На руинах твоего имени

На просторах зрелищных, кинематографичных лент привычно можно увидеть, как человек, из последних сил барахтающийся в море, предательски захлебывающийся соленой водой, начинает звать на помощь, когда осознает, что все его глубокие, личные воспоминания, вместе с его телом совсем скоро камнем пойдут ко дну. Но в действительности тонущие люди совсем не кричат — у них не остается на это сил. Они, погружаясь в темную глубину, расстаются со своей жизнью безмолвно и незаметно для окружающих. Потому Тэхен не кричит и ни к чьей жалости взывать не пытается. Он старается задержать дыхание, но уровень кислорода в крови все снижается и снижается. С каждой мучительной секундой, пока чужие руки крепко удерживают его, мечущегося под водой — желание сделать вдох только больше усиливается. Невообразимая паника от удушья с особой изощренностью выкручивает каждый участок тела, и он, не выдерживая, делает совершенно неконтролируемый, короткий вдох. Вода тут же попадает в дыхательные пути, он закашливается на разрыв, от чего вдыхает в себя еще больше жидкости, заполняющей лёгкие будто бы кипящим маслом. Горит. Внутри так нестерпимо, безбожно горит. Его словно острым скальпелем наживую разрезают от шеи до живота, вставляют меж содрогающихся ребер металлический расширитель и, одним рывком вскрывая хрустнувший грудной каркас, разводят его кости в виде кровавой бабочки. Пылает абсолютно все: начиная от мозга и заканчивая воющим от страха сердцем. Сердцем, от которого совсем скоро останется лишь черный, потухший уголек. Алрой выжидает еще пару секунд и, не желая доводить ситуацию до смертельного исхода, вытягивает парня на поверхность, позволяя тому, сквозь надрывный кашель, запустить в себя крохи кислорода. Тэхен в панике свешивается с края ванной, не ощущая как чужая ладонь отпустила его волосы. Приглушённый голос старшего обманчиво ласково начинает нашептывать над склонившейся головой «ну-ну, дыши-и», а Тэхен не может, потому что прямо сейчас его рвет водой на деревянный кафель, выворачивает наизнанку, перекрывая пути к столь желанному воздуху: носовой проход забит, а горло натужено надрывается в спазмах. — Все хотят жить. И ты не исключение, — чужая ладонь с обманчивой лаской поглаживает Кима по верхним трем позвонкам, пока он, вцепившийся в ванну намертво, скользящий разъезжающимися коленями по дну, пытается выплюнуть из себя всю лишнюю жидкость. — Перестань делать вид, что ты не боишься за свою жизнь. Твое сопротивление — это не плевок мне в лицо, это предательство по отношению к самому себе, — Алрой присаживается рядом с парнем на край ванной и, спустив ладонь на середину чужой, подрагивающей спины, устремляет задумчивый взгляд свозь пространство: — Видишь ли, Тэ… Боль не доказывает, что мы все еще живы — доказывает мышечный орган, из последних сил сражающийся за нашу жизнь. И сейчас пока твое сердце бешено борется за право существования, ты пренебрежительно показываешь ему средний палец. — Н-ненавижу… — доносится хриплое до слуха старшего. — Нен-навижу… — Тэхен сдерживает очередной рвотный рефлекс и, дергая плечом, сбрасывая со своей лопатки чужие касания. — Ненависть — это ни плохо и ни хорошо, — абсолютно спокойно отвечает Браун. — Она гораздо правдивее и сильнее, чем любовь. Любовь, как звезды — она сияет ярко до тех пор, пока не начнет угасать изнутри. Звезды умирают, Тэ. Но тьма, окружающая их, продолжает жить вечно, — Алрой, размышляя тихим голосом, тянет губы в бледной улыбке, пока Тэхен, отталкиваясь от дна, совершает попытку перевалиться через край. — Ненависть, как наша вселенная — она вечна, незыблема и одинока, в отличие от любви. Потому что не имеет себе равных. Она ни перед кем не приклоняется и никогда собой не жертвует. Я восхищаюсь ей… И восхищаюсь тобой — ведь вы с ней очень похожи. Браун, отмечая для себя, что его не слушают, лишь коротко усмехается, но чужим усилиям не препятствует. И когда парень, перекидывая ногу, все же бессильной тушей валится на пол с глухим шлепком, Браун