Маковое поле

— Ты уверен, что не пойдёшь? — озабоченно спросил Руи, застёгивая верхние пуговицы рубашки. Я ничего не ответил, продолжив не двигаясь лежать в постели. — Цукаса, я могу остаться с тобой сегодня. Если ты этого хочешь, — голос с приятной хрипотцой, пропитанный искренней заботой и беспокойством, действовал успокаивающе. Но я, до подбородка укутанный в одеяло, покачал головой. Руи бросил на меня взгляд, быстро оценивающий состояние. — Цукаса, если я позвоню, то возьми трубку. Пожалуйста. Я закрыл глаза. Он забрал пиджак, висящий на спинке кресла в спальне, и аккуратно поцеловал меня в лоб. — Я постараюсь прийти раньше, — вышел из комнаты. Все звуки в доме стихли после хлопка входной двери, а я повернулся набок и прижал колени к груди. Кто-то запрыгнул на кровать, грациозными невесомыми шагами пройдя по одеялу — наша кошка. Она улеглась у моих ног, но я не нашёл сил даже её погладить. Я не болел. Но мне было плохо. Тело чувствовалось чужим, неподъёмным и думать ни о чём не хотелось — густая тишина и пустота в голове морили в сон. Я спал весь день. Просыпаясь лежал и смотрел в стену перед собой. Просыпаясь чувствовал себя ещё хуже, чем было вчера. Вода и еда, любые рутинные дела, ушли в сторону. Я не мог найти сил даже пошевелиться. Мы с Руи так и не поговорили. О Каоки, или о письме Эму, которое продолжило лежать в коридоре, неубранное мной. Под конец дня, когда за окном начало стремительно темнеть, я взял подушку и ушёл на диван в гостиную. Вернувшись, Руи никак не прокомментировал мой побег. Лишь накрыл пледом и спросил, ел ли я что-нибудь. Вновь тишина в ответ, вновь понимание на его лице. Он приготовил мне что-то на ужин — я даже не смотрел что, — и оставил тарелку на столике у дивана. К утру она так и продолжила там стоять. И Руи, подойдя ко мне, сел на корточки, чтобы быть на уровне с моим лицом. Выглядел он не выспавшимся и волнующимся. — Цукаса… — у него не находилось подходящих слов, но лишь потому, что таких слов и не было. Ему не нужно было мне что-то говорить, объяснять, что-то спрашивать. Я просто ждал, пока это пройдёт — ноющая боль. По всему телу, в сердце. Неприязнь и отчаяние. И Руи понимал, что мне требуется время. Только он очень не хотел оставлять меня одного. Положил на столик мой телефон. — Позвони мне, если… Если почувствуешь, что тебе это нужно, — и он вновь ушёл. Руи не мог просто не приходить на работу, а я и не нуждался в его присутствии. Потому что не хотел разочаровывать, потому что мне было стыдно и так невыносимо. Жгучая ненависть к себе растекалась по телу, исходя от разума. Мысли, вызванные письмом Эму и словами Каоки мяли меня, как будто пытались сделать оригами. Руи сказал что любит меня — я напоминал себе, перекрывая всё то ужасное, что всплывало в сознании. «Хочу посмотреть на океан» — единственная здравая идея, появившаяся за двое суток в голове. Обулся и не став надевать куртку, в домашних штанах и кофте с длинным рукавом, вышел на пляж. Было холодно, но я продолжал идти по снегу, смотря на волны океана. Вдыхал морозный воздух, оставлял за собою следы и шёл вдоль линии берега. В голове ещё было пусто, и мне нравился шум волн. Я остановился, повернувшись к воде. Ветер трепал волосы и тонкую ткань пижамы. Мелкой моросью, стремительно превращающейся в ливень, пошёл дождь. Только не было сил сдвинуться с места, и я промокал под ним, уже дрожа от холода. Это освежает. Ледяной воздух, капли дождя, стекающие по лицу. — Цукаса! — голос раздался совсем близко, на плечи опустился чужой