Костлявая улыбается.
— Небольшие, — поджимает губы Намджун. — Их слишком много, — темным взглядом окидывает четверых, что бегут уже без машины и еще четверых, которые на ходу. — У них автоматы, — кивает самому себе. — Трое против восьме… — Мэй! — встревоженный возглас заставляет младшего обернуться. — Джун, он ранен! — Стоять! — хватают за шкирку дернувшегося Джина, планирующего кинуться в сторону бледного друга, что с болезненным стоном вскарабкивался в салон. — Сидеть на месте, — рявкают безапелляционно. — Хочешь, чтобы башку снесли! — Но он… — Можешь ему помочь? — смотрит в непонимающие глаза брата Намджун. — Нет? Тогда сиди смирно. — Да что с тобой! — голос Джина срывается. — Что, наконец-то очухался? — грубо выплевывают. — Мэй, ты как? — вглядывается в разбитое лобовое стекло Намджун, где Мэй, наложив жгут чуть выше ранения, уже с многообещающим оскалом пристраивается на сидении с, неизвестно откуда взявшимся, небольшим пулеметом в руках. — Я сегодня прихватил с собой мою детку, так что теперь, — с любовью похлопывает по оружию, — у меня все порядке, — Намджун на комментарий лишь поощрительно ухмыляется. — Не жалей их дружище, — с прищуром цедит младший, наблюдая за внедорожником, что с разворотом уже вклинивается поперек дороги. — Они подземная мерзость, — сплевывает в презрении, — поэтому в земле им самое место. И Мэй, хрустнув шеей, наводит прицел, устанавливает траекторию, ведущую к бензобаку, и, уже собираясь нажать на курок, в тот же миг останавливает себя, когда видит, что из-за машины высовывается девятая фигура, совсем не похожая на всех остальных. Такая хрупкая, такая невинная, что в тонких руках сжимает увесистый автомат. — Ребенок… — одними губами. — Намджун, среди них ребенок! — Либо нас, либо мы, — доносят печальную истину. Намджун наблюдает, как лучший друг сомневается, колеблется, оттягивая столь трудное для его сердца, жестокое решение. — Я не могу, — сдаётся, отчаянно выдыхая. — Не могу… — Мэй, из этих подростков создают безжалостных убийц. В их глазах уже нет жизни, — Намджун не давит, просто предупреждает. — И не исключено, что нашим палачом станет именно этот мальчишка. — Чонгук тоже когда-то мог стать твоим палачом, Джун, — хрипят через плечо. — Ты помнишь это? — младший замирает. — Мы тогда сунулись на чужую территорию. Они всего лишь поломанные дети… Дети, которые хотят быть кому-то нужными. И в голове у Намджуна возникает давно забытое воспоминание. — Почему ты с ними? — А с кем мне быть? — целится в сердце тринадцатилетний Чонгук, чья рука от убийства больше не дрогнет. — У меня никого нет. — У тебя есть ты. — Этого недостаточно, — улыбается уголком губ подросток. — Тогда отпусти нас, — уверенно произносят, — и ты никогда больше не будешь один. Звуки стрельбы подозрительно в воздухе замолкают. Вокруг воцаряется напряженная тишина. — Что они делают? Почему прекратили палить? — с непониманием интересуется Джин, наблюдая, как банда подпольщиков насильно выталкивает своего щенка в эпицентр, вынуждая мальчишку неуверенными шагами двинуть в сторону их обстрелянного пикапа. — Не знаю, — еле-еле качает мутной головой Мэй, у которого физические силы практически на исходе. — Зато я знаю, — неутешительно произносит Намджун, постыло проводя ладонью по своим взъерошенным волосам, что, окидывая взглядом приближающегося к ним худенького ребенка, сквозь секунды молчания вселяет ужас в сердца. — Они нас вербуют.ᯓᯓᯓ
Что могут значить для Дьявола чужие искренние прикосновения, когда яркая, незапятнанная невинность начинает мистическим образом освещать темную ночь в его заблудшей душе? Чем способно обернуться жаркое дыхание чистого разума для увековеченных во времени нерушимых айсбергов, которые до трещин страшатся надвигающегося потепления, пророчащего им неминуемую катастрофу? Любое противодействие ведет к разрушению, нарушение законов сеет раздор. Противоположности никогда не сольются в единство. Потому прямо сейчас, наблюдая в черных глазах трепетное ожидание, в котором читается слабое непонимание, Чонгук, играя скулами, запирает себя на засов. Нет, Дьявол не может преклониться пред светом, а льды не возлюбят жар чужих губ. Это неправильно. Это… Противоестественно. — Чонгук?.. — Тэхен пристально всматривается в нечитаемое лицо напротив и не может понять своего собственного смятения. Ему отказали? Он в чем-то ошибся? Что, черт возьми, он сделал не так? А старший, словно статуя, замер и терпит, пытается переждать взрывную волну, что огненной стеной давит на грудь, грозясь растоптать, подчинить, уничтожить. Тэхен тихо сглатывает и, не выдерживая тяжелого взгляда, под общее молчание намеревается уже привстать, как чувствует холодные пальцы на собственной талии, что, сжимая в тиски ткань его белой футболки, не позволяют отстраниться даже на дюйм. Его тело мгновенно вспыхивает жаром, когда чужое лицо медленной поступью начинает двигаться в направлении его подрагивающих губ, вынуждая застыть каменным изваянием. Ким не знает, что делать, какие действия стоит сейчас предпринимать, потому неосознанно трепещущие ресницы в ожидании смыкает и прерывисто дышит. Секунда. Молчание. — Почему ты дрожишь? — предательски проскальзывая мимо его губ, слабым шепотом накрывают покрасневшее ушко. — Я настолько пугаю тебя? — Чонгук намерен сейчас играть по собственным правилам. Ему нравится наблюдать за неловкостью парня, что минуту назад так уверенно просил его о спасительном поцелуе, а теперь, словно котенок застенчиво вздрагивает от его глубокого дыхания, плавно спускающегося уже на изящную шею. — Ты же сам хотел, — мерно ведет носом вдоль линии челюсти, все еще не позволяя своим губам нагло касаться бархатной кожи, — а теперь зажимаешься. Эти ощущения для Тэхена просто непередаваемы. Это плавящее до мурашек дыхание, этот голос, от которого внизу рождается неконтролируемая тяжесть. Все, что происходит сейчас в пространстве между жаждущими ласки телами, для Кима является мучительным наслаждением. Никто никогда так нежно, без всякой излишней похоти не стремился присвоить его себе. Никто не давал ему время на сознательный выбор, при этом одаривая его душу возвышенным ощущением настоящей свободы. Тэхен сам свою шею уже под языки пламени подставляет. Он хочет прочувствовать, каждой клеточкой кожи испить несравнимый восторг, что, несомненно, исчезнет, как только каждый из них покинет эту комнату. — Что ты делаешь? — пытается собрать в кучу разбежавшиеся мысли Тэ, но получается из ряда вон плохо. — Я думал, что… — собственный стон чуть ли не срывается с приоткрытого рта, когда его слабо за волосы на затылке оттягивают, еще больше открывая доступ для изучения смуглой шеи. — Что ты думал? — ведут кончиком носа практически не касаясь, глубоко втягивая аромат кожи возле бьющегося кадыка. — Что я зверем накинусь на твои губы? — холодная ладонь старшего уверенно проникает под взмокшую от эйфории футболку Тэхена, указательным пальцем очерчивая выпирающие позвонки. Смелый выдох. — Ты не зверь. — Неужели? — издевательски хмыкают, пока беглый язык касается впадины между острых ключиц, искусно играя на нервах младшего. Чонгука забавляет текущая ситуация и то, как путается чужой рассудок от его незамысловатых манипуляций. А Тэхену уже плохо. Прямо сейчас ему кажется словно тело его безвозвратно парализовало. Оно противится, отказывается подчиняться своему хозяину, у которого шифер трещит под напором бешеного торнадо. Чонгук — его смерч, его ураган, что вихрем закручивает остатки рациональности, размывая границы между гордостью и нарастающим возбуждением. — Ч-Чонгук, мне жарко, — голос дрожит. — Вытащи руку, мне слишком жарко. Кажется-кажется, я заболел. — Тебе жарко, потому что твоё тело жадно отзывается на мои ласки, Тэхен, — словно младенцу объясняет Чонгук, поддразнивающими