устало запрокидывает голову и прикрывает глаза. Он понимает, что от их ранней дружбы остались только воспоминания, представляющие ценность лишь для одного человека в этой комнате. Он действительно восхищается этим парнем. В черных глазах Тэхена не видно никакой жертвенности или любви, как бы громко он об этом не кричал. И младшему Брауну приятно думать, что внутри Кима сейчас доминирует вовсе ни пламенные чувства к Чонгуку, а неприкрытая, живая ненависть, всецело предназначенная лишь для него — для Алроя, что эту ненависть с упоением принимает, сглатывает и просит еще. Он глубоко втягивает воздух через нос, пока кашляющий Ким, цепляясь дрожащими пальцами за мокрый, напольный кафель, старается на животе отползти от его ног. Тело от упадка сил пробирает неконтролируемой дрожью, каждая мышца напрягается до максимума, но Ким ползет. Все еще не желая сдаваться, под наблюдающим взглядом старшего, с натягом движется в сторону закрытой двери. Он не знает для чего это делает: сознание шепчет, что отсюда самостоятельно его никто не выпустит, но инстинкты затыкают рассудок и, подстегивая невидимой плетью, заставляют волочить свое вялое тело к ошибочно, спасительному выходу. — Достаточно. Браун поднимается на ноги. Неспешным шагом преодолевает короткое расстояние и, склонившись над Кимом, подхватывает того за предплечье, следом дергая наверх. — Хватит ползать у меня в ногах. Я жду от тебя не этого, — Алрой насильно отрывает чужие колени и живот от пола, и, встряхнув Тэхена пару раз, заставляет принять шаткое, полувертикальное положение. — Я даже подчинения от тебя не прошу. — А чего просишь? — Ким пошатывается в чужих руках и презрительно рычит, пронзительно смотря своими угольными глазами. А Алрой вкушает — испивает эту непримиримую, жгучую ненависть, причиняющую ему сейчас садистически приятную боль. — Хочу, чтобы ты перестал от меня убегать. Мне не важно любишь ты меня или нет. Я хочу, чтобы ты просто остался со мной, понимаешь? Поэтому, пожалуйста, Тэхен, я прошу тебя. Прошу тебя в последний раз… — он придерживает младшего за талию, понимая, что чужие колени сейчас вот-вот подкосятся от недостатка сил, и приподнимая Кима за подбородок, заканчивает шепотом в желанные губы: — Пожалуйста... останься со мной. Пожалуйста. Старший вкладывает в эту просьбу последнюю живую частицу самого себя. В ожидании наблюдает за холодно, подрагивающими ресницами; немо молится, чтобы тот тысячу раз подумал, прежде чем что-либо отвечать. Но все что ощущает по итогу — это атомную войну в груди, сносящую его терпение под основание, когда слышит в ответ такое ледяное, такое безжалостно убивающее: — Нет. Я хотел его. Я любил его. Ты никогда в моих глазах не станешь значимее него. У старшего за секунду кровь приливает к щекам. Его теплая привязанность, раннее принимаемая им за дружбу, давно переросла в психологическое расстройство, заставляющее своего носителя принимать роль неутомимого преследователя. Он не мог есть, не мог спокойно спать, прокручивая в голове навязчивые мысли об объекте своих мечтаний и о том, как с упоением будет наслаждаться его податливостью. Ключевым фактором в его нездоровой, патологической идее, являлась именно добровольная отдача, поэтому старший ни к чему Тэхена насильно не хотел принуждать. Ему претила мысль, что человек, над которым он возвел ореол идеала, будет с омерзением стонать под ним на постели, считая секунды до завершения. И сейчас, наблюдая в глазах напротив унизительный отказ и искреннее равнодушие — Алрой окончательно понимает, что проиграл. Проиграл твари, которую заживо освежует, когда поймает. Он кожу с этой мрази по шею сдерет и подвесит за ноги на одной из самых освещенных улиц Веатона — чтобы болтался в воздухе там: вместе со своими людьми, которых сейчас дожирают черные вороны. — Знаешь что?.. Я заебался. Заебался бегать за тобой и ждать твоей «царской» благосклонности, — Браун впивается в каштановые волосы и упирается лбом в чужой лоб, обдавая кипящим дыханием, сморщившееся лицо