ᯓᯓᯓ
Чимин отрывается от решетки. С выдохом прислоняется к ней спиной и, проходясь пустым взглядом по каждому из присутствующих, устало проводит ладонями по лицу. — Вам настолько безразлично, что с ним будет? — губы поджимаются, глаза то и дело перебежками скачут с одного лица на другое. Пак не видит в них ответов. Единственное, с чем он сталкивается — это молчание. Глухое молчание, приводящее в бешенство всякое терпение. — Неужели вам реально плевать? — голос дрогнет, он качает головой, удивляясь всеобщему равнодушию. — Так нельзя… Так нельзя, черт бы вас всех побрал! — Перестань, Чимин, — спокойный голос Шуги привлекает к себе внимание младшего, чем удается на время заглушить напускную панику. Юнги поднимается на ноги, убирает фигурку в карман и, подходя к парню, кладет ладонь на его затылок, прислоняя собственный лоб к чужому. — Мы ничего не можем сделать. Наши руки связаны. Мы не имеем ни оружия, ни даже элементарной возможности выбраться из этой клетки, — доходчивый шепот проникает в голову Чимина, что кажется уже трещит по швам от злости. — Вы сами пошли за нами. Сами спустились на Дно, даже не осознавая опасности, которой могли бы избежать, — слова звучат твердо, в то время как пальцы уже ласково поглаживают кожу. Младший неосознанно вцепляется в чужую футболку, сосредотачиваясь на дыхании, так тесно блуждающем по его губам. — Никто не винит вас за эту глупость. Произошло то, что произошло. Я не знаю, насколько сильно тебе дорог Тэхен, но единственное, чем ты сейчас можешь ему помочь — это попытаться сохранить собственную жизнь. Он намерен выторговать нас всех целыми, а не по частям. Поэтому, пожалуйста, успокойся и не привлекай к нам лишнее внимание, не сулящее ничего хорошего. Ты понимаешь, о чем я говорю? — Чимин кивает как болванчик и, затыкая подальше собственную нервозность, позволяет чужому, мокрому от пота телу, прижаться к его собственному. Юнги крепко обнимает его, словно младшего беззащитного брата. Смотрит через решетку на снующих гиен и, замечая, как голодно облизывается одна из них, бросает ответный предостерегающий взгляд. Он видел, как животное пошло пожирало глазами аппетитные бедра младшего, и это действие ему не понравилось. Мин не хочет думать о том, почему это шмыгающее носом создание вызывает в нем столь непривычные, трепетные чувства. Он намеренно проходится ладонью по спине Пака, гладит каждый позвонок, утыкается носом чуть ниже проколотого ушка и, незаметно втягивая в себя аромат чужой кожи, глазами показывает зверю: кому именно сейчас принадлежит это тело. Гиена кривится в едкой усмешке, складывает пальцы в виде пистолета и делает призрачный выстрел, красноречиво обещая Юнги однажды выпустить реальную пулю в лоб. Чимин чувствует, как нечто горячее касается его мочки уха и смотрит вопросительно на Намджуна, который лишь пожимая плечами, загадочно улыбается. — Юнги, ты чего делаешь? — пытается отпрянуть, но снова сталкивается с крепкой хваткой и шепотом, щекочущим ухо: — Не дергайся. Обними меня. — Что? — с нескрываемым волнением в голосе. — Если не хочешь быть растерзанным этими животными в ближайшие несколько часов, — Шуга ведет губами по щеке младшего, не прекращая зрительной игры со своим «противником», — сделай вид, что принадлежишь мне. — И… И как я, по-твоему, должен это сде… Под напором сильного тела спина Чимина больно припечатывается к решетке. Он испуганно смотрит на Джуна, что еле заметно кивает, мысленно говоря: «Доверься ему» и, не успевая сделать вдох, сталкивается с нечто влажным, проскальзывающим сквозь приоткрытые губы. Чонгук морщится от собственного смешка, резью отскочившим в травмированной ноге и прикрывает глаза, посмеиваясь. Вся его «семья» — одна