Одинокая дорога

Кап-кап-кап… С потолка капало, разбиваясь о холодную твёрдость кафельного пола. Не вода – что-то другое. Оно текло по звеньям, огибая их, оставляя темные дорожки; цепи звучали в унисон, скрипучим металлом. Здесь было темно; и по воспоминаниям это место слишком сильно контрастировало с кипенно-белыми стенами психиатрической больницы, маскирующейся под вид исследовательской лаборатории; там подопытные крысы – люди, там учёные – крысы. От одного лишь воспоминания разноцветно рябило в глазах; сколько прошло дней, недель, месяцев, лет… Маленькая проблема породила большую и вскоре была уничтожена просто – будто спелую хурму раздавили в руке. А, быть может, то был вовсе не фрукт, а человеческое сердце? Плевать; они все не достойны жить, они все…Они все заслужили смерти! И тот, кто считал себя мессией, выполнил свою цель, сметя с шахматной доски лишние фигуры: пешка убрала ферзя – брата; пешка разбила белую королеву и её свиту – Аристид и её армию клонов; убрала черную королеву с другой стороны – Альму; её черного короля – Беккета… Пешка выиграла эту партию, сломав всех; не по правилам, но кто играет по-честному? Его личный храм был построен на реках крови, трупами тех, кто лгал, костями всех неверящих в его силу… Не телепатией – нет; он верил в свою идею, в свою веру, в свой мир, построенный на фантастической иллюзии, где всё относительно: люди – его слуги, ненавистных матери и брата не существует, а этот урод Беккет просто не заслуживал жизни… Они пренебрегали им, отпихивали в сторону; кто теперь смеётся последним? Кто висит подвешенный на крюки, словно туша, кто капает своей кровью ему на лицо, из-за чего марионетки на цепях стеклянными глазами смотрят на своё… Истинное совершенство? Почему не улыбаются их новому Богу? Уголки губ приподнимаются в усмешке; именно такое будущее он всегда желал. Он – единственный сильнейший телепат, превративший сначала Оберн, а затем и весь Фейрпорт в руины; в него не верили, и неверящие ответили за свои грехи перед новым Богом – тем, который существует, тем, которого они видели перед собой… В последний раз. Вкус их крови… Был отвратителен; отдавал тухлой козлятиной, гнилью; она будто кислотой разъедала горло. Но он продолжал пить; уничтожить всё, убрать, отравить, вырвать… Рано или поздно они склоняются, рано или поздно все подчиняются. Они боялись смерти, а она стала его близким другом, спутницей по жизни: он шёл с ней рука об руку, оставляя за собой красные следы. «Армахэм», клоны, учёные, Аристид, подопытные, брат, мать - теперь лишь эхо в его голове, что постепенно утихает, а вскоре и исчезнет вовсе. Той прошлой жизни больше нет; он не убийца, не монстр – его таким просто сделали, а он отплатил им всем той же монетой. Взгляд холодных голубых глаз устремился вверх: кто среди нас теперь истинная марионетка? Алая капля стекает по цепи, стремясь упасть в красную бездну… Но шершавая ладонь успевает поймать её, удержать, а после отпустить к собратьям, ставшим единым целым… Глаза закрыты; наверно, именно так чувствовали себя когда-то Боги? Омывать себя кровью бесчисленного количества врагов – это ли не высшая степень наслаждения? Ощущать ее на коже, чувствовать запах соли и ржавчины, что перебивали трупную вонь; пусть висят под потолком, закованные в цепи, распятые тяжёлыми крюками – они грешники, они заслужили подобное наказание. Неверящие в него должны быть уничтожены… Его мысли раскалываются о звуки шагов – к нему гости. Он лениво поворачивает голову, смотря на человека, статуей ждавшего его на пороге; рыжие волосы зачесаны назад, в глубоких, - его личная бездна, - глазах читается усталость, а на теле красуется длинное платье из чёрного шёлка; под прозрачной тканью – ничего нет; маняще белеет ее тело; она пришла, думая, что он не ждал её, а он – всегда ждёт. Ментальная связь накаляется нихроновой струной: они редко использовали слова – им проще разговаривать мыслями, проще разговаривать жестами тела, проще – молчать. - Не спишь? - Никогда. - Снова размышляешь? Ему не хочется отвечать. Она слишком хорошо его знает, поэтому молча подходит ближе; босиком по холодному кафелю, по кровавой дорожке; красное пачкает шёлк подола платья, смачивает его грязью, что текла когда-то в жилах безбожников. Ей плевать на тех, кто созерцает на неё сверху – они сами решили свою судьбу, так пусть же на том свете радуются, что ещё легко отделались. Присаживается на бортик винтажной ванной, кладя руку ему на плечо, чуть надавливая пальцами, оставляя красные отметины; он никак не реагирует, но смотрит на неё прикованным взглядом. Его королева – их Богиня. В её маленьких ладошках сосредоточен весь его гребаный мир; появившаяся в его жизни совершенно случайно она стала