напротив. — Заебался жалеть тебя и проявлять снисходительность, — сжимает чужие, мокрые пряди до побеления пальцев, до выступивших вен на руках. — Я ведь по-хорошему сначала пытался. Я заботу предлагал, поддержку. Я предлагал покинуть приют и жить в комфорте. Я ведь пытался, пытался как мог, но ты срать на все это хотел! Чужое, длительное сопротивление слишком остро ударяет Алрою под дых, заставляет захлебываться собственной, ядовитой кровью. Тэхен бегает по разъяренному лицу, с которым знаком вот уже девять лет и начинает дышать еще чаще, когда пышущие жаром губы приближаются к его уху и словами, в одно мгновение затягивают на его горле мертвую, безвыходную петлю. — Раз так упорно отказываешься быть моим, значит станешь сухой, раздолбленной дыркой для животных, гниющих в камерах. А затем, не позволяя даже дернуться, Кима словно пушинку приподнимают над землей и с легкостью перекидывают через плечо, укладывая по-собственнически ладонь на правую ягодицу. В подтверждение своих намерений сжимают половинку с ярко-выраженной жадностью и договаривают, открывая дверь: — Говорят: сердце лидера — это его народ. Вот сегодня и воссоединишься со своим горячо любимым сердцем. Станешь ближе к Чонгуку, как никогда… «Заглатывая члены его людей» Поначалу, до осознания доходит медленно, но в последний момент разрывается громче, чем сотни мин, заложенных под дорогами города. — Нет… — сердце падает куда-то вниз. Ким ошарашено распахивает глаза и, не желая признавать происходящего, начинает вырываться словно раненое, связанное веревками животное. — Алрой нет! — он ударяет ослабшими кулаками старшего в поясницу, затем безостановочно еще и еще. — Не надо! Алрой, не надо! — он цепляется пальцами за дверной проем, но они предательски соскальзывают. Опирается ладонями в середину чужой спины, стараясь приподняться с плеча, давящего на желудок, но и здесь остается в числе проигравших, когда его для удобства слегка подкидывают, вынуждая вновь склониться лицом над землей. — Пожалуйста, мы можем поговорить! Алрой, мы можем поговорить! Давай поговорим, как в детстве? Алрой, ты слышишь? Пожалуйста, поговорим, давай поговорим! Как в детстве, Алрой, пожалуйста! — Тэхен в подступающей истерике, абсолютно ему не свойственной, остервенело брыкается ногами, ударяя коленями старшего в грудь, выкрикивает бессмысленные фразы до першения в горле, но Браун в эти лживые просьбы, основанные на страхе, ожидаемо не верит и, морщась от неприятных толчков в ребра, равнодушно вколачивает свой последний гвоздь: — Ты свой выбор сделал. Они вновь спускаются вниз. Его снова тащат туда, где Тэхен провел четыре, мучительных месяца: знакомый запах прели и длинные, сырые стены; звон цепей о решетку, протестующих в плену людей; крики боли в пыточных отделениях и неизменно холодные взгляды охраны. Здесь пахнет смертью. — Алрой, пожалуйста, — голос от криков совсем осип, потому получается выдавливать из себя лишь отчаянный шепот. — Не делай со мной этого. Не делай… Они приближаются к одной из камер, и только тогда Ким вновь чувствует под собой твердую почву. — Взгляни, — рычит сквозь зубы Браун, со спины сжимая пальцами челюсть парня и заставляя того посмотреть в темную глубину. — Это место — твой новый дом. Теперь уже на пожизненно. — Отпусти! Алрой, отпусти меня! — Тэхен силится вырвать лицо из цепкой хватки, извивается всем телом, но его грубо вжимают щекой в решетчатый, холодный металл, прижимаясь сзади. — Посмотри, как они ждут тебя, — змеиным шепотом произносят над ухом, пока из глубины камеры по одному начинают выходить на свет мужчины, прикованные за ноги цепями. — Посмотри им в глаза. Я сказал посмотри! — срывается на остервенелый рык старший, фиксируя чужой взгляд на животных, на чьих лицах открыто читается дикий голод. — Думаешь, если они когда-то ходили под Чоном, то не тронут его объект обожания? — Ким слышит, как ему во вспотевшую шею тихо посмеиваются, как плотнее вжимают лицом в решетку, вынуждая вдыхать зловонный запах чужого пота, тянущийся из