Одинокая дорога

Это место – та клетка, в которой его держали много-много лет, пока он, наконец-то, не выбрался; это место вновь заманило его сюда, повернув в замочной скважине старый ржавый ключ, чтобы запереть его здесь с воспоминаниями, которые нужно забыть, отпустить. Принять себя таким, каким есть. Когда-то серое место теперь стало черным-черно: пожар унёс собой всё, даже отголоски прошлого. Но пепел даже спустя столько лет не выветрился из тёмного заброшенного помещения – как память: оно вернулось, вгрызлось острыми клыками в голову, запуская яд, распространяя подобно паутине то, что следовало бы забыть. Он сидит на старой ржавой кровати, держа в руках плюшевого розового зайца в клетчатом комбинезоне, с галстуком-бабочкой и оторванным ухом, смотря ему прямо в глазки-бусинки: вот и всё, что осталось от этого места, от прошлого, от воспоминаний. Это уже не его дом, это уже не часть его – оно сгорело пожаром, исчезло вместе с пеплом, рассеялось в пелене тумана. Но что-то всё равно осталось; эти отдалённые детские голоса, этот не наигранный звонкий смех, этот запах свежескошенной травы, тёплые лучи летнего солнца… Боль, унижение, страх, наивность. Оно пробуждается в воспоминаниях, ведь перед глазами всплывают картинки: детский дом, любимая игрушка, сломанное детство, старый ржавый ключ и запах свободы. Детский дом – это клетка, в которую он никому не пожелает попасть. Пусть место, несущее это отвратительное название, сейчас пустует и отчасти сожжено. Но оно продолжает хранить секреты своих бывших обитателей и поныне. Он не помнил, как тут оказался: просто однажды родная мать принесла его на ступеньки этого проклятого здания, а затем тенью сбежала, чтобы её никто не видел. Ему потом рассказывали, что в грязном свёртке, где он лежал младенцем, было письмо, гласящее, что она вернётся за ним и будет присматривать, пока ему не исполнится четырнадцать лет – столько лет рабства в стенах этой детской тюрьмы, столько лет боли, унижений и страданий. Мать не солгала ему тогда и пришла, следя за ним исподтишка, и в тот момент жизнь мальчишки кардинально изменилась; она дала ему имя, которое первое пришло ей в голову, стоило ей открыть телефонную книгу и наткнуться глазами на первую строчку, - Грейдон, надеясь, что её родная плоть и кровь вырастет и станет сильнее: не только в физическом, но и в духовном плане. Он должен повести за собой мутантов. Он должен стать для них идолом, новым мессией. Но таким Грейдон Крид, увы, не стал. Время шло, года молниеносно вылетали в форточку, парень рос, но родная мать никогда не была им довольна: он – монстр для неё, потому что не похож на её собратьев; он – монстр для остальных, потому что его мать – не похожа на них самих. И Грейдон от этого страдал больше всего: вечно недовольная мать-мутант помыкала им, унижала его, говорила, что лучше бы она сделала аборт, раз его силы никак не хотят проявляться, а он, наивный мальчишка, так старался ей угодить, понравиться, чтобы услышать заветные слова любви, которые говорили детям другие родители, когда забирали их домой, в тёплое и уютное гнёздышко. Воспитанники детского дома были счастливы, ведь они приобрели самое главное – семью, и именно этого так не хватало маленькому Криду. Он рос, а вместе с ним - количество пустых детских кроватей в приюте; он остался один из своей группы, ведь его никто не хотел брать к себе: кто же возьмёт ребёнка мутанта? Он же падаль, отвратительное существо, низшая раса! Только никто не понимал, что он – пока совсем ребёнок с несбывшимися мечтами и никому не сможет навредить. А родная мать, возвращаясь в детский приют, чтобы проверить свою кроху, каждый раз разочаровывалось в нём всё больше и больше, а Грейдон, наоборот, пытался вырасти в глазах матери; ему было плевать на всё: и на то, что она его била, и на то, что она кричала на него не своим голосом, и на то, что она оторвала единственной любимой игрушке сына, кролику, ухо… Столько слёз выплакано в подушку, столько прощений у Бога выпрошено за то, что он не такой, каким бы хотела его видеть мама; столько переживаний и ревности было в глазах ребёнка, который, видя, как любящие родители забирали из детской тюрьмы его друзей, сжимал свои маленькие кулачки до боли, почти до крови, стараясь скрыть слёзы… Потому что у него никогда подобного не было. Но вечерами он всё равно плакал, обнимая сломанную игрушку, прося Бога об одном и том же: чтобы мама, наконец, полюбила его. Четырнадцать лет наступили слишком быстро. Сегодня у Грейдона день рождения, и воспитанник детского дома со всех ног бежит после школы обратно в приют, надеясь