***
Вечер. Сиреневые сумерки висели балдахином по небу. В высокой пожухлой траве трещали хитином сверчки. Огнём горел запад. Медсестры всё уже подготовили и пять раненых стояли, сидели у подкатившего к палаткам госпиталя большого санитарного автобуса. На его обшарпанных боках аккуратно алел большой крест в белом круге. Распахнули заднюю дверь и туда два крепких санитара в чуть посеревших халатах внесли раненого, с ног до головы обмотанного бинтами, вся длинна рук была в белом панцире гипса. В дверь, в противоположном конце, стали входить другие раненые и занимать немногочисленные места внутри салона. Света пропустила вперёд двух парней на костылях, которым садиться помогали всё те же два санитара. Когда почти все раненые разместились, подвели ещё трёх раненых — у всех у них были перебинтованны головы плотным слоем марли. У двоих они были забинтованы так, что лишь только нижняя часть лица оставалась открытой. Их сопровождала молоденькая скромного роста медсестра, она суетилась вокруг мужчин заметно выше неё, помогала им, давала понять, что их не бросят. Света, которую пропустил вперёд молодой одноногий солдат (перед ним такая красивая женщина и по несчастью раненая), краем глаза увидела этих раненых, уже стоящих близ автобуса. Видя, как эти трое несчастных, держась за плечи друг друга и не отходя дальше, чем на расстояние этой самой вытянутой руки, уступила возможность занять сидячие места им. И спускаясь со ступени автобуса, на которую успела взойти, от резкого поворота головой обратно, Света почувствовала, как всё быстро закружилось и нога, обутая в сапог с гладкой стоптанной подошвой, предательски соскользнула со ступени. Она стала падать назад. Испуганно взвизгнув от потери чувства опоры и от чувства, что встреча с землёй неизбежна, Света неожиданно почувствовала, как её кто-то подхватил за плечи своими весьма крепкими большими ладонями. Это был близко стоявший, с перебинтованной головой и повязкой на глазах. — Извините, извините, пожалуйста! — заспешила извиняться Света, было жутко неудобно за свою неуклюжесть; этот раненый и так ничего не видит, так ещё и она на него совершенно внезапно свалилась, для него наверняка словно с неба свалилась. А раненый почему-то приулыбнулся и спокойно, добродушно сказал в ответ: — Ничего страшного. Вы не ушиблись? — ладони его продолжали сжимать Светины плечи, спрятанные за больничной одеждой. — Нет-нет… Я в порядке. — она улыбнулась в ответ, хотя потом поняла, что этот мужчина всё равно не увидит этого. И услышав ответ Светы, стоящий напротив раненный замер, кончики его пальцев быстро скользнули от плеч Светланы вверх, коснулись её одновременно несколько испуганного и удивлённого лица. Этот неожиданный жест заставил Свету полностью обернутся в сторону раненого и пристально взглянуть на этого мужчину, бывшего почти на голову выше неё. А в мыслях сама зазвучала последняя сказанная им фраза, сказанная таким знакомым, до щемящей боли в сердце, голосом. Мужчина, как только коснулся щеки Светланы предельно волнующимся голосом спросил: — Света?! Это ты, Света??? И тут Свету обдало жаром, затем холодом, по телу пробежал такой табун мурашек, что захватило дыхание, сердце заколотилось, отдвая гулкими ударами в ушах, в висках, словно ему хотелось прорвать грудную клетку и стучать везде. Руки тряслись, в ногах вата. Этот родной, неповторимый голос! Этот рост, линия подборка, прямой профиль носа. И давний шрам в уголке губ. Это же… — Ваня! Ванечка! Живой! Живой! — Света крепко, со всех своих сил обвила его шею, прижалась к его груди, так словно не верила в реальности Вани, словно хотела убедиться, что он не призрак вставший перед ней в температурной лихорадке. — Светка! Света! — в ответ крепкие