движениями проходясь вдоль тесного пояса джинсов. — И поверь мне, это нормальная реакция кого-то хотеть. — Я не хочу. Ким сейчас находится в отрицании. Он старается дышать ровно, но эти чертовы пальцы только костёр внизу безжалостно распаляют, в то время как фантомный след от влажного языка пускает по телу разряды пульсирующего электричества. — Тогда я докажу тебе, — хрипло, многозначительно. Тэхен не успевает вздохнуть, не успевает чужим действиям воспротивиться, как собственный позвоночник под напором уверенных рук сталкивается с поверхностью прохладного пола. Он чувствует на себе горячую грудь, тяжесть крепкого тела, что прижимается к его собственному. Его подчиняют, доказывают неоспоримое и без всякого насилия присваивают себе. — Ч-Чонгук, это лишнее… — язык в горле застревает. — Прекрати… Весь глупый лепет мгновенно стирается, когда на шее со средним нажимом смыкаются ровные зубы, оставляя после себя приятное жжение в области слабого покраснения. Гуку нравится сладкий вкус с примесью еле слышимой соли и запах, боже, этот аромат заснеженной чистоты его просто разносит. — Остановись, — отчаянная мольба. — Чонгук остановись… Мне-мне дышать нечем, — руками впиваются в напряжённые плечи старшего, прерывисто хватая ртом возгорающийся воздух. — Не сопротивляйся себе, — доминирующе хрипят ему в шею. — Не притупляй эмоции. — З-зачем ты заставляешь меня это чувствовать? — у Тэхена испарина на лбу, его ноги чужими коленями без усилия раздвигаются, а ледяная ладонь уже плавно движется по бедру. — Во вселенной есть не только боль, Тэ, — сердце бьется, как умалишенное. — Я показываю тебе другие стороны этого мира. А Чонгук сам уже внутри сгорает неистово от невинной отзывчивости этого парня, что с подобными ласками до этого момента никогда не был знаком. Старшего такой расклад ещё больше подстегивает, и в тоже время с пощечиной сажает на крепкую цепь. — Я просил просто поцеловать меня, — вдыхает через нос Тэ. — Пожалуйста, отпусти. — Хочешь, чтобы твой первый поцелуй украло чудовище? — и не слушая жалобной мольбы, делает резкий толчок пахом, выбивая желанный, еле слышимый писк. У Тэхена в штанах все узлами закручивается, возбуждение давит, немо кричит, но… Что-то в мгновение внутри переклинивает. «Первый поцелуй» — Его уже украли, — Чон замирает от безысходности в чужом голосе, — дважды украли. — И ты ответил им? Раскрой ротик, маленький. Не заставляй меня применять силу Открой рот. Ну же, впусти меня, Тэ. — Нет, — быстро качает головой младший, облизывая пересохшие губы. — Нет, не ответил. — Значит твой поцелуй все еще с тобой, — дают надежду. — Но я помню их чудовищное выражение, Чонгук, — Тэхена внезапно прорывает. — Обычно, мне нравится видеть боль в мимике людей, потому что эти эмоции самые настоящие. Но мне жаль, что я не смог запечатлеть в те моменты свою собственную боль, — чужие мысли льются рекой, но Гук их слушает, внимательно впитывает каждое слово. — Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу их… Вижу каждого, понимаешь? — Тэхен берет паузу, сказал много лишнего, но тут же чувствует, как нежные пальцы касаются его щеки и успокаивающим жестом просят продолжать. — Когда я рисую, — вновь начинает Тэ, — я перевожу на холст то, что не хочу держать в себе, иначе разрушусь… Не выдержу. Но как… Как мне перенести на холст боль, что я не смог прочесть на своем лице? — и еле слышно. — Как мне теперь от нее избавиться, Чонгук? Гук пытается уловить смысл. «Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу их». «Перевожу на холст» «Боль» — Закрой глаза. — Что? — Тэ не понимает — Закрой глаза, Тэхен. И ресницы медленно, с дрожанием опускаются. Он видит вновь лица, отвратный оскал, а затем только вспышка. Чудовища расщепляются, когда века касается целомудренный поцелуй. Чонгук губами проходится, смещается к переносице и вновь забирает чужих монстров из тьмы. Он создает параллель, пути отступления, которыми младший в будущем сможет воспользоваться. У Кима сознание на молекулы распадается, от того, как приятно… Насколько тепло. — Мой поцелуй… Ты можешь забрать его, — слова сами срываются с губ, подросток их больше не контролирует. — Ты разрешаешь? — отрывается от чужого лица старший, вынуждая Кима подарить ему антрацитовый взгляд. — Разрешаю. — И это твой выбор? — Либо сейчас, либо никогда, Чонгук. — Знаешь, — скользит языком по своей нижней губе Чон, — слово «никогда» созвучно со словом «однажды», поэтому я лучше подожду этого созвучия, Тэхен, чем бессовестно заберу твой поцелуй за бесценок. Пусть он обретет историю. — Историю? Тяжесть чужого тела в мгновение исчезает, открывая Тэхену вид на бежевый потолок. — У каждого воспоминания должна быть история, — присаживается на пол возле младшего Чонгук, давая им обоим время унять давящее возбуждение. — То, что не имеет истории, не имеет смысла. В этом городе у каждого поступка должен быть смысл, иначе жизнь превратится в удушающую пустоту. — А у твоего первого поцелуя была история? — щурится Тэ, чем вызывает искреннюю улыбку на расслабленном лице Чона. — Нет. — Значит он тоже по-прежнему с тобой? — Со мной… Для Чонгука поцелуй имеет исключительное значение, потому никогда в своей жизни никому его не дарил. Слияние губ для него — это нечто возвышенное, наделенное властью источать благодать. Это светлое чувство, безвольное преклонение перед ликом любви, что демону не постичь. Тэ больше не напирает, поцелуя не требует. Он наизусть выучил смысл сказанных слов. Губы Чона могли стать для него самым ярким событием, но именно право выбора и обжигающие касания вросли в его память, заштопали все раны, забрав его боль. И возможно, старший знал чуточку больше о том, в чем именно нуждается надломленный мир, создавая для парня иное воспоминание, что стерло всю мерзость, заменяя нечто незабываемым, долгоиграющим и приятным. Потому прямо сейчас посреди тишины они просто обмениваются понимающим взглядом, где слова не нужны, объяснения тоже. Настенные часы показывают двенадцать. — Чонгук… — сквозит четкая неуверенность в голосе, — спасибо тебе, — и не дожидаясь чужого ответа, Тэхен начинает медленно подниматься, совсем не замечая, как кулаки Гука неосознанно сжались. — За что благодаришь? Тэ поворачивает голову, но как ни старается, не может прочесть ни единой эмоции на привлекательном лице. Выдох. — За воспоминание. Что отпечаталось в сердце на всю его жизнь. Молчание. Чонгук немо принимает благодарность и, прочистив горло, скептично указывает уже в сторону стола: — Ты ел сегодня? — Нет. Но я очень хочу, правда не здесь. Чон сразу же все понимает, как только в чужом взгляде зарождается чувство липкого отвращения. — Пойдем, — хлопает по бедру вздрогнувшего парня, поднимаясь с пола. — В столовую тебя отведем, потом нормально поспишь, мне уже сообщили, что ты сегодня как подкидыш на лестнице ночевал. Во двор не пойдёшь, — решение окончательное. — С такой рукой, — указывают на перебинтованное запястье, — ты работать не сможешь. — А где я буду спать? — с тяжелым вздохом встает на подкашивающихся ногах Тэ, начиная неуверенно двигаться вслед за выходящим из кабинета Чонгуком. — Увидишь.ᯓᯓᯓ
