горящими щеками шепчет так близко к его уху. А потом он думает, какой он эгоист, раз даже допустил мысль, что имеет какие-то права на Аньдихоу Гу. Кто он такой, чтобы иметь право быть таким взволнованным рядом с ним? Вот так вот выглядя, не обладая хорошим происхождением, кто он такой, чтобы испытывать какие-либо чувства к кому-то подобному? Не то чтобы он когда-либо рассчитывал на взаимность. Просто чувствовать уже достаточно, чтобы Чан Гэну стало стыдно за собственную дерзость, за то, принял элементарное проявление доброты за возможность смотреть на него и думать о нем подобным образом. — Чан Гэн, — Гу Юнь возвращает его в настоящее, его лицо настолько серьезно, что Чан Гэну почти кажется, что он может читать его мысли. Он заговорщицки подзывает его поближе рукой. — Хочешь знать, почему я готов позволить им втоптать мое имя в грязь? — Почему? — спрашивает Чан Гэн ему на ухо, немного озадаченный. — Потому что независимо от того, насколько сильно разрушена репутация Аньдинхоу Гу, никто никогда не сможет отрицать его красоту. Чан Гэн отстраняется, хмуро глядя на него. Понимая, что разыграл его, Гу Юнь смеется. — Разве это не говорит о том, что, хотя они все и думают, что я похищаю и ем людей, лучшее, что они могут предпринять, — это заклеймить меня порочно, обманчиво очаровательным?