руки обхватили её небольшую фигуру, — Родная моя! Светик! Жена моя! Слышав его голос, чувствуя его ладони на своей спине, Света убедилась окончательно — Ваня живой! Иван, почувствовав её объятия, мгновенно и окончательно узнал её. Он узнал её ещё в момент, когда она извинялась, но сомневалась — вдруг просто обознался. Ведь перед глазами мрак, только слух мог подсказать, что окружало его. И ведь не бывает же так, чтобы родной и любимый человек взял и просто свалился на тебя, словно с неба. Но почувствовав её так близко с собой, со всей силы обнимающего его, он теперь ничуть не сомневался — в его объятиях Света! Она здесь, она дышала в его шею, касалась горячими губами его обветренной кожи щёк, её родной запах, пусть и смешанный с въедливым больничным запахом, окутывал его. Света, родная, единственная теперь с ним.***
Автобус чуть покачивался на просёлочное дороге, одинокая фара на капоте нащупывала жёлтым рассеянным лучом путь, шофёр старался ехать аккуратно в пыльных апрельских сумерках. Рокотов, как только он со Светой занял место, внимательно обвёл ладонями её плавные изгибы лица, смахнув проступившие слёзы на её ресницах. Вот и встретились наконец! Глазами, спрятанными за марлей, он не мог увидеть её, не мог взглянуть в её полные радости (и слёз) глаза цвета знойного лета. Но как никогда он чувствовал её. Светину неповторимую красоту Иван ощущал на кончиках своих пальцев. Его любящее и истосковавшееся сердце заменяло ему теперь глаза. И от такого взгляда она казалась Ивану ещё краше, чем видел он Свету прежде. Его Светик. Рассмотрев её по новому, Иван сидел и не выпускал потеплевших ладоней Светы, не переставал улыбаться ей; был уверен, она тоже улыбалась ему в ответ, пусть сейчас он не мог взгядом насладиться этой самой красивой в мире улыбкой. Света, вместе с огромной радостью от встречи там, где совсем не ожидала (она даже представить такого себе не могла, ведь почти смирилась с тем, что Вани не стало), смотрела на него с болью и невыразимой жалостью, пытаясь опять не расплакаться от вида Ивана — сутулится, вся голова в бинтах, всё время держится за неё, очень боясь отпустить от себя и вновь потерять, а из-под больничных одежд на нём проглядывали бинты, обвившее крепкую грудь, жилистые запястья были немного обожжены и чуть заметно сами по себе подрагивали. От того Вани, которого она помнила все эти годы, которого спустя столько лет увидела на фото — статного, выразительного, очень уверенного в себе, остались только улыбка, рост и голос. Даже в его всегда добрые и умные глаза она не могла взглянуть. Света сидела рядом, осторожно сложив руки в его большин ладони и всё не решалась никак спросить Ваню — неужели он ослеп и больше никогда ничего не увидит? Повторяя про себя этот вопрос, Света невольно глубоко вздыхала. Глубоко печально. Несколько минут рассматривая его, изучая Ваню вновь, Света решилась спросить его о другом, что тоже волновало — как же он выжил там, в том бою, ведь она своими глазами видела тот хутор. Рокотов сразу не ответил ей, тонкие губы были плотно сжаты, руки заметнее прежнего задрожали, ещё сильнее он свёл плечи. Он немного замялся, память не подводила, всё опять выложила перед Иваном. А Света просто ждала. Терпеливо ждала его ответа. Наконец Иван, собравшись (ведь Света ждала) негромко, так чтобы только в шумном салоне услышала жена, произнёс: — Повезло. Иван очень хорошо помнил, как внезапно атаковали немцы, как стали обстреливать хутор, как очередным взрывом его отбросило, как он почувствовал, что его засыпает обломками. Но не только голова помнила — всё помнило и тело, отозвавшись глухой болью там, где были раны. И понимая, что именно об этом всём и хочет услышать Света, что ей важно знать, а