— Чимин, ты долго так молчать будешь? Шуга прекрасно осведомлен о своем несдержанном характере, который закипает так же быстро, как и остывает. Но чем этот факт сейчас поможет нахмуренному парню, что, залипнув на дно опустошенной тарелки, обиженно дует губы, полностью игнорируя чужие попытки пробиться сквозь его кирпичную стену. — Чимин, я знаю, что переборщил, но ты тоже… — Что я тоже? — впервые за последние полчаса прорезается тихий голос. — Ты облажался, Мин Юнги, — тычут вилкой ему в лицо. — Тебе так важно было унизить меня или не терпелось взглянуть на мой голый зад? — столовый прибор раздраженно бьется о тарелку. — Не разговаривай со мной больше, прошу… Слышать тебя не хочу. У Чимина обида бьет ключом. Ему неприятна сама мысль, что человек, которому он всецело доверился, позволил себе такую омерзительную выходку, как запугивание поркой. Ремень для Чимина — особый вид памяти, что остался на его плечах и бедрах рубцовыми воспоминаниями, которые не сойдут, не сотрутся, которые бесконечно будут возрождать в голове кадры скалящегося лица его насильника. Теперь Пак понимает: это место определенно не рай, и люди здесь имеют свойство опускаться до уровня диких зверей, чьи прозвища полностью себя оправдывают, эхом разносясь в стенах их общего дома боли, пропитанного отчаяньем. Неужели, однажды он тоже станет подобием человека? А Юнги молчит. Молчит и слушает немую ярость, так отчетливо отражающуюся на красивом лице. Виноват… Не сдержался. Некоторое время он еще наблюдает за отвернувшимся к окну Чимином и, взвесив все за и против, терпеливо втягивая воздух через нос, засовывает руку в карман, чтобы достать нечто, что не оставит равнодушным ни одного ребенка, проживающего в забытых районах Веатона. — Чимин, — чуть прочистив горло. — Мы изначально неправильно начали. Давай, — старший почесывает бровь пальцем, — давай попробуем заново, м? — и под непонимающий взгляд кладет на стол завернутую в бумажную обертку плитку молочного шоколада. — Он немного подтаял, — тон извиняющийся, — но думаю: все еще вкусный. Угощайся. Удивление в Паке нарастает со скоростью света, вынуждая пальцы на ногах сжаться в позорном предвкушении. Он знает, что Юнги не причинил бы ему вреда ни при каких условиях, но подлый червяк обиды все еще ужом вьется в его голове. — Купить меня решил? — произносит Пак, а сам уже губы незаметно для себя облизывает от собирающейся слюны. Шоколад в его прежнем доме только во снах ему снился. Конечно, тетушка Санун иногда угощала сладким, но подобные приятности были не настолько частыми, чтобы перестать желать их до покалывающих спазмов в челюсти. — Не купить, — хмуро смотрит Мин, — а принести извинения. Представляешь… — отводит взгляд в сторону, — я умею это делать. В столовой, как и прежде, стоит несмолкающий гвалт. Чимин бегло проходится по лицам обедающих зверей, останавливает взгляд на дальнем столике, где Хосок со смехом о чем-то рассказывает Хенджину и, чуть помедлив, неуверенно поджимая губы, скромно произносит: — А в нем… Есть орешки? Мин облегченно выдыхает. «Все же простил идиота» — Миндаль, — с умилением наблюдает за пальчиками, что уже тянутся к свертку. — Не скромничай, у меня еще есть. — Откуда? — Я многое могу достать, — самодовольно пожимают плечами. — Скорее все, чем многое, — звучит внезапно усмехающийся голос за спиной, чем заставляет Чимина резко одернуть руку от шоколада. — Вы не против, если мы к вам присоединимся? — Чонгук еле сдерживается, чтобы не заржать в голос от такого заботливого жеста, что абсолютно Шуге не свойственен. Юнги и шоколад: Как мило. Мин не идиот: видит, как уголки губ друга истерически подрагивают, и решает моментально пресечь чужую усмешку. — Гук, нам надо поговорить, — Юнги переводит взгляд на Тэхена, что любопытным взглядом сейчас рассматривает черный потолок, — наедине. Чон подозрительно щурится. В интонации Мина четко прослеживается намек на разговор, не связанный с младшими. — Тэхен, — кидают через плечо, не отводя заинтересованного взгляда с Юнги, — позавтракаешь с Чимином. А потом он проводит тебя в нашу комнату. Моя койка возле окна. Можешь хоть до утра проспать, тебя не потревожат. — В вашу комнату? — Ким не ослышался? — Твоя койка? — Чимин удивлен не меньше. — Дружище, ты ли это? — пришло время Юнги усмехаться. Чонгук лишь глаза закатывает от потока вопросов, что свалились на него в один голос. — Ну ты же не позаботился о том, чтобы его пристроить, хотя, — склоняется чуть вперед, — это твоя обязанность, Шуга, за которую тебе приплачивают. — Мне прямо здесь сказать, почему мои обязанности временно должны подождать или мы все же отойдем? — скулы Мина напрягаются: подобные наезды ему не нравятся. Чон в ответ на чужое рычание согласно кивает и, оставляя ничего непонимающих младших, вместе с другом идет за свободный стол. Подальше от любопытных ушей.ᯓᯓᯓ
— Когда? — Сегодня ночью. — Маршрут? — Тоннель 3Б. — Пиздец, — Чонгук нервно мнет пальцами переносицу. — Слишком рискованно. — Вот и я о том же, — Юнги напряжен не меньше. — Но товар необходимо забрать сегодня. Поставка ждать не будет. — Хосок знает? — Еще нет. — Он с нами не пойдет, — безапелляционно ставит перед фактом Чонгук, наблюдая непонимание в чужих глазах. — Нам нужна подстраховка снаружи. — Кажется, ты еще кое-что забыл упомянуть, — заискивающе кидает язык за щеку Мин. — О чем ты? — Скорее о ком, — с ехидной улыбкой цедит пепельноволосый. — Твой Тэхен любит нарываться на неприятности и за ним нужен присмотр. Или я не прав? — Задницу твоего Чимина тоже некоторые не против уже опробовать, — прилетает достойная ответка. — Он не мой. — Тэхен тоже не мой, — откидывается устало на спинку стула Чонгук, невольно вспоминая, как сладко пылало под ним тело шестнадцатилетнего подростка. — А жаль, — хмыкает Юнги, — он хорошенький, хоть отчасти и опасен для окружающих. — Не только для окружающих, — младший не успевает подумать, но слова уже сорвались с его губ. Шуга подвисает, недоумение отчетливо читается сейчас на его лице, что вынуждает под бегающий взгляд друга, следом задать логичный вопрос: — А для кого еще этот малец может быть опасен? Чонгук ничего не отвечает и, переводя задумчивый взгляд в сторону обедающего Кима, безразлично пожимает плечами, в то время как внутри остается его не озвученное: «Для меня»ᯓᯓᯓ
Комната на четверых показалась Тэхену достаточно просторной. Серый цвет стен, что сразу же бросился в глаза юному художнику, лежал неравномерной краской, но при этом не вызывал чувства внутренней неприязни. Возможно, Тэ действительно устал и именно поэтому пропустил мимо себя невзрачность шершавой текстуры. Напротив двери находилось объемное окно с чуть приоткрытыми ставнями, через которые в помещение проступал сухой жаркий воздух с улицы. Парень больше не выходил во двор, но по легкой духоте в пространстве сразу стало понятно: сегодня погода значительно отличается от предыдущих дней. Ким прикрывает глаза и делает глубокий вдох, потому что нет, ему не показалось: в воздухе отчетливо стоит аромат смолы и древесины. Кажется, пахнет липой? Потому в следующий миг взгляд Кима по наитию падает на широкий письменный стол, по левую руку заваленный деревянной стружкой, кусками шлифовальной шкурки и инструментами, в которых он не смыслит ровным счетом ничего. — Не обращай внимания, — вырывает из задумчивости Тэхена приятный голос. — Юнги придет и все уберет. Чимину почему-то немного стыдно за беспорядок, что устроил Шуга. Но вместе с тем внутри зарождается некая гордость за человека, который настолько профессионально владеет искусством резьбы по дереву. — Койка Чонгука прямо возле окна, — указывают Тэхену взглядом, на аккуратно застеленную белой тканью, постель. — Только не ложись в одежде, иначе он тебя сожрет. И Пак вовсе не шутит, его уже давно просветили о чистоплотных привычках Кербера, которые никто не смеет здесь нарушать. Кроме Юнги, конечно — этот вообще похуист. Тэ, не говоря ни слова, медленно подходит к кровати, на которой на удивление может спокойно поместиться два человека, и, опускаясь на корточки, так как спальное место больше похоже на низкий подиум, протягивает руку к потрепанной временем вещи, что одиноко покоится на мягкой подушке. Подросток слегка удивляется: «Откуда она у него?». А пальцы уже осторожно касаются желтых страниц, где четко карандашом обведены строки:«Однако есть кое-что, что принадлежит только мне и останется у меня навсегда.