большая сумасшедшая непредсказуемость. Он улыбается уголком губ, наблюдая, как друг уверенно зажимает блондина, как слегка давит пальцами на его челюсть, принуждая того полностью отдаваться ситуации. В голове Гука невольно появляется знакомое лицо. — Мой поцелуй… Ты можешь забрать его. — Ты разрешаешь? — Разрешаю. Улыбка сползается с лица. Чонгук сглатывает, представляя, как сам жадно сминает губы, которые сейчас чертовски далеко от него. Безумие думать о подобных вещах, когда жизнь близких людей и твоя собственная висит на волоске. Но он не может остановиться. Не может препятствовать желаниям, так безжалостно искушающим его сердце. Облизывает нижнюю губу и переводит взгляд на Намджуна, что с тоскливой улыбкой наблюдал за происходящим. И Чон прекрасно понимал причину чужой грусти. Ведь она сидела рядом с Намом, и укоризненно прятала взгляд. Джину не нравились подобные манипуляции. Он считал действия Юнги чрезмерно непредусмотрительными, лишними и крайне неправильными. Чон понимал причину чужой грусти. Как бы близко ни находился Джун к своему сводному брату, ему всегда будет этой близости недостаточно. — Это неправильно!.. — сквозь зубы шипит Джин, поднимаясь с земли. — Чимин не игрушка и не победный приз. — Он помогает ему выжить, — Намджун хватает подорвавшегося брата за плечо. — Лучше быть победным призом, чем поломанной игрушкой в руках этих зверей. — Он живой человек, Джун, — тихо выплевывает старший, сбрасывая с себя чужую руку. — И, если для Юнги этот поцелуй ничего не значит, то для Чим-ы, он может значить слишком много. — Ты не можешь знать наверняка. Ты к Юнги в душу не заглядывал, — спокойно произносит Нам, расслабленно откидываясь на стену. — Лучше дай воды Мэю. Он давно не пил. — Я в порядке, ребята… В порядке, — слабо доносится голос их общего друга. — Можете сраться дальше. — Мы уже закончили, — гневно цедит Джин, бросая последний взгляд на брата. Со вздохом присаживается к Мэйсону и, сдувая с глаз упавшие волосы, в раздражении открывает бутылку, раннее брошенную им в клетку. — Никто никогда меня не слушает, а потом все оказываются в дерьме, — бубнит себе под нос, поднося горлышко к сухим губам друга. — Хоть бы раз послушали… Пак задыхается. Дышит через раз, находясь в глухой прострации. Чужой язык смело блуждает по его губам — проникает внутрь с каждым разом все напористее. Лопатки упираются в решетку. Напряженное тело тает, растекаясь маслом в крепких руках. Глаза сжимаются вслед за приятной тяжестью, что ухает вниз живота, скручивая мышцы в тугой узел. Юнги нежно прикусывает язык, замечая, как дернулось от неожиданности хрупкое тело. И, господи… Ему дико нравится ощущать эту искреннюю слабость, которая прослеживается в каждом рваном вздохе Чимина. Мин чувствует, как маленькой пташкой бьется чужое сердце. Как быстро грудная клетка блондина вздымается, не справляясь с потоком эмоций. Старший гуляет пальцами по бокам младшего. То сжимает их слишком сильно, принуждая того болезненно скривиться, то ослабляет хватку, не желая причинять не нужной боли. Неправильность поступка эхом отзывается в голове Юнги. Он мысленно рычит, отказываясь прислушиваться к внутреннему голосу, что на коленях молит его немедленно все прекратить: остановить безумие, срывающие все тормоза. Шуга ощущает, как нужда в этом подростке, тихо постанывающем в его губы, возрастает до запретных масштабов. Она заполняет теплом холодную пустоту, с которой старший невольно успел сродниться. Подобные чувства невозможны в обстоятельствах, в которых они находятся. Только не здесь. Не сегодня. И даже не завтра… Юнги смотрит на прикрытые глаза парня, а затем, не отрываясь от мягкости чужих поцелуев, вновь переводит говорящий