его самой настоящей доминантой. Из-за неё свершилось это безумие; загнавшая его в чарующую клетку, он так и не смог из неё выбраться; брат говорил, что эти непонятные чувства зовутся любовью, но он лгал – здесь было нечто иное, нечто большее. Хуже, чем чёртов наркотик – цель стала настоящей зависимостью. Они были похожи: оба продукта «Армахэм», оба – телепаты, оба случайно оказались жертвами в спектакле войны… Оба правят этим отвратительным миром, что раньше был совсем другим: грязным, порочным… Прямо как ржавые цепи, опутавшие погибших грешников. А раньше они могли верить в другое существо… И верили. Но и где ваш пресловутый истинный Бог теперь? Он помнит всё: как горел Оберн, как разрушался на глазах Фейрпорт, как человек, которому он доверил свои способности, многократно предавал его. «Родных не выбирают» - кого тогда же? Почему та, которой он открылся, в итоге предпочла другого… Нет, других! Один – почти родная кровь, но с другими взглядами на жизнь – ферзь, которым она управляет; другой – человек со стороны, чужой, другой – стал бы личным королём, потому что королева понесла в итоге от него ребёнка. И где все они сейчас? Все эти люди, которые втыкали в него, - живую куклу, - иглы своей идеологии, где они сейчас? Они в сраной могиле, под сырой землёй, которую топчут теперь его слуги; они забыты, стёрты, их теперь попросту не существует; ни в воспоминаниях, нигде – он хотел отомстить, он отомстил. Сначала пал брат и те, кто были с ним, а затем и мамин любимчик, имя которого он уже забыл, но который смог очаровать его, - теперь уже, - королеву; он заставил её забыть о нём щелчком пальцев: те мысли, роем пчёл жужжавшие в голове, исчезли, уступив место новым чувствам и осколкам памяти: те, кто были с ней, кого она любила – теперь не существуют. Есть только он – её король! Есть только одно верное воспоминание – то, которое соткал её возлюбленный – в несуществующем уже прошлом - убийца. Все эти смерти… Это ведь было сделано только ради неё. Её руки продолжают массировать его плечи, и он откидывает голову назад, блаженно жмурясь; именно о такой жизни он и мечтал, именно к такому в итоге хотел прийти. Его королева, его самый родной и близкий человек, теперь навсегда рядом с ним. Всё остальное, что было раньше – фальшь. То всё – плохо поставленный спектакль, а сейчас – красивая пьеса, сосредоточенная в реальности. И улыбается, понимая, что уже ничего не нужно менять; то всё, что построено им, стало тем, о чём всегда грезили смертные – утопия. А тем, кому не нравится новая жизнь… Боги бессмертны, но и им иногда нужно питаться… Или же играть – тут как получится. Однако увешанные за крюки трофеи, истекающие кровью в ванную, непривычно радуют глаз. Пальцы королевы оглаживают чернильные волосы, влажные, липкие от крови; для неё они как шёлк – на ней платье из шёлка. Но его так хочется с себя скинуть; она чувствует себя как в коконе рядом с ним, и ей постоянно хочется раскрыть невидимые крылья, дотянуться до него, до такого недосягаемого – она не верит, что он реален; и даже когда касается его, целует, обнимает, прижимается горячим телом к его груди – где-то в глубине сознания ей кажется, что всё это иллюзия. Что так идеально не должно быть, что там, за бортом выдуманного, как она считала, мира, была другая жизнь, полная опасности, смертей и… Другого человека. Его тень существовала в голове, он тянул к ней руки, и во сне она шла к нему навстречу… А потом он разлетался тысячами осколков, превращаясь в её любимого короля. Он говорил, что это всего лишь кошмары, отголоски прошлого, когда её хотели забрать у него, и она верила. Её Бог врать не может. Она опускается на колени позади него, проводя пальцами по шее, ключицам, опускает руки в красную жидкость; его тело – холст, кровь – краски, и она рисует на нём странные узоры-символы: чертит дорожку на груди, поднимается выше, к шраму на губе, и чувствует лёгкое прикосновение поцелуя; столь простое и милое, а будто ударяет разряд молнии. Они встречаются глазами: её – глубокие, синие, как море, и его – холодные и колючие, как голубой лёд; почему-то сегодня хочется перестать играть в их постоянные игры – хватит изъясняться мысленно, пора научится отключать разум и позволять словам срываться с губ. Сегодня Король первым решается нарушить священное правило. - Ты прекрасна, - он останавливает её; она не успевает закончить узор из крови на его груди. Их пальцы переплетаются; кожа окрашивается бордовым. – Иди ко мне. Ему все подчиняются, и она – в том числе. Обходит ванну стороной, скидывает с плеч шёлковую ткань, пропитанную очернённой кровью неверных, присоединяется к нему. Душный запах смерти одурманивает, кружит голову; ей не нравится кровь, но противиться