ему важно это рассказать ей (не когда-нибудь, а именно сейчас, когда нашлись) Рокотов заговорил дальше: — Когда начался бой, то меня близким разрывом откинуло от нашего штаба. Меня засыпало… Не знаю сколько так лежал, только запомнил, что очнулся от жуткого холода. И всё тело так болело… Особенно спина и глаза… Хочу открыть их, а такая боль! Режет так… Плохо помню, как я выполз из-под тех обломков, но помню, что земля мокрая была. Мокрая и липкая… На этом моменте Рокотов опять замолчал — вспомнились те запахи, которые ударили в нос — мокрая земля и запах от обгоревших трупов, витавший повсюду. Вздохнуть нельзя было и от боли по всей груди, и от этих смрадных запахов. Медленно подступающая духота и пугающая темнота перед глазами. А потом Рокотов вспомнил, какие мысли в тот момент были в его голове. И вот о них он сказал Свете: — Вот в тот момент, когда я понял, что хоть и жив, но непонятно где, непонятно, что вокруг, мне подумалось о тебе, Свет… Подумалось, что останься я сейчас лежать здесь, то больше никогда тебя больше не увижу. Я умру тут, а ты ведь где-то будешь ждать меня, надеястся на встречу… И ничего после нас не останется… Я вспомнил тебя, как мы были с тобой… У меня в голове, перед глазами тогда была только ты. Рокотов помнил, как из последних сил, на ощупь, стизнув зубы, на которых скрежетала земля и от боли по всему телу, пополз сжимая комья земли, лихорадочно, как за единственное спасение, цепляся за на неё. Пополз вперёд, повторя одно: «Только не останавливаться!» Не взирая на боль, на холод, на темноту, на запахи. Только вперёд. А потом наступил провал. — Я не знаю, сколько я полз оттуда, — продолжил вскоре Рокотов, — сколько я вообще прополз, но помню, что ненадолго в себя пришёл, только когда несли куда-то на носилках. Как мне потом сказали, меня разведчики подобрали. Потом в госпитале оказался, без документов, оборванный, в крови и двух слов связать не мог… Сколько-то я так пролежал, а потом оклемался. И впервые за эти минуты лицо Ивана украсила его та самая тонкая улыбка. Ею он сразу развеял ту тягостную атмосферу, что окутала Свету слушая его рассказ. Она смотрела на него, слушала и повторяла только одно: «Сколько же выпало на твою долю, Ванечка! Сколько же ты перенёс, чтобы оказаться рядом со мной!». Рокотов и сам ощущал эту нависшую над ними тяжесть пережитого. Осторожно приобняв Свету, он склонился к ней, прижавшись забинтованной головой к её и произнёс совсем тихо, что только он и она могли это услышать: — Ты не переживай, серьезных ран у меня нет, Светик. Я так только — ушибся немного. А глаза… Это земля попала. Но ты не волнуйся, врач сказал, что это всё лечится. Пока слушала его, Света живо всё себе представила. А потом вспомнила, что увидела на том месте… Света никогда не верила в чудеса, а в детстве не любила сказки. Это всё выдумки для наивных и глупеньких детишек. И в бога она тоже никогда не верила. Это сказки для наивных взрослых. Однако, когда рядом с ней был её Ваня, живой (и почти здоровый), который побывал в самом пекле далеко не раз, Свете стало казаться, что всё же чудеса бывают. Редко, но всё же. И, кажется, есть кто-то, кого мы зовём Богом, который нам эти чудеса дарит. — Ваня… — слёзным шёпотом произнесла Света прижимаясь к его горячему телу. — А я же думала, что ты погиб! И Рокотов, почувствовав, что она вновь тихо плачет, медленно поднял ладонь и смахнул её слёзы. — Светик, хорошая моя, у нас всё будет хорошо! Не плачь. — повторил Ваня и приблизив к её себе, поцеловал. Скромно, в щеку. Это он её не видел сейчас, а другие — видели, не хотелось их смущать, хотя разрывало от желания коснутся своими её губ, которых не знал три года. Какое-то время они ехали молча. Сопровождавшие