клетки. — Думаешь не отымеют тебя, как последнюю шваль? Ты для них сейчас самая ценная ве-ещь в их поганой жизни. Сладкая, возбуждающая игрушка, — чужой, доходчивый шепот застревает иглами у Тэхена в горле, сводит болезненной судорогой подкашивающиеся ноги и сжимает грудную клетку до размера песчинки. — Интересно, насколько трепетно ты будешь вспоминать свою «любовь», после того как ее одичавшие шавки оприходуют тебя во все дыры? Поверь: тебе больше никуда не захочется возвращаться. Охрана в удивлении наблюдает за происходящим, а затем только слышит громкий приказ: — Открыть! — Нет… Все еще не веря, в оцепенении произносит Ким, наблюдая, как на его глазах, через несколько мгновений вставляют ключ в замочную скважину. Он мотает головой, заторможено хлопает ресницами, по наитию пытаясь сделать несколько шагов назад. Но Арой держит крепко, пресекая любые попытки к побегу. И когда дверь с пронзительным скрипом, медленно открывается, у Тэхена словно взрывается каждый участок мозга. Он не знает как, но прикладывая титанические усилия, изворачивается из захвата и с разворота наносит не щадящий, точечный удар тому по лицу. Все, как учил Юнги. «Если нет другой возможности, всегда бей туда, куда сможешь дотянуться. Даже кратковременная боль способна на время дезориентировать противника» — Сука! Вот СУ-УКА! — шипит Браун, склоняясь в спине и прижимая руку к носу, из которого начинает медленно вытекать струйка крови. — Поймать его! Не стрелять, эту тварь я хочу видеть живой! — Господин, Алрой вы в поря?.. — Я сказал за ним! А Тэхен бежит. Несется, как бешеный по коридорам, которые его фотографическая память вызубрила с первого раза. Он спотыкается о собственные ноги, падает и, вновь соскребая свои части тела, не оглядываясь, бежит вперед. Позади — вдалеке, шум и топот чужих ботинок. Навстречу выскакивают двое в черной форме и несутся в лобовую наперехват. Но Киму, ощущающему жар гнева в грудной клетке, вспоминающему обо всем, что делали с ним в этом месте — абсолютно сейчас плевать. Потому рычит, рычит яростно остервенело и, выставляя руки, накидывается подобно дикому зверю на одного из мужчин, из-за силы столкновения буквально валя того на спину. Он бьет по лицу, мордует чужую челюсть, пока второй ударяет его дубинкой по спине. Вот только Тэхен этой гребаной боли не чувствует. «Смертельные точки: висок, подбородок, кадык» Слова Юнги проносятся быстрой лентой, и Ким, не мешкая, бьет тяжелым ударом в центр чужого горла, следом слыша подерганный, предсмертный хрип. На него накидываются со спины и, сбрасывая с будущего трупа, прижимают позвоночником к полу. Не в этот раз. Только не в этот раз! Потому, делая захват ногами, крепко зажимая чужую шею между коленей, заставляет голову мрази насильно склониться к его груди. — Сдохните! Сдохните твари! Сдохните! — Ким орет во все горло, нанося удары по черепу, по виску. — Сдо-охните! — избивает так, словно живет в последний раз. Не понимает, что на нем уже пару секунд, тяжелой тушей лежат без движения. — Ненавижу! Ненавижу, мразей! «Не трать время на тех, кто уже не дышит. Умей вовремя остановиться и беги. Просто беги, Тэхен» Перед глазами красная пелена, руки тянуться раскрошить черепные кости, но в ушах по-прежнему эхом звучит голос друга. Он, сцепив челюсти, все же сбрасывает с себя бездыханное тело и, подхватывая валяющийся на земле «глок», вновь подрывается на ноги. Плевать, что за ним валяются два теплых трупа. Плевать, что это дело его, окровавленных, разбитых рук. Стены проносятся на невероятной скорости, горло дерет от недостатка воздуха. Босые стопы ничего не чувствуют: ни впивающихся стекол, не холодных камней. Он бежит. Просто бежит, как его учили. «Убегать от опасности — не постыдно» На пути появляется еще одна гиена, и Ким, притормаживая, снимая огнестрельное с предохранителя, уверенной рукой наводит прицел. «Представь, что перед тобой — пустая, безжизненная бутылка. И на выдохе, без всяких мыслей, жми на курок» В подземелье слышится первый, грохочущий выстрел, на