своему Богу она не может: то, что окружает их – его сущность, его живительная сила. Кровь – это он сам в её жилах, он – её точка невозврата. Как и она – его. Воздух начинает особенно раскаляться. И резко целует её: жадно, страстно, да так, что она задыхается; его рот в крови, его губы – в крови, и она ощущает их вкус: металлический, горьковато-кислый – хотелось отстраниться, но она не могла себе позволить этого; весь король манил её, весь он – как магнит, а полюса у них двоих разные – притягиваются так, что оторвать невозможно. Они соединяются друг с другом: разумом, телом – всем, чем только можно: поцелуями, касаниями, дыханием. На его теле – кровь, и он делится добычей с ней, омывая свою королеву: плечи, локти, ключицы; палец ложится на её тонкие губы – он хочет, чтобы она привыкла к ней, стала с ней одним целым, но она не хочет быть таким, как он: он сильнее, он вожак, а она просто идёт рядом с ним. Он чертит кровавую улыбку на её лице, рисует кровью на ее веках, размазывает красное по щекам… Делает из неё подобие себя. И поражается, как же прекрасна его Богиня: хочется полностью ею управлять, полностью подчинить её разум, но… Она должна помнить. Она – не марионетка, она – его трофей, который он забрал с собой, а отпустить – уже не может. Они плавятся; от прикосновений, жарких поцелуев… Ему вечно не хватает его Богини: его руки исследуют её тело, рисуют кровью на спине, царапают молочно-белую кожу – хочется больше, больше, больше! Она задыхается; ей кажется, что весь мир кружится перед глазами – мысленно он обещал не применять телепатию, но он уже дважды нарушил условия игры. Но подключать силы ей не хочется: только тело, только страсть, только чистая похоть – никакого разума. Его королева опускается ниже, принимая его в себя, и начинает двигаться бёдрами, запрокинув голову, с силой сжимая бортики ванной. Они закольцованы: телом, разумом, судьбами – такой связи, как у них, не бывает, но они же Боги – вот и всё объяснение. Король задыхается, оглаживая живот и бёдра, целуя выступающие ключицы, пробуя на вкус её губы – они искусаны в кровь; вкус их особенно терпкий – его невозможно ни с чем спутать, его невозможно забыть. Его пальцы сжимают бёдра до синяков, его ногти царапают кожу – больше крови, ещё больше! Он кусает её в шею, а она делает всё, чтобы не закричать, чтобы не выдать того, что ей хорошо; внизу перекатывается дрожь, внизу всё горит алым пламенем. Больше, быстрее, сильнее! Они двигаются вместе, как одно целое, а в голове у них совершенно иная картина – телепаты не могут без телепатии: они в раю, они в утопии, каждый толчок – разрыв реальности, каждый стон – эхо умирающих городов, кровь искусанных губ – кровь умерших неверных… Они – создатели этого мира, они своими чувствами построили свой дом, они дали людям то, что они хотели, так пусть теперь грешники оплачивают долг перед создателями, пусть знают, в какие игры играют Боги! Похоть – падать ниже некуда; похоть – удел смертных. Их отношения, их страсть – сама суть существования. Он, прикрыв глаза, исследует её тело поцелуями, руками рисует кровью на её теле, а она путается пальцами в его волосах, липких от крови; мёртвые марионетки стеклянными глазами созерцают на то, как их убийцы придаются страсти, оттого и плачут кровавыми слезами, оттого и наполняют их мир больше красным. Она плачут, потому что продали этот мир безумцам. Они танцевали, соединяясь – призыв, верность, покорность. Бог не мог отпустить свою королеву; им будто хотелось слиться, сосуществовать вместе вне времени и пространства. Быть… Самими собой? Они нарушают правила игры, они придаются страсти; он в ней, она – на нём, и вокруг лишь жидкие воспоминания тех, кого не существует уже. Её крики, – почти что истошные вопли - эхом отскакивают от чернильных стен, оседают в комнате; её чарующий голос манит и чувства горят сильнее; любовь? Нет. Брат врал. Они все врали. Они просто одно целое. Бог и его Богиня – неразрывная цепочка, почти как Уроборос: в них сосредоточена вся жизнь и смерть, создание и разрушение, постоянное перерождение и гибель. Они бессмертны, они Боги… Они совершенны. Дрожь, судорога, громкие крики – провал в бездну. Они все ещё соединены: не только мыслями и чувствами – телом. Им не хочется расставаться ни на минуту, особенно сейчас; кровь кипит внутри, кровь кипит вокруг них в ванне. Бог целует свою богиню, а затем крепко обнимает, и она кладёт голову ему на грудь; озорство смертных, слабость смертных, но противиться этому невозможно. Они готовы дальше и дальше опускаться с головой в эту пучину, в бездну собственных чувств, чтобы быть только ближе. Чтобы навсегда. Игры Богов почти сравнимы с играми смертных, но самим смертным этого не положено знать.