Это — мои воспоминания»
Тэхен любопытно решает взглянуть на обложку книги. Внутри что-то надвое с громом раскалывается, пока руки неуправляемо начинают трястись. — Откуда?.. — Ты что-то сказал? — подает голос Пак, не разобрав чужой шепот. — Чонгук читает? — Тэхен сам в собственный вопрос не верит. Чон и книги — что-то несовместимое. — Откуда она у него? — Не знаю, — пожимают плечами, не отводя взгляда от фигурки в виде пера, что вызывает несдержанное желание заграбастать ее себе. — Редкая книга, — произносит Тэ. — Мама когда-то хотела ее прочесть, но так и не смогла ее найти, — глубокая печаль в чужом голосе вынуждает Чимина оторваться от своего занятия. — Она бы порадовалась, будь эта вещь сейчас в ее руках. — Тэхен… — Нет, все в порядке, — с усмешкой отмахивается подросток. — Просто вспомнилось. Чимин кожей ощущает чужую боль, но, к сожалению, разделить подобной тоски по родителям не способен, потому что просто не знает. Не знает каково это, иметь крепкую, любящую семью. — Твои родители погибли в аварии? — спрашивает осторожно лишь бы не задеть и так раненное сердце. — Нет, — резкий звук схлопывающихся страниц. — Они не погибли, — глаза Кима становятся темнее обычного. — Их убили, и я, — вгрызаются жутким взглядом в Чимина, — обязательно выясню имя убийцы. В чужом голосе мрак, Паку становится некомфортно. Он тихо сглатывает. — И что ты с ним сделаешь, когда узнаешь? — еле слышно. Тэхен в ответ на вопрос лишь скалисто улыбается, а затем, вызывая в собеседнике ужасающее предчувствие чего-то дурного, спокойно произносит: — Медленно уничтожу.ᯓᯓᯓ
23:00
Мышцы ноют. Руки Чонгука напряжены настолько, что ярко-выраженные вены на фоне смуглой кожи начинают доводить себя до предела, которого, вероятнее всего, не существует. Пот льется ручьем, стекает по оголенному торсу, вискам, спадает с темных волос, отливающих бронзой в одиноком свете луны, что сейчас с верхушки черного неба внимательно наблюдает за ночными беглецами, упорно выкапывающими глубокую яму в непроглядном сумраке дикой пустоши. Запыхавшиеся парни чертовски устали. Весь день они были вынуждены провести под палящим солнцем, раздавая указания диким зверям, словно какие-то тюремные надзиратели. А когда работы во дворе закончились, Чонгуку, к его глубочайшему сожалению, по-человечески отдохнуть так и не удалось, когда заходя в свою комнату, он с приподнятой бровью лицезрел спящего подростка, что, развалившись на всю кровать звездочкой, с причмокиванием пускал слюни в его собственную подушку. Чонгук еще обсудит этот момент мокрого посягательства на ткани его недавно выстиранной постели, а пока… Пока он просто позволит мальчишке отдохнуть. Он обещал, что Тэхена никто до утра не потревожит, и обещание это распространяется на всех, включая его самого. — Я заебался, — устало отбрасывает лопату Шуга, вытирая тыльной стороной ладони, перепачканный пылью лоб. — Эти, поди, спят, как убитые, несмотря на то что благополучно откосили от работ. А мы в это время позвоночники надрываем. Где, блять, справедливость? — Справедливость — понятие относительное, — футболка Чонгука давно уже валяется где-то в земляной куче, пока соленые капли опаляют зудящие раны на незажившей спине. — От них сейчас все равно никакого толка. У одного ребра вот-вот снова хрустнут, у другого запястье хреново функционирует. — Ага, только блондинистому это не помешало от меня удирать по коридорам. Я чуть коньки не отбросил пока гнался за ним. — Ну и как? — ехидно лыбится Чонгук, подкуривая сигарету. — Что как? — Успешно самку нагнал? — демонстративно толкается языком в щеку. — Блять, завались, а? Копай лучше! — Че копать-то? — бьют полотном лопаты по деревянной крышке ящика. — Вот он, ждет уже, когда мы его вскроем. — А хули молчишь тогда? Ну-ка, — берет лом в руки Юнги, отпихивая курящего в сторону, — съебись, пизденыш. — Ой, да не будь ты обиженной телкой. Ну подумаешь самочку упустил: со всеми бывает. Старость ведь никого не щадит, — расслабленно выдыхают никотиновый дым, под убивающий взгляд пепельноволосого. — Вот и тебя она настигла, — Чонгук профилем уже чувствует, что его философию вот-вот затолкают ему в одно святое место. — Правда, жаль, — цыкает с наигранной грустью, — что она нагрянула к тебе в столь раннем возрасте. — Я тебе сейчас вот этим ломом по зубам твоим кроличьим въебу, сучара ты такая! — Э-э-э, — выставляет в предупреждающем жесте руки Чон, — аккуратнее с кроликами. Они, знаешь ли, кусаться умеют. — Тогда Тэхену в следующий раз нужно быть осмотрительнее, не правда ли? — склоняя голову к плечу, издевательски посмеивается старший, вспоминая интересное пятно на шее Кима. — О чем ты? — О кроликах, Гук-и, о кроликах. И под тяжёлый взгляд, напрягшегося Чонгука, старший ломом наносит со всей силы удар. Проносится хруст. Следом ещё один. Чонг оценивает обстановку на наличие лишних глаз. Последний взмах. И крышка тайника все же с треском проламывается, открывая парням потрясающий вид на то, что вселяет в их сердца чувство уверенной защищенности. — Ну что, альфач, — в предвкушении проходится языком по губе старший, доставая из глубин ящика крупнокалиберный пистолет, — готов вновь покорять просторы гниющего ада? Чонгук хрустнув шеей, принимает запылившееся оружие и, с ухмылкой щелкнув затвором, цедит многообещающее: — Готов.ᯓᯓᯓ
Аромат чужой постели подчиняюще обволакивает, принуждая все внутренние рецепторы, отвечающие за чувство собственной безопасности, временно отключиться, когда над спящим Тэхеном во мраке комнаты нависает переминающаяся с ноги на ногу подозрительная фигура. Чимин ломается, мешкается, пытаясь пересилить нахлынувшую потоком энергию, что всеми силами подбивает его на совершение глупого безрассудства, после которого его, вероятно, с трёхэтажным матом отправят в далекие дали. Но держать в себе грызущее любопытство у светловолосого нет больше никаких сил, потому, сосчитав до трех, он осторожно прикасается к ничего не подозревающему Киму и, тихо потрясывая того за плечо, шепчет в самое ухо: — Тэхен-а, проснись. Но подросток не реагирует, только нос морщит, да недовольно мычит, переворачиваясь на другой бок. Пака это не останавливает. Он пытается аккуратно перевернуть спящего на спину, но тут же останавливается, когда видит на постели алые разводы, что медленно пропитывают ткани белой подушки, пока тот неосознанно сжимает в кулаке свой маленький амулет. Тэхен не хочет просыпаться. У него перед глазами картина темного моря, в чьих водах льющимся сиянием отражаются сотни созвездий и туманных галактик, оставляющих в сердце необъяснимое чувство мистического дежавю. Он