который Браун дергается в плечах. — Я сказал НЕ СТРЕЛЯ-ЯТЬ! — дерет глотку, не понимая, что именно его человек сейчас лежит на земле, с идеально ровной дыркой во лбу. — Шуга, почему ты учишь стрелять меня, но отказываешь Чимину? — Потому что ты воспринимаешь чужую смерть гораздо проще. Ким подходит к распластанному в его ногах туловищу и смотрит на результат своих действий. Смерть в застывших глазах и правда его не пугает. Она прекрасна… Прекрасна в своей тишине. Взгляд замечает лестницу, ведущую на поверхность, и Тэхен выжимает из своих сил абсолютно все. Пробегает несколько метров, на ходу проверяя количество патронов в магазине. Оглядывается назад, понимая, что его вот-вот нагонят и делает в их сторону два хаотичных, предупредительных выстрела. Пули рикошетят от стен, но мужчины все равно инстинктивно, в испуге пригибаются. Они давно бы снесли этому парню башку, если бы не приказ. Тэхен делает первый шаг, набегу перепрыгивая ступень, затем еще и еще одну. И, кажется, до финиша осталось совсем не много — наверху разберется по ситуации. Но жизнь не была бы столь удивительной и хитроумной, если бы не могла вовремя поднасрать в самый ключевой и важный для человека момент. Потому именно в этот момент — в этот самый проклятый момент, нога предательски подкашивается и соскальзывает. Ким падает, со всего размаху ударяясь подбородком о бетонный выступ, отчего случайно прикусывает язык. Слюна, смешанная с кровью, тянется из приоткрытого рта; перед глазами мечущиеся в танце мошки. За спиной топот, приближающихся гиен, а над головой издевательски басовитый смешок, с упирающимся дулом автомата в его макушку. — Попался, сладенький? Тэхен пребывал в красном тумане до, и остался в нем догнивать и после. — Уберитесь от меня, суки! — он пытался ногами упираться в пол, увеличивая уровень собственного сопротивления, но его под руки тащили обратно так, словно он ничего не весит. Стопы скользили по пыли, оставляя после себя длинные полосы. На руках расцветали кровоподтеки, от того с какой силой их ему сжимали. Он рычал и вырывался, проклинал каждого и желал им поскорее сдохнуть. Он пытался… изо всех сил пытался выжить. — Не рыпайся! — Не трогайте, меня твари! Не трогайте! — Закрой пасть! А затем вновь летит — падает на пол, проезжаясь локтями и коленями по пыльному бетону. — Ва-ау, а пташка-то с гонором, — доносится где-то над головой. — Если че, я первый его забил, — слышится насмешливый, второй голос. — Можем его чпокнуть разом, — звучит, кажется третий. Да. Третий… Ким, на панике промаргиваясь, на инстинктах, с пробуксовкой начинает отползать назад. — Ну-ну, птенчик, ты куда рванул? — Господи, нет… — невольно срывается с губ, когда решетка с красноречивым грохотом захлопывается за спиной. Та самая, устрашающая решетка, выкручивающая наизнанку нервы. — Нет, нет… — Тэхен, разворачиваясь, на коленях впивается пальцами в металл и бессмысленно начинает дергать его на себя, в мечтах желая выдрать с корнем. Алрой, с бинтом в носу, склонив голову, делает шаг к камере и присаживается на корточки, наслаждаясь ужасом, воцаряющимся в черных глазах. Животные все еще стоят и не двигаются, выжидая, когда им дадут зеленый свет. Они переглядываются в немой, плотоядной улыбке; облизывают пожирающими взглядами спину, просвечивающую сквозь мокрую, прилипшую к коже футболку и, в предвкушении проводя языком по губам, расстегивают ширинки на своих дранных, камуфляжных штанах. — Я мог бы тебя вознести, — Браун тянет уголок губы вверх, понимая, что именно этого отчаявшегося взгляда все это время ждал. Такого напуганного и утопающего в своей собственной безысходности. — Но, к сожалению, стану свидетелем твоего унизительного падения. Каждый из присутствующих ожидает мольбы, ожидает обещания «во всем слушаться» и надсадные просьбы «выпустить», но взамен голые стены накрывает лишь пробирающий до мурашек смех. Сперва тихий, прерывистый, а затем громкий, нарастающий по секунде. У Тэхена внутри все рвется и содрогается в дикой агонии. Он