ᯓᯓᯓ
Дни становятся все длиннее. Они словно бесконечная вереница не прекращающихся бед, свалившихся на голову юного парня, который от тяжести событий уже надорвался. Усталость. усталость от жизни в таком раннем возрасте — вот что чувствовал Тэхен, когда, сокрушенный чужим признанием, прикрывал глаза на уличных ступенях его нового «дома» и забывался сном. Невыносимо. Такая жизнь ему просто невыносима. Какой реакции на заботу он ждал от Чонгука? Чего в целом Тэхен ждал от падшего мира? Во снах все спокойнее, как-то правильнее и счастливее, пусть даже если перед глазами стоит непроглядная чернота. — Я убил свою мать. «Быть может, была причина?» Ему не хочется просыпаться. Потому сквозь отбытое в другой мир, измученное сознание, он не слышит, как кто-то зовет его осторожным голосом. Как чья-то рука очень мягко тормошит его за плечо. — Тэхен, — не сдается Чимин, пытаясь разбудить не реагирующего на него парня. — Тэхен проснись, уже утро. — Может подох уже? — скалится один из охранников, наблюдая за этой сценой. Пак только взгляд скептичный кидает в сторону мордоворота, но будить не прекращает. — ТэТэ, проснись… «ТэТэ» — знакомое прозвище родом из детства. Такое теплое, такое родное. Быть может, он умер? Глаза сами невольно ото сна разлепляются. И первое, что понимает Тэхен — он не дома. Вокруг нет газона, лишь грязная притоптанная земля и сетка. Омерзительная белая сетка по всему периметру его личной тюрьмы. Кима тошнит от голода или от окружающей обстановки — все еще не ясно, но пустой желудок всеми силами пытается докричаться до своего хозяина, посылая безумную слабость во все части тела. Он пытается привстать, получается плохо. Делает еще одну попытку. Нет, это полный провал. — Я помогу, — подрывается Пак, заметив, как молчаливый Ким, пытается сам приподняться на лестнице, но в бессилии вновь падает на ступень. — Давай, хватайся за руку. — Чимин, что ты ко мне прицепился? — отмахиваясь от чужой помощи, недовольно выплевывает Тэ. Он голоден и очень зол. Не на Пака — на себя, на свою уязвимость. — Я сам справлюсь. — Ким Тэхен! — Чимин больше не выдерживает. Подобное отношение ему до чертиков уже осточертело. — Почему ты такой конченый эгоист? Думаешь, ты единственный, кому здесь так херово, — его голос, пропитанный злостью, невольно привлекает внимание всех окружающих. — Не у одного тебя проблемы, хотя знаешь, — выставляет руки вперед в сдавшемся жесте, — разбирайся сам со своей ебалой. К нему по-человечески, а он как… — Как кто? — перебивает бурную речь Чимина Тэхен. — Как монстр? Как убийца? — Как неблагодарная скотина, которая не умеет дружить! Юнги, все это время наблюдающий за разбушевавшимся блондином, только дым от сигареты через нос выпускает, да тихо смеется над этим юным наглецом. Слишком милый в своей злости, слишком… «Так, стоп» — мотает головой Мин, отгоняя подальше свои странные мысли. — Ты можешь не кричать так сильно, — морщится Тэхен, прикладывая пальцы к пульсирующим вискам. — У меня сейчас мозг взорвется от твоих комментариев. — Тогда веди себя нормально! Последний раз спрашиваю, ты идешь со мной в столовку или нет? — Разве тебя Юнги не должен был покормить? — незаинтересованным голосом произносит Ким, не замечая, как лицо Пака становится уже пунцовым. — Ну во-первых, уже утро, и я голоден, а во вторых, — скрещивает руки на груди, — эта сволочь паршивая меня так и не сводил. Юнги немеет. «Сволочь паршивая?.. А кто с ним носился? Кто по лестнице его спускал? Кто эти ебучие шнурки завязывал?» Сигарета в его руках медленно дотлевает, пока вспыхнувшие раннее неизвестные ему ощущения с ехидной улыбкой отпускают все прочно сдерживающиеся, внутренние тормоза. Мин уже не вслушивается в диалог двух подростков. Его внимание четко сосредоточено на белобрысой особе, что наглым образом сейчас обхаила его альтруистическую натуру. «Неблагодарная шмакодявка» — делает для себя окончательный вывод Юнги. Выкидывает сигарету и, сплевывая на землю, устремляется быстрым шагом в сторону лестницы. — … Ну, я ему и говорю: ты обещал. А он уперся своим рогом бараньим и типо «нахуй, Чимин, нахуй». — Он идет сюда, — со вздохом объявляет Тэхен, что готов уже на стену лезть от чужого возмущения. — Я ему: «пожалуйста», а он спать завалился, чувырла бессердечная. — Чимин, он идет, — уже предупреждающим тоном, пытается достучаться до Пака Тэхен, наблюдая за приближающейся к ним опасностью. — Да подожди, не перебивай, так вот… Стой, — до Пака медленно начинает доходить. — Кто… идет? — Как, кто? — взглядом указывает Тэ в необходимую сторону. — Чувырла твоя бессердечная. У Чимина все внутри ухает, а руки сами невольно начинают трястись. «Услышал?» — Т-Тэхен, — пытается сглотнуть застрявший ком в горле. — Тэхен вставай!.. — уже во всю трясет усмехающегося Кима, пытаясь отодрать его от холодной лестницы, а сам паникующего взгляда с торпеды в него летящей не сводит. Еще немного и его точно здесь по стенке размажут, если этот тормоз сейчас же не поднимется. — Чимин, тебе бы лучше сейчас бежать, а не меня за шкирку дергать. Давай, — хлопает по чужой руке на своем плече Тэхен. — Я сам доберусь и… спасибо. Блондину два раза говорить не нужно, когда его жизнь висит на волоске и, больше не пытаясь отрицать очевидного, срывается с места под многообещающий, грозный возглас: — Стой, падла! Юнги со свистом пролетает мимо забавляющегося Тэхена и сосредоточенно забегает в здание вслед за петляющим уже по коридорам, напуганным парнем. Шуга — человек терпеливый, но оскорбления, поступающие от Пака, что он все это время проглатывал чайной ложкой, больше его нервами, к сожалению, не усваиваются. «Неплохое начало дня» — думает про себя Тэхен, замечая на своем лице давно утерянную искреннюю улыбку. — Быть может, этот день все же станет особенным? — шепчет в пустоту, щурясь от яркого солнца на безоблачном небе. Но улыбка в мгновение с его лица исчезает, когда слышит за спиной: — Быть может, Тэхен.ᯓᯓᯓ
Чимин не видит дороги. В его мыслях красной лампочкой горит тревожный знак «РВИ КОГТИ!». И он, что есть силы, затыкая ноющую боль в ребрах, бежит со всех ног, сбивая зверей на пути. Кто-то кричит ему в след весьма нелестные отзывы, но Пак не слышит. Его задача сейчас — затаиться, спрятаться и желательно не дышать. Хотя, если несущаяся за ним пуля все-таки его настигнет, Чимин уверен, кислород ему и так перекроют, без собственной инициативы. «Нужно было держать язык на замке и не высвечивать» — проносится в голове знакомая фраза, которую он однажды уже тщетно произносил. — Что ты и твой папаша с ними сделали?! Говори… — Ты все мне скажешь. — Он меня задушит, — сам себе шепчет Пак, вспоминая первую встречу с этой бешеной касаткой. — Задушит… — неосознанно хватается уже за горло, ощущая фантомное удушье от чужих пальцев. Глаза мечутся из стороны в сторону, он сам не заметил, как в потоке мыслей забежал в неизвестный ему обесточенный коридор. Пак бросается к двери — закрыто. Другая — тоже закрыта. — Чимин-и, перышко, иди сюда, — слышится заискивающий, не сулящий ничего хорошего голос. — Обещаю, больно бить не буду, — проводит языком по губе Шуга, пытаясь разглядеть в темном проходе белую макушку. — Всего лишь слегка башкой об стену приложу. А у самого сердце бьется как проклятое, того гляди грудную клетку проломит, потому что не привык. Забег на дистанции для Шуги хуже любой пытки, но, чтобы надрать зад одной истеричке, он всецело готов пойти на подобные жертвы. У Пака бомбы внутри подрываются, в ушах звон, давление подскакивает. Слабость в подкашивающихся ногах вынуждает краткосрочно опереться руками о стену, чтобы сделать несколько глубоких вдохов и выдохов из-за подступающей тошноты. Он слышит чужие медленные шаги, разносящиеся эхом в темноте. Они приближаются. Становятся отчетливее, громче, страшнее. Чимин руками по стене передвигает и, натыкаясь на ручку двери, плавным движением опускает ее вниз, стараясь сделать все как можно тише. Но Юнги слышит. Может, выносливость у него и незавидная, но слух идеальный. «Хочет поиграть в прятки? Что же, поиграем…» — усмехается своим мыслям старший. Чимин аккуратно прислоняется спиной к двери, уже находясь в незнакомом помещении, и понимает одну неприятную вещь — он в полной заднице, потому что… — Замка нет, — пытается нащупать пальцами щеколду. — Твою мать, где замок-то? — Чимин, прекращай херней страдать и выходи, я знаю, что ты здесь, — Шуга не торопиться вламываться в старую душевую комнату, которой давно уже никто не пользуется, лишь ноготком по деревянной поверхности скребет, оттягивая необратимое. «Маньяк гребаный» — именно такие ассоциации сейчас вызывает пепельноволосый у Пака. — Маньяк, который любит купаться в крови трусливых девственников, — усмехается Юнги, отчетливо услышав чужой комментарий, который сорвался с губ блондина неосознанно. — Я вхожу. — Нет! — внезапно восклицает перепуганный до обморока парень, упираясь всеми дрожащими конечностями в дверь. — Стой, где стоишь, Мин Юнги! — А как же «паршивая сволочь»? — Она как раз сейчас стоит за этой дверью! — выпаливает Пак, сразу же прикусывая свой длинный язык. — Чимин-и, малыш, ты себе не помогаешь. Пак беглым взглядом проходится по всему помещению и, не находя иного выхода, как спрятаться в одной из закрытых кабинок, отстраняется от стены, на цыпочках двигаясь к спасительной будке. Шуга не идиот, но дает ему фору. Пусть прячется, раз так хочется детской душе. Злость внутри давно уже прошла, остался лишь азарт и непонятное чувство собственного доминирования. Юнги никогда не считал себя слабым и в другой ситуации не стал бы делать акцент на своем превосходстве, но сейчас… Сейчас чужой страх вызывает в нем исключительно приятные ощущения. Может, и правда маньяк? — Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Выхожу сейчас искать. Ну, а кто не спрятался… Короче, тот понял, — издевается Мин и, делая глубокий вдох, входит в сумрачное помещение, громко захлопнув за собой дверь. Пусть знает, что зверь уже рядом. Пак тихо сглатывает, медленно спускаясь спиной по холодной плитке. Он не хотел его злить. Парень колени к себе дрожащие поджимает и глаза прикрывает, откидываясь затылком на стену. Эта ситуация ему слишком знакома, воспоминания сами начинают проступать сквозь толщу, бьющейся в сердце истерики. — Чимин-и, — слышится ехидный голос за дверью кабинки, — открой дверь, иначе я ее вышибу. «Чимин-и, открой папочке дверь, иначе я ее выломаю». — Чимин, открой сейчас же! — не сдается Юнги, упорнее дергая за ручку, абсолютно не подозревая, какой ужас сейчас переживает блондин в своих детских воспоминаниях. В ответ тишина. Шуга ждать больше не намерен и, пару раз хрустнув шеей, со всей силы наносит удар ногой по закрытой двери, с грохотом снося ее с шатких петель. Чимин реагирует молниеносно, подскакивает на ноги и, делая выпад, использует попытку проскочить между Мином и дверью, но его вовремя перехватывают за талию сильные руки, вновь пригвождая к ледяной стене. — Куда собрался? — щурится Мин, припечатывая к плитке напряженные запястья, вырывающегося парня. — Мы еще не обсудили твое дерьмовое поведение. — Ю-Юнги, не бей, — встревоженным голосом просят, — пожалуйста, только не бей. — Почему же? — склоняет голову к плечу пепельноволосый, наблюдая в чужих глазах накатывающиеся слезы. — Разве детей не принято наказывать ремнем, когда они проказничают? — проходится пытливым взглядом по ужаснувшемуся лицу, опуская одну руку к собственной пряжке. — Может тебя выпороть? Чтобы перестал старшим грубить? Чимин не знает, что делать. Его тело в одну секунду сковало невидимыми цепями, как только по слуху ударил омерзительный звук расстёгивающегося ремня. — А может мне рот твой заткнуть, чем-то более занятным? Так хотя бы грязь из него литься не будет, — Юнги знает, что пугает, но отступать не намерен. — Ну так что? Не желаешь поработать ротиком, в честь моральной компенсации? — Я хочу, чтобы ты поработал немного своим ротиком. — Н-не надо, Рэй… — Давай, малыш, не заставляй насильно пихать его тебе в рот! — Н-не надо, п-пожалуйста, — еле слышно и так отчаянно. — Я же… — Что ты же? — рычит в пухлые губы старший, сильнее сдавливая одной рукой пульсирующие запястья. — Скажи мне что-то, что сейчас остановит моего зверя, Чимин. Ну же, — вырывает ремень из собственных джинсов, — говори! В ответ мертвая тишина, только немая мольба в заплывших глазах. Шуга с равнодушным взглядом от сжавшегося парня медленно отстраняется и, замечая непонимание и тревогу на лице Пака, с ухмылкой сжимает в руке своеобразную плеть, всем видом возвещая, что своих слов на ветер никогда не бросает. — Поворачивайся и спускай штаны, — грубо выплевывает. — Нет… — в неверии мотает головой Чимин. — Шуга, прошу тебя… — Я сказал, — шипит сквозь зубы, — поворачивайся! Считаю до трех. Раз. Напуганный парень уже вовсе не дышит лишь пытается разглядеть в чужом взгляде, хотя бы маленький намек на желанный блеф, но там: ничего. — Два. Чимин словно кукла на трясущихся ногах разворачивается, безнадежно утыкаясь лбом в промерзлую стену. Он до последнего не верит в происходящее, но треморные пальчики уже сами начинают приспускать штаны, по привычке подчиняясь приказному тону, что с самого детства сидит у него под кожей. Вдох. — Ты чего творишь? — Надо завязать, сам не сможешь. Выдох. — Почему ты мне помогаешь? — Друзья моих друзей — мои друзья. Вдох. — Шагай аккуратно. Иначе, если оступишься, сразу же птичкой полетишь вниз, а я волей-неволей буду вынужден полететь вслед за тобой. — Звучит как обещание, Мин Юнги. Выдох. — Я не изверг, Пак Чимин. Перестань видеть во мне чудовище. Вдох — Скажи мне что-то, что сейчас остановит моего зверя, Чимин. Выдох. — Я доверяю тебе… Мин Юнги.ᯓᯓᯓ
«Так будет лучше» — кивает сам себе Чон, сидя на постели возле окна, с устало опущенной головой. «А будет ли?» Он не спал. Боль от ран уже не кажется такой раздирающей по сравнению с тем, что творится внутри, в его собственной голове. Его плечи под грузом мыслей сейчас в такт дыханию поднимаются, а сердце неизвестно какой час пытается восстановить свой естественный ритм. Одиннадцать лет он не чувствовал скрипучего чувства где-то в центре, под ребрами. Одиннадцать долгих лет не задумывался о глубине чьей-то мрачной души, что так искренне, с ласкающим взглядом пыталась отыскать спасительный свет в его безразличных глазах. Нет, ему вовсе не совестно за то, что на эмоциях раскрыл свою сущность, за то, что испугался непривычных, давно утраченных чувств. Ему просто мерзко. Чону просто противно от собственной слабости перед нежными пальцами, что вцепились корнями в каждую клетку рассудка и на живую когтями рвут плоть, вынуждая вновь и вновь во тьме прошлого в одиночестве умирать. Ведь воспоминания для Чонгука — основной необходимый двигатель, подавляющий всякую жалость и с кровью по венам разгоняющий месть. Но впервые за долгое время, прямо здесь, в холодной палате, ему не хочется помнить, не хочется хранить в голове этот взгляд. Потому как тот, кто заставляет насильно биться его черствое сердце — с сокрушительным взрывом, сам того не желая, уже выигрывает войну. — Я похож на того, кто победит тебя? — Ты первый и последний, кому это удастся. Ким Тэхен — одно имя, восемь чертовых букв, и глаза сами собой в бессилии прикрываются. — А если я не стою твоей заботы? — Все ее заслуживают Чонгук не заслуживает, не стоит. Он ее попросту не достоин. — Чувство вины — это сильный враг, Тэхен. Держись от него подальше, иначе, однажды, он сломает тебя. — Ты ломаешь меня, Тэ, — качая головой, шепчет себе под нос. — Ты делаешь меня слабым, вызываешь давно забытые чувства, но я не могу, — устало проводит ладонью по лицу. — Не могу… «тебя ненавидеть» И, превозмогая разливающуюся боль по всей области спины, Гук с глубоким вдохом поднимается с кровати. Он не планировал проводить весь день в лежачем положении, потому, чуть поморщившись, с еле заметным стоном надевает на раненое тело чистую футболку и, окидывая прищуренным взглядом яркое солнце, пробивающееся сквозь стекло, задумчиво движется к двери. «Быть может, этот день станет особенным?» — смеется над собственными мыслями Чонгук и, протягивая руку к двери, в ту же секунду отшатывается назад, потому что: — Куда, блять, собрался?! — положив ладони по краям дверного проема, с нахмуренным видом цедит его друг. — Тащи свои конечности туда, откуда только что их соскреб! — Хо, — с раздражительным вздохом, — на мне все, как на собаке заживает, ты же знаешь. Уйди с дороги, — отпихивает друга, пытаясь вырваться из плена давящих стен. Ему сейчас важно вдохнуть свежий воздух. Проветрить мозги, восстановить равновесие. — А черное тряпье ты нацепил, чтобы кровавых разводов видно не было? — язвит с прищуром Хосок, вынуждая Чонгука в мольбе поднять взгляд к потолку. — Вообще я пришел поговорить насчет этого пацана. «Блять, только не сейчас…» — Меня он не волнует, — безразлично пожимает плечами Гук, делая еще одну попытку прорваться через непробиваемую стену. — Это важно, — заталкивает обратно рукой упертого друга Хосок, закрывая за собой дверь. — Без тебя никак. — Тогда ближе к сути, — ему хочется поскорее это закончить. — Короче у Шуги дел набралось, а пацан без койки. Сказали на лестнице ночевал, вот хочу спросить куда бы его пристроить? Скулы Чона неосознанно напрягаются. «На лестнице» — Он в порядке? — вопрос слетает с языка быстрее, чем его хозяин успевает осмыслить сказанное. — То есть, — прочищает горло Чонгук, — без новых жертв? Хосок подозрительным взглядом окидывает растерявшегося друга. Такое скачущее поведение ему кажется слегка необычным, учитывая темперамент стоящего перед ним зверя. Он знает историю своего названного брата. Он помнит, на какие жертвы шел Кербер, чтобы навсегда истребить из своего сердца бесполезное чувство внутреннего беспокойства. Их знакомство произошло пять лет назад, когда Хо был всего лишь наивным мальчишкой, имеющим небольшую, но любящую семью, в то время как у Чонгука уже тогда не было никого. Лишь сплошной холод в глазах, с идеально выточенным эмоциональным контролем. — Гук, — склоняя голову к плечу, решает развить неприятную для них обоих тему Хосок, — ты же понимаешь, что в нашей войне будут потери? — он не хочет давить, но уберечь брата от возможного, внутреннего взрыва считает своей обязанностью. — Много потерь. — Я осознаю это лучше тебя, брат, — голос Чонгука становится ледяным. — К чему ты клони… — Хенджин, — и Гук видит, как резко меняется взгляд напротив, как чужие кулаки невольно начинают сжиматься, выдавая свое неравнодушие к произнесенному имени. — Я знаю о твоих чувствах, Хо, — подходит к замолчавшему брату Гук, крепко укладывая ладонь на напрягшееся плечо. — И я не виню тебя за них, но… — смотрит прямо в глаза, — иногда мы не властны над грядущими событиями, брат. Мы не можем их контролировать, потому что планы на наши жизни вовсе не у Бога и не у судьбы. Они в руках тех, кто эту судьбу вершит. Они, Хосок, в руках смертного человека. А смертные, порой безжалостнее, чем бесы в преисподней. — Чонгук… — Я старался готовить его к неизбежному, — продолжает свою речь Кербер. — Старался воспитать в нем стержень, который позволит ему выжить, — не оправдывается, просто хочет, чтобы брат понял. — Я знаю, что ты привязан к нему, Хо, но он не создан для борьбы, — тихим голосом. — Он не сможет идти рука об руку с тобой, когда под нашими ногами разверзнется истинный ад. Хосок понимает, о чем ему сейчас говорят. Всем нутром своим черным осознает, что их общая цель, с которой они прибыли в это место, затронет многих невинных, искупает в крови и заставит харкаться собственными легкими. Потери неизбежны. На войне всегда будут те, кто положит свое сердце на жертвенный алтарь ради общей победы. Но он не готов. Не готов жертвовать тем, ради кого себя самого однажды распял на кресте. — Я не привязан к нему, Чонгук, — шепотом произносит Хо, с пониманием укладывая руку на затылок брата. — Я собственную душу ради него очернил, — прислоняется лбом к чужому лбу. — Я заживо закопал всех, кто на его семью посмел покуситься. Я пропитался запахом смерти ради него. Поэтому я не привязан. И тихо, доламывая зверя напротив: — Я им живу, брат. Для Чонгука мир в мгновение замирает. — Ряды заклейменных ждет пополнение, Гук-и. — Он мой смысл. Мой утраченный свет. И я, — шипят сквозь зубы, — этот свет не потеряю. Я простил тебя за жестокость к нему, но если однажды придет время, и ты выберешь мою жизнь, а не его, — крепче притягивают разрушающегося Гука к себе, — то я лучше пущу себе пулю в лоб, но тебя… — уже еле слышно, — тебя никогда не прощу. И Чонгук, сжимая глаза, Хосока к себе припечатывает. Его голову на грудь свою с братской любовью кладет. Эта правда для Гука, как взрывная волна, что неистово давит на легкие, призывая в кровавом будущем спасти из двоих лишь одного.ᯓᯓᯓ
— Зачем ты тащишь меня как мешок с костями! — упираясь ногами, громко возмущается Тэхен, которого насильно вытащили с улицы и теперь как котенка тянут в непонятном ему направлении. — Ты вообще слышишь меня? — Хватит ерепениться, я сказал, что ты поешь, значит поешь. — Я еще раз повторюсь, я буду есть, как все, — дергает сильнее руку, — в общей столовой. Алрой, пусти! — Тэхен, хватит вести себя как маленький ребенок, — абсолютно спокойным, мерным голосом произносит младший Браун, игнорируя чужие попытки вырваться из его захвата. — Ты просто поешь хорошую еду, на тебя смотреть уже страшно. — Я же сказал, что не… — Помолчи! — грубо обрывают рычание Кима, вынужденно делая остановку. — Хотя бы минуту… Разве мы не друзья? Почему ты отказываешься от помощи? — сверлит недобрым взглядом Алрой разгневанное лицо напротив. — Ты связан с этим местом, — стиснув зубы выплевывает Тэ. — Я не идиот, ты уже второй день здесь находишься и явно не ради меня, — его пульс от злости зашкаливает, того гляди на части кого-нибудь разорвет. — Я видел тебя во дворе, я видел, — понижает тон в голосе, — как ты улыбался кровавому представлению. Ты не лучше тех, кто поощряет подобное унижение. — А я видел, как ты мило оглаживал своими нежными пальчиками лицо того зверя, и мне, — притягивает внезапно Тэхена к себе, выбивая весь воздух из чужих легких, — мне твой поступок совсем не понравился. — Какая тебе разни… Но закончить речь Киму нагло не позволяют и, словно провинившегося раба, вновь волокут за собой, чтобы через минуту, уже заталкивая его в неизвестное помещение, заставить все внутренние рецепторы напрячься, потому что вокруг стоит не внушающий доверия полумрак. Дверь за спиной с громким стуком захлопывается. До слуха доносится многообещающий звук закрывающегося замка. Младший Браун не так представлял себе «дружескую» беседу, но чужие капризы вызывают лишь взвинченность и злость, что невольно склоняют к проявлению грубости. В помещении воцаряется напряженная тишина. Алрой смотрит хищным взглядом окидывает исхудалую фигуру своего «близкого друга» и, прокручивая в голове, сколько всего интересного он мог бы сотворить с этим потрясающим в его глазах телом, не будь он настолько терпелив, демонстративно снимая галстук, медленным шагом начинает наступать на растерявшегося парня. Тэхен — его ад, его собственное помешательство. И прямо сейчас этот мальчик перед ним беспомощен и уязвим. У Кима от жадного взгляда внутри все в узел отвратный сворачивается. Ему неприятно. Ему некомфортно. Он делает шаг назад, но чужое движение в его сторону не прекращается. Он пытается сглотнуть, но сухой ком предательски застревает в горле, перекрывая всем здравым мыслям доступ к его голове. — Не зажимайся так, — разрезая молчание, ласково произносит Браун, вынуждая Тэхена сделать еще несколько шагов назад. — Присаживайся, — указывает на стол за спиной Тэ. — Поешь, как человек, а не как собака. Потому что здесь выращивают именно собак. — Твои слова омерзительны, — в презрении морщится Тэхен, поражаясь резкой перемене характера своего некогда хорошего друга детства. Перед ним словно не человек сейчас, а вышедшая из глубин тартара, злобная гарпия, что одним хрустом шеи возвещает о своих страшных намерениях. — Если ты не заметил, — прерывно дышит, — я тоже теперь один из этих, как ты выразился, «собак». — Ты никогда не будешь одним из них, Тэ, — уверенно произносят. — Никогда. — Это теперь мой дом. — Я заберу тебя, — подходит в плотную Алрой, вынуждая Кима копчиком упереться в край дубовой поверхности. — Тебе не придется долго ждать, — тянется пальцами к бархатной коже щеки. — Я заберу тебя себе, Тэ. Тэхен не ослышался. Нет. Его жизнь сплошное сумасшествие. Во что может превратить человека неконтролируемое чувство собственичества? На какие такие кнопки оно нажимает, чтобы запустить несвойственные друзьям, порочные мысли? — Разве мы не друзья? Не друзья. Никогда ими не были. Был лишь Тэхен, и скрывающееся в тени, нераспознанное безумие. — Ты рехнулся… — озадачено шевелит губами Ким, а с чужого пламени в глазах, своего внимания не сводит. — Отойди от меня… — его пугает навязчивая мысль, стоящего перед ним человека. — Тэхен. — Алрой, отойди, — откидывает чужую ладонь от своего лица, не позволяя дотронуться до себя. — Ты не в себе. — Я давно не в себе, Тэхен, — последний рычаг терпения висит на волоске. — Позволь касаться тебя, — вновь тянется к лицу, но получает лишь отрицание. — Тэхен… — Я хочу есть, может уже приступим, — резко меняет тему Ким, желая поскорее избавиться от поглощающего откровения. Алрой все понимает и, лишь сжимая губы, безмолвно кивает, приглашая рукой, выдохнувшего парня к столу. Разговор подождет.ᯓᯓᯓ
— Пошевеливаемся! Хосок с Чонгуком одновременно на звук оборачиваются. Они давно вышли из палаты под грозные обещания Гука выкинуть брата из окна, если тот не прекратит строить из себя святую Мать Терезу. И прямо сейчас с лестничного пролета второго этажа внимательно наблюдают за столпотворением, которое охрана чуть ли не пинками выдворяет на улицу. — Что происходит? — Работы во дворе, видимо, — хмурится Хосок. — Сегодня общий сбор, молодняк запрягают. — А где… — Если ты про новеньких, — обрывает чужой вопрос Хо, — то Пак не знаю, а Ким, — переводит, говорящий взгляд на Чонгука, что неосознанно глазами ищет в толпе каштановую макушку, — его Браун забрал. «Браун» — Старший? — Не-а, — делают многозначительную паузу, заставляя Чонгука в напряжении сжать лестничные перила, — младший. «Алрой…» Кербер слишком хорошо знаком с этим зверем и всеми клетками своей черной души его искренне, в презрении ненавидит. Он знает, чем промышляет семейство Браунов, какие омерзительные схемы они рисуют, набивая собственные карманы, пока чистые детские души окропляют своей кровью сообщество Черной Мальвы. Они питают, позволяют проклятому цветку все быстрее и яростнее разрастаться, распространяя по городу свой смердящий жестокостью, алчный аромат. — Давно? — Еще до завтрака. Хосок все понимает, отрицать очевидное бессмысленно, каким бы безразличным ни пытался казаться его брат, но он все еще человек. А людям, как известно, свойственно испытывать тревогу, пусть даже, если когда-то она была с криком задавлена. — Найди их, — бесцветным голосом произносят, — и отправь к остальным. — Э-э, нет, брат, — поднимает руки в сдающемся жесте Хосок, — я с самого утра не жрал, поэтому сейчас, — делает акцент на последнем слове, — я иду прививать себе чувство прекрасного. — Чего? — В черный потолок иду залипать, ты со мной? — Нет, — сжимая губы, качает головой Чонгук, что мысленно уже бьет морду одной завравшейся твари. — Я найду их. На каком этаже? — Пятый.ᯓᯓᯓ
— Ты говорил, что голоден, но за двадцать минут, так к еде и не притронулся, — недовольно комментирует Браун, внимательно наблюдая за отчужденным Тэхеном, что все это время упорно мурыжил вилкой один лист салата. — Давай, — хлопает по своему бедру, — пошли ко мне, я сам тебя покормлю, раз твои руки настолько обессилили. Тэхен глаза медленно от тарелки отрывает и, скептично приподнимая одну бровь, искренне пытается понять: тот над ним так издевается или действительно мозги окончательно заплыли. Тэ смотрит, как указательный палец бывшего друга в ожидании выстукивает по бедру медленный такт. Как чужой язык в предвкушении проходится по влажным губам, что уже в оскале тянутся, обещая нечто особенное на десерт. И где-то там, на внутренней чуйке, Тэхен начинает подозревать, что в мыслях у того нечто очень неладное, что невольно напрашивается на вывод: если сейчас же Ким не покинет гостевой кабинет, этим самым десертом сегодня станет он сам. — Тэхен, я жду, — предупреждающе рычат. — Мне и здесь нормально, — незаинтересованно возвращает внимание к своей нетронутой еде Тэ, а у самого перед глазами уже красным мигает: «Беги. Беги. Беги» Он видит, как его монстр салфетку ото рта отстраняет, как расстегивает две верхних пуговицы своей белой рубашки и, молча поднимаясь из-за стола, идет прямо к нему, глазами обещая жестокое убийство. — Не испытывай меня, — исподлобья стреляет молниями Алрой, поражаясь чужой, неприкрытой упертости. — Мое терпение не безгранично, — пальцы чудовища мерно движутся по деревянной поверхности, пока его жертва в руке лишь прибор столовый, что есть силы сжимает. — Думаешь проглочу подобное поведение? «Беги. Беги. Беги» — Надеюсь, ты им подавишься. Одна фраза. И желание защищать это тело от себя самого у Алроя безвозвратно, в секунду скончалось. Когда-то он уверовал, что его потребность в Тэхене порочна и неправильна. Но сейчас все гордые принципы со свистом слетают и с громким треском разбиваются о темный взгляд, в котором нет ничего, кроме нескрываемого презрения. — Я же с тобой по-хорошему пытался… Тэхен не успевает понять происходящее. Не успевает осмыслить, как вилка, что он упорно сжимал, со звоном в миг вылетает из рук, а собственный стул с едким грохот приземляется на пол. Ким чувствует боль, он чувствует слабость и, спотыкаясь о собственные ноги, оказывается в плену чужих рук, что грубо за волосы его из-за стола выволакивают и, надламывая его внутренний стержень, окутывают цепями, вцепляясь грубыми пальцами в испуганное, растерявшееся лицо. — Тебе нравится, когда с тобой грубо обращаются? М? — давят сильнее, вызывая в сбившемся сердце очередное чувство бессилия. — Нравится, когда пытаются приручить? — Алрой прекрати… — еле слышно. — Тогда я, — склоняются над ухом замершей жертвы, — обязательно приручу тебя, Тэ. — Ты — маленькое чудовище, Тэхен, и я сделаю все, чтобы посадить твоего зверя на цепь. Вспышки кадров безжалостно проникают в спутавшееся сознание. Его паника — это слабость, что не дает мозгу сейчас свободно дышать. Все тело от страха в секунды немеет, эта реакция неконтролируемая. Она свирепо ломает, заставляет быть игрушкой в руках каждого, кто имеет над ним хоть какую-то власть. — Алрой, приди в себя, — Тэхен руками в чужие плечи уже старательно упирается. Усилиями пытается отстранить от себя слетевшее с катушек дикое животное, но ему это действие в мгновение пресекают, перехватывая запястья до будущих синяков. Он ощущает, как чужое дыхание обжигает его подрагивающие губы, а сдерживающиеся рычаги его свирепого монстра под паникующий взгляд слетают с петель. — Не делай этого, — качая головой, еле слышно шепчет Тэ. — Остановись… Алрой не слышит. Только кончиком языка по нижней губе Кима уже жадно проводит, оставляя мокрый след, вырвавшейся на свободу чудовищной похоти. — Я больше не стану тебя жалеть, — старший сильнее сжимает скорчившееся лицо. — Не дергайся, Тэ. Твое сопротивление бессмысленно. — Не дергайся. Я все равно это сделаю. Этот рык беспощаден. Этот мир беспощаден. — Открой рот, — цедят под сдавленное мычание. — Ну же, впусти меня, Тэ. Пот градом струится, а монстр с оскалом смеется, по-зверски смакует, упиваясь личным триумфом. Он больше не ждет, больше не церемонится и, срываясь с цепей, под болезненный всхлип в мертвую душу вгрызается, до крови прокусывает. Он хочет сожрать, испить страх Тэхена до самого дна. Он впивается в губы, зализывает, вновь присасывается, сильнее прижимая к себе трепыхающегося парня. Монстр принял свой грех, и с безумием наслаждается, пока внутри у кого-то повторно разрушается мир. — Алр… — Эти губы только мои, — маниакально цедит Браун. — Они мои. Мои. Чужой парфюм Тэхену проникает под кожу, вызывая рефлекторное чувство нахлынувшей тошноты. Киму больно, отвратно, он не верит в случившееся, а губы огнем полыхают от острых клыков. Он не хочет их чувствовать, это слишком мучительно и, прикрывая глаза Тэ спускается в глубь. Он пальцами ищет, копается в памяти, желает найти ту самую нить, что затмит его боль, что позволит остаться в сознании, что не даст окончательно внутри надломиться. Горечь знакомого аромата. И Ким за него, как за спасательный круг всеми мыслями вцепляется, пытается увидеть, прочувствовать, пытается удержать. Вспышка. — Какого у меня цвета глаза, Чон Чонгук? — Они темно-карие. Практически черные. Вспышка. — Вникай в происходящее в этих стенах, иначе, ты сдохнешь, даже не успев нормально пожить. Уверен: убийца твоих родителей этому только порадуется. Вспышка. — На моей короне кровь, Ким Тэхен. Отвоюй ее. Вспышка. — Тебе больно, Тэхен. — Наша боль разная. «Ты не чудовище, Чон Чонгук» Чудовище тот, кто не взирая на стоны, губы Кима сжимает, по-зверски насилуя, и в душу без жалости своим ядом плюет. — Тэхен, — прекращая свои посягательства, с непониманием цедит Алрой, замечая, что тот, не давая позволения углубить поцелуй, с закрытыми глазами превращается в куклу. — О чем ты думаешь сейчас? Не смей запираться в себе! — выплевывает сквозь злость. — На меня смотри! Тэхен глаза от приказа медленно открывает, а в них пустота, там холодная бездна, что давит, дробит, в безразличии поглощает. Там словно нет больше жизни, лишь страшная чернота. Алрой от такого взгляда невольно отшатывается, он видит иронию на красивом лице. Но сейчас перед ним не его помешательство — сейчас перед ним другой человек, что с еле заметной улыбкой на опухших губах обещает расплату за издевательства. — Тебе неприятно? — потерянно выдавливает из себя старший. — Тебе противно, больно, мучительно? Скажи уже черт возьми что-нибудь! — ему не нужен мертвец, ему нужен живой, вовлеченный Тэхен. — Мне никак. Пауза. Алрой окончательно внутри разлагается. Умирает, рушится, вынуждая безумие временно отступить. Ему нужно желание, страх, ему нужно хоть что-то, но только не кукла, что покорно сдаваясь, дает его зверю рвать желанную плоть на куски. Стук в дверь. — Господин Алрой, Раймонд Гард вас ожидает. Браун, словно пуля, вылетает за дверь, смотря себе под ноги, абсолютно не замечая в коридоре уже порывающегося влететь в кабинет озлобленного Чонгука, что, кивая охране, мысленно передает приказ следовать за Алроем. Тэхен в это время лишь глаза прикрывает и, облегченно подгибая негнущиеся колени, опускается на пол, придерживаясь рукой за шатающийся стол. Его жизнь — это пропасть, и он беспрепятственно летит в самый низ. — Тэхен, — сквозь толщу усталости доносится до слуха знакомый голос. — Ты в порядке? — осторожным шагом входит в помещение Гук, оставляя дверь приоткрытой. Он не хочет пугать, но в глаза сразу бросаются кровавые губы, и красные пятна на дрожащих руках. — Ты говорил, что война в моих костях, — игнорируя чужое беспокойство начинает Ким. — Говорил, что она в моем сердце, тогда почему? — тихим голосом произносит, смотря в самую душу. — Почему мои кости дробятся, Чонгук, а сердце… Сердце каждый раз, сдается перед тем, кто оказывается сильнее. — Тэхен… — Почему ты каждый раз оказываешься на поле битвы, к которому не имеешь никакого отношения? — сейчас для Кима уже неважно, кто в этой комнате стоит перед ним, чудовище это или человек: ему попросту безразлично. Потому что голова разрывается от бесконечных сражений. Ему нужна передышка, весомая причина, чтобы прямо сейчас не сброситься с этажа. Чонгук молчаливо к нему приближается, всем видом показывая, что вреда ему никакого не причинит. Он садится на корточки перед затравленным парнем и, протягивая руку, также безмолвно стирает капельку крови с подрагивающей, прокушенной губы, неосознанно обволакивая чужое сознание ароматом своего собственного тела. Тэхен за его действиями сосредоточенно наблюдает и, поднимая увитую уже выступающими синяками руку, похлопывает по полу, мысленно призывая присесть рядом с собой. — Ты не против, если я закурю? — принимая чужое приглашение, присаживается на пол Чонгук, доставая пачку сигарет. — А то последнее время нервы шалят, — хмыкает на собственный комментарий, слегка поморщившись от резкой боли. — Твои раны еще не зажили, — замечает болезненное шипение сбоку Тэхен. — О своих лучше думай, — Язвительно произносит Гук, обхватывая фильтр сигареты губами и с жадностью делая первую затяжку, приближается ближе к неподвижному Киму, выдыхая вверх отравляющий едкий дым. Друг на друга вовсе не смотрят, только стену буравят, а у самих позорно мурашки по телу отплясывают венский вальс, потому что приятно: от того, как их плечи целомудренно друг друга касаются, от того, как штормит, как ведёт их внутри. Во мраке комнаты повисает слишком длительное молчание, где на фоне глухого гула, доносящегося из окна, слышен лишь треск истлевающей сигареты. Обстановка не давит, не рождает внутреннего дискомфорта. Напротив, сейчас старший уверен: Тэхен рядом с ним ощущает себя в полной безопасности, и от этой мысли старшему становится искренне хорошо. — Чонгук… — впервые за последние десять минут прерывает общее молчание осторожный голос младшего. — М? — Что ты делаешь, когда хочешь забыть о чем-то, что произошло не по твоей воле? — поворачивают голову на задумчивого Чона. — Создаю новые воспоминания, — пожимая плечами, переводит взгляд на парня старший, не давая себе времени на лишние размышления. — Какие воспоминания? — Яркие, Тэхен. — Это работает? — По крайней мере, — поджимает губы Чон, — это будет твой личный выбор, а не к которому тебя принудили. Ты поймешь, что все еще свободен. — А что, если я ошибусь в своем выборе? — еле заметно качает головой младший, заползая в самую глубь ярких галактик. — Что, если буду жалеть? — Ты слишком умен, Тэхен, чтобы совершать необдуманные ошибки, — неосознанно тянется пальцами к лицу младшего Чонгук, аккуратно убирая за ушко упавшую на глаза волнистую прядь. — Тогда, — делает глубокий вдох Тэ, ощущая на губах приятное тепло от чужого дыхания, — я хочу создать воспоминание Чонгук. Яркое воспоминание, которое возродит мое сердце, но… — Но что? — Но, возможно, уничтожит чужое. — Создай его, Тэхен, — уверенно произносит Чон. — У каждого сердца есть отведенное время жизни. И возможно чье-то уже подходит к концу. — А что если… — Без если. — Но… — Тэхен, — хватают младшего за подбородок, вынуждая смотреть исключительно на себя, — просто сделай это. Никогда не оттягивай с принятием решения. Потому что смерть — не всегда плохо, иногда, — делает задумчивую паузу Гук, — она может стать для кого-то спасением. И Ким ему верит. Верит беспрекословно, отдавая себя на волю судьбы. Он глаза прикрывает, лбом ко лбу прикасается, чтобы с бархатным шепотом: — Чонгук… Быть может, этот день все же станет особенным? — Поцелуй меня.