медсестры с интересом всё время посматривали на сидевших практически в конце салона Ивана и Свету; необычно было видеть, как незрячий так чуток, как сердцем он всё видел, и необычно было увидеть, какие бывают на свете встречи, ведь было понятно, что эти двое знают друг друга давно и их связывает что-то совершенно особое, то о чём мечтают многие, а получают — единицы. Автобус катился по пустой проселочной дороге. Гудел мотор убаюкивая. Иван приобнял Свету за плечо, его левая рука почувствовала, что её небольшую фигуру тоже перетянули бинты. Оно и понятно — не просто так Света будет здесь, в больничной рубахе. Дедукция никуда от Ивана не девалась со сменой профессии — если она здесь, значит ранена, если бинты на груди, значит там её рана, а если вместе с ним едет в другой госпиталь, глубже в тыл, значит рана не простая, нужно долечивать её. И Иван осторожно про это спросил: — Свет, а с тобой что приключилось? И Света неожиданно коротко приулыбнулась. Вот теперь она узнавала Ваню! Обхватив руку Ивана, ей вновь вспомнились прошедшие недели, как она оказалась на передовой. Однако, сейчас она про это не хотела говорить. Сказала коротко: — Да так, шальной осколок зацепил. Пустяки, ты не волнуйся, Вань. Ерунда всё это. — и Света легла на его плечо, прикрыв глаза. Ей и вправду своя рана казалась пустяковой. Она не лежала под обломками дома, не ползла в изорванной одежде из последних сил, её не нашли случайно разведчики. И она не была несколько дней без пямяти. По сравнению с тем, что выпало на долю Вани — она вообще не была на войне. Но слёзы всё же вновь скользнули по щеке — Света как свои собственные чувствовала раны Ивана, спрятанные под стерильными бинтами и потрёпанной больничной одеждой. Вот кто действительно был несчастен! Её Ваня… — У нас обязательно всё будет хорошо. Мы же теперь вместе! — его шёпот проплыл тёплым дыханием у её уха, как только одна из слезинок сорвалась с изгиба лица Светланы, где сразу же расцвела улыбка. Автобус, покрываясь дорожной пылью, покачивался на дороге, прощупывая лучём фары во тьме путь. За закрытыми фанерой окнами проплывали безмолвные сумрачные степные просторы, где ветер гонял волны ковыля и трав. Степь широко раскинулась под чашей небосвода щедро усыпанного бриллиантовой россыпью звёзд. За тысячи километров отсюда наволакивался на леса, поля, горы и моря пылающий рассвет. Именно навстречу ему катил автобус. Восток скоро должен загорается новым днём. Иван, живший уже почти неделю в полной темноте, чувствовал рядом с собой задремавшую за время пути Свету. Он не видел, как она спала, не мог этим опять любоваться, как когда-то в Киеве. Но Света стала его тем светом, которым он видел даже лишённый зрения, который вёл его из мрачной бездны небытия. Света — негасимый свет в его жизни. Света спокойно спала в объятиях его рук. От этого Иван был уверен — всё непременно наладится (иначе быть не может), раны их скоро затянутся, его обязательно вылечат и он заново рассмотрит каждую линию, каждую черту её эстетически прекрасного лица, снова ему будет сложно оторвать глаз от её солнечного взгляда, милейшей улыбки. Но уже только от одного того, что Света рядом и спокойно дремлет, он был счастлив. Абсолютно. А Света, спокойно сложив голову на крепкое, родное плечо мужа, прежде чем провалится в сон долго думала о разном. Теперь она верила, что, как и говорит Ваня, всё наладится в их жизни. Она впервые за долгое время была совершена спокойна, её не тревожил беспокойный окружающий мир, у неё теперь была надежда — на будущее, на дом, на исполнение её заветных желаний, которые столько лет копились в сердце. Потому что рядом был Он — её первая, её единственная, её самая сильная, несгибаемая и бессмертная любовь.