Стресс рождает потребность, бесконечные потери — желание обладать, а жестокость — саму себя. И то, что Ричард кричит, уже не останавливает. То, что это наверняка слышно на стриме Глена, заставляет только сильнее сжимать зубы. А о том, что Дилан окажется не в силах заткнуть бесконечно множащийся в голове крик, Лололошка никогда не узнает.

Можно ли познать жизнь за полгода? Очевидно, нет, но у Лололошки нет выбора — он обязан. Обязан совершить невозможное в двойном размере. Ведь это лишь то, чего ещё не произошло, да, Джон? Жизнь такую же и совершенно иную Ло вынужден раскопать, разобрать, отделить от шелухи и съесть, не проронив ни слезы. И у него совсем нет времени.

Дилан хочет говорить вслух, но может только представить. Бессилие капает на сознание. «Вы знаете, каково это — быть никем? Конечно, знаете. Не быть частью реальности, пока она не откликается тебе в сообщениях чата. Слушать истинный мир через микрофон телефона Лололошки и беситься с того, что этот дурак вечно болтает о важном на ветру — ничего не слышно». Каждое «Вы» в тексте льётся на душу нежной негой, а после режет мышцы до костей и набивает раны солью. Дилан жмётся в углу комнаты.

Сознание отскребает со стенок всё, что так хочется запомнить. Дженна. Саймон. Шэрон. За этими именами пустота. Лишь Дилан остался сохранённой сумасшедшей перепиской в телефоне, почему-то тревожно молчащей. Воспоминания о тёплых, осторожных касаниях замерзают тонкими корками и с хрустом валятся в снег.

Дилана хотелось не просто касаться, хотелось его этими касаниями залюбить; отстраненного, холодного довести до той точки, в которой он сам потянется; раскрасить этот молочный холст всеми оттенками красного: чтобы наливались кровью губы, бесстыдно выделяясь на светлом лице, чтобы горели щёки и уши и чтобы расцветал на шее ещё более неприличный узор.