получить от матери столь долгожданный, заветный подарок – она обещала подготовить ему сюрприз. Парень свернул за угол и случайно налетел на местных отморозков – так, такие же сироты, но не терпящие мутантов и тех, кто хоть как-то с ними связан: ведь они все – животные, грязное отрепье, которым не место среди нормальных людей. Грейдон попытался договориться и вообще уйти от конфликта, но чужой кулак с размаху прилетел ему в челюсть. Парень упал на землю, а потом… Потом наступила темнота. Он помнил только острую боль, помнил, как в рот попадала собственная кровь, как его скручивало, выворачивало наизнанку… Они били его, чтобы не просто преподать урок – показать место в жизни. Они издевались над ним долго, зверски; солнце уже близилась к горизонту, и когда на улице щёлкнули первые фонари, то тогда они оставили парнишку в покое, напоследок ядовито отсалютовав пожеланием: «С днём рождения, уродец!». Грейдон лежал, истекал кровью, а на помощь не было даже сил кого-то позвать; он самостоятельно попытался встать, придерживаясь рукой на рёбра – кажется, парочку ему сломали пинками. Один, два шага… Они отдавались тупой болью, скручивались тяжестью в ногах, заставляя парня упасть на землю, но он продолжал идти; в детском доме его не ждут, но он ждёт – там ведь мама, которая подготовила ему сюрприз на такой странный день рождения. Он представлял себе, как она встретит его, побитого и израненного, как крепко обнимет его и простит за всё. За всё то, чего никогда не было. Но только Грейдон вспомнил о ней, как она синей тенью возникла около него, сверкая глазами, будто жёлтыми изумрудами; губы скривились в неприятной усмешке. Ему четырнадцать – он не мутант. Он не её сын. Он – уродец, который будет похуже людей. Четырнадцать лет впустую – нужно проучить мальца. Удар ногой с разворота, и Грейдон вновь падает на землю, дотрагиваясь до стёсанной щеки рукой; вот и он, долгожданный подарок, от которого у него навернулись слёзы, увы, не радости. Этот поступок был сродни предательством для него: до последнего верить в то, что родная мать скажет хотя бы что-то приятное, обнимет, примет его таким, какой он есть… Разбилось острыми осколками, о которые не-мутант поранился слишком глубоко. Он видел, как она, улыбнувшись его беспомощности, уходит, и в душе в тот момент начало возгораться пламя ненависти к такому виду, к которому принадлежала его мать. Мутанты – вот настоящие звери, мучители, отрепье общества, которое нужно искоренить, выкурить среди нормальных людей и сжечь, чтобы ни одного подобного урода на земле не осталось. Ненависть червём завелась в душе, и зараза с каждым днём разрасталась сильнее. Пока молодой человек много лет спустя не вернулся обратно в сожжённую обитель. Грейдон вертит игрушечного кролика в руках, усмехаясь собственному прошлому: столько лет погони за мутантами, столько лет желания истребить их, столько лет потрачены впустую. Пора сказать «хватит», остановиться и навсегда забыть то, что преследовало его до этого день ото дня, год за годом. Пора похоронить ненависть в стенах сожжённого детского дома, пора открыть дверь ржавым ключом и вдохнуть пары свободы. Избавиться от оков привычной идеологии, сбросить цепи прошлого и, наконец, выйти отсюда другим человеком. Он достаёт из кармана пиджака спички и поджигает ухо плюшевому розовому зайцу – то самое, которое когда-то оторвала ему Мистик из-за проступка своего ребёнка, но то было, как оказалось, лишь несуществующей фальшью – он ничего не совершал, ничего не было. Она, Мистик, его родная мать, мутант, просто искренне ненавидела сына и старалась как можно больнее надавить на него. У неё получилось: Грейдон стал ненавидеть тех, на которых должен был быть похож, но сейчас… Уже ничего из этого неважно. Жить прошлым он не собирается, от того-то и кидает подожжённую игрушку в металлическую кастрюлю, а потом, встав с кровати, ещё долго наблюдает за тем, как огонь оранжевым одеялом обволакивает мягкого плюшевого зайца, превращая синтетический материал в жёлтые искорки, улетающие в воздух светлячками, мгновенно исчезающими в небытие. Всё кончено. Томный вздох. Он так долго шёл именно к этому и, наконец, переборол себя, позволив отпустить то, что томило его в тисках долгое время. Клетка открыта, и птичка вылетела на свободу. Грейдон уходит из заброшенного места прочь; огонь уничтожил детскую тюрьму под названием «приют», огонь также уничтожил те ядовитые воспоминания о детстве, так и сейчас – огонь забрал оставшиеся сомнения и, наконец, даровал долгожданное облегчение когда-то очернённой душе, навсегда очищая её от грязного и неприятного.