Homo Cantabrigiensis

И сейчас Йорис тоже помнил. События прошлой недели, наступившие следом за черной мнемонической расщелиной, поглотившей встречу Йорна с еще живым Грэгом Бакстоном, настойчиво преследовали его мысли, и Йорн бежал от жуткого призрака, который завелся в «чертогах его памяти» в ночь со вторника на среду. Йорн просканировал билет с открытой датой, который ему во время последнего визита сунул вместе с лекарствами заботливый братец Брайан, и побежал в сторону поезда, готового к отправлению. Следом за Йорном устремился и призрак. Вместе они поднялись в совершенно пустой вагон, вместе сели в углу у окна и посмотрели друг другу в глаза. Ночь со вторника на среду стала самой страшной на текущий момент (какой пугающий квантор – «на текущий момент»!) ночью в жизни студента Аланда. Даже мученическая смерть Полосатого поблекла на ее черном, как чрево Преисподней, фоне. Возможно, Йорна обуревали безотрадные чувства оттого, что он впервые оказался со своим преступлением наедине. Он никогда еще не оставался с глазу на глаз, если так позволительно выразиться, с покойником. Разумеется, Йорн видел трупы раньше – он сам их не единожды изготавливал из живых людей. Но обстоятельства складывались так, что Йорн имел возможность удалиться из компании мертвецов. К примеру, на руинах покатившейся под откос спецоперации по устранению «Гамута» уборку делали более «шныристые» члены ячейки, которым поручили избавляться от целой груды «жмуров» и озера крови с плавающими в нем мозгами. Йорн среди прочих приближенных, так сказать, к телу Полосатого, пытался тем временем сделать уход Командира чуть более радостным. Это было ничуть не менее губительное испытание для психики, чем ликвидация улик, тем более что команда Йорна в облегчении мук Полосатого не слишком преуспела. Но это занятие отличалось хотя бы внешним благородством, даже до известной степени трагедийностью. От Полосатого и останков-то не осталось, лишь чугунная ванна с химикалиями, которую бойцы ячейки несли следующей ночью на пустырь, словно саркофаг военачальника. В их жестах и лицах полыхало сумрачное торжество гомеровских воинов, сопровождающих павшего соратника ко входу в Аид среди зарева от костров гекатомбы. С телами Серенити и ее семьи Йорну тоже не пришлось соприкоснуться: он оставил троих там, где убил – в собственных постелях. И сжег улики вместе с домом, довольно убедительно сымитировав взрыв сварочного оборудования в гараже. Три года спустя Йорна все еще преследовало лицо убиенной, меняющее цвета при удушении от пунцового до мертвенно-синюшного. И еще вспоминались безумные глаза матери Серенити, которая спросонья не могла разобраться в происходящем, лишь осоловело слушала, как хрипит коренастый чернявый коротышка – ее муж. За несколько дней до того он избил Йорна прямо в кабинете школьного директора. Студенту Аланду он пригрозил, что, если тот вздумает написать заявление в Бытовой Правопорядок, встречное заявление о попытке изнасилования немедленно поступит в Криминальный Контроль, а так "батя" еще немного подумает. Директор украдкой ухмылялся и внятно не возражал. Йорн, сидя на полу, вытирал рукавом водолазки кровь с разбитой губы. Через день Серенити позвонила и поделилась, что «она как бы не планировала настолько далеко заходить, когда решила щелкнуть Йорна по носу, но отчим кипятится и все-таки решил подать жалобу, однако Йорису не стоит слишком сильно бояться, потому что необходимых доказательств отчим ведь не соберет, но все же жаль, что все так получилось». Серенити, само собой, не понимала, что жизнь Йориса закончится, когда придут результаты обязательного анализа ДНК при регистрации задержания, то есть, минут через пятнадцать после того, как нелегального рапакс-сплайса начнут оформлять в отделении. Йорну тоже было искренне жаль, что так получилось. С мертвым Грэгом Бакстоном