уже видел однажды подобное явление, вот только не может вспомнить, в чьих именно глазах хранится достойная копия бесконечной вселенной. Он сидит на песке, его ноги омывают волны живительного источника, пока над ночным горизонтом уже виднеется райская полоса, возвещающая Киму о приближении новой эры. Рука Чимина в реальности невесомо касается вздрагивающего плеча. Ким во сне на касание медленно оборачивается и в мгновение видит лицо, что с ласковой улыбкой смотрит на него своим родным взглядом. — Мама? Женщина молча кивает и, присаживаясь рядом со своим сыном, нежно зарывается в волнистые волосы, чтобы, как и раньше: как в том самом детстве, пропустить мягкие пряди сквозь тонкие пальцы. — Тебе нужно идти, Тэхен. Мальчик под ласки доверчиво подставляется. Ему так хорошо. Ему не хочется уходить. — Куда? — еле слышно. — В темноту. Тэхен хочет дотронуться до ледяной кожи женщины, по которой безмерно скучает, но рука фантомно проскальзывает сквозь призрачный образ. — Ты моя фантазия, — не вопрос. Сокрушительное утверждение. — Нет, — в глазах читается глубокое сожаление. — Я твое воспоминание, малыш. Сегодня первый день, когда Тэхену удалось мирно прикрыть свои веки, не думая о грядущем. В последнее время Тэ боится наступления ночи. Она для него словно клетка с раскаленными прутьями, что адским жаром плавит его собственный рассудок. Каждый раз, когда солнце склоняется над огненным горизонтом, жестокая реальность, словно лавина, обрушивается на его голову. Она просачивается в уши, в глаза, будто змея заползает в его скомканные мысли, чтобы в следующий момент с дьявольским извращением породить в закоулках сердца бесконечное чувство давящей безысходности. Потому что для Кима нет такого понятия, как «сегодня». Есть лишь временное пространство, где существует страшное «завтра» и безвозвратное слово «вчера». Они как брат и сестра, жестокие близнецы. Не поддающаяся мольбам, несгибаемая константа. Перед глазами пелена. Вокруг крутятся остатки призрачных кадров, а Чимин чуть ли не до потолка подпрыгивает, замечая активное движение на смятой постели. — Наконец-то… Тэхен-Тэхен! — уже более рьяно трясет пробуждающегося. — Вставай, это срочно! «Что может быть срочного в двенадцатом часу ночи?» — Что тебе нужно? — протирая глаза, бубнит себе под нос парень. — Ты мне нужен. Вот, пиздец, как нужен! — Зачем? Тэ честно пытается въехать в лепетание стоящего над душой человека, но, все еще сонное сознание, противится воспринимать какую-либо информацию. — Тут такое дело, — начинают издалека, — как бы это сказать… — Да уж как-нибудь скажи, — слышится сквозь зевоту насмешливый тон. И прочистив горло, Чимин все же решается озвучить свое маленькое безумство. — В общем пока ты тут дрых, я ходил сегодня на… — Ближе к сути, — Тэхен терпеть не может, когда люди выражаются со скоростью черепахи, хотя не может не признать: чужая взвинченность, откровенно прослеживающаяся сейчас в дерганных движениях Пака, вызывает в нем невесомое чувство внутреннего любопытства. — …улицу, — Пак опустит это замечание, у них нет времени на споры. — И стал невольным свидетелем очень интересного разговора, который навел меня на одну мысль. Двигайся, — толкает в сторону нахмуренного парня, присаживаясь рядом на чужую постель. — Сегодня Юнги и Чонгук идут на очередную вылазку, нет не перебивай, — сразу же затыкает чуть приоткрывшего рот Тэхена, — дай договорить. Так вот, — глубокий вдох, — я лично, не собираюсь все оставшееся время провести в этой клетке. У меня есть друзья, Тэхен, я люблю свободу и хочу выходить из тени, пусть даже ненадолго. А эти двое сегодня планируют спуститься в тоннели. — Тоннели? — Двойное дно Веатона, ты разве не слышал? Пак удивлен. Каждый подросток в этом городе знает о подземных пещерах, о назначении которых известно только властям и исключительным слоям населения. Пару лет назад Намджун рассказывал ему о неудачном походе в глубины Тартара, но что именно тогда произошло под землей проклятого города, так и осталось в итоге не озвученным. В то время, как Чимин подбирает слова, наблюдая за чужой задумчивостью, Ким сосредоточенно пытается вспомнить, обсуждали ли когда-нибудь его родители подобную тему, но, понимая, что наскрести кусочки воспоминаний у него, к сожалению, не получится, молча кивает, призывая того продолжать начатое. — Тоннели могут вывести наружу. Но проблема в том, что дорога слишком ломкая и извилистая, не зная пути, ты попросту можешь заблудиться и больше не найти выхода. Поэтому мне нужна вся твоя феноменальная память, чтобы ты запомнил каждый поворот, каждый гребаный угол, а после воспроизвел чертеж на листе бумаги. Другими словами… — Тебе нужна карта, — кивает сам себе Тэ. — Чтобы после благополучно сбежать. — Быстро соображаешь, — хмыкает светловолосый, чуть похлопав собеседника по спине. — Но тебе тоже подобная карта не помешает. На случай… Если захочешь найти убийцу. «Найти» У ненависти Тэхена есть множество лиц и с одним из них, он все еще не знаком. Пак знает, чем нужно подкармливать чужое любопытство и с профессиональной четкостью дает парню то, что для него на сегодняшний день теперь является первостепенной задачей. Молчание. Ещё пара секунд на обдумывание. И наконец в комнате звучит, услаждающее чужой слух: — Что нужно делать? — Для начала, нам нужно выйти, — победно скалится Пак уже мысленно ладошками в предвкушении потирая. — Пролезть в одном месте, где я их засек. Там нет охраны, но узкий подкоп, правда если эти пропихнулись, то мы точно сможем, — подмигивает парню, что со скептичным взглядом сейчас бровь выгибает. — Что? Не смотри так на меня. Думал нам ворота гостеприимно откроют? Извини дружище, придется немного запачкаться. Как сказал однажды мой друг Мэйсон, — с заумным лицом Пак выставляет палец вверх: — «грязные замыслы, крошка, требуют грязных движений». «Господи, почему я общаюсь с ним?» — А дальше? — пропускает мимо ушей последний комментарий Тэхен, устало потирая глаза пальцами. — Дальше мы добираемся до определенного склона. Они там что-то копали, хуй знает что, но неважно и… — Хочешь сказать за все то время, что ты следил за ними, они тебя не заметили? — в голосе Кима слышится недоверие. — Жизнь научила быть незаметным, — тон Чимина резко меняется, — это всего лишь один из способов выжить, поэтому не удивляйся. Одна фраза и Киму становится стыдно за собственные слова. — Ладно, — хлопает по собственным коленям светловолосый, пытаясь снять повисшее в воздухе напряжение, — поднимай свой сонный зад, принцесса. Нас уже заждались. — Кто? — Ахуенные приключения конечно же! Тэхен безнадежно закатывает глаза.ᯓᯓᯓ
