Рассеивая сумрак

      Это чувство. Будто ты тонешь, уходишь на самое дно. Волны своими гребнями накрывают тебя с головой, но ты не сопротивляешься; выбившись из сил после долгой борьбы, ты просто тонешь, находя в этом своё успокоение.       Ты уходишь на самое дно. Через толщу воды слышишь чужие голоса, наблюдаешь за ними, но больше не участвуешь в этом диалоге. Ты словно попал на картину, твою историю будто бы чернилами вывели на глиняной вазе. Ты больше не часть представления, повествующего о твоей жизни.       Это то, что чувствовал Нуска с того момента, как оказался в Сонии. И это чувство достигало своего апогея именно здесь, во дворце.       Клеймо на спине на всю оставшуюся жизнь. Раб.       — Тело раба принадлежит господину.       Свист бича. Удар. Стон.       — Мысли раба принадлежат господину.       Свист. Удар. Стон.       — Чувства раба принадлежат господину.       Удар. Тишина.       — Единственное предназначение раба — это радовать своего господина.       Истощённый Нуска, уткнувшись лицом в мраморную плиту, ползал в луже своей крови. Его тело всё ещё не восстановилось после этого подобия мореплавания, а желудок, казалось, прилип к спине. Рёбра болезненно скребли по полу, а спина горела огнём.       Хуже всего было то, что он не понимал ни слова из того, что говорил ему этот дворцовый прислужник. И тот, видимо, осознав это, отвлёкся от истязания Нуски, чтобы отойти посовещаться, а затем вернуться и ехидно бросить лекарю вместе с ударом бича:       — Wardu.       Нуска плохо помнил то, кем он был в Скидане, но знал, что слова этого мужчины, лишённого даже капли дэ, ложь. Нуска не должен быть здесь и не должен это терпеть, но у него не было никаких сил, чтобы воспротивиться обыкновенному человеку. Дэ Нуски была истощена вместе с телом, а восстанавливалась вдали от Скидана очень медленно. Да и, честно говоря, он бы лучше потратил силы на излечение своей спины, чем на попытку бегства. Потому что с такими ранами не то что не переживёшь дорогу домой — не поднимешься.       Боль преследовала его изо дня в день. Она стала спутником Нуски, почти что другом. Только она напоминала ему о том, что он еще жив.       Камера. Истязания. Свист бича, невыносимая боль вдоль хребта. Короткий сон, безвкусная пища. Ночной холод.       О месяце, проведенном в камере, Нуска помнил только это. В его голове лишь четко отпечатался вопрос: «зачем они это делают?»       Но, кажется, спустя этот долгий месяц прислужник догадался, что выкупленный раб так и не понимает ни одного его слова и подозвал к себе стражника. И тот с ощутимым акцентом начал переводить:       — Сэдеть.       Нуска, который не сразу через пелену боли смог осознать, что с ним говорят на родном языке, успел получить еще несколько ударов, прежде чем команда прозвучала снова:       — Сэдеть.       Превозмогая боль и головокружение, Нуска, поджав под себя колени, сел.       Удара не последовало.       — Вастань.       Нуска нахмурился, но, дрожа, поднялся.       — Санова сэдеть.       И Нуска вновь повалился на колени.       Прислужник, подобно назойливой пчеле, что-то жужжал на сонийском, стражник ему отвечал.       А затем Нуске сообщили:       — Черезе дени будэти игры. Готовиси.       Когда Нуска кивнул, его отпустили. То счастье, которое он испытал в этот момент, было неописуемо. Как дурачок, он еще долго улыбался, оказавшись в камере. Поджав ноги к груди, он обнимал себя за колени, покачивался из стороны в сторону и медленно залечивал открывшиеся раны.       С ним попытались заговорить другие сокамерники, лица которых показались лекарю обеспокоенными, но без толку: Нуска не знал сонийского, однако на всякий случай запомнил, как будут звучать на нем «сидеть» и «встань».       Следующим утром его облили горячей водой, а затем оттёрли от засохшей грязи и крови. Нуска догадывался, что его к чему-то готовят, но всё равно был рад избавиться от того запаха, который сопровождал его весь месяц. Одежды Нуски сожгли, а затем подали ему белоснежную тунику и сандалии, что уже было намного лучше рваного тряпья, которое лекарь носил с того момента, как сошёл с корабля.       