взгляд на гиену, бросая ей вызов в лицо. Мину известны законы Двойного Дна: чужое должно оставаться чужим. Потому животное мерзко скалится, со злостью плюет себе под ноги и сдается, покидая вымышленное «поле боя». Об этом правиле когда-то рассказывал, Гук. Но Шуга не был уверен, что при нынешнем лидере, давно установленные порядки все еще соблюдаются. Стоит мордовороту скрыться из зоны видимости, старший насильно оттягивает себя от Чимина. Делает молча несколько шагов назад, наблюдая растерянность на миловидном лице. — Прости… — Юнги поднимает ладони, останавливая Пака, который уже на автомате хотел к нему приблизиться. Глаза бегают из стороны в сторону, не желая смотреть в непонимание, проскользнувшее в зрачках младшего. — Такого больше не повторится. — Что это было? — Чимин качает головой, желая услышать хоть что-то. — Не хотел, чтобы тебя сломали самым унизительным образом, который только здесь возможен. — Это… — Пак вскользь облизывает припухшие губы. — Это была игра, верно? Чтобы уберечь меня? — и усмехается, в глубине не желая слышать ответа на свой вопрос. — Да, — старший трет пальцами глаза, понимая, насколько гадко звучат его слова. — Это была игра. Не воспринимай слишком серьезно. И… И прости, еще раз, — Шуга разворачивается, встречаясь с уничтожающими глазами Сокджина. Замечает давно пришедшего в себя Чонгука, натягивает на лицо глубокое безразличие к произошедшему и, присаживаясь рядом с ним, молча начинает проверять прочность чужой шины. Не произносит ни слова, а Чону и не нужно. Он понимает своего друга… Понимает все. Только не здесь. Не сегодня. И даже не завтра. Пак стоит неподвижно, неловко улыбаясь самому себе. Ему стыдно за собственную глупость: за чувства, которым позволил обрести жизнь. Ничего страшного ведь не случилось?.. Его первый поцелуй случился не под небом, как когда-то мечтал, а в нескольких метрах под тяжелой землей. Не с девушкой, чью нежность представлял в своих фантазиях, а с парнем, загадка эмоций которого, каждый раз ударяет под дых. Случился не по воле взаимных, сильнейших чувств, а ради того, чтобы звери не смогли просто на просто раздробить каждый срастающийся участок его души. Ничего страшного ведь не случилось?.. Так, почему же сейчас, взирая пустым взглядом в стену, находясь теперь в относительной «безопасности», Чимину кажется, что тонкие швы на сердце начинают по сантиметру, мучительно исчезать.ᯓᯓᯓ
В заброшенном здании, отведенном под снос, люди сидели на тонких картонках, громко переговариваясь между собой. Они грели руки возле костра, обжигали горло крепким алкоголем и о чем-то спорили, пытаясь переорать друг друга. Женщины укутывали своих маленьких детей в теплые, потрепанные одеяльца. Мужчины подбрасывали в огонь разного размера доски, которые только смогли отыскать, стараясь поддерживать хоть какое-то тепло в большом пространстве, состоящем из холодных кирпичных стен. — Не неси чушь! Твой план провален и даже идиоту это понятно! — Тогда предложи что-нибудь получше, раз все мои идеи тебе столь неугодны! — Прекратите! — Ким Санун привстает с одной из картонок, скидывая с себя плед, принесенный из собственного дома. — Не забывайте, что на той территории находятся не только убийцы, но и ни в чем не повинные дети. Нападая на группировку, вы рискуете жизнями множества детей, находящихся там! — О чем ты говоришь, женщина? Там нет детей, и все давно об том знают. Ты вообще видела их? — мужчина в возрасте сорока лет усмехается, спрыгивает с высокого деревянного короба, на котором раннее возвышался и, стремительно подходя к Санун, тычет пальцем в пол, намекая на место, которое всем присутствующим прекрасно знакомо. — Там — нет — никаких — детей, — по слогам