***
«Света! Светка, жена моя!» — я бежал не чуя под собой земли. Впереди меня в синем платье, развивающему по ветру, стояла Света. Она улыбалась мне! Улыбалась той самой красивой в мире улыбкой. «Света! Родная моя!» — подхватил я её на руки и прижал к себе. Наконец она со мной! Я нашёл её! Как только мы замерли друг напротив друга, она подняла на меня свой взгляд — эти прекрасные лесные глаза! Куда бы я ни шёл, где бы я ни был, я всегда видел только её глаза. И наконец, я видел их вновь. Я увидел Свету!..
Рокотова, крепко спящего под шинелью на раскладушке, разбудили голоса взрывов совсем не в далеке от хутора, где он стоял со своим штабом. Иван подскочил, огляделся. Вроде стихло… Но спустя пару минут вбежал начштаба в пыльной каске и задыхаясь от бега протараторил: — Немец прёт! Прорвал первую линию окопов на левом фланге. Сюда рвется. Иван резко встал с койки, откинул в сторону шинель, нахлобучил фуражку и зашагал сразу к связистам, вызванивать командиров рот, узнавать обстановку. Но связи уже не было, трубки молчали, связист клялся, что обрывы на линии уже чинят. А разрывы снарядов меж тем стали стремительно раздавать всё ближе и ближе к хутору. Всё было куда хуже, чем доложил сначала старший лейтенант. Через десяток минут бой развернулся на окраине хутора, солдаты как могли обороняли штаб батальона от немцев, которые словно из неоткуда взялись вокруг хутора. Рокотов то в одном конце раздавал приказы, то в другом, пресекал панику, пытался перекричать взрывы и вернуть порядок. А снаряды рвались всё ближе к тому домику, где штаб. Перебегали солдаты от укрытия к укрытию, они жались к земле, словно хотели абсолютно слиться с ней. Найдя удачное место, где не свистели вражескуе пули, начинали бить из винтовок одиночными, поливали очередями из автоматов. Вместе с воем мин и снарядов кричали раненые, трещали пулемёты в ДЗОТах. Враг же подступал всё ближе, показалась рычащая мотором самоходка с толстой бронёй на своей морде. Замирая на пару секунд по пути к хутору, она выплёвывала в сторону домиков с соломенными крышами очередную порцию огненного металла. Снаряды ложились всё точнее по окопам, домам и огневым точкам. Хутор начинал полыхать. Иван, уклоняясь от падающий обломков разрушенного взрывом амбара во дворике штаба, бросился внутрь дома, схватил со стены автомат. Рокотов был уже в пороге, как с воем в дом врезался очередной снаряд. В спину толкнуло, голову накрыло так, словно нырнул в пучину воды. Небо вдруг оказалось под ногами, а земля — над головой, а потом спина и затылок почувствовали вновь плоскую и пыльную земную твердь. Рокотов успел увидеть языки пламени, что начали поедать круглые брёвна дома, и закрыл веки, разжав в руках автомат. Одна из стен домика вскоре распалась, не устояв после взрыва и часть обломков накрыла недалеко от развалин Ивана. Рядом с ним разметало и трёх его товарищей, того самого старшего лейтенанта, начальника его штаба, замполита батальона и простого рядового, который с одной винтовкой оборонял штаб. Горели обломки, заволакивая небо смрадной тучей, воняло гарью, опалёнными телами. То тут, то там лежали мёртвые — кто ничком и целёхонький, словно уснул, кто с изуродованным телом. По хутору катила самоходка, а рядом, достреливая запримеченных раненых, шагали солдаты группы армии «Юг». К ночи тлеющие остатки хутора затушил проливной дождь, прибив к земле все запахи и витавший в воздухе пепел и копоть. Немцы к утру с хутора ушли дальше на восток подбадриваемые первой победой.***
