Жёлтый высовывается из вентиляции прямо под ногами Чёрного, и они молча пялятся друг на друга ещё несколько секунд. А потом Жёлтый чуть не пробивает Чёрному череп своим... чем? Опиздохуически длинным языком, щупальцем, тентаклей? Он еле уворачивается (или ему позволяют это сделать?), эпично шлёпается на пол и орёт: «Стоять! Давай поговорим сначала как нормальные, блять, люди!» Ну вот, в итоге договорились до того, что теперь Чёрный сидит в вентиляции и прожигает взглядом спину Жёлтого.

Забавно было наблюдать, как Серёжа стесняется собственного альтер-эго и полагает, что тот не догадывается о происходящем в его голове; ещё забавнее было видеть, как он воспринимает Птицу кем-то отдельным, будто не понимая, что желания у них одни на двоих, — просто в некоторых Разумовский даже сам себе признаться не может.

«...Ты всегда только и умел, что прятаться, — надсадно, каркающе смеётся Птица. — Так страшно признать, что я — живое воплощение твоих желаний? Страшно признать, что нет и не было какого-то отдельного святого Сергея Разумовского?..» — И после этих слов Серёжа будто издалека слышит собственный крик — невыговариваемую, невыразимую квинтэссенцию ужаса.

...Про искусную и неповторимую ебанутость Птицы Разумовский мог слагать бесконечные поэмы. Сборник драбблов по сероптицам.

Восьмёрка и впрямь предрекла бесконечность, — любовь и надежду, разбившие вечность.