пиджак, великоватый в плечах и длинный в рукавах, а над головой раскрылся зонт. Руи смотрел с лёгким укором и произнёс: — Ты что делаешь? Где твоя куртка? Почему телефон не взял? Цукаса, — он обнял меня за плечо, быстро поведя назад к дому, — в пижаме в декабре нормально себя чувствуешь? Ничего не смущает? Пошли быстрее, ты же мокрый весь. Заболеешь. — Руи… — хриплый от долгого неиспользования и еле слышный голос произвёл на Руи впечатление чего-то удивительного, потому что он даже остановился на мгновенье, заглянув мне в лицо, но затем продолжил идти, склонившись ближе ко мне, показывая, что слушает. — Как ты всегда…остаёшься таким сильным? Почему ты такой сильный? Я не могу. Я не… — я замолчал. Мы продолжали идти, подгоняемые ветром, и мои слова могли запросто потеряться в шуме дождя. Но Руи всё слышал. Переступив порог дома, Руи быстро убрал в сторону зонт, но больше ничего не смог сделать — я уткнулся лбом ему в грудь и обнял за торс. Без каких-либо слов или эмоций. Мокрая ткань моей одежды наверняка доставляла ему дискомфорт — так думал я. Но он обнял меня в ответ, продрогшего и такого уставшего. — С-скоро рождество. Ты поедешь к своим родителям? — я дрожал от холода. — Нет. — Ты не будешь праздновать со своими родителями? — Нет, я останусь здесь. — З-знаешь, мои родители… Я не…не могу отпраздновать с ними рождество. — Я знаю, Цукаса. Знаю. Отпразднуй со мной. Хорошо? — Можно? — Конечно. Я буду рад, если ты встретишь Рождество со мной, — ответил Руи и спустя мгновенья тишины между нами, добавил, гладя меня по мокрым волосам: — Пойдём в ванную. Нужно согреться. Он бережно раздевал меня, совершенно не сопротивлявшегося, пока в ванную набиралась вода. Руи добавил туда гель для душа, вкусно пахнущий ванилью, и я сел в тёплую воду, наблюдая как появляется пена. Он тоже начал раздеваться. Медленно снимал рубашку, затем брюки — я не смотрел на него. Мы прежде никогда не видели друг друга абсолютно нагими. Это ощущалось слишком личным и интимным. Слишком важным. Я был рад, что мы пришли к этому, потому что доверял Руи себя полностью и целиком. И он доверял мне. Ведь сев напротив, оказался по грудь в воде, и пена частично закрывала вид на его подкаченное тело. Только не на плечи, и не на предплечья, с внутренней стороны которых ярко выделялись белые частые длинные шрамы. Наткнувшись на них взглядом, я замер, распахнув глаза, и перевёл взгляд на Руи. Он выглядел совершенно спокойным, и смотрел на меня в ответ. Я нервно сглотнул. Десятки слов крутились на языке и ни одно из них не казалось правильным, так что я просто ошеломлённо выдохнул: — Р-руи… — а он протянул ко мне руку, убирая со лба прядь волос, и вновь спокойно сел, опустив локти на бортики ванной. Я нервно сглотнул. — Что это? — собственный голос дрожал. В тишине моё нервное дыхание казалось таким шумным. Уголки губ Руи приподнялись в лёгкой уставшей улыбке, и нежный взгляд не отрывался от моих глаз, когда он ответил: — Возможно, я не такой сильный, каким ты меня считаешь, — я свёл брови, приоткрыл губы, чтобы что-то сказать, но в итоге ничего не произнёс. — Но теперь ты знаешь, что каждый человек, рано или поздно преодолевает всё то плохое, что с ним происходит, и кажется другим очень-очень сильным, — я смотрел на него не отрываясь и всё равно не мог поверить. Что пережил Руи? Осознание, что мне неизвестно ничего о его жизни, вдруг больно резануло по сердцу. Почему Руи делал это с собой? Почему он стал учителем? Где его семья и зачем он живёт в этом городе? Какие у него мечты, планы? Я