После полутьмы темницы дневной свет ослепил Нуску, а гул толпы оглушил до головной боли. У Нуски было ощущение, будто он хорошенько приложился обо что-то головой, потому что ни видеть, ни слышать он не мог на протяжении часа.       Видимо, стражники, знавшие об этой особенности своих заключенных, Нуску не трогали. И лишь когда он стал вертеть головой, с изумлением оглядывая огромный амфитеатр и сотни собравшихся на трибунах людей, его за шиворот стащили с лавки и потащили вниз, к арене.       Стражники переговаривались на певучем сонийском, пока они спускались под землю и шли по подземному ходу. Нуска мог слышать только их голоса, чувствовать сырость и влагу. В его голове было совершенно пусто, ни мысли, ни воспоминания не беспокоили лекаря.       Нуску выволокли на арену. Он не понимал ни слова из того, что кричала толпа. Лишь звезда, обжигая голову и спину, звала его скорее укрыться в тени. Повинуясь её желанию, Нуска обернулся, но увидел, как двое стражников преградили ему выход. Вряд ли он, оголодавший, измождённый и безоружный, сможет прорваться через этих громил в блестящих доспехах. Вряд ли он хоть что-то может сделать со своим положением.       А в чужой стране, так далеко от дома… никто не придет к нему на помощь.       С другой стороны арены, из тьмы тоннеля, выглянула страшная косматая морда. Что-то кошачье угадывалось в походке и повадках этого зверя, разве что размером он был не меньше волчака. Палевая шерсть, золотистая грива на голове и толстые огромные клыки, которые обнажились, стоило зверю выйти на свет.       Нуска ни разу в жизни не видел подобных созданий, однако с трибун постоянно выкрикивали «пазузу». В нос ударила терпкая огненная дэ.       «Я встречал когда-то упоминание о них, но в моей голове сейчас сплошная каша… Blatchien. Ничего не могу вспомнить. Судя по дэ, это священный зверь… но зачем и меня, и его вывели на арену? Все эти люди ждут… пока мы сразимся? Но ведь я безоружен и истощён, а эта зверина лоснится, как не лоснятся знатные hvee в Скидане».       Человек и зверь застыли на круглой как яблоко арене. По мере того, как пазузу принюхивался и выискивал добычу, приближаясь, у Нуски в голове начинал твориться все больший хаос. Там по кругу повторялась лишь одна мысль: «Никто тебя не спасет. Либо ты сделаешь это сам, либо умрёшь».       В детстве его оберегало племя. Мать, старейшина, а Мишра вытащила его из рук hain`ha. Затем его оберегал отец. Когда тот окончательно тронулся умом, за Нуской приглядывал соседский мальчик, Вьен. Он сопровождал Нуску и не давал его в обиду. Вместе с Вьеном Нуска отправился из заражённой Хаваны в столицу. Они пережили долгий путь, а потом выживали в трущобах. Но Нуске всё ещё было, на кого положиться. Самостоятельно он прожил недолго. Вскоре после ухода из семьи, его под своё крыло забрал эрд.       Нуска всегда был под чьей-то защитой. Но сегодня… его детство кончено.       Он как выброшенная на берег одинокая и пустая ракушка. И всё, что он может… это не дать себя раздавить.       Страх сковал сначала мысли Нуски, а затем его тело. Он не мог пошевелиться, не мог сдвинуться с места. По его слабым мышцам растекалось бессилие, а руки от напряжения дрожали. Он не представлял, что может противопоставить этому зверю. Он не видел ни одного варианта того, как он голыми руками может придушить зверя выше, шире и тяжелее скира. Это было невозможно, это действительно было невозможно.       На что рассчитывали зрители? Насладиться зрелищной трапезой этого людоеда? Неужели хоть кто-то из сидящих на арене верил, что у этого мальчишки, который занёс одну ногу над бездной, получится перелететь на противоположный утёс?       Однако зрители не выглядели скучающими или отчаявшимися. Стоило Нуске поднять голову и посмотреть на трибуны, как зрители начали хлопать в ладоши и подбадривать его, выкрикивая: «Skidanes! Skidanes!»       «Они верят в меня, потому что я скиданец? Но разве они не чувствуют, что во мне совсем не осталось никакой дэ?»       Вдруг послышался голос из-за спины, совсем рядом. Нуска сумел расслышать:       — Shuhadaku.       Нуска обернулся и пристально посмотрел на стражника. Это был тот самый, который немного понимал скиданский. Он коснулся меча на своем поясе, потряс им и настойчивее повторил:       — Shuhadaku.       Нуска сглотнул. Вместо того, чтобы приободриться, он почувствовал лишь разрастающийся внутри холод. Видимо, все присутствующие рассчитывали на то, что у Нуски есть оружие дэ. Призвать его материальную часть не было проблемой даже в плачевном состоянии, но… У Нуски не было оружия. У него была лишь вскипающая в голове каша из обрывков воспоминаний, ни одно из которых он не мог бы назвать действительно счастливым.       Тем временем пазузу наконец заметил свою добычу. Он остановился, втянул в ноздри воздух, а затем вздыбил шерсть, склонил голову к земле и осклабился. Его огромный хвост подобно кнуту покачивался из стороны в сторону, что заставило Нуску испытать ещё один приступ страха.       Вместо того, чтобы вступить в схватку, спрятаться или убежать, Нуска просто зажмурился. Он боялся открыть глаза и увидеть клыкастую пасть зверя. Он боялся открыть глаза и вновь увидеть свою тёмную камеру, почувствовать очередной удар бича, разглядеть в расплывшейся по полу луже своё искривленное и измождённое лицо, проредившиеся волосы, облепленные кожей скулы и потрескавшиеся губы. Лицо невольника.       Нуска пережил многое, но он никогда не переживал это в одиночку. И сейчас, когда он слышал гул толпы и тяжёлые шаги пазузу, чувствовал распространяющийся по земле жар огненной дэ, он мечтал о том, чтобы его спасли. Чтобы кто-то остановил расправу, чтобы кто-то забрал его из Сонии и увёз далеко-далеко, чтобы кто-то подал ему руку, накормил и согрел холодной, пробирающей до стука зубов ночью… Но никто так и не появился. Ни за весь этот месяц, ни сейчас.       Пазузу зарычал, а Нуска услышал свист ветра. Повинуясь инстинктам, лекарь уклонился и перекатился по песку. В глазах потемнело, стала наваливаться усталость всего-то от одного усилия…       Нуска всё ещё не открывал глаз. Вслепую он уклонялся интуитивно; его тело, которое не желало прощаться с жизнью, чувствовало приближение огненной дэ и заставляло Нуску раз за разом перекатываться по песку, уворачиваясь от клыков и когтей.       В какой-то момент Нуска понял, что этот зверь не такой уж и быстрый. Наоборот, он довольно неповоротливый. Видимо, привыкнув к жизни в клетке и куску мяса из рук человека, он обленился. Его инстинкты притупились, а жажда крови сошла на нет.       Но Нуска боялся открывать глаза. Он боялся увидеть то, что перед ним. Он боялся встать и вступить в схватку. Ведь у него нет ничего, кроме двух жилистых, истощённых мореплаванием рук…       Его положение безнадёжно. Его никто не спасёт. О нём даже никто не вспомнит. Он маленькая бесполезная блоха, которую заставили противостоять исчадию бездны.       Кар-кар.       Нуска нахмурился.       Кар-кар!       Какая-то птица, видимо, ворон, пролетев над головой, больно клюнула Нуску прямо в темя. Он ойкнул, потёр голову и машинально распахнул глаза.       Чёрная птица, которая казалась такой маленькой, напала на огромного пазузу. Она пикировала ему в голову, клевала, пока не достигла своей цели — длинными когтями ворон располосовал ревущему пазузу морду. Горячая кровь стекала на глаза зверя, ослепляя его.       Нуска сглотнул, а затем, покачиваясь, приподнялся.       Ворон не боялся пазузу. Он атаковал и пытался защитить Нуску ценой своей жизни.       Нуска помотал головой, хлопнул себя по щекам и нахмурился.       Сейчас он не сурии, он не способен воспользоваться дэ, но он всё ещё человек. Он тоже может дать отпор.       