Подполковник Сизых с утра обрывал телефоны своих частей требуя немедленно остановить, выбить прорвавшихся немцев. Он не выходил из палатки полковых связистов, постоянно вызывал Рокотова. Но его батальон держал мёртвую тишину. Вскоре стали приходить донесения о том, что немецев остановили и гонят обратно. Постепенно начали привозить раненых из разбитого батальона. Кто-то сам мог идти, кого-то уже несли на носилках. Их сопровождал некий лейтенант, лицо и руки которого тёмные от сажи, форма местами рваная, мокрая и грязная после прошедшего ночью дождя, после долгого пребывания в окопах. Вокруг лба болтался бинт с засохшей кровью. Сизых, завидев эту скромную группу несчастных солдат под началом своего командира, сразу же подошёл к лейтенанту. — Что, что там, лейтенант? — первое, что спросил подполковник. — Ничего нет, товарищ подполковник. — еле слышно произнёс лейтенант и стянул с головы остатки бинта. — Все легли… Только вот мы уцелели. По удаче… Немец вошёл на хутор, потом дождь, дороги размыло и мы ночью вышли. — А комбат? Комбат где ваш? — Комбата нет. Погиб. Сизых сразу же снял фуражку со своей головы. А лейтенант повёл своих бойцов дальше, к медсанбату. Подполковник присел на стоящий рядом чурбак. Казалось, за войну нужно уже привыкнуть, что здесь умирают и это обыденность; тот кто минуту назад смеялся с тобой и ел из одного котла — лежит теперь с остекленевшим взглядом. Но, он никак привыкнуть не мог, просто научился это быстро принимать. Тяжко вздохнув, Василий Тимофеевич вынул из кармана трубку, набил покрепче табаком и закурил.***
Хмурая погода на протяжении трёх дней — это быстро надоедает и сильно вводит в тоску и хандру. Елагина постоянно спрашивала почтальона — есть ли ей письмо? Но всегда был один ответ: «Нет». И Света изводилась от этого молчания, ведь точно знала что её писмо было доставлено в полк. Почему Ваня молчит? Как он там? Что с ним происходит, что даже двух словечек на обрывке бумаги не пришлет в ответ? Эти мысли о нём постоянно не выходили из Светиных мыслей. И Елагина очень не хотела чтобы эта их назойливость как-то отразилась на службе, она старалась на время забывать о том, что совсем не далеко от неё был Ваня. И, вроде, пока это удавалось. Светлана Петровна сидела на общем совещании. Изредка что-то записывала из слов выступавшего начальника. За ним стали докладывать о том, что сделали и фронтовые прокуроры, и приехвшие на совещание офицеры из армейских прокуратур. О своей работе отчиталась и Светлана Петровна. Устинов заслушав доклады, сделал некоторые пометки у себя и затем, по их результатам, стал давать поручения. Начал неожиданно с Елагиной. Ей он поручил проверку того, почему в назначенный срок не исполнялись приказы Главного управления кадров и Главного военного прокурора Красной Армии. Выезжать приказал не откладыва. Устинов раздал другим прокурорам их поручения и на этом закончил совещание. Все стали расходиться. Когда Света стояла у самых дверей, полковник остановил её. — Светлана Петровна, на секунду вас. Елагина обернулась, подошла обратно к столу полковника, ей было тревожно, с чем связана её задержка. — На всякий случай напоминаю тебе — сначала проводишь тщательную проверку, если надо, наказываешь виновных, если требуется — поощряешь отличившихся, а потом уже личное решаешь. Запомнила? — Так точно, Илья Кондратьевич. Устинов по своей привычке кивнул и занялся своей работой, Елагина вышла из его кабинета. Да, неожиданно такое направление, именно по курированию работы поиска бывших прокурорских кадров. Но, полковник Устинов не был бы полковником Устиновым, если бы напомнил о том, что служебное превыше личного. И он обязательно это ещё будет проверять исполнение его задания через свои явные и тайные связи. Но для Светы это уже не столь пугающе. И не таких, как Устинов, обходила. Быстро заехав домой и сменив китель с серебряными погонами, с золочёными пуговицами на невзрачную полевую форму, она закинула в салон машины небольшой чемоданчик, села на переднее сиденье, ближе к Федоренко, чтоб вкратце рассказать ему, как же ей повезло! Она, сияя от свалившейся на неё удачи, ехала туда, где она была абсолютно уверена — её ждал Ваня!***