смотрел на сидящего перед собой человека, которого люблю всем сердцем, искренне и отчаянно; человека, перенёсшего что-то такое же ужасное, что и я, но уверенного в своей жизни и завтрашнем дне; человека, что своим примером показывает, что я ещё могу когда-нибудь быть в порядке. И в то же время я смотрю на незнакомца, о котором мне ничего не известно. Но и ему обо мне — тоже. Руи открыл передо мной свой главный секрет. Показал то, что, возможно, никто раньше не видел. И сделал это, чтобы дать мне надежду, чтобы доказать, что шанс на нормальную жизнь есть — ведь он справился, а, значит, и я тоже обязательно справлюсь. В ответ на этот жест что ещё я мог сделать, кроме как вывернуть мою душу наизнанку перед Руи? Он ждал. Ждал, пока я расскажу ему причину своего состояния, ждал, пока сам захочу открыться. Он сказал: — Поговори со мной. Расскажи, что ты чувствуешь, Цукаса. — Моя подруга написала мне письмо, — с замешательством, тихо-тихо произнёс я. Он внимательно глядя кивнул, желая, чтобы я продолжал. — Мы с ней вместе пели в музыкальной группе… Руи, раньше я жил в Токио, — вдруг сказал, словно какой-то неупомянутый важный факт. — Я тоже когда-то жил в Токио, — мягко поддержал он. — Да? Правда? Но… Почему тогда сейчас ты здесь? — Подумал, что это место довольно живописное и спокойное. Прекрасно подходит, чтобы отдохнуть от многолюдности и суеты, и насладиться природой. Знаешь, я рад, что приехал сюда, ведь я встретил тебя здесь, — мои щёки слегка покрылись румянцем. Подняв взгляд от воды, я очень хотел посмотреть в глаза Руи, но внимание то и дело цеплялось за его шрамы. — Я… приехал сюда жить к тёте, потому что мои родители… Они…они погибли в автокатастрофе и я…больше не было родственников. Я даже эту тётю не знал. — Мне жаль, что это случилось с твоими родителями. Жаль, что тебе не повезло с тётей. — Но я рад, что я здесь, ведь здесь я встретил тебя, — я повторил слова Руи, на что он усмехнулся, прикрывая глаза. — Я ходил к ней, чтобы забрать соломенную шляпу, что ты мне дарил… — Цукаса, зачем? Я ведь сказал тебе, что это того не сто- — Но Руи, — перебил я, глядя исподлобья, — это же мой подарок. Я хотел свой подарок назад. И я забрал его… — Что тебе сказала тётя? — я опустил лицо. — Я… Не могу тебе сказать. Меня это очень расстроило. — Уверен, что не можешь? — я покачал головой. — В любом случае, Цукаса, чтобы она тебе ни сказала, пожалуйста не принимай её слова всерьёз. Она просто несчастный человек с кучей проблем. В администрации школы знают, что ты живёшь со мной, потому что твоя тётя тебя избивает, — я резко поднял лицо, смотря на Руи. В администрации знают? И ничего про наше сожительство не говорят? То есть, всё в порядке? — Все в этом городе в курсе, что из себя представляет твоя тётя, — с тенью иронии пояснил Руи. — Не слушай её, не думай об этом, — я кивнул. Мы смотрели друг на друга, и желание прикоснуться к Руи отдавало током на кончиках пальцев, поэтому я спросил и, получив разрешение, сел ближе к нему, спиной ложась на чужую грудь. Руи обнял меня за живот двумя руками, и я окончательно расслабился. Он еле ощутимо гладил мою кожу, думая о своём. — Цукаса, насчёт письма от твоей подруги. Извини, если тебя это расстраивает, но я прочитал его. Оно лежало у входа, и я сначала не понял что это, не понял чьё, поэтому так вышло. — Всё в порядке, — не задумываясь ответил я. — Твои друзья, кажется, за тебя переживают. — … Раньше я очень много выступал на сцене, и мне это нравилось. Мы с Эму и Нене делали много красивых шоу, все люди