выплевывает, не скрывая личной, внутренней неприязни. — Знаешь, что сделал один, как ты говоришь, «ребенок»? Женщина смотрит, не отводя взгляда от зачинщика бунта. Гордо держит подбородок поднятым, не желая приклоняться перед чужим бредом. — Он убил моего сына… — шипит сквозь зубы мужчина, ударяя кулаком себя в грудь. — Моего сына! — Есть люди и пострашнее, чем эти дети. Люди, которых и людьми то назвать нельзя. И если завербованных «Черной Мальвой» еще можно спасти. Поработать с психикой. Показать, что есть иная жизнь, и им не нужно защищать себя подобно животным, то заклейменных не спасти, — глаза заволакивает влажной дымкой. Санун стирает тыльной стороной ладони сгустки слез и продолжает речь, несмотря на презрение, испытывающее к стоящему напротив человеку. — Ты хочешь разрушить систему, я понимаю. Но не забывай, что Двойное Дно — это не конечная точка. Это всего лишь маленькая подсистема, отвечающая за безопасность «Черной Мальвы», во главе которой стоит здешняя власть. Ну разрушишь ты ее, оставишь Дно под завалами, а что дальше? — посмеивается женщина, шагает назад, раскрывая руки в стороны и осматривая каждого сидящего в кругу. — Что дальше, люди? А хотите я вам скажу? — закусывает губу, понимая, что не услышит ничего, кроме тихих перешептываний. — Дальше земля, по которой вы ходите, содрогнется. Стены ваших домов начнут разрушаться. Продуктовые магазины, одежда, парки — все, что необходимо для жизни будет объято пламенем. Ваши жизни начнут гореть, ровно с той же силой, как горели девятнадцать лет назад… Вы помните это? — Санун смотрит в глаза застывшего бунтовщика и горько усмехается, делая голос на несколько уровней тише. — Заклейменные никого не щадили, когда пришли в этот город. Они забирали с собой самых лучших. Они забрали с собой моего любимого человека, который даже не успел узнать, что станет отцом. Так скажи мне, Богом, — подходит в плотную к мужчине, хватая того за грудки. — Ради чего ты хочешь пожертвовать невинными душами? Ради пришествия тех, у кого души давно нет? — С чего ты взяла что они придут? — Богом зло скидывает с себя женские, подрагивающие руки, делая шаг назад. — Никто давно о них не слышал. Может, подохли уже там в своем Трарде. Мне плевать. Я сделаю то, что должен. Один или вместе со всеми, неважно. Я все-равно подорву это проклятое Дно. — Мои дети пропали: Намджун, Джин, ты же их знаешь. Не исключено, что они находятся там. Ты думаешь, я позволю тебе совершить это сумасшествие? — Тогда молись, чтобы твои слова оказались всего лишь надумкой, Санун, — ровно произносит мужчина, качая головой. — Потому что, если это правда. То они уже не с нами. Через пару дней на их коже появится черный цветок, как и у каждого завербованного, если уже не появился… А это означает лишь одно, — делает глубокую паузу, не сводя взгляда с отчаявшейся матери. — Что под будущими руинами им теперь самое место. — Ты безумен… — Санун отшатывается, осознавая ужас, тихо подкрадывающийся к этому городу. — Безумен. Она стирает слезы, маленькими градинками скатывающиеся из уголков глаз. Шагает и шагает, устремляясь спиной к выходу. И, отчужденным взглядом в последний раз осмотрев всех собравшихся, разворачивается, тихо кидая через плечо: — Заклейменные придут… Придут, чтобы погасить твое пламя и разжечь собственное, напоминая каждому, кто истинный хозяин этого города. И когда придет это время, я буду молиться, чтобы первым в их числе оказался ты, Богом.ᯓᯓᯓ