Реальность пространства давит на легкие. Создает жалящее чувство неподдельной тревожности, что путает разум, сковывает в движениях и с угрозой в темноте сжимает в призрачные тиски. Чонгук напряжен. Он медленно перешагивает через кучи булыжников и гниющие доски, прикусывая фонарик между зубов, пока руки уверенно сжимают оружие, направляя дуло в каменистую пустоту. Юнги идет сзади, сосредоточенно всматривается в еле-еле освещаемый проход, что когда-то был воссоздан человеческими руками. Несмотря на то, что окружающая их обстановка ничем не похожа на горные пещеры, влажность воздуха под землей по-прежнему чрезмерно повышена, из-за чего каждый раз приходится делать вынужденную остановку, чтобы передохнуть и хоть как-то избавить себя от подступающей вялости. Старшие понимают: чем дальше они движутся вглубь, тем дышать становится значительно тяжелее, в то время как в носу уже нестерпимо отпечатываются на слизистой запахи сырой прели, древесной гнили и дивный сияж разложившихся крыс. Они идут уже час, сосредоточенно прислушиваются к звукам, что хаотично отскакивают от бесструктурной поверхности, каждый раз вынуждая парней с настороженностью оглядываться, так как разум и зрение в подобных местах, бесспорно, начинает уступать инстинктивному слуху. Двойное Дно Веатона — запретный доступ для каждого, кто в силу своей физической неподготовленности не хочет бесследно исчезнуть среди покрывшихся плесенью скалистых стен. — Ай, Тэхен! Ты мне ногу отдавил, — еле слышимым возмущением окатывает бледного парня Чимин, что сам уже словно зомби с натягом передвигает ноги по нескончаемым завалам. — Смотри, пожалуйста, куда ты прешь! — Я пру туда, куда ты меня завел, истеричка ты конченая! Тэхен в бешенстве. Его здравомыслие еще минут тридцать назад, как помахало ему на прощание ручкой, когда к горлу начала подступать муторная тошнота, а одежда насквозь пропиталась беспрерывно льющимся потом. Идти скрытно след в след за старшими и одновременно запоминать дорогу становится для Кима задачей наисложнейшей, но несмотря на надвигающееся кислородное голодание, подросток упорно рисует в голове схему ветвистых ходов. — Не понял… — Чонгук резко останавливается. — Ты это слышал? — Что именно? — Мин прищуривается, оценивая состояние Чона на возникновение возможных галлюцинаций, пока тот сосредоточенно вглядывается ему за спину. — Голоса… — младший указывает взглядом в темноту. — Мне не показалось, кажется… Я где-то их уже слышал. — Уверен? — скулы Мина напрягаются. — Не совсем. — По моим расчетам в это время здесь никого быть не должно, Гук. Возможно, тебе просто не хватает воз… — Вот опять! Чонгук не останавливается, он четко сейчас слышал человеческий писк. — Чимин, заткнись! — сквозь рычание Ким вжимает в стену напуганного блондина, всеми силами зажимая тому рот своей ладонью. — Это всего лишь крысы. Ты нас сейчас своим визгом с потрохами сдашь, невидимка ты хренова! Пак пытается дышать ровно, но фобия этих мерзких хвостатых целиком и полностью берет контроль над покидающей его голову логикой, когда мелкие лапки бессовестно касаются его пыльных кроссовок. И снова писк, более приглушенный. — Нужно проверить, — Чон хрустит шеей, начиная движение в обратную сторону. — Мне не нравятся эти звуки. Пак глаза вытаращивает и бьет рукой по ладони Кима, пытаясь о чем-то того предупредить. Но Тэхен не сдается и думает, что это всего лишь признаки неуправляемой паники. Он даже не замечает, как чужие шаги за спиной уже практически приближаются. И только спустя секунды, когда стена напротив освещается бледной вспышкой желтого света, до него медленно начинает доходить, насколько потрясающим станет их с Чимином совместное «приключение», потому что: — Ку-ку, детишки, — по самым нервам. А дальше… «Пиздец» Тэхен чувствует, как его за шкирку чья-то рука со всей силы от Пака оттягивает, и не давая времени на восприятие происходящего, до хруста в позвоночнике припечатывает спиной к влажной стене. — Что вы здесь делаете, м? — у Чонгука искры из глаз. Внутри пылает ярость, того гляди живьем сожрет замеревшего парня, что бешеным взглядом бегает по мрачному пространству, пытаясь сделать глубокий спасительный вдох. — Я задал тебе вопрос, — голос не повышает, своих демонов контролирует. — Отвечай на него. А Ким молчит: весь словарный запас из головы в мгновение вылетел. Он смотрит на Чимина, эмоции которого сейчас скрывает чужая спина, на потолок, что вот-вот рухнет под огненным взглядом. Тэ смотрит на чужую грудь, на шею, на родинку под нижней губой: куда угодно, но не на лицо. — Не отводи взгляд, когда я с тобой разговариваю, — двумя пальцами насильно приподнимают его за подбородок. — Смотри мне в глаза, Тэхен, и не смей врать. Но Тэ по-прежнему молчит. Молчит и лишь затруднительно сглатывает. Он вновь кидает беглый взгляд в сторону Пака, которому Юнги что-то активно уже вталдычивает в пустую голову, пока тот с виноватым выражением лица уставился на собственную обувь. А затем собственное сердце дает малую трещину, когда по слуху проходится едкое.: — Может мне тебя прямо здесь проучить? Раз элементарного ответа не могу от тебя добиться. Младший думает, что ему послышалось. Физическое состояние, итак, оставляет желать лучшего, а Чонгук только давит, предательски забирает последние остатки его внутренних сил. — Ты не сделаешь этого, — в голосе дрожь, в глазах неверие. — Серьезно? И Тэхен чувствует, как ледяная ладонь безжалостно спускается к его джинсам, расстегивает крепкую пуговицу и пугающим движением уже переходит на молнию. — Чонгук!.. У старшего в глазах сейчас полное безразличие. Он равнодушно откидывает ладонь, что схватилась за его запястье, и, резко расстегивая ширинку, начинает приспускать с бедер прилипшие к телу штаны. Юнги на них оборачивается, старается понять, для чего Чонгук так жестоко давит на мальчишку, хотя сам не так давно желал кое-кого наказать. И Тэхен не выдерживает: выпаливает дозу правды буквально на одном дыхании. — Мы хотели узнать дорогу к выходу на поверхность, чтобы в дальнейшем воспользоваться тоннелем в своих личных целях, поэтому были вынуждены за вами проследить. Вдох через нос. У старшего от такой быстрой формулировки сознание чуть не поехало. Кислорода и так ни черта не хватает. Мозг работает в энергосберегающем режиме, и чтобы осмыслить чужие слова, Чону необходимо взять временную паузу, иначе есть риск неправильно уловить мысль. В тоннеле повисает недолгая тишина, где слышится только писк мерзких крыс и тяжёлое дыхание четверых беглецов. Выдох. — И оно того стоило? — мягкий голос прорезает