вокруг радовались и хвалили нас. Эму думает, что я всё ещё занимаюсь подобным. Здесь. Но…я просто думал, что будет, когда она узнает, что я не выступаю. Я не состою в школьных клубах и не общаюсь с одноклассниками, я не делаю музыку и даже не думаю об этом. Что… Эму скажет? Я знаю, что должен продолжать петь, потому что у меня талант, и все люди радуются, когда я делаю свои шоу, но если я никогда больше не захочу выступать? — Ты не обязан соответствовать чьим-то стандартам и ожиданиям. То, что ты уже не такой каким тебя хотят видеть другие — не твоя проблема. Другое дело, если ты хочешь заниматься музыкой, но что-то тебе мешает. — Руи, но я всегда был артистом. Всегда. Всю свою жизнь. Что-то сломалось, что-то… не так. Я словно должен вернуться к прежнему настрою, но я не могу. Я не… не помню как делал это: как постоянно выступал? Почему продолжал? Почему… Я не знаю. Мне очень нравилась музыка, но… Я ничего не хочу сейчас. Ничего. Мне кажется я другой человек. Не тот, кого Эму и Нене помнят. — Тот. Ты всё ещё тот человек. — Они пишут что я улыбаюсь, что я дарю позитив, но я… Руи…я… — Цукаса, — он успокаивающе провёл по моим плечам, оставил лёгкое прикосновение губ на шее, — всё хорошо. То что с тобой сейчас происходит — это просто период жизни. Ты чувствуешь себя сломленным, но это не навсегда. Тебе не всегда будет так плохо. — Период жизни?.. — Да. — Ты…тоже лишь часть периода?.. — чуть ли не плача спросил я, ссутулив плечи и глядя на воду перед собой. Руи повернул моё лицо к себе, посмотрел с теплотой в глазах и нежно поцеловал, от чего все бабочки в животе взлетели вверх. — Нет, Цукаса. Я буду в твоей жизни столько, сколько это будет тебе нужно. — Мне будет нужно это всегда, — ответил, отводя взгляд. Руи улыбнулся. Я снова прижался к его груди. — Так ты собирался поступать в Токийский университет искусств? — М-м, да, — я прикрыл глаза, наслаждаясь теплом и ощущением контакта с телом Руи. — Когда-то я туда очень сильно хотел. — Я как раз смотрел вакансии в Токийских университетах. Здесь я лишь на год. — Правда? — Да. — Может, ты будешь работать в университете искусств? — с надеждой спросил я. — Мы бы… Мы бы могли вместе уехать в Токио, да? — Да. Но вряд ли в твоем университете нуждаются в преподавателе по высшей математике. И то, если ты туда поступишь. С твоими оценками это несложно, однако, нужно усердно заниматься, пусть даже такому способному парню вроде тебя, — он поцеловал меня в макушку. А я, раскрасневшийся и довольный, глупо усмехнулся, сжимая его руки, лежащие на моём животе. Руи вымыл мне волосы шампунем, а затем высушил, когда мы уже сидели на кровати в спальне. Уставшие и счастливые, мы легли в постель, и я сразу прилип к Руи, как ленивец. Кошка, обделённая вниманием в последние дни, присоединилась к нам. — Я придумал ей имя, — произнёс Руи. — Йоко. — Красиво… Что это значит? — спросил, глядя как комок чёрной шерсти с яркими зелёными глазами, укладывается у наших ног. — «Дочь океана и солнца». Ты — солнце. — Но я совсем никого не грею сейчас. — Может, пока ты не греешь сердца широкой публики своими выступлениями, но ты греешь моё сердце, — я очень сильно засмущался. — А ты тогда — океан? Такой же спокойный и сильный. — …В океане может быть шторм. — И у тебя уже был свой, верно?.. — тихо произнёс я. Мы оба имели ввиду шрамы Руи, но говорить о них он не решался. — Расскажи мне когда-нибудь. Когда посчитаешь нужным… — Позже, — от него пахло ванилью. — Спасибо, Цукаса. — За что? — удивлённо спросил я. — За то, что ты есть.

