На руинах твоего имени

Небо затянуто серыми грозовыми тучами, уходящими на юг. В воздухе приятно пахнет сырой землей и асфальтом. Мэйсон шмыгает носом от прохладной, утренней свежести и натягивает на голову капюшон своего дождевика, внимательно наблюдая за округой из кузова своего пикапа. Его не сильно толкают в бок, и Мэй, с благодарной улыбкой принимает сигарету, выкуренную уже наполовину его товарищем. Первая затяжка заходит на удивление тяжело, парень прокашливается, покачивая голой и, усмехнувшись, затягивается снова. — Надолго мы здесь? — задает вопрос Сокджин, сидящий рядом и с хрустом разминающий затекшую шею. — Не знаю, — Мэй, прищурившись, с удовольствием запускает в себя последний клуб дыма и выкидывает бычок. — Зависит от них, — кивает в сторону, покрывшегося туманной росой капота, где Юнги со злобным негодованием что-то активно доказывает Намджуну. — Чего Чимин с Хоби не поехали? — как бы между делом спрашивает Мэйсон, параллельно вслушиваясь в чужую перебранку на фоне. — Слишком много народу для короткой вылазки. Хо на стреме, Чима остался с Хлоей. — Почему он? — парень в удивлении приподнимает бровь. — Там столько женщин, за ней больше некому присмотреть? — Она очень капризная, — пожимает плечами Джин. — Родителей у нее нет, поэтому хвостиком ходит за Намом и Чимином. Ну, не считая Гука. — Гука все дети любят, — по-доброму усмехается Мэйсон, вспоминая гурьбу ребятишек, всегда встречающих своего лидера с вылазок. А затем чуть помешкавшись, все же решает задать вопрос, достаточно длительное время его беспокоящий. — Что он планирует делать с Бомонтом? Столько времени прошло, почему он бездействует? Факт того, что бывший лидер все еще жив, может привести к смуте. Джин потягивается, зевая и, хрустнув позвоночником, равнодушно отвечает: — Он не представляет угрозы. Бомонт всего лишь тень, о которой вспоминают только когда ее видят. Уважение своих людей он потерял уже давно. — Хочешь сказать не осталось его сторонников? — Мэйсон покачивает головой, не понимая чужого решения. — Сторонники гниют в земле. — Но крысы, — Мэй негодующе делает особенный акцент на слове, — крысы могли просто затаиться. Позиция Гука мне не понятна. — Она не понятна никому. Мэйсон с минуту смотрит на свои ботинки, опустив голову; в размышлениях покусывает нижнюю губу со внутренней стороны и снова нарушает возникшее между ними молчание: — Ну, а… — Гард в порядке, — будто читая мысли, отбрасываются короткой, но информативной фразой. — Пока жив. И Мэйсон, поджав губы, молча кивает в ответ. За четыре месяца между ним и Гуком разговоров о Раймонде не заводилось. Знает лишь только, что тот безвылазно сидит в просторной камере, периодически подвергаясь допросу со стороны Чонгука. В силу своей недостаточной осведомленности, в голове вырисовывается применение пыток, на которые способен только Кербер. Но, по рассказам окружающих, из камеры на удивление ни разу не доносились крики или болезненные стоны. Чонгук просто подходил к охране, приказывал покинуть пост, сам вскрывал увесистый замок ключом и, открывая со скрипом дверь, исчезал в полуосвещенном помещении приблизительно на час. На первый взгляд может показаться, что Гард — первый человек, кого лидер должен был без сомнений придать смертной казни, но не многие способны понять, что два монстра все еще невидимой, тонкой лентой привязаны друг к другу. И пусть эта лента перетягивает им обоим горло — они не готовы пока ее обрубить. Казалось, что времена стали более невыносимыми, когда возле мэрии прозвучал первый взрыв. Но на самом деле, все началось гораздо раньше. Мэйсон, как сейчас помнит: сперва падение приюта, после захват власти в Двойном Дне и только спустя неделю