пространство. — Вот это все, — указывает Гук на итог своих действий, — того стоило, Тэхен? Почему нельзя сразу? Почему тебя нужно постоянно выводить на эмоции, чтобы хоть чего-то от тебя добиться? Тэ подвисает. — Ты… Блефовал? — А ты думал я тебя прямо здесь нагну? Я что? — удивлённо хмыкают. — Настолько похож на маньяка? Тэхен, — безнадёжно уже прислоняется лбом к его лбу Чонгук, осторожно сжимая хрупкую талию, — ты мог бы просто меня попросить. И я бы провел тебя безопасным путем, не спускаясь в эти гребные пещеры. Эта ебучая сеть, парень!.. Шаг влево, шаг вправо, и ты никогда отсюда не выберешься. Черт! — начинает в раздражение застегивать чужую ширину, с понимаем, что несколько переборщил. — Неужели мои прикосновения сегодня без остатка вышибли твои умные мозги? — Затк… — Тихо! Внезапный приказ, исходящий от Мина, вынуждает всех внутренне насторожиться и сосредоточить свои слуховые рецепторы на подозрительных звуках, доносящихся из соседнего тоннеля. — Чонгук… — все сразу же все понимают, — мы здесь не одни. А все, что происходит в следующее мгновение, лишь безмолвным криком застывает в шокированных глазах. Вот они уверенно стоят друг напротив друга, внимательно прислушиваясь к нарастающим звукам шагов, что тянутся из глубин тоннелей. А вот они уже, словно поломанные куклы, валяются средь пыли и камней, отчаянно прикрываясь руками от обрушающихся на их головы, увесистых потолков. Поверхность дрожит, вокруг разрождается немыслимый хаос. Повсюду боль, потерянность и оглушающий грохот, сквозь бурю которого доносятся сдавленные, неразличимые стоны. Воздух, пропитавшийся грязью, вовсю раскраивает легкие. Сверху летят устрашающие глыбы, а прогнившие деревянные подпорки, не выдержав взрыва, с опасным треском складываются пополам. Беглецы еле дышат, кто-то бесшумно молится, пока чужие кости ломаются. Ломаются и хрустят. Время для каждого из них становится беспрерывным. Оно зверствует, заставляет ногтями зарывать в землю собственный крик. И только надежда — единственный шанс на удачу не даёт сознанию четырех парней окончательно отключиться. Сколько длился обвал? Сколько длилось это бедственное сумасшествие? Секунда, минута? Быть может, часы? Юнги честно не знает. Но в том, что прямо сейчас он кричит, как умалишенный, срывая голосовые связки, в этом он уверен на все сто процентов. Потому что собственное сердце внутри превращается в кусок рваного мяса от безысходности, когда, стараясь вытащить зажатого между стеной и балкой болезненно стонущего Чимина, у него получается ровным счетом постылое «ничего». Пак дышит носом, через рот длительно выдыхает, всеми силами старясь унять тошнотворный безудержный страх, потому что слышит. Прекрасно слышит, как Юнги рядом с ним в панике сотрясается, из раза в раз претерпевая неудачу, в попытке сместить с натуженным рыком не сдвигаемое бревно. Пак тоже упирается ладонями в дерево и, сжимая зубы, толкает-толкает, но все бесполезно. Вывод один: он крепко застрял. — Черт! Чимин ноги… Ноги чувствуешь?! — Шуга прикладывает максимальное количество стараний, чтобы сдвинуть хотя бы на дюйм дьявольскую деревяшку, но тело хозяина не вовремя дает сбой. Потому что устало, закончилось, выдохлось. — Д-да, я чувствую, просто, — шипят сквозь зубы, пытаясь пошевелить ногой, — просто бедро застряло. Господи, — в голове осознание, — господи Юнги, я не могу вытащить ногу! — в голосе нарастающая истерика. — Я не хочу здесь оставаться, я не хочу здесь застревать! — Чимин, прошу тебя, успокойся, — у Мина зубы уже крошатся от физического напряжения, но он не останавливается. Он не может остановиться. Чонгук в это время лишь над ухом Кима болезненно дышит. Ему хочется выть, орать во все горло от того, насколько сильная резь пульсирует в правой голени, но он терпит, прикусывает губы до крови и, черт возьми, терпит, потому что нельзя пугать Тэхена, для которого обвал все еще призрачно продолжается. Чон, задавливая мычание, пытается сдвинуть ногу, шевелит конечностями, но по телу сразу же кинжалами проносится режущий ток, что прожигает сознание и яростно рвет сухожилия. Эта боль нестерпимая, его мышцы печет. Чонгук снова рычит. Он не осознает, что происходит, и, оборачиваясь через плечо, желает искренне отключиться. Его нога под плитой засела прочно, не вытащить, а под ней лужица крови и ярко выраженный перелом. — Тэхен, — облизывая пересохшие губы, цедит хриплым голосом раненый, — ты слышишь меня, Тэхен? Но Ким не понимает сейчас происходящее, как и то, почему не может услышать практически ни единого звука. Ему хочется подать голос, но воздуха не хватает. В ушах ультразвук, перед глазами пугающая пелена. Он пытается пошевелить травмированным запястьем, но не чувствует резкой боли. Почему он ее не чувствует? Он не отдавал никаких приказов телу. Почему он не чувствует ничего?.. — Тэхен, тебе нужно вылезти из-под меня, слышишь? — Чон пытается приподняться на локтях, но сил не осталось даже на это. — Эй, малыш, мой вес давит на твою грудную клетку, — он старается говорить, как можно мягче. — Тебе нужно дышать, понимаешь? Бесполезно: Тэхен не реагирует. — Чонгук, он не слышит тебя! — Мин замечает старания друга. — Вероятно, оглушило или шок. — Юнги ты цел? Скажи, что ты цел!.. — у Гука повышенная тревожность. Он не видит, но слышит лишь голос, потому как обзор сейчас полностью перекрыт. — Цел! А ты? — Берцовая кость сломана, но нужно вытащить Тэхена из-под меня, он… Он сейчас задохнется. — Я не могу, — Юнги оглядывается по сторонам, но не находит ни единой лазейки из-под завала, параллельно удерживая тяжелую балку, чтобы та еще сильнее не придавила блондина, — не могу подобраться к вам, черт! — Хорошо-хорошо, — сам себе шепчет младший, — я помогу тебе, Тэ. Помогу. У Тэхена постепенно сознание проясняется, правда, звон ультразвука все еще пищит в голове. Он чувствует тяжесть тела, ощущает знакомое дыхание, что проходится по затылку. И губы… Губы, что-то шепчущие ему в острые позвонки. — Ч-Чонгук? Т-ты в порядке? — собственный голос хрипит, в то время как Гук уже радостно выдыхает. — Вылезай из-под меня, быстро! — Я, — пытается пошевелиться Ким, — я не могу, ты придавил меня. — Но я гораздо легче, чем каменная плита, согласись? — усмешка получается сдавленной. Тэхен понимает, что старший не в порядке. — Скорее, Тэ, пока они не пришли! — Кто? — Тэ, живее! — времени на объяснения нет совершенно, сейчас хотя бы кто-то из них должен спастись. И Тэ, стиснув зубы, вгрызается своими пальцами в землю. Он мычит, матерится, но все же заставляет себя упорно ползти. И когда последний рывок дается ему с