понимает, что его сейчас ждет, но до последнего не склонит голову. Не здесь. Не сегодня. И даже не завтра. — Как бы низко я не упал, мне хватит сил, чтобы утянуть тебя за собой, — смеется Тэхен, победно стирая ухмылку с чужого лица. — Потому что я выживу. Выживу, несмотря ни на что. Ведь ненависть — вечна и незыблема. «Тогда я буду ждать этого часа» — остается не озвученным в голове Алроя. Он ничего Киму не отвечает. Лишь хмыкая, сплёвывает на землю, а затем медленно поднимаясь на ноги, позволительно кивает заключенным: — Развлекайтесь. И уходит. Просто. Молча. Уходит. Сначала ты веришь в лучшее и считаешь, что если все еще дышишь, то значит во всех переживаемых тобой испытаниях есть какой-то скрытый замысел, который обязательно в конце обернется для тебя счастливой стороной. Ты уповаешь на судьбу и жизнь, в надежде, что если в бездействии перетерпишь отпущенные тебе страдания, то выиграешь джекпот. Но время течет, а реальность, рассыпающаяся на глазах, становится все больше невыносимее, пока ты, уверовавший в собственное бессилие, упорно продолжаешь чего-то ждать… Ждать, как дурак, пока мышцы и мозг полностью не атрофируются. Пока система внутренней безопасности, зиждущаяся на инстинктах, не возьмет под контроль твое безволие и насильно не вытянет твою заплесневевшую тушу из вязкой, зловонной трясины, для того чтобы с ноги толкнуть на правильную дорогу. Ты падаешь и нехотя начинаешь ползти, ведь просто шагать, больше не в состоянии. А перед глазами маячит красным «Ты справишься, ведь судьба тебе все еще терпеливо благоволит». Ты стонешь, злишься, ползешь, сцепив зубы: уже колени с пальцами в кровь истер. Вот только это расстояние до финиша, с каждым прожитым днем, предательски увеличивается в геометрической прогрессии, делая конечную цель все более размытой и далекой. Ты снова начинаешь ненавидеть жизнь за такую дикую, вопиющую несправедливость. И именно в этот момент многие из нас сдаются. Не выдерживают. Не понимают. Человек не думает о том, что цель впереди вовсе не отдаляется, а расплывается лишь из-за прищуренного взгляда, замыленного усталостью, страхом и отчаяньем; в голове ни на миг не проносится мысли, что судьба на самом деле — это ты сам. Она — твои решения, твой взгляд на мир, твои эмоции. Все, что происходит внутри тебя, становится частью твоей действительности. Потому такое состояние, как безнадежность — рождается вовсе не из вне, это не безвыходные обстоятельства — это всего лишь наша эмоция. Эмоция, что расцветает внутри. Расцветает тогда, когда нам ошибочно кажется, что мы больше ни с чем не сможем справиться. Она перемалывает человеческие сердца в фарш, отбирая веру, остатки любви и всякое здравомыслие. И прямо сейчас в груди Тэхена победно распускаются ее первые, антрацитовые лепестки. Он бесцветно усмехается своей беспомощности; под звериными оскалами вжимается лопатками в жесткую решетку и отсчитывает секунды до обещанного Алроем падения. — Сам штанишки снимешь или тебе помочь? Боль не доказывает, что мы все еще живы — доказывает мышечный орган, из последних сил сражающийся за нашу жизнь. Тэхен не отвечает. Лишь сглатывает, подтягивает колени ближе к себе и прикладывает кулак к своей груди. Бьется… Оно так сильно и мученически бьется. Бьется ради него.

ᯓᯓᯓ

На языке привкус крови, в носу стойкий запах металла. Сквозь заложенность в ушах, доносятся глухие перешептывания. Они звучат над разрывающейся от боли головой, но по ошибочным ощущениям будто в нескольких километрах. — Попались крысы, — слова слишком не разборчивые, чтобы понять их смысл. Каждая буква растягивается до критической точки, а затем лопается, острой болью отдаваясь в барабанных перепонках. — Начальство будет довольно. Сразу четверых словили. — А пятый где? Ты его грохнул что ли? — Не. Сам подох: кусок арматуры в брюхо прилетел. Гони быстрее. — Куда везем-то? — задают вопрос с водительского сидения броневика. — В штаб. Младший Браун сейчас там. Последнее, что улавливает Чонгук, прежде чем вновь проваливается в бездну.