Капитан Гланц прибыл в распоряжение полка подполковника Сизых. Он его нашёл занятым работой над картой и что-то жарко обсуждающим с майором из артиллерии. Через десять минут из кабинета комполка вышел тот майор, а подполковник пригласил Гланца. — Здравствуйте, Василий Тимофеевич. — начал капитан. — Вы к нам с проверкой? Или какие-то жалобы на нас? — заправляя трубку табаком начал спрашивать Сизых присев на небольшой подоконник маленького окна. — Не то и не другое. Я за Рокотовым. Забираю его от вас к нам, в прокуратуру. — и капитан даже довольно приулыбнулся. Сизых неожиданно вздохнул, остановился и, подняв взгляд усталых серых глаз, произнёс: — Майор Рокотов три дня назад погиб. Командовал своим батальоном до последнего. — подполковник чикркнул спичками и начал раскуривать табак. Гланц от неожиданно услышанного, медленно опустился на табурет возле стола, чуть сжал в руках фуражку. Не ожидал он такого, было же достаточно спокойно всё… Однако, несмотря на периодические затишья, бои продолжались, солдаты воевали и погибали, нередко вместе со своими командирами. К тому, что нужные и ценные***
Дороги после дождей размыло, «жужа» часто сидела на брюхе в колее; не автобаны ведь были советские дороги. Елагина решила — не обращая внимания на предупреждения Устинова, поехать сначала не в армейскую прокуратуру, а в ту дивизионную прокуратуру, откуда ей пришёл запрос о Ване. Увидит его, встретиться, а потом — хоть пусть в рядовые разжалует полковник! С каждым проползшим по черноземам метром она становится ближе к Ивану. Вновь в мыслях образы их встрчи. Фантазия живо рисовала эти картины — машина замирает, она открывает дверь, проходит в домик и окликает его. Или же это он заходит в дом и видит её, ждушую его за накрытым столом. Сердце замирало от предчувствия скорой встречи и скорого конца мучительной разлуки. Федоренко старался как можно скорее доставить Светлану Петровну, но чёртовы дороги!.. Машина смогла добраться до дивизии только к вечеру и то, на буксире артиллерийского тягача, которые ехал мимо. Время позднее, над белеными хатами серебрилась луна, рядом искрились точки звезд. Куинджи бы совершенно точно смог бы написать здесь ещё один шедевр. Ночное время не помешало Елагиной сразу отыскать тот дом в селе, где разместилась дивизионная прокуратура. На её крыльце стоял курил, отбрасывая длинную тень, лейтенант средних лет. На его плечах тускло блеснули прокурорские эмблемы. Завидев приближающуюся Елагину, у которой хорошо были видны майорское звёзды, он тут же выбросил недокуренную папиросу, выпрямился и бодро произнёс: — Здравия желаю, товарищ майор! — Вольно. Прокурор здесь? — сразу спросила Светлана. — Так точно, у себя. И Елагина шагнула за дверь. Там, склонившись у печки, закидывал поленья в топку капитан. Заметив, что кто-то зашёл, он взяв одно палено быстро прикрыл дверцу печи, поднялся и осмотрел вошедшую Светлану Петровну. — Здравствуйте. Чем обязан? — спокойно спросил капитан. — Майор Елагина, фронтовая прокуратура. — протянула руку Света. — Капитан Гланц Виталий Маркович. — стряхнув сажу с ладоней представился в ответ капитан и пожал руку Елагиной. Но он ещё раз внимательно на неё посмотрел — ему казалось, что от кого-то он уже слышал её фамилию. Елагиной тоже показалось, что фамилия капитана ей где-то встречалась. Гланц поставил на плитку печи медный чайник, шагнул к своему