придыханием, разрушенный тоннель озаряется яркой вспышкой, принуждая резкие лучи света слегка ослепить всех четверых. — Зачем?.. — еле слышно, — зачем вы пошли за нами, Тэхен? — чужой голос звучит настолько отчаянно, что младшему становится до безумия жутко. Он не понимает, почему Чонгук сейчас сжимает кулаки и внутренне сокрушается, почему Юнги уже спиной прикрывает обездвиженного Чимина и почему люди, что расчищают сейчас пути от завалов, с оскалом смеются, словно рады тому, что видят перед собой. — Чонгук, что происходит? — Ким медленно отползает назад, наблюдая как черная фигура уже надвигается в их с Гуком сторону. — Кто это? — он ползет до тех пор, пока не упирается спиной в кусок обрушившегося камня. — Почему они улыбаются? — пульс Тэхена зашкаливает. Чонгук пытается ладонью дотянуться до лодыжки младшего, чтобы хоть как-то успокоить возрастающий мандраж в чужом сердце, но понимает, что это мало чем сейчас поможет напуганному парню. — Не бойся. Не показывай им страх, — Гук пытается достучаться. — Меня слушай. А перед Тэхеном чудовище. Безумная физиономия незнакомого ему зверя, что медленным шагом ступает по неровной земле, открывая обзор на свои глубокие шрамы и сумасшедшую улыбку, вселяющую в душу лишь нескрываемый страх. Тэ чувствует опасность, чувствует, как пламя в чужом взгляде пожирает уже его плоть, а тот лишь в предвкушении скалится, хрустит шеей, демонстративно скользя языком по своей рваной губе. Киму нехорошо. У него внутри все сжимается. Этот страх — неподвластный. Почему-то инстинктивно Ким понимает: приближающееся к нему животное — безжалостно и жестоко. — Так, так, так… — тягучий, издевательский голос. — Что за птичка залетела в мою личную клетку? Тэ видит, как чудовище над ним величественно возвышается, отбрасывая черную тень на его собственное лицо. — Отойди от него, тварь! — Чонгу-ука, а я тебя и не заметил, — наигранно усмехаются. — Ты наконец-то принял тот факт, что должен валяться в моих ногах? — Чона слегка пинают ботинком в травмированную ногу, чем вызывают сдавленное рычание. Тэхен тут же подрывается. — Чонгук!… — Ва-ау, — отпинывают ногой, сорвавшегося с места парня. — Какая самоотверженность! Но голос приятный. А ну-ка, — хватают за волосы, держащегося за ушибленный живот Тэхена, вынуждая с болезненным стоном подняться его с колен, — спой для меня еще что-нибудь, пташечка, твой голос меня заводит. — Убери от него свои руки, Бомонт! Настолько беспомощным Чонгук себя еще никогда не чувствовал. Он видит, как Тэхен в чужих тисках от страха цепенеет, как его колени дрожат, как дергается кадык. Но Чон не может подняться. Он просто сейчас не способен вырвать из грязных лап невинного парня, что непременно сломается, если зверь задумает присвоить его себе. — Почему же? — проводят мозолистым пальцем по щеке Кима. — Мне нравится его кожа. Нежная, правда? Чонгук-и, ты же знаешь, насколько сильно я питаю слабость к таким сладким мальчикам. Неужели решил меня сегодня порадовать подарком? У меня сегодня прямо... День сюрпризов! А Тэхен ног под собой уже практически не ощущает. Его знобит, тошнит от едкого голоса, что над ухом левым сейчас мерзко склоняется, и носом ведут, принюхиваясь к волосам словно дикая собака. — Мразь! — Мы с тобой друг от друга недалеко ушли, Гук. Знаешь, — резким движением, насильно переворачивают Тэхена лицом к старшему, вынуждая открыто лицезреть над ним свою власть, — я до последнего не верил, что ты когда-нибудь вернешься к истокам. Но видимо, — кладут ладонь на шею младшего, прижимая к себе, — чудеса все-таки случаются. Но ты проебался, Чон, серьезно проебался. И твоя сучка, — дергают за каштановые волосы, срывая с губ болезненное шипение, — станет твоим задатком за твой самый большой в жизни проеб. — Отпусти Тэхена, Бомонт. Он здесь не причем! — у Гука башню уже рвет, но он не может даже пошевелиться. Нога все еще под плитой, оружие под руинами. — Это вряд ли. Как думаешь, — лидер подпольщиков кладет подбородок на плечо младшего, — сколько твой Тэхен будет стоить после того, как я залезу ему в душу и все из нее вытрахаю, м? Малыш, — уже обращается к потерявшему голос Киму, — у тебя душа-то вообще есть? — Тебе до его души, как раком до Трарда. — Ну вот мы и проверим. И раком тоже, — ехидная ухмылка не предвещает ничего хорошего. И, отдавая безмолвный приказ своим людям, Бомонт вновь разворачивает Тэхена к себе, заставляя смотреть на свое покрытое давними шрамами, молодое лицо. — Тебе нравятся мои шрамы, мальчик? Ким не отвечает, лишь переводит взгляд за спину своего страшного зверя и видит то, что заставляет его сердце в очередной раз содрогнуться. Юнги лежит без сознания, а Чимину прикладом оружия уже наносят удар по голове. Тэ с беспокойством пытается резко обернуться на рычащего сзади Чонгука, но его вовремя перехватывают за подбородок и только недовольно цыкают. — Твоя непокорность мне нравится, но я очень не люблю, когда меня игнорируют. — Тэхен, помни, что я тебе сказал! — Чонгук очень надеется, что младший его послушает. — Да, заткните вы уже его! — сквозь зубы выплевывает Бомонт своим людям, еще сильнее сжимая лицо напряженного парня. — Ну так что? — склоняет голову к плечу, — нравятся мои шрамы или нет? «Не бойся. Не показывай им страх» — Думаю, тот, кто оставил их тебе, — затруднительно сглатывает Тэ, — определенно знал толк в искусстве, — голос дрожит, но страх старается не показывать. — Гук-и, ты слышал? Тебе сделали комплимент! Но Ким не слышит ответа за спиной. Почему Чон молчит? — Не жди своего спасителя, малыш, — улыбкой облизывают неверящий взгляд. — Гук-и уже не с нами. И у Тэхена внутри все в мгновение рушится, когда осознание со всей силы ударяет по голове: он один. Здесь, в полумрачной разрушенной пещере, он совсем один, наедине с жутким монстром. — Ну что, куколка, откроешь мне свое сердце? — Я скорее наживую вспорю твое собственное! — рычит в чужое лицо Ким, а сам из захвата уже старается вырваться. — Сколько я-ярости, — грубо заводят руки младшего за спину, исключая бессмысленное сопротивление. — Сколько страстной ненависти я вижу в твоих черных глазах, малыш. Мне нравится… Пожалуй, — шепчут в самое ухо, — я дам тебе такую возможность. А в следующую секунду что-то острое, словно укус, впивается в его шею. Въедается глубже, движется, вызывая резкую боль. Тэхен зубы сжимает, а Бомонт наслаждается, пока иглой пускает по вене наркотический эфедрон. Картинка вокруг Тэхена медленно расплывается. Участившийся пульс призывает в горле несдержанную тошноту. Ноги сами подкашиваются, тело ослабевает. А дальше лишь ночь. Он падает в пустоту.