после утверждения Чонгука в роли нового лидера подпольщиков, ярким пламенем разгорелся бунт (на памяти города — второй, по своей катастрофичности). Не взрыв стал ключевой точкой отсчета, а закрепление чужого авторитета, который всеми силами пытался оспорить Богом, искренне полагая что такой человек, как Чон Чонгук — принесет Веатону лишь большую разруху. Каждый в городе был наслышан о том, каким образом пал детский приют и посредством чего была осуществлена смена власти в Двойном Дне — молодой лидер, перевернувший с ног на голову давние законы Дна, пугал людей своей категоричностью и вместе с тем вызывал тихое уважение. По сторонним рассказам, которые Мэйсон жадно когда-то слушал под выпивку, в день развала приюта звери были тихими как никогда, ведь стены непривычно дрожали от пугающих выстрелов. Раненого в плечо Раймонда в полусознательном состоянии, как кусок окровавленного отребья, волокли по коридору, с приставленным к виску дулом. Мужчина периодически падал, оставляя на полу следы слюней, смешанных с кровью, но Чонгук вновь поднимал его за шкирку, и толкая в спину плечом, насильно заставлял перебирать обессиленными ногами. Когда они все же достигли холла, Чонгук ожидаемо столкнулся с десятком заряженных автоматов, направленных исключительно на него, но в его напряженном, мужественном не по годам взгляде, читалась лишь неотступная уверенность в том, что сегодня он в любом случае покинет это место. И покинет далеко не один. Позади, со встрепанными волосами и помятой футболкой на выпуск, стоял тяжело дышащий Мин, гуляющий прицелом по вооруженной охране, готовый в любой момент нажать на курок, если хоть один двинется с места. Через несколько минут подтянулся Хосок, со второго этажа держащий на мушке окружающих зверей — в целях подстраховки. Взгляд Хо зацепился за подозрительное передвижение по левую руку от Чонгука, и пуля незамедлительно продырявила череп одной из приютских крыс, что замертво рухнула с пистолетом в руках. Несмотря на тяжелые условия существования, среди них нашлись и те, кто все еще был на стороне Гарда. Чонгук тогда даже ухом не повел, на грохот от чужого тела не повернулся. — Скажи своим псам, чтобы бросили оружие, иначе вышибу их хозяину мозги! — рычал Чон, продолжая плотнее вжимать пистолет в висок мужчины. — Ну же! — Не убил в кабинете, не убьешь и сейчас, — на грани сознания, заплетающимся языком процедил Гард, и помещение незамедлительно накрыл уже третий в этих стенах выстрел. Гард согнулся пополам в хриплом крике, когда пуля насквозь прошла через его стопу и, рухнув на пол, сдавленно, неконтролируемо завыл. Впервые в глазах своих людей он был так жалок, ничтожен и слаб. За каждым монстром следует еще больший монстр, и Раймонд перед последним в немом уважении преклонял дрожащие колени. Невероятная боль рождалась в кровоточащем плече, скользила через глубокие, резаные раны на щеках и заканчивалась нижней, правой конечностью. Гард ногтями скреб по полу, судорожно дергался, своим криком заставляя охрану с тревожным испугом переглядываться, и попеременно смеялся — смеялся, как безумец. И казалось, подними руку и отдай молчаливый приказ «расстрелять возвышающегося над ним парня», но Раймонд бездействовал, потому что не мог… Не мог убить единственное напоминание о своей сестре. Раймонд и Кербер — две стороны одной проклятой медали. В их венах течет одна кровь, в их памяти живет одно воспоминание. Умрет один и следом умрет другой, потому как тринадцать тяжелых лет шли по одной, кровавой дороге. Их нездоровая привязанность друг другу крепко держится на уровне сердца, и если одно из них остановится, то, вероятно, остановится и второе. — Снимайте свое барахло! Все