Металлическая дверь с протяжным ржавым скрипом неспешно приоткрывается перед лицом Кима. Он смотрит на хаос, царящий в комнате, и не может сопоставить слово «лидер» с представшей перед ним картиной: перевернутый стол, раздробленные стулья, разбитые ампулы неизвестного происхождения. Повсюду гуляет запах прожженного дерева и прели. Тэхен, чьи руки минутой раннее освободили от веревок, проходит внутрь. Осторожно преодолев низкий порог, перешагивает следом через валяющуюся отломанную ножку стула и, заинтересованно склонив голову, подвисает на бледной фигуре, в испуге забившейся в дальний угол пыльного помещения. Бомонт трясется всем телом. Усиленно пытается оттереть что-то со своих рук. Ногтями раздирает кожу до крови, шипит от боли, но не останавливается. — Ты видишь это? — речь резкая, импульсивная. Лидер показывает подростку свои треморные пальцы, кивая взглядом, чтобы тот внимательно их рассмотрел. — Скажи, что видишь! Видишь это пятно? — глаза ошалело бегают по чужому безразличию. — Оно не оттирается. Все горит. Внутри горит, — хрипло шепчет, вновь начиная раздирать свои руки в кровь. Тэхен оборачивается за спину, убеждаясь, что дверь за ним плотно прикрыли. Возвращает внимание к жалкому, в его глазах, человеку и, осматриваясь вокруг, замечает полку, на которой в ряд лежат тонкие, стеклянные шприцы, наполненные бледно-голубой жидкостью. Он медленно подходит к яду, цвет которого выглядит потрясающе притягательным и, беря в руки один из шприцов, прокручивает его в руках, задумчиво поглядывая в сторону разрастающейся чужой паники. — Тебе это нужно? — улыбаясь уголком губ, подросток намеренно привлекает внимание к себе. — Ты сильно дорожишь этой дрянью, да? — Тэ усмехается, исподлобья смотрит на поскуливающего Бомонта, пытающегося приподняться с пола. Прикусывает губу и, медленно приближаясь к неадекватному ничтожеству, присаживается перед ним на корточки, четко осознавая, что у того нет сил, чтобы элементарно подняться на ноги. — Как ты собрался играть со мной, если даже имени своего, наверное, уже и не помнишь? — Тэхену смешно и, в то же время, постыло. Без приказа этого существа, они никогда отсюда не выберутся. — Посмотри на меня, лидер, — делая едкий акцент на последнем слове, щелкает свободной рукой перед ничего не соображающим лицом. — Эй, взгляни на меня. Хочешь, чтобы полегчало? Бомонт прерывает свои резкие, дерганные движения. Поднимает мутный взгляд, в котором прослеживается бледная желтизна белков и, сжимая зубы, быстро кивает, потянувшись за спасительной дозой. — Ну-ну, не так быстро, — Ким поднимается на ноги, делая несколько шагов назад. — Сперва сыграем с тобой, как и планировали. Только играть будем в мою игру. — Ка-кую? — Бомонту дается с трудом произносить слова. В горло словно заливают огненную лаву. Он опирается ладонью о стену, в попытке подняться и вырвать из чужих рук голубую жидкость, но ноги предательски подкашиваются. Он не чувствует их. Не чувствует ничего, кроме боли, рвущей его кости и внутренние органы на лоскуты. — Я задам тебе один вопрос. Ты ответишь на него, — Тэ берет с пола маленькую, деревянную шкатулку, раннее сброшенную Бомонтом со стола и вновь подходит к полке. — Затем, ты отдаешь приказ своим людям вывести нас на поверхность, предоставив необходимые носилки, для двух людей, которые, к слову, пострадали по твоей вине, — аккуратно собирает в коробочку все лежащие «мединструменты». — После, вдыхая свежий воздух за пределами этих катакомб, я передаю эту шкатулку твоим псам, и они возвращают твой заслуженный приз в целостности и сохранности, — голос Тэхена звучит издевательски-приторно. Бомонт прерывисто смеется, давясь собственным воздухом. — А, что, если я пошлю тебя? — лидер откидывается уставшей головой о стену, ощущая, как холодные капли пота стекают по виску. — Что тогда? — слишком тихо, но Ким услышал. — В моих руках сейчас вся твоя жизнь, Бомонт. И, если я случайно уроню ее, она не прервется в