письменному столу и всё тем же спокойным, вежливым тоном спросил: — Так что случилось, что в такой поздний час вы нас посетили? Гланц жестом пригласил Елагину к столу и сразу принялся доставать стаканы и какие-то скромные пряники из ящика стола. Светлана Петровна прошла, села на стул. — С проверкой к вам, товарищ капитан. Гланц неожиданно остановился, посмотрел на Светлану, задумался. — Проверкой? — переспросил он. — Да, товарищ капитан. Что ж вы документы задерживаете на офицеров, чтоб их перевели из частей к нам в прокуратуру. И тут Гланц вспомнил, где и от кого слышал фамилию приехавшего майора. Он пристально смотрел на сидящую напротив Свету. — Елагина… Елагина Светлана Петровна. — по очереди произнёс капитан. — Вы по поводу Рокотова ко мне приехали? Света удивлённо посмотрела на Гланца и сразу же вспомнила, откуда фамилия его знакома — ведь это он ей запрос и писал про Ивана. Удивиление сменилось на ободрение — значит капитан в курсе, кто она Ивану Григорьевичу. Но насторожил взгляд Гланца, он стал несколько беспокойным. — Вообще не только. Но сейчас да — на счёт Ивана Григорьевича. Вы мне по нему запрос присылали, ответ я вам сразу дала. И вчера вы уже должны были прислать материалы по всем тем, кого отобрали в прокуратуру… Да и сами кандидаты должны были сегодня прибыть. Ваши соседи, вот, прислали по паре офицеров из своих частей… Так где они сейчас? Гланц поднялся из-за стола, вынул из сейфа две папки и положил перед Елагиной. — Эти двое уже в расположении дивизии, тут в соседнем доме квартируют, завтра поедут к местам назначения… — А Иван Григорьевич где? — голос Светы делался всё заметнее волнительным. Капитан сел за стол и вынул из-под стопки книг ещё одну тоненькую папочку, где на обложке было выведено «Рокотов Иван Григорьевич», раскрыл её и повернул к Свете. Первым в глаза бросились небольшие фото Вани под скрепкой на углу бумаг и небольшой листок поверх других со словом, от которого по спине пробежал холод, а сердце на секунды замерло — «Извещение». — К сожалению, три дня назад он погиб в бою… Примите мои соболезнования, Светлана Петровна. — совсем мрачно произнес Гланц, он ведь помнил, что перед ним не только прокурор, а ещё и жена Ивана Григорьевича. Света похолодевшими пальцами взяла извещение в свои руки. Оно было на её имя… »…в бою за социалистическую Родину, … проявив геройство и мужество, был убит…» — Нет… — прошептала севшим голосом Света, буквы и рукописные строчки начали расплываться перед глазами, сердце из последних сил держалось, чтобы не разбиться. Капитан старался не смотреть на неё, ведь ещё никогда в своей жизни ему не доводилось говорить о смерти дорогому кому-то человека — одно дело сухо констатировать смерть на месте происшествия, слышать это от других, так же сухо и обыденно, а совсем другое говорит о таком близким. Особенно, когда этого человека наверняка очень долго искали и ждали от него весточки. Света смотрела на лист извещения, на даты, фразы… Три дня назад. Всего каких-то три дня назад он был ещё, а теперь… Теперь нет. Света сидела, глядела… Она полностью разбита, уничтожена. Столько добираться, так ждать этого момента и приехать к похоронке!.. — Где его похоронили? — промокшим от пока ещё сдержеваемых слёз голосом произнесла Света. — У него нет могилы. От тела ничего не осталось. Поэтому не записали место захоронения. Известно только место последнего его боя. Елагина медленно сомкнула веки, по щекам холодными лезвиями скатились солёные капли. Сердце стучало в груди ошметками. — Я хочу поговорить с подполковником Сизых. — опустив на стол похоронку поднялась Света. Гланц убрал все подготовленные на Ивана документы обратно и ответил, тише прежнего: — Пойдёмте, Светлана Петровна, я покажу вам дорогу.***