снимайте, оставить только наручники! — гремел Чон, красноречиво целясь в чужую голову. — Резче, мрази! Торопливое копошение и падающее на пол оружие. Слетающая с тел форма и растерянные, потупленные взгляды. Униженные мужчины, покрытые мурашками от прохлады, стояли, сцепив ладони в кулак возле своей паховой области и исподлобья бросали короткие, осторожные взгляды на чужую, уверенную руку, без дрожи сжимающую огнестрельное. Эти шавки, выражающие свою верность и подчиняющиеся только Гарду, прямо сейчас добровольно были готовы разделить с ним свою судьбу, потому что продали свои жизни уже очень давно. Они знали на что способен Кербер — были более, чем уверены, что каждого из них сейчас может, не задумываясь, перестрелять. Их не жалко. Керберу — не жалко никого, кроме своего создателя. Но гиены были слишком глупы, чтобы это понять. — Шагайте к забору! Только без резких движений, цыплята. Шуга? — обратился Чон уже к своему другу, не отводя взгляда от своей жертвы. — Проконтролируй. Чтобы ни одна падаль не покинула двор. — Понял, — кивнул Мин. — Че встали? Шагаем! Мужчины, выходя на улицу, друг за другом послушно покидали фойе. На пути к белому, высокому ограждению их голые стопы с хлюпаньем утопали в холодных лужах и густой грязи. На плечи падал мелкий моросящий дождь, стекающий каплями по их напряженным, обнаженным спинам. Чонгук последовал за ними, таща за собой по полу, кровавое, тяжелое тело. Оказавшись на лестнице, он ногой отшвырнул от себя Гарда, чтобы безвольная туша, покатившись вниз по ступеням приюта, своим изуродованным лицом приземлилась в земляную жижу. Главный монстр стаи гиен заслужено оказался у подножия своего пьедестала, не в силах оторвать взгляда от земли, чтобы с гордостью посмотреть на своего приемника. Со стороны пустыря, за забором послышался звук рычащих моторов, приближающихся к приюту машин и, Чонгук, выдохнув, мелко дернул уголком губ — Шуга заранее обо всем позаботился. — Лицом к забору. Пошевеливаемся, ублюдки! Мэйсон издает смешок, чем привлекает внимание Сокджина. — Ты чего? — Да так… — улыбается Мэй, откидываясь спиной на заднее стекло пикапа. — Вспомнилось просто, — и тут же фиксирует слух на голосах, ставших на несколько уровней громче. — Я тебе говорю план — дерьмо! Разуй глаза и посмотри сам, — Мин тычет пальцем в карту, того гляди в ней дыру проделает и проводит грязным ногтем вдоль четко прорисованной полосы. — По всему периметру камеры. Даже в скале припрятан хвост. Допом идет активная наблюдательная вышка. У нас нет доступа к этому месту. Они хорошо позаботились о том, чтобы устранить все слепые зоны. Пернуть не успеешь, как тебя хлопнут! — Куда ты, блять, тычешь. Я эту карту заебался прочерчивать, убери кегли! — раздраженно сбрасывает чужие пальцы с плаката Намджун, замечая, как чернила в одном месте, начинают постепенно расплываться. — Рукожоп, блять, — склоняется над картой и под возмущенный взгляд Мина пару раз трепетно дует на разводы. — Ты с каких пор в рипофобы заделался?! — Я всегда был чистоплотным, в отличие от тебя! — Замолкните. Чонгук, не отводя взгляда от туманного склона, возвышающегося вдалеке над городом, щурит глаза и, поигрывая скулами, перекатывает в своей голове идеи, каждый раз упирающиеся в тупик. После бессонной ночи сосредоточиться практически не получается, мозги совсем отказываются работать, а ругань на заднем фоне, сошедшая до неразборчивого шепота после его замечания, еще больше сбивает с неуловимых мыслей. Виски стучат, голова по ощущениям сжимается до размера горошины, а в горле невообразимый сушняк, который он незамедлительно освежает одним, крупным глотком воды, из сжавшейся под его пальцами бутылки. Когда он в час ночи решил в одиночку осушить бутылку алкоголя, Чон даже не подозревал, что вместо глубокого, беспамятного сна, получит рой безостановочных мыслей, по своей консистенции напоминающих кашу. — Помой когти, котяра. — Нахуй иди, — Мин вырывает свой палец из чужих, загребущих ручонок и следом, под скривившиеся лицо Нама, закусывает чуть отросший ноготь зубами, чтобы демонстративно отгрызть кусочек. — Так лучше? — и показательно вытягивает средний палец, со своей неизменной ухмылкой на лице. — Какая мерзость, — Намджун изображает рвотный рефлекс, под посмеивающиеся звуки друга. — Другие пальцы тоже обглодать не забудь, для равновесия. — Я ща лицо тебе обглодаю, если не уймешься, — тычит Мин средним пальцем в чужую грудь. — Ой-й, утухни уже, судорога. — Че сказал?! Чонгук протяжно выдыхает, прикрыв глаза. Тишины. Дайте ему гребаной тишины. Усталость, вероятно, уже хроническая. Черты лица еще больше заострились, подчеркивая строгие скулы. Волосы отросли, из-за чего приходится теперь заделывать их в короткий хвостик. Несколько прядей спадает на лицо, щекоча щеки, своими завивающимися от влажности кончиками, но Чонгук не обращает на это внимание. Честно говоря, давно бы уже остриг к чертям, но руки все не доходят. Каждый день похож на черно-белый зацикленный фильм, от которого уже воротит. Пробуждение по будильнику; быстрый душ и сборы в темпе армейской подготовки; раздражающий стук в дверь, за которым следуют не радужные донесения о количестве пострадавших, о сокращении боеприпасов и потерях в собственных рядах. «Сильные люди создают легкие время», но ситуация почему-то легче не становится. Быть может он вовсе не сильный? Мрачный склон, на вершине которого расположен основной штаб Черной Мальвы, каждый раз будто смеется над ним, издевается, обжигает руки, связанные обстоятельствами. Плотный туман стелящийся вдоль бронированных, прочных ворот, столь же непрогляден, как и то, что скрывает строение, ставшее тюрьмой для всех неугодных Мальве. На вышке, высотой, превышающей забор приблизительно на два метра, с четкой периодичностью мигает красная лампочка, указывающая на включенную систему безопасности, и Чон прицельно смотрит именно на нее. Она для его взгляда, как раздражающая тряпка для быка: с упоением распаляет нервы. — От того, что мы смотрим на этот сраный пейзаж, ворота не откроются, — сплевывает на землю Юнги, ежась от влажного, зябкого воздуха. — Жрать охота. Мин досадно пинает маленький камушек, чувствуя, как желудок урчит от голода и, решая осмотреться, начинает двигаться вдоль стены полуразрушенного магазинчика, за которым они все это время находились. Осторожно выглядывая из-за угла, безынтересно оглядывается по сторонам на наличие неожиданных гостей и, прищурившись, замечает вдалеке неспешную, словно крадущуюся точку, направляющуюся в их сторону — по дальности приблизительно в четырёх километрах. Гиены пожаловали. Он вновь скрывается за углом и пинает камень в ноги Чона, в попытке привлечь к себе внимание. — Гу-ук, — полушепотом подзывает, но тот не реагирует. — Гук, блять! — уже заметно громче, и когда все же удается достучаться до чужого слуха, молчаливым кивком призывает посмотреть на приближающийся к ним броневик. Чонгук внутренне напрягаясь, не мешкая, подходит к сосредоточенному на дороге Мину. — Может перехватим? — Скорость слишком низкая, — покачивает головой Чон, анализируя ситуацию. — Ёж даже шин не коснется. Успеют остановиться. Дай бинокль. — Может подарочек им кинем? — подходит к парням Намджун, устремляя взгляд в ту же сторону. — Такой, чтобы их жопы от радости заполыхали. — Нет, нам нужна эта тачка целой. Черт, херово видно, — Чон фиксирует цель через увеличительные линзы, но из-за дальности она расплывается. Парень, закусывая щеку, напрягает каждую извилину своего мозга. — Рядом с нами они должны оказаться примерно через восемь минут. Бронежилеты на всех? — между делом задает вопрос и сипло выдыхает через нос, когда слышит тихое из-за спины: — На мне нет. — А где он блять?! — на полутонах, с пол-оборота закипает Нам, отправляя стрелы злости в своего сводного брата, подошедшего к ним несколькими секундами раннее. — Мозгов как не было, так и нет! — начинает торопливо снимать с себя дождевик, в твердом намерении отдать свою телесную защиту Джину, но тут же слышит препятствующий голос: — Оставь. Чонгук, не желая ничего слушать, распахивает тактическую куртку болотного цвета. Расстегивает ремешки и клейкие ленты на бронежилете и, снимая его через голову, кидает в руки Сокджину, что все это время с виноватым взглядом на него смотрел. — Это совсем не обязательно… — бубнит парень, ощущая, как собственные щеки начинают плавиться от стыда. — Все нормально, — кидает в ответ Чон, и, не застегивая куртку, возвращает взгляд на изначальную позицию обзора. — Они остановились, — делает вывод в слух, наблюдая, как вдалеке движение подозрительно прекратилось. — Может отлить захотели? — забирая из чужих рук бинокль, делает предположение Мин, с прищуром вглядываясь в неизменно серую картину. — Двое вышли, — кивает сам себе Юнги, описывая то, что видит. — Куда башку свою высунул! — хватают Мина за шкирку и тянут на себя. — Позволим им проехать, — бескомпромиссно дает указание Чон, понимая, что идти в лобовую — затея не из лучших. — Шуга, я сказал тебе скрыться! — рычит сквозь зубы Чонгук, замечая, как тот, будто совсем не услышав его приказа, с каким-то тревожным любопытством продолжает маячить биноклем из-за угла. Юнги, ничего не отвечая, дергает плечом, вырываясь из чужих, цепких пальцев и сосредоточенно продолжает вглядываться в подозрительные действия гиен, одетых полностью в черную форму. Они вразвалочку бродят вдоль своего броневика: кто-то подтягивает штаны, кто-то сплевывает на землю. Движения их тел расслабленные, медлительные — будто бы намекающие на то, что сейчас именно они всецело держат улицу под своим контролем. — Что-то не так. Гук, что-то не так, — покачивает головой Мин, а у самого по неизвестной причине сердце начинает тихо, в предупреждении поскуливать. Он видит, как один из наемщиков залезает по пояс в салон машины, как активно с чем-то копошится, пока, второй стоящий рядом с ним, чему-то своему сладко, довольно скалится. Мэйсон спрыгивает со своего пикапа, отмечая, что округа, за которой он наблюдал — полностью чиста. Хрустит шеей и с неприятным предчувствием начинает шагать к своим друзьям. — В чем дело? — уже в нескрываемом беспокойстве задает вопрос Чон, поглядывая на спину молчащего Шуги. — Черт, скажи уже что ты видишь! А у Шуги почва ускользает из-под ног. Гиена вылезает из салона и, под дрогнувшим взглядом Мина, с приветственной улыбкой опускается на одно колено, показательно поглаживая пальцами сорокакилограммовый миномет, установленный им на разбитую дорогу. Их засекли. Засекли уже давно. Сдал. Кто-то сдал их. Крыса. Крыса. Крыса среди своих. Дыхание Мина в несколько раз учащается, а внутри бесконтрольно начинает трясти. Крик всегда пугает. Неважно кто кричит: женщина или мужчина — надрывающиеся связки, готовые лопнуть в любой момент, всегда заставляют человеческий взгляд в растерянности замереть, а ноги в оцепенении прирасти к земле. Свое собственное дыхание становится слишком громким, и даже неуловимый воздух в замедленной съемке переворачивается вверх дном. Именно это ощутил Чонгук, услышав надрывное: — Ложи-и-ись! Прежде, чем разрывающийся снаряд оглушил каждого.

ᯓᯓᯓ

— Нравится? Тэхен от неожиданности мелко вздрагивает в плечах, когда за спиной над ухом проносится шепчущий голос. Он инстинктивно поворачивает голову в сторону прозвучавшего вопроса и сталкивается щекой с чужим кончиком носа. Несмотря на относительную тишину вокруг, все фоновые звуки кажутся слишком громкими — слишком заметными, чтобы не обращать на них внимание. Он слышит, как из крана угольного цвета свисают крупные капли и с медленной периодичностью разбиваются о поверхность воды; слышит, как в запретной близости дышат возле мочки уха, слышит, как бьется собственное сердце. Неправильность ситуации застигает врасплох, потому Ким коротко сглатывая, тут же отворачивается от чужого дыхания. Ему бы шаг вперед сделать, чтобы ускользнуть от рук, без позволения оплетающих сейчас его талию, чтобы сбежать подальше от слов, давящих на черепную коробку и приобретающих более серьезный тон, в ответ на его молчание. — Я задал вопрос. Каменные стены совсем не греют: от одного взгляда на них по коже проносится сырой, пронизывающий сквозняк. Горный рельеф поверхности не завораживает: от него под грудной клеткой только гуще нарастает чувство неизбывного одиночества, а приглушенный, матовый свет от ламп, будто бы застывших в воздухе под высоким потолком, с особым предостережением и интимностью освещает пространство, которое хочется немедленно покинуть. Тэхен, еле-еле касаясь края овальной, теплой ванной, ведет холодными пальцами по матовому, черному граниту и скашивает отстраненный взгляд на пар, поднимающийся с поверхности пенистой воды. — Выглядит холодно. Не врет. Несмотря на витающий в воздухе тонкий, расслабляющий аромат лаванды, несмотря на темное дерево, согревающее босые стопы — ему холодно, как никогда. Ледяной душ, которым его периодически награждали в заточении казался гораздо теплее, чем все, что окружает его сейчас. Его запах шеи сейчас глубоко втягивают, многозначительно упираются пахом, заставляя прочувствовать ягодицами выпирающее возбуждение и, грубее надавливая ладонью на основание ребер, плотнее прижимают к себе. — Я позабочусь о тебе. От последней фразы передергивает. От касаний пробирает до самых хрупких костей. Поговаривают что сросшиеся кости, становятся только крепче, но почему с каждым днем, по ощущениям, они все сильнее истончаются? — Алрой, — Ким перехватывает чужие, сцепленные в замок пальцы на своем животе и совершает осторожную попытку выбраться из объятий, больше напоминающих ему сейчас тесную, душную клетку, — я хочу помыться один… — он морщится, все еще стараясь убрать от себя ладони, но старший только в шею издевательски улыбается и, обманчиво расцепляя пальцы, спускается к кромке чужой футболки на боках. — Алрой, я хочу один. — Один?.. — старший, игнорируя сопротивление длинных пальцев, медленно начинает приподнимать ткань, сминающуюся гармошкой. А затем вторым вопросом, прозвучавшим уже со скрытым предупреждением, вынуждает Тэхена задержать дыхание. — Чонгуку ты то же самое говорил, м? Чонгуку… Внутри что-то ощутимо с треском екает. Это имя звучит, как нечто далекое, недосягаемое, что по-прежнему продолжает существовать в его суровой действительности, но вместе с тем не доступно взгляду. Зарождается невольное желание оглядеться по сторонам в надежде увидеть обладателя имени, так громко отлетевшего эхом от ребер. Ким неосознанно поворачивает голову в сторону и сталкивается с глазами другого человека, прямо сейчас смотрящего на него из отражения большого, круглого зеркала. Рядом с ним вовсе не Чонгук, на талии абсолютно чужие руки. Руки, прямо сейчас обещающие переломить его позвоночник подобно тонкому стебельку. До сегодняшнего дня глубокая тоска не была столь выразительной, не скребла своими когтями по сокращающимся стенкам легких. Она крепко спала в беспробудной тьме, как спал все эти месяцы сам Тэхен. Там, где душа выглядит потрепанной и изношенной, там, где один день, по ощущениям, приравнивается к трем годам; там, где работает лишь голый инстинкт выжить и не сойти с ума; там, где мысли теряются на фоне ежедневной, мертвой тишины — даже самым ярким воспоминаниям места быть попросту не может. Но сейчас, вслушиваясь в низкий, предостерегающий голос, разъедающая тоска вновь набирает силу. Его кости и правда ломаются теперь слишком легко. — Отвечай. Ты так же его сторонился? Тэхена, грубо схватив за предплечья, резко разворачивают на месте и, агрессивно встряхнув, заставляют воочию увидеть в звериных глазах напротив нарастающее раздражение. — Отвечай! — старший угрожающим выжиданием насквозь прошибает, грубее пальцами в кожу впивается, но не видит в черных глазах ни страха, ни стремлений к побегу, лишь усмешку — унижающую его достоинство усмешку, своей искренностью и правдивостью ударяющую по сильнее, чем титановая бита. — Отвечай мне! — рычит, как сумасшедший, не справляясь с уродливой ревностью, застилающей здравомыслие. — Говори! — Алрой впивается в чужие щеки пальцами и давит, давит, желая раскрошить крепко сжавшуюся челюсть. Но Тэхену не больно… Не больно совсем, и от этого давно устоявшегося факта в душе своей Ким прямо сейчас в голос смеется. — Говори, пока я не придушил тебя! — Нет. Уверенное, холодное «нет», разгоняющее по чужим сосудам разрушительную ярость. — Я хотел его, — Тэхен, под сдавливающими его скулы пальцами, тянет губы в насмешливой улыбке, и сознательно добивает стоящего напротив до конца. — Я любил его. Любил. Любил. Проклятое «Любил»! — Ты никогда не станешь с ним вровень. Ты…— делает многозначительную паузу Тэхен, словами раскраивая чужое, рвано участившееся дыхание, —… никогда в моих глазах не станешь значимее него, потому что ты для меня... — поднимает запястье Ким и в завершение, с громким взглядом постукивает пальцем по собственной татуировке, — ... всего лишь цифра. Услышанное ударяет по рассудку. Ножом проезжается по прогнившему сердцу, которого в груди Брауна, давно быть уже не должно. И ванную незамедлительно заполняет эхо от несдержанной, хлесткой пощечины, в которую вложили силу всей своей ужаленной гордости. — Я вырву из тебя этого ублюдка. Вырву и кину его разлагающийся труп к твоим ногам. Ты задохнешься, Тэ… Задохнешься от боли, — рычит в приоткрытые губы Браун, оттягивая чужие, каштановые волосы на затылке. На карамельной скуле припухлый след наливается алым, и Алрой, несмотря на дергающееся в его хватке тело, размашисто проходится языком по выразительному отпечатку, следом в многообещающем полушепоте приговаривая в щеку. — Ведь от твоего Чонгука не останется даже тени. А затем лишь короткий вздох, и Тэхен насильно ударяясь позвоночником о жесткий край, под волной грубого, неожиданного толчка, прямо в одежде спиной летит в горячую ванну. Вода плотной массой смыкается над головой, заливаясь в нос, попадая в горло. Он в мимолетной панике тут же тянется на поверхность, но пальцы, вцепившиеся в его волосы, только сильнее придавливают ко дну. Брызги от барахтающихся ног в бешеном танце разлетаются в стороны, попадая старшему на рубашку, лицо и в глаза, но Алрой не морщится, не отворачивается. Не мигая, смотрит сквозь воздух, продолжая удерживать захлебывающегося парня под водой. Он сотрет с его лица эту унизительную усмешку. Смоет с желанной кожи чужие, грязные отпечатки. Он покажет Тэхену, какова истинная боль на вкус, силком заставив заглотить все ее неосязаемые, острые грани.