***

Я хотел уехать в Токио вместе с Руи. Я буду учиться в университете искусств на актёра, а он преподавать в каком-то любом другом высшую математику — такой был план. И ради этой маленькой мечты, что занимала всё место в моём сердце, я старался учиться усердно и быть в порядке. Мы говорили с Руи, если казалось, что есть что-то, чем хочется поделиться, и я старался выходить из зоны комфорта, обращая внимание на вещи вокруг. Даже иногда общался с одноклассниками. Мне не снились сны, пока я не переехал к Руи. По той простой причине, что у Каоки я постоянно был в стрессе, реагировал на каждый звук и шорох. Но когда сны начали появляться, я пожалел. Это были кошмары, сюжет которых не запечатлялся в памяти на долго, но сердце стучало бешено и подушка становилась мокрой от слёз. Не знаю, где взял привычку подставлять руки под горячую воду, чтобы перекрыть физической болью остальное, но я делал это. И Руи, заметив, успокаивал меня сам, больше не позволяя уходить в ванную, чтобы причинить себе боль. Некоторые сны были не страшными — просто сны о моих прошлых днях в Токио с группой, или родителями. Но от них было ещё невыносимее, чем от кошмаров. Я больше ел, по настойчивым рекомендациям Руи, гулял на воздухе и играл с Йоко. Она была очаровательна — милая и в то же время гордая. Приходила ко мне, когда хотела ласки. А если не хотела — бегала по всей квартире в попытке избежать моих объятий. Руи много работал. И много меня целовал. Я обожал это. Что странно, ведь в будущем, сколько партнёров не менял, целовать их мне никогда не хотелось. Может, потому что они не были так хороши в поцелуях, как Руи. Может, потому что я не любил никого так же, как любил Руи. Никогда. Руи купил почтовую открытку с изображением побережья нашего города. На фото даже попал этот дом, только тогда там жил кто-то другой. Я долго сидел с ручкой в руках, и в итоге получилось: « Эму, Нене, простите за долгий ответ. Я в порядке. Посылаю почтовую открытку с фотографией города, как и просили. Встретимся в следующем году на первом курсе университета. С рождеством. Цукаса Тенма. 12 декабря.» Руи сказал, что я молодец, и потрепал по волосам. Мы опустили открытку в почтовый ящик, а неделю спустя начали приготовления к Рождеству. У Руи оказались спрятанными в коробки огоньки и небольшая настольная ёлка с забавными маленькими шариками. Йоко, к нашему удивлению, это дело понравилось. Она наблюдала за висящими украшениями без злых умыслов. Я развесил огоньки на пороге дома и в зале, по периметру потолка. Руи мне помогал — держал лестницу, держал меня, держал огоньки. Он выдал мне специальные наклейки для окон с изображением снежинок и разных Рождественских атрибутов — я очень тщательно выбирал какую наклейку куда наклеить, чем вызывал у Руи улыбку. Он видел, как мне нравится всё украшать, и не перставал снабжать гирляндами, статуэтками и всевозможными Рождественскими безделушками. — Очень красиво, Цукаса. Ты замечательно постарался, — так он оценил конечный результат. И, поцеловав меня в лоб, повёл на кухню готовить Рождественские печенья. В канун Рождества мы сидели друг напротив друга за столом в полумраке комнаты, освещаемой лишь вывешенной мною гирляндой, и кушали вкусные блюда, что я помогал Руи готовить. Вкус вина приятно раскрывался на языке. Поставив музыку, похожую на вальс, Руи пригласил меня на танец. Я смеялся, пока мы кружились по квартире. А когда мелодия сменилась на спокойную — крепко его обнял, прижавшись. И мы медленно двигались в такт музыке. В этих объятиях было всё, что я мог дать — искрення благодарность и наивная любовь. Я отдавал себя Руи без остатка. Он знал это и он ценил это. Поздней ночью мы вышли на улицу. Густые тени могли напугать кого-нибудь, но точно не меня. Потому что со мной был Руи. Мы зажгли бенгальские огни и загадали желания. Не знаю, что он загадал, но я подумал: «Пусть Руи будет счастлив». Искры бенгальского огня освещали его ясное лицо и отражались в смотрящих с любовью глазах — в них был весь мой мир.