Победить? Может ли он победить?       Нуска на это не надеялся, но… Кулаки его сжались, он отступил на несколько шагов назад. Пазузу, ориентируясь только на слух, повернул голову в его сторону и сократил дистанцию. Зверь не был слеп, но видел теперь намного хуже. У Нуски… появился маленький шанс выжить.       Если он не может победить, значит, надо попытаться сбежать.       И Нуска бросился к трибунам. Но сколько раз он не пытался подпрыгнуть, чтобы ухватить за нижнюю ступеньку, столько же раз падал вниз, в песок. Толпа бушевала и начала свистеть — видимо, они не были довольны представлением. Однако Нуска, не заботясь об этом, бросился к противоположному выходу с арены, откуда ранее появился пазузу, но и там его встретили вооруженные пиками стражники. Они покачали головами, а оружием преградили выход.       Нуска сглотнул. Пот рекой тёк по спине. Обернувшись, лекарь в последний момент успел увернуться от прыжка зверя. Тот одним махом преодолел расстояние в десять шагов… Нет, против этого монстра не устоять.       Как только Нуска поднялся, пазузу услышал его: разозлённый, он подскочил и раскрыл свою пасть. Пламя и жар вырвались из глотки зверя, а лекарь смог только упасть на бок и, кувыркаясь, откатиться назад, прикрыв лицо рукой.       Сердце бешено стучало, когда Нуска взял себя в руки и сам бросился на пазузу. Схватившись за его гриву, он запрыгнул зверю на спину, словно тот был скиром, а затем обхватил его шею руками. Пазузу плевался огнём, яростно ревел, прыгал, но Нуска не отпускал. Изо всех сил он пытался свернуть зверю шею, но это было бессмысленно: слабые руки лекаря дрожали, а облепленная мышцами и шерстью шея не поддавалась.       Когда руки уже не были способны терпеть жар, распространившийся вдоль всей глотки пазузу, Нуска упал. Подлетев в воздух на брыкающемся звере, лекарь прокатился по песку и больно ударился головой о край арены. Там он и остался. В глазах было темно, но Нуска телом чувствовал приближение пазузу, слышал его тяжёлый, но уверенный шаг.       Нуска умрёт. Он точно умрёт. Это его последние минуты жизни. Никто о нём не вспомнит. Ни один из собравшихся не знает даже его имени и никогда не вспомнит о нём…       Нуска набрал в лёгкие воздух и завопил что есть мочи, даже зная, что, возможно, никто, кроме одного стражника, его не поймет:       — Нуска! Моё имя Нуска! Я лекарь из трущоб Эрьяры, столицы Скидана! Я Нуска и лучший лекарь по половым болезням на этом бездновом континенте! Моё имя Нуска!       На трибунах послышался гул и ропот. Но Нуска не мог отвлечься от зубастой пасти, которая сулила ему смерть.       Что такое жизнь? Бесконечная череда страданий, память о которых ты тащишь на своих плечах до конца дней. Это боль, это страх, это неопределенность.       Но что такое жизнь? Это возможность исправлять, возможность сделать лучше каждый новый день.       Что-то зажглось внутри Нуски. Что-то яркое и светлое. Он хотел жить, даже если его ждёт камера и ежедневные избиения. Ведь, пока он жив, у него есть шанс это исправить.       Нуска приложил руку к горящей потяжелевшей груди.       Нуска зажмурился и вынул что-то из своего тела, крепко взявшись за металлическую тёплую рукоять. Он полоснул в воздухе, и тогда всё закончилось. В одну секунду переменилось всё.       Зверь тяжко застонал и упал замертво. Зрители повскакивали с мест и закричали. Несколько стражников подбежали и окружили Нуску. Только что приобретенное оружие моментально растаяло, как только пропала угроза, а руки лекаря обожгло режущей болью. Языки пламени подобно ожогам обплели пальцы — ведь этими руками он только что убил священное создание. Огненная дэ прокляла его и отпечатала свой знак на его руках.       Стражники схватили Нуску под локти и потащили с арены. Представление было окончено.       Нуска около получаса сидел, согнувшись, на мраморном полу. Его руки заломили за спиной и связали, а тот самый дворцовый прислужник, которого лекарь узнавал по голосу, давил на спину Нуски ногой, не позволяя выпрямиться.       Нуска слышал голоса. Несколько человек переговаривались между собой, однако меж них был один особенно мягкий, почти женский голос, который звучал на редкость повелительно.       Однако когда Нуске позволили, сидя на коленях, выпрямиться, он увидел длинную золотую софу, на которой устроился прекрасный юноша. Несмотря на тонкие черты лица, это определенно был мужчина. Его голову украшал золотой убор, что навело Нуску невесёлые мысли.       Одним движением руки этот юноша выпроводил всю охрану. Полулежа, он выпивал вино, которое было таким же красным, как и его тога.       — Ты ведь не решишься напасть на меня со своим оружием?       Нуска распахнул глаза и с живым интересом уставился на юношу, знавшего скиданский.       — Если ты убьёшь меня, то и сам умрёшь. А судя по этой битве, ты очень хочешь жить.       Нуска решил не врать. Вскинув голову, он коротко ответил:       — Хочу.       Юноша хлопнул в ладоши. На его скучающем лице показалось подобие улыбки, в бирюзовых глазах отразилось предвкушение. Он сел и, высоко задрав подбородок, задал ещё один вопрос:       — Правда ли то, что ты лучший лекарь по половым болезням на континенте?       — Вряд ли я знаю всех лекарей на континенте, но хаванцы Скидана считаются лучшими. А я один из лучших в Скидане, — не преувеличивая, ответил Нуска. Пускай он помнил мало, но это он знал.       Юноша хлопнул в ладоши во второй раз и улыбнулся шире, а затем поднялся на ноги.       — Если это правда, то я покупаю тебя. С этого дня ты являешься собственностью короля Сонии Октавия. Ты больше не будешь подвергаться унижениям и гонениям, тебе не придётся сражаться на арене, чтобы отстоять свою жизнь, ты не будешь голодать. Но взамен…       Нуска нахмурился. Он видел, как Октавий распахивает свою тогу, обнажаясь. Когда красная ткань сползла с его плеч и упала на плитку, Нуске изо всех сил пришлось сдержаться, чтобы не охнуть от удивления.       — Встречал ли ты подобное?       — Да, — не думая, соврал Нуска.       — Сможешь ли ты это исправить?       — Сделаю всё, что будет в моих силах.       Октавий улыбнулся и совершенно обнажённый, ничего не стесняясь, подошёл ближе.       — Целуй мои ноги в знак того, что ты будешь верен мне.       Был ли у Нуски выбор? Нет. Выбор был на арене, выбор был в камере, но не теперь.       Нуска согнулся, почти упав грудью на пол, и поцеловал ноги короля Сонии.       — Октавий, это ваша новая забава?       — Октавий, что за чудесное создание! Тот самый скиданец?       — Правда ли, что он хаванец и может лечить одним касанием своих рук? Я бы отдал за него всё своё состояние! Это ведь почти бессмертие!       — Король Октавий теперь не только подобен звёздам, он сам стал бессмертной звездой.       Патриции Сонии пировали. Возлежа вокруг мраморного стола, украшенного не только яствами, но и редкими цветами, растениями и головой очередного убитого пазузу, каждый из них вкушал столько еды, сколько не под силу было съесть одному человеку.       Нуска, которого ежедневно обучали сонийскому, теперь понимал большую часть их разговоров. Однако это знание не принесло ему никакой пользы — все патриции открывали свои рты только для того, чтобы с их помощью вылизывать своего короля. Но тот и не был против, хоть и всем своим видом изображал нестерпимую скуку. Октавий покачивал в своих руках чашу с вином, изредка проливал его на пол. И, пока один раб подтирал пол, второй уже наполнял его чашу вновь.       Посреди великолепного стола, укрытого белоснежной скатертью и заставленного золотой посудой, стоял канделябр. А над канделябром, на кончиках которого подрагивали огни, были натянуты золотые цепи. И хоть всем рабам было принято ходить, увешанным цепями, но лишь одного из них из раза в раз, из пира в пир на этих цепях подвешивали на вытянутых руках прямо над столом. И этим рабом был Нуска.