Йорн впервые остался совершенно один. Когда экран проектора погас, Минотавр на верхней галерее схватил аппарат, спешно подобрал что-то с пола и ретировался. Йорн слышал, как тот бежит, ускоряя шаги, по проржавевшим железным лестницам где-то далеко, на противоположном конце здания. Потом снаружи хлопнула дверь автомобиля и завелся мотор, захрустел гравий на полузаросшей дороге – Йорну словно во вспышке, озарившей мозг, явилось грунтовое полотно в свете фар и два зелено-желтых глаза выбежавшей из кустов собаки, которые сверкали, будто две призрачные свечи. Йорн предположил, что какие-то фрагменты его утерянных бортовых записей все-же выплывают, словно обгорелые клочки страниц в лужах, оставленных пожарными вокруг пепелища библиотеки. Должно предполагать, Йорн урывками вспоминал, как ехал с неизвестным на электростанцию. Преследовать неизвестного, вовлекшего его во все это невообразимое дерьмо, у Йорна не нашлось сил. И обуви, чтобы бегать по полу, запорошенному детритом от деградирующей индустриальной постройки, тоже не было. Йорн не имел привычки жалеть даже о самых своих предосудительных поступках, принимая их как неотвратимую плату за удобства человеческой цивилизации, но он с досадой вспоминал минуту непростительной слабости, когда голый, обдолбанный и с простреленным животом не пустился ловить выродка человеческого племени. Сейчас ему не пришлось бы оглядываться по сторонам, ежеминутно вздрагивать при любом шевелении на периферии зрения и ждать, когда Минотавр пришлет анонимку властям. Однако факт оставался фактом: Йорн дрогнул и опустил руки в момент, когда нужно было вывернуться на изнанку и любой ценой скрутить шею близкородственному примату. Может, ему были противопоказаны удобства человеческой цивилизации? Все-таки ячейка держала его в форме. И вот, дрогнув, Йорн смотрел, как здание электростанции окутывают такие страшные тьма и тишина, которые в последние часы жизни, вероятно, сводили с ума заживо замурованных людей – заложников мстительных государей и мафиозных боссов. У Йорна возникло ощущение, будто он, живой, лежит в одном гробу с покойником. Лицом к лицу, колени к коленям. Он смутно помнит, как прикасался губами к губам ныне бледного и охладевшего юноши. Вся кровь, еще недавно бурлившая и звавшая этого рискового сопляка ввязываться в авантюры, отхлынула от губ, приобрела темный трупный цвет, лицо осунулось, глаза запали, скулы заострились. Покойный приобрел едва заметные и все же узнаваемые черты Бальтасара, мумии «Король-III», фото которой Йорн с томлением и трепетом рассматривал не раз в научных журналах. Йорн лежал в одном гробу не с Грэгом Бакстоном, а с самим собой… Отгремели комья земли, сыплющиеся на крышку гроба, голоса могильщиков утихли, и теперь Йорн, стараясь экономить кислород, заставлял мозг искать выход из заведомо безвыходной ситуации, подхлестывал разум бешено работать, хотя лучшим выходом ему было бы принять свою обреченность, остановить вращение шестеренок и позволить телу умереть без мучений. …Невыносимое стеснение в груди, удушливые испарения сырой земли, холодные объятия савана, давящая теснота последнего жилища, мрак беспросветной Ночи, безмолвие, словно в пучине моря, незримое, но осязаемое присутствие Червя-Победителя — все это и вдобавок мысли о воздухе и зеленой траве над головой, воспоминания о любимых друзьях, которые поспешили бы на помощь, если бы только узнали о твоей беде, и уверенность, что этого им никогда не узнать, что ты обречен навеки покоиться среди мертвецов, — все это исполняет еще трепещущее сердце ледяным и нестерпимым ужасом, перед которым отступает самое смелое воображение… Йорн помнил, что его как будто ударило чем-то в затылок. Он очнулся от полубредовых мыслей, которые переплелись с цитатами из страшных рассказов и цеплялись одна за другую, словно крабы в ведре, не давали ни одной полностью оформиться, вырваться из мглистого и бесцельного коловерчения. В его отупленный от неизвестных наркотиков мозг пролился свет рационального рассуждения. Ракшас вспомнил про наказ Минотавра: он должен сделать «должное», уложившись в четыре часа. Необходимо было уничтожить улики. Ничего более «должного» в данной ситуации он не мог вообразить. Снова обведя пространство взглядом, Йорн понял, что в центре машинного зала, где Минотавр увековечивал в кинозаписи смертельные танцы человека разумного со своим хищным и раздражительным кузеном, пол и множество металлических коробов, корпусов, решеток и кранов несли следы крови убиенного. Йорн посмотрел на себя – прежде, чем он приступит к каким-либо мероприятиям по зачистке, ему позарез нужно было хоть как-то прикрыть наготу и защитить ноги. Проблуждав в путанице съеденных временем и стихиями помещений, Йорн набрел на подсобку с болтавшейся на одной петле дверью. Там, к своей мрачной радости, он обнаружил целый ворох сине-серых рабочих халатов. Часть из них валялась на полу и совершенно сгнила от влаги, плесени и жизнедеятельности прочих сапротрофов. Однако два халата – последние работники электростанции повесили их на воротник, а не на хлипкую петлю для крючка – сохранились в сносном виде. Сколько лет они провисели здесь? Сорок? Пятьдесят? Укутываясь в рубище и затягивая пояс, Йорн почему-то думал, что от него пахнет тараканами, хотя не был уверен, что запах, который он связывал с тараканами, действительно тараканий. Может, тараканы сами по себе не пахнут вовсе… Второй выживший халат тут же встретил свою кончину, будучи разорван на лоскуты. Ими Йорн тщательно обмотал ноги до самого колена. Теперь ракшасу для восстановления душевного равновесия нужна была канистра бензина. Или керосина. Или уайт-спирита, ацетона, любого другого растворителя. Этиловый спирт тоже подошел бы, но Йорн не надеялся раздобыть его в необходимых количествах. Прихватив с собой заржавленный лом, на который он наткнулся, ощупывая халаты, Йорн отправился, ориентируясь на легкий сквозняк, искать выход из здания. Он почувствовал невыразимое облегчение от одного лишь факта, что может ступать более свободно в импровизированных портянках, не боясь пропороть ногу. Интересно, как исторические рапаксы галопировали по скалам? Босяком или они, все-таки, умели изготавливать обувь? Найдя в конце концов выход из лабиринта коридоров, Йорн выскользнул в ночь и жадно вдохнул весенний воздух, но, вопреки ожиданию, ему лишь стало хуже. Пульсирующая боль в сильно ушибленных мышцах живота, которая притупилась на время активных поисков одежды, сжала все его внутренности с новой яростью. Инстинкты требовали отползти подальше от опасного места и забиться в берлогу, в убежище, где возможно дать телу несколько часов покоя. Вряд ли диким предкам Йорна когда-либо приходилось, будучи изрядно побитыми, заметать следы своих преступлений. Предки Йорна не совершали преступлений, они вымерли до того, как авраамических Адама и Хаву депортировали из Эдема. Йорну пришла на ум странная мысль: видать оттого, что грехопадение со всеми его последствиями имело место лишь у сапиенсов, Йорн никогда не испытывал стыда и не мог понять многих человеческих переживаний, вытекающих из этого чувства. Нынче ничто – то есть ни единого фибра в душе ракшаса – не трепыхнулось при мысли, что он впервые в жизни занимался сексом с парнем. Психоаналитик заключил бы, что растерзание Грэга Бакстона, которым увенчался эротический акт, было красноречивейшим свидетельством Йорнова стыда и отрицания собственных страстей. Он сказал бы, что наркотики, от которых у Йорна отшибло не только память, но и всякое соображение, несомненно, сняли тормоза как с его тайных желаний, так и с самобичующего гнева за обладание таковыми желаниями. Но это сказал бы человеческий психоаналитик. Йорн не имел сомнений в том, что откусил Грэгу голову, подобно самке богомола, по причине, с сексом никоим образом не связанной. Йорн отправился, держась за живот и временами спотыкаясь, в сторону огней города. Он потерял счет времени и не знал, сколько часов занял взлом гаражей в бедных пригородных домах Колчестера и поиски горючих веществ. Раза три срабатывала сигнализация на воротах, Йорну пришлось бежать. Еще в четырех или пяти гаражах, куда он благополучно пробрался, отыскались только литровые, наполовину израсходованные бутылки с растворителем, которых было категорически недостаточно для целей ракшаса. В следующем гараже Йорн нашел подходящие по размеру кроссовки, утепленные рабочие брюки и даже демисезонную куртку. С седьмой или восьмой попытки Йорн, наконец-то, наткнулся на обладателя небольшой мастерской, уставленной лакокрасочными материалами, а также весомым запасом канистр уайт-спирита по галлону каждая. Нанизав их по три штуки на два куска толстой веревки, которая лежала тут же на верстаке у безымянного Колчестерского благодетеля, Йорн принялся искать спички или зажигалки, но, как ни старался, ничего не нашел. Забираться в кухню он не решился, чтобы не потерять ценный груз в случае обнаружения. Задумчиво разглядывая полы своей новой куртки, Йорн на секунду помыслил не испытать ли какую-нибудь экзотику, вроде искры от статического электричества – он боялся, что, не ровен час, станет настолько плохо, что не сможет завершить начатое, а каждое лишнее движение лишало его остатков сил, плескавшихся и без того на самом донышке. Однако тут же Йорн вспомнил, что на занятиях выживания в ячейке пацанам ни разу не удалось поджечь пары бензина ни натертым воздушным шариком с железкой, ни даже горячими опилками от болгарки. Хотя винтажные ролики в «Виртуалити», где пистолет на бензоколонке вспыхивает после соприкосновения с синтетическим свитером, он видел не раз. Йорн выволок канистры из гаража, спрятал их в кустах. По безлунному и беззвездному небу летели едва различимые на его безрадостном черном фоне облака. Сделав несколько глубоких вздохов, Йорн полез обратно в дом. Примерно через полчаса, возвратившись в машинный зал Колчестерской электростанции, ракшас смог скинуть на пол со злостью и облегчением свою ношу. В кармане у него была спрятана драгоценная зажигалка для свечей, на поясе брюк висел компактный плотницкий топор известной марки, на который ракшас наткнулся при повторном осмотре гаража. На такой инструмент требовалась специальная лицензия. Расставив канистры, Йорн взял топор и попытался решительно подойти с этим топором к Грэгу. Он сделал петлю вокруг тела, словно хищник, осторожно подкрадывающийся к тяжело раненой, но все еще способной сопротивляться жертве, однако в голове у него словно сирена завывало что-то: «Он такого не заслужил! Он не должен страдать после смерти! С него достаточно! Ему холодно!» Йорн предполагал, что весомую роль в возникновении паралича воли сыграли наркотики, голова Йорна звенела, а на периферии зрения постоянно мерещились какие-то прыгающие силуэты, наподобие иконных демонов. Но даже осознавая свое психотическое состояние, он словно упирался в невидимую стену, кружа над замученным студентом. Искусав до крови губы и обойдя покойного еще раза три, Йорн понял, что не сможет. Был бы это кто-то другой, он бы смог. Минотавра он бы живого распилил пополам на циркулярной пиле, но к Грэгу он не смел больше притрагиваться. Вспомнив, что на полузаросшей площадке возле входа в здание, где когда-то находилась парковка для автомобилей сотрудников, он заметил канализационный люк, Йорн решил, что канализация – единственное приемлемое решение. Йорн отложил топор на кран рядом со зловещей камерой «Canon», с такой легкостью брошенной Минотавром, что само собой напрашивалось предположение: он ее где-то украл. Затем ракшас, сцепив зубы и скалясь до десен от внутреннего напряжения и разрастающейся физической боли, попытался поднять тело Бакстона. Оно ощущалось невыносимо тяжелым, намного тяжелее, чем в момент, когда Йорн покончил со страданиями ночного хулигана. Взваливая Грэга на спину, Йорн почувствовал себя песьеголовым святым Христофором, который испытал на своих плечах тяжесть всех грехов человечества, когда переносил через поток младенца-Христа. Единственной существенной разницей между ракшасом и клыкастым гибридным монстром было то, что Йорн с трудом тащил на себе вес одного лишь собственного греха. Однако, пройдя метров десять, Йорн был вынужден снова положить Грэга на пол, поскольку с тела обильно капала кровь. Цепочка следов стала бы для любого самого неразвитого полицейского пса-генмода ковровой дорожкой, ведущей к месту захоронения. Чертыхаясь сквозь зубы, на подкашивающихся ногах Йорн отправился по новой перетряхивать электростанцию. Поиски полотна для пластикового савана оказались бесплодными, так что в конечном итоге он вернулся в подсобку с халатами и отодрал от пола слипшуюся, полуистлевшую ткань, от чьего гнилостного духа слезились глаза. Запеленав Грэга, Йорн взял лом, с которым не расставался, и бросился на улицу открывать люк. А спустя пятнадцать минут, Йорн низвергся в непроглядную, абсолютно бессветную пасть канализационного колодца следом за сброшенными останками. Звук глухого удара, раздавшегося со дна, когда тело Грегори Бакстона окончательно переломалось после падения с пятиметровой высоты, навязчиво вибрировал у Йорна в голове. Он с величайшей осторожностью ощупывал руками и ступнями металлическую лестницу, по которой передвигался, опасаясь последовать в ту же бесприютную могилу, что и Грэг. С самой последней ступени спрыгнул и наступил на тело, съежился так, словно почувствовал то, что уже не чувствовал Грегори. На ощупь он отыскал довольно сухой коридор, оттащил покойника в самый дальний угол, который смог обнаружить, пользуясь лишь слухом и осязанием. …Словно крыса в лабиринте… Выпустив из рук тяжелое, как мешок с цементом, тело, Йорн распрямился и замер над ним, вперяя глаза в непроглядную тьму. Ему припомнились опять рассказы Элис про небытие, которого так боялись египтяне. Мертвое тело по их представлениям должно путем обрядов и магических действий снова приобрести способность внимать звукам, вкушать пищу, видеть солнце, которое каждую ночь озаряет в загробный мир. Самой страшной местью покойному было лишить его в посмертии способности чувственно воспринимать мир, отправить в небытие. Йорн, сам не зная почему, не мог отделаться от мысли, что именно это он сделал с Грэгом. Он этого не заслужил. Йорн не знал, почему он это сделал с Грэгом. Наклонившись снова в необъяснимом порыве, Йорн потрогал ладонью его волосы, на секунду показавшиеся еще теплыми. Тогда Йорн понял, что у него остаются считанные минуты, чтобы доделать начатое и убираться отсюда прежде, чем он потеряет рассудок. «Ему холодно… ему холодно…» – скреблось в голове ракшаса. Йорн спешно выбрался из колодца, вернул на место крышку и, сколько мог, припорошил ее пылью с растрескавшегося, покрытого хохолками травы, асфальта. После он в полубреду, задыхаясь от резкого запаха бензинового растворителя, пытался облить горючим кровавые лужи и пятна, ничего не пропустив; прошелся с топором по верхним помещениям, где раздобыл деревянных ящиков, пару дверей и столешниц из ДСП, разложил топливо в центральной части зала. Наконец, залив узкую дорожку длиною ровно в семь шагов, Йорн прикоснулся к ней пламенем украденной зажигалки для свечей. Пламя мгновенно, будто молния, пронеслось по горючему, в центре машинного зала полыхнуло, огонь развернулся вширь, а потом подпрыгнул вверх, поджигая пары бензина. У Йорна потемнело в глазах, и он, не успев понять, что происходит, осел на пол.