Исповедь атеиста

Окровавленное тело ворона было прибито к земле, его перья оказались разбросаны повсюду. Неподалеку от жертвы плачущего и изувеченного фотографа сильно обнимал Эзоп с таким жутким выражением лица, с каким ни разу в жизни его и не видели. Внешний вид здания тоже пострадал, каменная стена украсилась огромными трещинами, как и кожа одного из присутствующих, пострадавших в результате конфликта. Эмили резко подскочила и побежала внутрь, одна крохотная девушка не справилась бы с ними, поэтому за секунду оттуда выскочили Джек, Мэри и Мичико, чьи лица были испуганными и искаженными, подчеркивающими безусловную тревогу и панику, охватившие всех. Мужчина задрал голову к небу, будто призывая всевышних, закричал: “Да вы свихнулись здесь все?!” Фотограф держался из последних сил, чтобы не накрыть собой Карла, его сознание болталось где-то на окраине коры мозга. Поэтому, услышав успокаивающую фразу о том, что его любовь согласилась позаботиться о нем и забрать из кошмара, улыбнулся и, все же рухнув на бедного бальзамировщика, пробубнил: “Спасибо тебе…”, прежде чем закрыть глаза, впадая в нирвану с мириадами миль тьмы. — Чего стоите?! Срочно тащите всех троих в лазарет! — прогремела королева так, что все встрепенулись. Гейша трагически свернула веер, Робби молчал, будто разучился говорить, а выжившие кинулись вытаскивать из вороны лезвия под тщательным руководством Эмили: птица хрипела, но была жива, кто-то даже расслышал фразу, которая тут же разлетелась в каждые уши: “Граф, блять…” Над Кошмаром читали заклинания, спрашивали, что случилось, но, кроме тех двух злополучных слов, от него ничего не добились. Джек кинулся освобождать Эзопа, который только брыкаться и отталкивать его от себя стал: — Уйди! Я дал обещание и не собираюсь его нарушать! — он все так же пытался держать фотографа, несмотря на тяжесть, кричал, чего отроду не происходило, и не только потрошителю, но и всем остальным. — Я все сам сделаю! — Послушай, ему определенно нужна помощь. Будет лучше, если ты дашь нам привести его в чувство… — Мэри улыбнулась мило, чтобы бальзамировщик ей, как можно быстрее, доверился. — Нет, не отпущу, — Карл продолжил Джозефа прижимать к себе, тихо прошептал ему на ухо. — Не волнуйся, я постараюсь сделать это как можно скорее… Но фотограф его не слышал, в отличие от остальных дылд с прекрасным слухом, все зашептались: Джек покачал головой, мол, тут уже все потеряно и мы опоздали, а королева поджала губки, явно раздосадованная тем, что такой глупый выживший не поверил в ее добродетель. И тогда потрошитель, несмотря на уговоры дамы не подходить к умалишенному, двинулся с места и поднес лезвия руки к глотке Эзопа: — Я не знаю, что ты собрался делать, но помни, что он любит тебя до безумия и дрожи в коленках. И, если ты его бросишь, обидишь или сделаешь еще что хуже, простой смертью тебе не отделаться. Ты будешь страдать все время нахождения в особняке и при этом даже умрешь не сразу. Я растяну твое “удовольствие” как можно дольше. — Не волнуйся, я лишь собираюсь выполнить обещание, — ни один мускул на его лице не дрогнул, Карл говорил спокойно, будто ему было все равно, что происходит в реальности, и даже такая страшная угроза была проигнорирована. Он улыбнулся криво и почти поцеловал Джозефа в щеку, но остановился. — Расходиться не собираетесь? Хотите еще посмотреть? Выжившие ушли довольно быстро, а охотники, покумекав меж собой, решили, что угрозы Джека пока достаточно, но, если что-то случится, они вмешаются немедленно. Потрошитель же, бросив на эту интересную и странную парочку последний взгляд, пригрозил еще раз лезвием, проведенным по собственной шее, и ушел восвояси. Эзопу было все равно. Он нежно положил голову Джозефа к себе на колени, убрал волосы, провел пальцами по щеке и, наклонившись, коротко поцеловал в мертвые холодные, почти ледяные, губы. “Надеюсь, что ты лежишь не просто без сознания... Пульс-то тебе не измерить, да и дыхание тоже, — слегка улыбнулся, приложил два пальца к шее, чуть выше одной из трещин, будто попытался доказать себе свою же правоту. — Да уж, сглупил немного, надо было Джека попросить тебя донести…” Бальзамировщик вздохнул и попытался поднять его на руки — было тяжело, но, так как носить мертвые тела ему не впервой, парень смог его поднять и, пошатываясь, побрел к комнате. Он прошел мимо кучки выживших, которые лишь зашептались сильнее, увидев Эзопа, измазанного в черной застывшей жидкости, и изувеченного фотографа в отключке. Юноша слегка поддел ногой дверь, что был еще один плюс в сторону не закрывать ее, подготовил гроб и аккуратно положил труп внутрь, вздохнув: — Жаль, что бальзамирование на тебе не работает, а ту желтую розу я уже не положу, — Карл грустно посмотрел на цветы, которые подарили ему Джозеф и Эмма. Они находились в сосудах и плавали в прозрачной жидкости. — Я скоро вернусь, — он закрыл гроб крышкой и отправился искать в оранжерее желтые розы, которыми сможет украсить мертвеца. Все это время фотограф действительно был где-то “там”, по этой причине вся забота Карла и проявления его аморальной привязанности были пропущены мимо ушей и глаз. Джозеф не осознавал, что его куда-то несут, не осознавал, во что кладут; лишь ослабленное болезненной регенерацией сознание пыталось достучаться смутными образами: изображениями и имитацией голоса бальзамировщика, ощущением его волос на кончиках пальцев — но и это было бесполезно, уж слишком сильны повреждения физические. На самом деле полностью не было понятно, почему сознание не работало, ведь переход из одной формы внешности и способностей в другую всегда был открытыми дверями для фотографа, не причинял ни боли, ни дискомфорта — разве что его тошнило от вида самого себя черно-белого, вызывая эстетическое отвращение и раны формы фотомира никогда не кровоточили и не гноились “тьмой”. Так было только сейчас! И, вероятно, дело было в физических повреждениях, нанесенных птицей — ворон же тоже охотник, и именно урон мог заставить разум схлопнуться. Фотограф понимал, что если не сменит форму, то возможно раны не затянутся, переломы не срастутся, а шея не вернется в исходное положение… Можно сказать, что у него не было выбора — черно-белые цвета даровали ему вторую жизнь, делая раны еще глубже и больнее, однако восстанавливая их после. Не поступи граф так, кто знает, быть может предсказание Эзопа о неподвижном, но при этом живом трупе сбылась бы? Тем временем в комнате по соседству во всю кипела работа. Темнокожая девушка отряхнула руки от мела — на полу уже была нарисована пентаграмма, а вокруг нее расставлено нечетное количество свечей, с люстры свисали различные образа, ловцы снов, части тел животных и прочая ведьминская атрибутика. Жрица возилась возле воздвигнутого ими алтаря, на нем были разложены карты, стояла чаша, пока что пустая. Общались они очень воодушевленно: — Хи-хи, наконец-то мы сделаем это! Призовем дух хозяина поместья и все у него выясним, и как сбежать в том числе! Мы так долго к этому готовились... — О да, как же удачно и вовремя прибыл этот новенький! Привез с собой как раз то, что нужно — погребальную кровать. — Патри, это называется гроб! Гроб, — Фиона повторила, обрисовывая контур описываемого предмета. — Не ворчи, ты знаешь, как тяжело разговаривать мне на вашем языке. — Да-да… Итак… — обе девушки напрягли слух, распознавая природу шагов по коридору. — Он ушел! Идем, сейчас самое время! Девушки, дождавшись пока Карл исчезнет из виду, тихо пробрались в его незапертую комнату. Гроб лежал прямо по середине, не был спрятан или скрыт от глаз, Фиона аж заплясала от радости: — Ну, посмотри, како-ой красивый! Станет изюминкой нашего ритуала! — Да обычный самый… Давай, помогай мне, чего стоишь? — проворчала чародейка, поднимая “погребальную кровать” с одной стороны, им и в голову не пришло открыть его. — О, Лорд, он же такой тяжелый! Спину надорвать можно! — Молчи и неси. Нам нужно поторопиться, если мы не хотим, чтобы нас застали. И таким глупым образом гроб с фотографом оказался прямо на нарисованной пентаграмме. Встав по обе стороны гроба, девушки хором принялись читать заклинания. Фиона смешивала в чаше какие-то травы, а после сделала надрез на своей руке и капнула немного крови, алая жидкость спустилась по позолоченному кубку на дно. Тем временем глаза фотографа под закрытыми веками начали возвращать свой натуральный голубой цвет — признак автоматического перехода к другой форме и, в целом, хороший для него знак. Основные повреждения зажили, и теперь его сила “бессмертного иммунитета” тратилась на возврат к исходному состоянию. По крайней мере, теперь у него не торчали реберные кости, а внутри локтя и шеи действительно срослись, трещины тоже потеряли свою яркость, уходя под кожу, словно меняясь местами с адекватным рассудком. — Ахтус мефисто, нористо, карвада солита люме ина… Имма но лита! Караи икибан сунаи… За стенкой все громче и громче слышны были голоса, началось песнопение. Эзоп уже давно успел привыкнуть к обрядам у соседок за стенкой, единственное, что было для него необычно — то, что гроб исчез из его комнаты вместе с телом. Он в растерянности положил восемь красивых аккуратных цветков на стол, как затем раздался шум, грохот и дико визжащие женские крики. Никогда их магические дела не сопровождались этим, поэтому, услышав то, чего обычно не случалось, Карл на секунду замер, у него промелькнуло одно воспоминание: "А разве они в прошлый раз не были злы за то, что я не захотел давать им свой гроб?..”. Джозеф же постепенно приходил в сознание. Не было больше никакой Луны, брата, огня и крови, он просто спал. Думал аристократ из-за голосов, песен и запахов ароматических веществ, что все еще в бреду находится, поэтому даже глаза открывать не хотел, но, когда решился, удивился темноте вокруг: “Нет, я, должно быть, сплю еще”. Дезольнье, решил, что находится в узком помещении, положил руку на крышку гроба изнутри, толкнул и сдвинул крышку гроба в сторону. И пусть, пока что было видно лишь когтистую руку, этого с лихвой хватило, чтобы Фиона с ужасом выронила нож и чашу. Грохот, и Джозеф наконец сел в гробу, потирая рукой лоб и непонимающе смотря на происходящее. Он даже слова произнести не успел, как Патриция, до сего момента певшая с закрытыми глазами, огрела его ритуальной костью по голове, не рассмотрев самого “духа”: — Фиона, быстро дай мне крест, пока я его оглушила! Что-то пошло не так! Жрица лежала на полу ничком, а фотограф, почувствовав острую боль в теменной доле мозга, которая из-за пробуждения была многократно усилена, панически испугался вновь отключиться и пережить все то, что уже случилось, потому со злым выражением лица повернулся к чародейке: — Ой… — она отступила назад. — Что за чертовщина?.. Кто-то дернул за ручку запертой двери, тем самым еще больше напугав сидящих внутри. Патриция вздрогнула, а фотограф встрепенулся, хоть и был почти уверен в личности того, кого сейчас увидит. Чародейка решила, что они все же вызвали чей-то дух, и сейчас именно он стучится к ним, чтобы запугать, а потом ворвется и свершит возмездие за свой покой… Она на дрожащих ногах отперла замок, и каково же было ее удивление, когда там нарисовался всего-навсего маленький и весьма негневный в отличие от предполагаемого духа Эзоп, однако девушка довольно быстро сопоставила факты: — Ты?.. Карл, уже вернувшийся в нормальное состояние и успокоив своих внутренних демонов, заглянул за спину хозяйки комнаты и увидел сидящего в гробу фотографа, который вновь обрел яркие краски: глаза цвета водной глади, кожа человеческая приятная, трещин отличное отсутствие. Карл коротко вздохнул: — Я же вас просил не трогать гроб… Знакомый спокойный голос бальзамировщика будто током ударил Джозефа, потому он вскочил и хотел, сам не зная почему, кинуться к бальзамировщику, но споткнулся о чашу, кою не удержала напуганная до обморока жрица, и растянулся вдоль комнаты буквально к ногам Эзопа. — Прости нас, конечно, но откуда там взялся он? Чем вы там вообще занимаетесь? — Патриция не обратила внимания на графа, понимала, что в данной ситуации стоит мало того, что извиниться, так еще и в долг попроситься… Но поскольку быть в долгу у такой личности как Карл, она совершенно не желала, то предпочла наехать, отвлекая внимание от собственного преступления. — Секрет?.. — спустя пару нерешительных секунд, он все же подал Дезольнье руку, помогая встать. — Но, мне все равно нужно знать, почему вы взяли его без моего ведома… — Я не могу сказать тебе, у нас тоже есть свои секреты. Но могу тебя заверить, что от нашего дела было бы больше пользы для всех нас, чем от него, — она посмотрела на фотографа, на что он лишь страдальчески вздохнул. — Мое дело тоже много кому бы помогло, — Карл кивнул головой, подтверждая свои слова, и с легкой грустью посмотрел на Джозефа, кой был теперь не столь прекрасен. — Но в конце концов, оба наших обряда ничем не закончились. Могу я забрать свой гроб обратно? — Да, он же твой, забирай. И охотника забирай своего! В любом случае там было тело, и то, что мы хотели сделать не получилось бы… Ну же, Фио, просыпайся! — Патриция отошла и похлопала жрицу по лицу, чтобы та в чувство пришла, перестав обращать внимание на непрошенных гостей. Джозеф, слегка пошатываясь и потирая голову, на автомате пошел в комнату Карла, ничего не сказав и не спросив никакого разрешения. Что-то подсказывало, что только туда ему сейчас и нужно, словно неведомой силой он был маним. В голове его все смешалось. Эзоп направился за ним, понял, что помогать ему с переноской гроба ни чародейка, ни фотограф не собирались, поэтому решил, что придет за ним позже. Зайдя в слишком скромно обставленную комнату, аристократ встал как вкопанный, посмотрел на потолок. Глаза поголубели окончательно, теперь в них отражалась блестящая, но слегка припыленная люстра, заговорил: —Карл... Что я натворил? — у него в голове всплыло только одно яркое воспоминание о Луне. — Расскажи… Я ведь рехнулся, да? — Нет, ты просто почти умер и попросил меня позаботиться о твоем теле, — спокойно ответил бальзамировщик, пожав плечами. — Бред… Абсолютный бред. Я не могу умереть, уже пытался. Ни петля, ни здешний пруд, ни вывернутые органы, ни даже пуля в сердце не забрали моей души. — Тогда сегодня ты был определенно близок, даже все в Поместье всполошились. — Ну… И тогда в чем тогда проблема? Какого черта я еще здесь? Пожалуйста, не пользуйся моим беспамятством. — Спроси Джека, он там был. — А я спрашиваю не Джека, а тебя! — фотограф подошел, тряхнул парнишу за плечи, разозлился, хоть кричать и не хотел изначально. — Я же говорил... Ты почти умер и попросил, чтобы я тебе в этом помог… — Эзоп вздрогнул, избегал зрительного контакта до тех пор, пока настолько это Джозефа раздражать стало, что он схватил испуганного за подбородок, заставляя смотреть в собственные бездонные глаза. — Пожалуйста, хотя бы ты не ври мне… Я все очень смутно помню… — Раз ты смутно помнишь, значит ты должен понимать, что я совсем не вру… Я не должен врать, поэтому и не собирался даже… — Хорошо. Я верю. Тогда расскажу тебе то, что помню, а ты расскажешь другие подробности. Идет? Он все-таки унял свое буйство, хотя это было даже слишком быстро, выглядел сейчас как беременная женщина, у которой резкие перепады настроения и в любой момент может захотеться соленых огурцов. Эзоп кивнул и осторожно отодвинулся от Джозефа, чтобы дать себе больше пространства, сделал глубокий вдох. — А если тебе не понравится правда?.. — Тогда возможно с тобой что-то произойдет, — ему уже давно хотелось поскорее выяснить, что произошло. — Хорошо… Усмехнувшись из-за реакции бальзамировщика, его неосторожности и готовности сделать практически все, фотограф начал: — