Рассеивая сумрак

      Нуска открыл глаза. Его тело дрожало, а образы прошлого занимали мысли. Он не мог выбраться из этих снов на яву, пока чьи-то невидимые тёмные ладони не коснулись его лица, а затем плеч. Столкновение двух разных дэ встряхнуло лекаря, но, чтобы прийти в чувства, ему пришлось приложить невероятные усилия.       Он не хотел быть здесь. Он мечтал навсегда утонуть в той купальне или в своих мыслях. Он очень хотел заткнуть уши и завязать глаза. Но…       — С закрытыми глазами и ушами вы, конечно, сможете терпеть это весь остаток жизни. Но разве это то, чего вы хотите, Нуска?       Сначала Нуска попытался отвернуться. Но навязчивый шёпот не прекращался. Он словно выуживал самые потаённые мечты и надежды Нуски, вытягивал их на поверхность, выбрасывал как рыбу на берег, а затем наблюдал, как они барахтаются под знойной звездой. Это было болезненно.       — Вы один из сильнейших сурии на континенте, но где вы теперь? Неужели вы хотите провести свою жизнь в качестве раба? Нуска, вы — сурии. Вы владеете той силой, которая и не снилась простому человеку. Но, чтобы выжить, вам пришлось как животному склонить голову под хлыстом.       Нуска мотал головой. Пытался дёрнуть руками, но они были закованы в цепи.       — Вы знаете, что способны убить каждого, сидящего в этом зале. Но вы не хотите. Вы готовы убить ради спасения своей жизни, но не ради своей свободы. Если вы только пожелаете, то я сделаю это за вас. Все они падут к вашим ногам, как уже пал принц Кроу.       Нуска шумно втянул воздух. С него градом катился пот, он то и дело терял сознание от ужаса, но отчаянно мотал головой.       «Нет, нет, это не то, чего я хочу. Да, я знаю, я могу уничтожить хоть половину Сонии. Но стану ли я свободным лишь потому, что превращу эту страну в пепел? Не стану ли тогда я рабом сожаления и вины?»       Риннэ вкрадчиво согласился, однако заключил:       — Тогда я могу сделать это за вас. А вы будете винить меня.       «Я найду другой способ. Дай мне время. Позволь попытаться превратить Сонию в нашего союзника, а не врага».       — Нашего?       «Да. Союзника Скидана».       Нуска не мог видеть лица Риннэ, не мог заметить даже его тени, но каким-то образом почувствовал, будто тот улыбается. Голос в голове Нуски затих.       Самообладание медленно возвращалось к лекарю, как и осознание того, где он находится. Хотя он был совершенно счастлив в своём забытье и всё ещё не был готов столкнуться с реальностью.       Шёл пир. Патриции Сонии собрались во внутреннем дворике во дворце короля, чтобы жрать и пить. Нуска как диковинная часть интерьера был подвешен на цепях прямо над столом. Золотые цепи были крепко приделаны к колоннам, на которых держалась крыша внутреннего двора.       Около двадцати аристократов вели праздный разговор, напивались и объедались так, будто это была последняя трапеза в их жизни. Нуска ненавидел пиры в Сонии не только из-за того, что на них выступал в крайне унизительном положении, но и потому, что это было поистине отвратительное зрелище.       Естественно двадцать человек не могли сожрать такое количество еды, однако она была приготовлена так искусно, а подана так богато, что остановиться было невозможно. И патриции не останавливались: возлежа вокруг стола, чтобы больше влезло, они поглощали еду и спиртное, а затем за тем же столом вызывали у себя рвоту, чтобы освободить желудок и набить его снова.       Нуска не представлял, как знатные особы могут есть, чувствуя запах рвоты и слыша рвотные позывы соседей, но так происходило из раза в раз. И для Нуски было неважным то, что патрициев тошнило в красивые позолоченные вазы, а затем они утирали рот расписными платками. Происходящее не становилось от этого менее омерзительным.       Пир всегда скрашивали танцовщицы и музыканты. Можно было сказать, что музыка ласкала слух, а танцы услаждали взор, ведь сонийцы были крайне искусны в изящных искусствах, но патриции могли и это превратить во что-то похабное: из раза в раз они, напившись, приставали к прекрасным танцовщицам. И никто не смел их остановить, ведь во дворце короля собиралась лишь элита Сонии.       Несмотря на рвоту, похабное поведение и пьянство, патриции одновременно умудрялись вести философский разговор, чтобы выглядеть куда умнее и интеллигентнее, чем были. И на этот раз Нуске пришлось слушать крайне внимательно, ведь тему для обсуждения задал сам король. И задал её не случайным образом.       — Господа, как вы считаете, может ли быть прощено предательство? — напиваясь и вкушая фрукты из рук слуг, спросил Октавий.       И господа с полной готовностью, быстро глотая еду, стали отвечать:       — Абсолютно нет, но какое предательство подобный звёздам хотел бы обсудить? Личное, любовное или же политическое?       — Патриций Традий, давайте начнём с того предательства, которое вы считаете наиболее неприемлемым, — с улыбкой ответил Октавий, а его взгляд на секунду обратился вверх, к свисающим над столом ногам Нуски.       Патриции смекнули быстро. В чём они были хороши, так это в подыгрывании королю и в раболепии.       — Октавий, моё мнение таково, что нет вещи ужаснее, чем предательство своей родины. Если человек не чтит предков, породивших его, не чтит землю, взрастившую его, не чтит традиций, в которых он вырос, то что же тогда он чтит и во что верит? Может ли тот, кто неверен своим корням, быть верным хоть в чем-то, будь то дружба, любовь или призвание? Нет, это совершенно невозможно.       — Соглашусь с Традием. В истории нашего континента значится немало громких имён, но Энлиль в этом случае наиболее показателен. Когда встал вопрос о верности, то он предпочёл верность своей стране. Он избавил континент от драконов, а также заколол свою бывшую возлюбленную.       — Спокойнее, Ливий, у нас возводится уже третий храм, посвящённый Тиамат… — со смехом перебил его третий аристократ, который как раз хорошенько опустошил желудок, всполоснул глотку водой с лимоном и вновь принялся за сочные ломтики баранины во фруктовом соусе.       — Вы поняли, что я имел в виду. Человек перестаёт быть собой, когда предаёт свою страну.       — Вы так умно рассуждаете, Ливий. Что же вы скажете тогда по поводу рабов, которые родились в одной стране, а затем были вынуждены прислуживать другой? — задал второй вопрос король.       Ливий чуть не поперхнулся вставшим поперёк горла пирогом с апельсинами, но тут же вернул себе невозмутимый вид и ответил:       — Раб должен быть всецело предан своему господину. У него не может быть своей воли, своих желаний, его единственное предназначение — это быть преданым господину. Если же раб предаёт свою страну, то и его господин может быть признан предателем…       — Ливий, то есть вы утверждаете, что господин отвечает за все действия своих рабов? А если у меня их двадцать или тридцать? Вы так уверены? — с усмешкой возразил Традий.       — О нет, Традий, уверенным быть никогда нельзя. Особенно если господин знатен и богат, а в его подчинении числятся десятки, а то и сотни слуг. Однако если он заподозрил своего раба в предательстве, то должен избавиться от него без сожаления, — с умным видом и уверенной улыбкой заключил Ливий.       Позже подключились и другие аристократы:       — Верно, кому же, как не господину отвечать за своих слуг? Но рабы — слабые, грязные и необразованные. Если вдруг господин упустил из виду червоточину среди своих слуг, то просто должен избавиться от неё до того, как предательство господина перейдёт в предательство родины.       — Обязанность господина — это вовремя распознать червоточину. При первых же признаках неповиновения господин должен либо усмирить своего раба, либо избавиться от него.       — Как же вы считаете нужным избавиться от непослушного раба? — с улыбкой спросил Октавий и развалился на софе, подложив руку под голову. Тога кровавым цветком распустилась вокруг его тела, а его бледные щёки загорелись румянцем. Он был так красив, что патриции ненадолго замялись. Быстрее других взял себя в руки Традий, который, размахивая засахаренной грушей, уверенно выдал:       — Естественно наказание, а затем рабский суд. Господин должен выдвинуть обвинение сам, а затем передать дело керинским судьям.       — Кто-нибудь хочет оспорить мнение патриция Традия? — с лёгкой улыбкой продолжил вести свою линию нападения Октавий. Его взгляд вновь метнулся к золотым цепям над столом и к подвешенному на них украшению.       А Нуска в этот момент действительно ощущал себя не больше и не меньше вазы, не важнее и не менее важно, чем картина или горшок с цветами. Он был декоративной завитушкой, маленьким камушком, полосой на стене. Его открыто обсуждали, а он не мог выдавить из себя ни слова. Сейчас к нему открыто обратились, но Нуска всё равно не мог ответить. Разве вазы разговаривают? А даже если бы ваза говорила, то кого-то интересовало бы её мнение?       — С каких пор вы стали вазой, Нуска? Можно ли назвать вашу попытку самоуничижения попыткой бегства?       Нуска вздохнул. Конечно Риннэ был прав. Нуска так долго прятался, избегал прямого противостояния, притворялся, что он никто и никак не может исправить своё положение, что… и сам поверил в это.       На самом деле причина его молчания была лишь в одном. Он не видел смысла в том, чтобы открывать рот. Он не видел смысла в том, чтобы менять своё положение. Он… больше ни в чём не видел смысла.       Он не был там, где хотел бы быть.       Он не был тем, кем хотел бы быть.       Он не был с теми, с кем хотел бы быть.       Поэтому он просто не хотел быть.       Однако даже маленькая надежда на то, что его жизнь может измениться, подарила Нуске смелость. Даже если у него не получится, то он ничего не потеряет. Ведь у него и так ничего нет. Лёжа на дне, нельзя упасть ниже. Хоть и можно легко оказаться в самой земле…       И Нуска заговорил:       — Да, я хотел бы оспорить мнение всех присутствующих.       — Спустите его, — с улыбкой отозвался Октавий. Его взгляд становился всё более томным, подёрнутым пьяной негой. Король был доволен собой, а все окружающие плясали под его дудку. Представление шло согласно его сценарию.       Несколько рабов подошли к колоннам и ослабили цепи. Нуске не дали испортить празднество, упав прямо на стол, ведь это было бы неприемлемо для глаз короля. Поэтому другие рабы перехватили Нуску и аккуратно опустили на пол.       Патриции со смехом и гоготом уставились на диковинку короля. Для них он был забавным домашним зверьком. Да и сам Нуска не ощущал себя ничем более. Сейчас, чувствуя на себе пожирающие взгляды знатных господ, он почувствовал дрожь. Но решил идти до конца.       — Господин Традий, позвольте. Если бы завтра вас взяли в плен скиданские сурии, то вы бы сразу переметнулись на сторону новых господ, стали бы преданы новой стране?       Традий в ответ рассмеялся, закусил, выпил. Однако Нуска увидел взволнованный блеск в его глазах — видимо, заданный вопрос сбил его с толку. Продолжая тянуть время, патриций обратился к королю:       — Октавий, вашему рабу позволено так говорить с патрициями?       — Это мой пир. И на нём я могу давать слово кому захочу, — со смехом ответил Октавий, сбив спесь с Традия. — Может, вы всё же ответите моему рабу?       Традий прокашлялся, но наконец ответил:       — Нет, я бы покончил с собой, если бы оказался в плену. И не стал бы служить другой стране и уж тем более не стал бы рабом. Для патриция лучшей участью будет умереть, чем стать рабом. Рабом рождаются, а не становятся. Патриций никогда не согласится на такую участь и не станет служить врагам.       Нуска улыбнулся уголками губ, а затем обошёл стол и подошёл к софам с другой стороны, где возлежал Ливий с патрициями.       — Господин Ливий, вы бы тоже покончили с собой?       — Конечно, как же иначе? Я был рождён в Сонии, это моя родина. Если меня захватят в плен, то я никогда не склоню голову перед иноземцем.       — Тогда я тоже должен покончить с собой и выступить против вас? — сложив руки замочком перед собой, с интересом и наивной улыбкой переспросил Нуска.       Патриции опешили и перевели ошеломлённые взгляды на Октавия. Улыбка короля потускнела, но он продолжил держать лицо. Взмахнув чашей с вином, он спросил:       — Мой раб хочет выставить меня в плохом свете и поскорее отправиться в тартар?       — Ваш раб просто участвует в дискуссии. — С той же милой улыбкой покачал головой Нуска.       — Тогда мой раб готов прямо сейчас упасть на колени и вновь поклясться в верности своему королю?       Нуска сглотнул. Было рано предпринимать какие-то действия, надо было лишь перевести диалог в нужное русло, поэтому… лекарь со вздохом подошёл и упал на колени перед Октавием. Король, и секунды не думая, забросил ноги на плечо и голову своего раба, будто бы тот был пуфиком для ног. Нуску передёрнуло, но он стерпел.       И тогда дискуссия возобновилась с новым жаром:       — Однако заявление раба Октавия поднимает очень важную проблему. Мы говорим о преданности, но разве военнопленные рабы могут быть преданы от всего сердца? Что об этом думает раб Октавия?       — Возможно, что нет. Ведь переметнувшийся на сторону врага один раз, может так же легко переметнуться и во второй раз. Предавший однажды, может предать и в будущем, — ровным тоном отозвался Нуска.       Один из аристократов, сидевших на самых дальних от короля местах, вдруг подал голос. Он не был в милости короля и, видимо, и сам не был ярым поклонником самовлюбленного и юного правителя. Поэтому его слова звучали даже чересчур насмешливо:       — Тогда, выходит, что все военнопленные рабы — предатели, пока не докажут обратное. Раб Октавия намекает, что и он не так уж предан нашей стране. Подобный звёздам, неужели вы спустите подобное ему с рук?       Патриции переглянулись и даже перестали есть. Атмосфера накалялась.       — Спокойно, Сарий. Я как раз хотел обратиться к своему рабу с очень интересной просьбой.       — Какой же, поделитесь? Это докажет то, что бывший поданный Скидана вдруг стал поданным Сонии?       — Конечно, ведь мой раб способен дать нашей стране то, что не могут дать коренные сонийские рабы. Он может создать подробное картографическое изображение владений Скидана, — вздёрнув подбородок, со всё более и более широкой улыбкой говорил Октавий, а затем перевёл взгляд с оппонента на Нуску. Король никогда не сомневался ни в себе, ни в выучке своих рабов.       Вот теперь настал момент для того, чтобы пойти в наступление.       Во-первых, все взгляды были прикованы к Нуске и королю. Во-вторых, один из патрициев высказался против короля, подорвав его авторитет. В-третьих, король наконец во всеуслышанье заявил о своих планах, которые…       — Король Октавий, подобный звёздам, но позвольте. Я ведь поданный Сонии, а не поданный Дарвеля. Так почему я должен исполнять приказы, отданные императором Дарвеля?       В этот момент Октавия перекосило. Его красивое лицо сморщилось до неузнаваемости, а глаза превратились в две щёлки. Король попытался пнуть Нуску ногой, однако лекарь быстро поднялся на ноги, отряхнулся и развернулся к гостям, возлежащим вокруг стола, чтобы начать:       — Я не считаю, что вторжение в Скидан в интересах Сонии. Сония богата и долгие годы поддерживала хорошие торговые отношения со Скиданом и Дарвелем, поставляла им овощи, фрукты, зерно, масла. Сония богата и может безбедно существовать, не вторгаясь на территорию такого опасного противника как Скидан. Это просто не в интересах Сонии.       — Октавий, прошу вас, заткните своего раба, пока он не наговорил лишнего… — после минутной тишины устало проворчал один из старых патрициев.       — Нет, позвольте, но я жду ответа, — с улыбкой возразил Нуска.       — Скиданский раб, ты не глуп. Ты должен прекрасно понимать, в каком положении сейчас находится Сония…       — Но почему Сония в таком положении? — не унимался Нуска. Он видел, как Октавий жестами подзывает к себе стражу, поэтому нужно было спешить.       — Так… сложилось? Как ты и сказал, не в интересах Сонии вступать в войну. Что с Дарвелем, что со Скиданом. Но если не остаётся выбора, то не лучше ли примкнуть к сильнейшему, а не подставляться под удар? — прокашлял в ответ старик.       — Хотите сказать, сонийские легионеры не участвуют в военных действиях?       — Участвуют, но…       — Хотите сказать, что золото из казны не уходит на бесполезную войну, которая ведётся под знаменем Дарвеля?       — Прикусил бы ты язык.       — Так кто виноват в том, что Сония оказалась в таком положении? Разве Сония так слаба? Разве Глухое море не окружает Сонию со всех сторон, что делает её практически неуязвимой? Разве у Сонии нет своего войска, чтобы отстоять границы? Так почему ежегодно непомерные суммы уходят на ведение войны, которая выгодна дарвельскому императору, но не выгодна никому в Сонии?       Пьяные патриции понимали, что должны возразить. Выкрикнуть что-нибудь, попытаться заткнуть рабу рот или хотя бы бросить в него чем-то, чтобы он заткнулся сам. Однако каждый из них задумался: а что было бы, не плати они огромные налоги на содержание армии? Что было бы, если бы их сыновья не рисковали жизнями на бессмысленной войне? А самое главное…       — Так по чьему наитию Сония до сих пор продолжает поддерживать Дарвель? — не скрывая довольной усмешки, ещё громче спросил Нуска и развёл руками.       Взгляды патрициев метнулись к королю. Умом аристократы понимали, что от влияния Дарвеля так легко не избавишься, но их пьяные мысли с удовольствием плыли по тому руслу, в которое их направил Нуска.       Однако Октавий был не просто миловидным молодым королём. Он был достаточно умён, образован и закалён в светских словесных схватках. Поэтому он поднялся и, сверля убийственным взглядом своего раба, заговорил:       — Всё это мой раб говорит, потому что не хочет предавать Скидан. Следуя нашему предыдущему разговору, представьте, что вам пришлось бы прислуживать чужой стране. Я верю, что ни один из вас не согласился бы предать Сонию. Однако здесь и сейчас я требую от своего раба повиновения. Я хочу, чтобы он сделал выбор и стал полноправным членом сонийского общества. Как король Сонии Октавий я обещаю, что пожалую своему рабу статус полноправного гражданина Сонии взамен на информацию, которая поможет наконец закончить войну. Мой раб Нуска, я освобожу тебя, если ты выполнишь мой приказ.       Патриции зашумели, зашептались. А сердце Нуски похолодело. Это… было немыслимо. Ни в одном сонийском законе не говорилось о том, что рабу может быть пожалован статус гражданина, однако Октавий пошёл на этот риск, веря в то, что Нуска согласится на что угодно ради свободы.       Возможно, Нуска действительно согласился бы, не будь на кону судьба Скидана. Однако Нуска вдруг понял, что как бы сильно он ни желал свободы, ни желал спокойной жизни, он не способен пойти на это.       Впервые за последние три года Нуска почувствовал себя частью чего-то большего, а не оторванным ломтём хлеба в миске супа. С тех пор, как появился Риннэ, в сердце Нуски зародилась надежда на то, что он сможет вернуться домой. Он — часть Скидана. И он не предаст Скидан ни ради спокойной жизни, ни ради статуса. Ему это не нужно. Ему нужен дом.       «Либо сейчас, либо никогда. Время решать. Либо я соглашаюсь с требованием короля и продолжаю свою никчёмную жизнь здесь, в тиши и безопасности, либо я ставлю на кон свою жизнь ради сомнительной надежды на то, чтобы вернуться в Скидан».       Как же громко стучало сердце. Как же тряслись руки и горела спина. Рабское клеймо на позвоночнике вопило о том, что нужно упасть на колени, покаяться и исполнить приказ.       Нуска вспотел с головы до ног. Он метался вдоль стола, он видел, как его медленно окружает подозванная Октавием стража. Ещё минута — и его схватят, отправят в темницу без разбирательств. Король никому не позволит подрывать свой авторитет.       Нуска должен ответить. Сейчас. Он должен исполнить свой план. Второго шанса у него не будет.       Голос Нуски дрожал и срывался. Он был похож на прихлопнутого сандалием мышонка. Тело противилось тому, что делал и говорил Нуска. Тело кричало о том, что это опасно, что за эти действия он получат сотню ударов хлыстом. Но Нуска уже решился.       — К сожалению, король Сонии Октавий, я вынужден отказаться. Потому что не в моих интересах прислуживать трусам. Я отвечу всем вам, почему же Сония до сих пор находится в лапах Дарвеля. Потому что Дарвелю, как и мне, известен секрет сонийского короля…       — Стража! Стража! Сейчас же сковать скиданского раба!       Но Нуска был неуловим для неповоротливой сонийской стражи. Он ловко вывернулся, замедлил течение времени, чтобы подскочить к королю со спины и сомкнуть руки на его горле. Все присутствующие на пиру патриции завопили, повскакивали со своих мест, но Нуска шикнул на них и продолжил говорить:       — Ваш король — самое никчёмное создание, которое я встречал. Он боится не только врагов и Дарвеля, но и собственных слуг. Он боится презрения и осуждения. Он готов отдать свою страну на растерзание Дарвелю, лишь бы не подставляться под удар самому. Но и вы все хороши, ведь следуете за таким королём. Так что вы скажете теперь? Пойдёте ли за ним, узнав правду?       Вместо того, чтобы придушить или скрутить короля, Нуска наоборот отпустил его, а затем схватился за его одежды. Октавий громко вздохнул и закричал, но было поздно. Красная тога взметнулась вверх как знамя и упала вниз, словно в секунду потухший костёр. Совершенно нагой Октавий стоял перед патрициями. Никого в Сонии не могла смутить нагота, никто не придал бы этому случаю никакого смысла, будь Октавий…       — Что?!       — Как такое возможно?!       — Октавий разве…       — Женщина? Нет, не женщина, но и не…       — У него есть мужские органы, но и женские…       — Так вот зачем ему понадобился лекарь по половым болезням.       — И он никогда не раздевался в термах.       — Если Октавий не мужчина в полном смысле, то разве он может быть королём?       Все были в ужасе. Разговоры не смолкали. Стража была обескуражена не меньше, чем и гости. Никто из них не видывал подобного раньше. Честно говоря, и сам Нуска столкнулся с таким впервые. Было подло вот так выставлять на показ слабости короля, но разве и сам король не поступил подло? Разве король не был так занят сокрытием своей тайны, что совершенно позабыл о своих подданных?       Октавий осел на пол и со всем усердием закутывался обратно в тогу. Самостоятельно надевать её он не умел, а потому смог лишь обмотать длинную ткань вокруг тела. С его рта срывалась ругань, с ресниц — слёзы. Он был в отчаянии. Октавия действительно могли отдать под суд и казнить, если бы решили, что он выдавал себя за мужчину и правил незаконно.       Но это уже не касалось Нуски. Он не мог взять в свои руки ответственность за сонийский народ, за другую страну, за чужого правителя. Поэтому лекарь присел рядом с Октавием на корточки и, поймав его полный ненависти взгляд, сказал:       — Теперь у вас достаточно поводов для того, чтобы наконец начать разбираться с проблемами не только в своей спальне, но и в своей стране. Теперь вы свободны от давления Дарвеля, а также у вас есть повод, чтобы заняться правами женщин в Сонии. Ну разве не замечательно?       Нуска нахально улыбнулся, похлопал своего второго бывшего господина по плечу и пошёл к выходу. Конечно, стража должна была его остановить, но сейчас все в этом зале были заняты решением самого острого политического вопроса: как будет правильнее, Октавий или Октавиана?