***
… Кощей с силой приложил мальца о стену, из легких выбивая дух, из глаз — искры. Звон в ушах. «Преклони колени». Темный поднял за загривок княжича, когда тот сплюнул кровь ему в лицо. Юнец как уж извивался, остервенело шипел и проклинал того, кто был давным-давно проклят. Судя по жадному и злому отблеску глаз Бессмертного, зрелище барахтающейся на крючке рыбешки льстило колдуну. «Повинуйся». Силы были неравны. Кровь стекала струйками по стройному телу. Рассеченная бровь, разбитая губа, синяк под глазом, наверняка сломанное ребро. После сотен попыток сопротивления силы покидали княжича. Владыка сжал горло, прижал к стене, надавил большим пальцем на кадык в повелительным жесте требуя расплаты за содеянные грехи. «Только попробуй». Сомкнуть челюсть, иначе ее лишишься. Он взмахом когтя будто росчерком пера расстегнул завязки на полупрозрачном халате и поднес лицо Ивана к напряженному торсу. Проник, втолкнул большой палец в чужой рот, царапая стенки ногтем, раскрывая, готовя к большему. Юноша замычал, то судорожно хватаясь за руку, цепкой хваткой державшую волосы, то отчаянно тарабаня по груди напротив, то лихорадочно хватаясь за кисть возле рта, взглядом метаясь по помещению. Последним усилием он постарался оттолкнуть и отвернуться. Оплеуха обожгла щеку. Иван бы рухнул на пол, если бы не Кощей. Княжич взвыл раненым зверем, попавши в силки, когда бок острием пронзила боль. Мгновение слабости. Из глаз брызнули слезы: жертва зажмурилась. Терпеть пришлось недолго. В последний момент Кощей вплотную привлек человека к паху, заставив вобрать себя полностью. До капли. Юноша затрепыхался, глотая гордость. Излившись, Князь позволил отстраниться мальчишке в ногах. Тот неуклюже упал, зашелся в кашле, а когда раздался хлопок двери — стенания рваными кусками стали проситься, вырываться из груди наружу.***
Иван не знал, сколько продлилась истерика. Той ночью он давился кашлем, хныкал и не переставал вытирать губы тыльной стороной ладони. Скорбел по поруганной чести. Не помнил, как слуга принес бочку и приготовил резервуар для водных процедур. Ползти на коленях было выше его сил, потому, неуверенно поднявшись, Иван шаткой походкой, опираясь о стены и держась за бок, поплелся к кадке с минеральной водой, в которой плавали кувшинки, желая смыть незримую грязь. Бальзамы, масла… Не помнил, сколько провел времени будучи погруженным по щеки в купели. Терпеть голод, холод и жажду, хлесткие взмахи плети, побои стражников, лихорадить на стылом полу — это было бы достойной карой. Паника охватила все его существо, когда однажды Его Темнейшество широким шагом явился в покои княжича. Иван помнил недобрый взгляд, которым смерили его. Поймали, прислонили к себе, заслонили собой, завели руки за голову и… уняли боль. После чего оставили растерянного одного. С той поры Иван, кажется, научился ненавидеть. Нет, он ненавидел и прежде, когда армия Кощеева совершала набеги на мирных жителей, вырезая всех на пути, целые семьи и роды, невзирая на сословия, окропляя землю и подступая к границам, но… Иван поморщился и рефлекторно вытер губы. Вино, оставшееся на донышке, окрасило румянцем щеки. Царевич потянулся и позвенел колокольчиком для вызова прислуги. Спустя несколько минут вросшая на пороге фигура молвила, что хозяин более не велел подавать вина для юного господина, на что Иван едва не разразился тирадой, насколько позволял отяжелевший язык. Мысли путались и плыли. В жилах, кипя, бурлила молодецкая кровь. Иван краем глаза заметил, как очередной ворон пронесся в окне, неся в лапах письмо с сургучной печатью. Оттиск печати наверняка был на перстнях, что носил Темный Князь в качестве символа власти — инсигнии. Ночами же он часто нырял в кошмары, где тонул, вяз в непроглядной беспросветной тьме двух кристаллов аметиста. Иван покрутил в пальцах рук кольцо с гранеными каменьями и рогатой оправой. Жемчуг. Шорох и тень в углу стены отвлекли внимание. Выглянувшая из щели между камней мохнатая мордочка с усиками жалобно пискнула и побежала навстречу опустившейся ладони с зажатым куском сухаря. — Ну здравствуй, — улыбнулся Ваня своей знакомой подруге по несчастью. Он осел наземь и подставил раскрытую руку. — На, держи, угощайся. Быть может, для Кощея он тоже — как этот мышонок?.. Но загнанный в угол зверь свирепеет и бьется насмерть из последних сил, выгрызает лапу, попавшую в капкан, дабы вернуться к родным. Бьется и выбивается из сил. С ветром выходил из покоев и хмель в голове. — Знаешь, я вовсе не великий воин… И никогда им не был, как бы ни старался ради отца. Дай мне удалого коня гнедого, латы, кольчугу, шлем, меч да щит — и я выйду в поле с боем на врага, но одолею ли?.. Бой на мечах, катание на лошадях стрельба из лука, кулачный бой, стратегия и тактика — все эти науки испокон веков давались мне… тяжело. Рассказчик умолк, отламывая еще кусок для рыскающего зверька. Широкогрудые, широкоплечие, воины из отряда князя походили на языческих богов, которым в жертву приносили мелкий скот на капище. Он всегда провожал седлавших или запрягавших в телеги коней дружинников, что снаряжались в дальнюю дорогу во главе с отцом или, чаще, воеводой и являлись с вереницей обозов, набитыми тюками со всяким скарбом на повозках с земель, облагаемых податью для пополнения казны. — Я не воин… Но я умею многое что, чему меня учила покойная матушка. Именно она обучала меня грамоте. Я даже думал пойти в хор. Я умею… петь, играть на гуслях, плести косы, стригушки вязать, немного стряпаю. Мы с матушкой часто в трапезной пекли пироги с ягодной начинкой, а как вкусен был сдобный каравай или блины с зернистой икрой из осетра! А ежевичное варенье? А брусничный морс? От матушки всегда пахло парным молоком и вересковым мёдом. Она готовила настои и отвары с травами, хоть и не была знахаркой или ведуньей, но помогала честному народу. В добротных лекарях и травниках издавна во все века нуждались. Откушай, — он подал еще один кусок. Молча наблюдал, пряча улыбку, как незваный гость аккуратно крадется к нему. — Как-то раз довелось мне с нею принимать роды у коровы, будто повитухе — бабе на сносях. Разродилась. После отёла я поил ее теплой водой с отрубями. Княжий сын на миг сдвинул ноги, ударившись мысками. — Отец однажды рассердился на меня, за то, что не дал забить потерявшего нюх пса, за что получил затрещину, свалившую меня тогда с ног. Я никогда не принимал участие в охоте в царских угодьях… А выкормить из гнезда выпавшего птенца так и не сумел.