Федоренко сразу заметил по вышедшей к машине Светлане Петровне, что она узнала что-то такое, что не оставило на ней лица. Вышедший с ней капитан тоже был несколько понурый. Они оба сели в машину, капитан сел на переднее сиденье и сообщил, что покажет дорогу до расположения одного из полков. Ехали молча. Света только пустым взглядом смотрела в тёмное окно. Поздно ночью, под противно моросящий дождь Елагина взошла на деревянную террасу штаба полка. Там, у подполковника она долго говорила о том, как ей важно увидеть самой, хотя бы издалека, тот хутор, где принял последний бой майор Рокотов. Сизых упрямо отговаривал, а Елагина упрямо настаивала. В конце концов он не выдержал и спросил прямо — зачем ей, работнику прокуратуры, лезть на передок? Даже преступления не случилось, батальон Рокотова дрался самоотверженно и его командир погиб вместе со своим подразделением. За чем ей это нужно? И Света сорвалась, ответила, что она не как прокурор требует, а как жена, она хочет видеть, где погиб её муж, раз даже человеческой могилы нет у него. Почти срывающийся голос Светланы Петровны, одновременная твердость, колкость взгляда и искорки слёз на глазах не оставили выбора подполковнику, который к тому же сам давно и вполне счастливо был женат. Он понимал, что сейчас чувствовала Светлана Петровна. Василий Тимофеевич лишь только сумел убедить Елагину в том, что раньше рассвета никому не даст идти.***
Ближе к пяти утра Света, закутанная в брезент плащ-палатки, с каской на голове, шагала с автоматчиком по окопу. Солдат ловко провел её и вскоре она могла наблюдать в бинокль с занимаемой ими высоты тот самый хуторок, стоявший в дали. Точнее, всё, что него осталось. На выжженной земле можно было различить какие-то тела, чёрная от копоти стояла сгоревшая немецкая самоходка, корма была раворочена снарядом, сбита гусеница. Ближе к окраине виднелись остатки большого домика, а около него — искорёженный взрывом мотоцикл. И множество воронок вокруг. Кое-где трупы, испускавшие смрадный сладковатый запах. Теперь она сама увидела это. Там выжить было нельзя. Разве что чудом, по божьей воле. Но Светлана атеистка, да и верила всегда только в силу фактов. А факт был таков — в бою уцелели только те, кто был ближе к окраине и им было легче всех отступить. А Ваня, как и было в его характере, был там, где тяжелее и опаснее всего. Елагина сняла с шеи бинокль, протянула солдату и осторожно сползла в окоп. Видевшая всякое Елагина эту картину долго наблюдать не могла — в каждом убитом в песочной форме ей мерещился Ваня. И только она оказалась в песчано-чернозёмной траншее, как пронзительно засвистели мины. Боец мгновенно схоронился на дне окопа, а после бросился в сторону блиндажа потораплива и Светлану. Елагина бежала следом. Взрывы становились чаще. На развилке траншей разорвалась очередная мина и Свету очень больно укололо в спину, а после прожгло словно бы насквозь. В ушах стоял оглушающий звон, голова непомерно тяжёлая. Она лежала на земле оглушённая и совершенно ничего не понимая. Перед глазами всё размывается, в голове помимо тяжести туман. Робкая неосознная, самопроизвольная попытка встать. И правая рука отнимается от боли, она роняет своё тело вновь. Высокое рассветавшее зарёй небо. Глухой грохот разрывов. Сердце панически стучало, Света пыталась оглядеть, беспомощно хватала пересохшими губами воздух, его не хватало, но эта боль растекавшаяся по всему телу… Две сильные руки неожиданно подхватили её, потащили куда-то. Небо, небо, а потом стало сумрачно, запахло махоркой, потом, послышалось хриплое: «Санитаров!». Глаза закатились и наступили темнота и абсолютная тишина.