одно мгновение, как бы сильно ты этого ни хотел. Ты просто медленно, в муках будешь здесь подыхать в одиночестве, и ни одна из твоих гиен не кинется спасать тебя. Твоя игра не имеет смысла. Ведь, кто первым закричит в этой комнате от боли, если не ты? Тэхен принимает собственную жестокость. Мирится с обстоятельствами, вынуждающими бить наотмашь человека, не способного сейчас себя защитить. Подросток думал, что видит монстра, но, по факту, он видел ребенка, скрывающегося за взрослым телом. Ребенка, однажды, свернувшего не туда. Жалости он к нему не испытывал, потому что жалеть уже было некого. Бомонт слабо улыбался. Кашлял, сквозь глухие хрипы втягивая воздух через рот. Облизывал сухие, покрытые болячками губы и кивал, сокрушительно принимая правила чужой игры. — Задавай. Ким присаживается на подлокотник подранного дивана и, опуская «чужую жизнь» на собственные колени, произносит медленно, чтобы слушатель уловил каждое слово. — Как Чонгук связан с этим местом? Лидер приподнимает брови, смотрит сквозь пространство и, вновь закашливаясь, начинает заторможено говорить, с каждой новой фразой обрывая нечто тонкое и светлое внутри Тэхена. — Он вырос здесь. Бешеный удар сердца. — Его мать предала прежнего лидера — своего родного брата. Желая уничтожить это место и отомстить за смерть своего мужа — отца Гука. Верила в лучший мир и справедливость, за что жестоко поплатилась от руки своего же сына. — Я убил свою мать. Похоронил в ярком пламени над ночным горизонтом. Второй удар. — Все здешние звери относятся к общей системе под названием «Черная Мальва», во главе которой стоит Мэр. Чонгук-и не стал исключением. — Но в новостях… — Они врут. Мы наемники, парень. И вербуем людей, не для себя. Мы создаем армию. Чонгук сбежал отсюда, но это вовсе не означает, что он смог сбежать от черного цветка. И если потребуется, он обязан будет выполнить любой приказ. Понимаешь? — склоняя голову к плечу, печально посмеивается Бомонт. — Лю-бой. Например, безопасно перевести груз с оружием, устранить неудобные Мэру ситуации или, — в глазах лидера зарождается яркая, красноречивая усмешка, — подготовить живой товар для переправки в еще более худшее место, чем это. Спроси своего святого Гук-и о Трарде. И о том скольким невинным, он помог оказаться там. Смерть для кого-то наступает мгновенно. Она случается лишь раз, прерывая все внутренние мучения. Тэхену казалось, что однажды он уже умер. Сгорел вместе со своими родителями, пеплом орошая свою маленькую вселенную. Но почему сейчас он вновь чувствует ее приближение? Кожей ощущает на себе призрачное ледяное дыхание, будто не забрала его тогда. Оставила бесконечно блуждать в потемках новостных лент. Она парила над ним в воздухе, желая насладиться вдоволь чужими страданиями. Тэ не понимал, почему его личная смерть наступает так долго. Почему второй раз глумится над ним, оставляя молча кричать в собственной голове? Шум черных крыльев закладывает уши. Лидер запрокидывает голову, начиная стены сотрясать своим психически ненормальным хохотом. Но Ким не слышит. Не слышит ничего. — Я знаю, что он задумал, — смех резко стихает, Бомонт смотрит не моргающим взглядом в стену. — Он бросил меня, ради того, чтобы однажды вернуться и занять мое место, когда придет время. Он ве-есь в свою мать: хочет спасти этот чертов город, этих жалких людишек. И поверь, он сделает это, — уверенно кивает самому себе. — Вот только сколькими он пожертвует, ради своей цели? И сколькими пожертвуешь ты, пытаясь отыскать ответы на мучающие тебя вопросы? Тэхен, выплывая из мыслительного хаоса, переводит непонимающий взгляд в нечитаемые глаза напротив. — Я знал твоего отца. Ты похож на него, — третий удар. — И Чонгук знал.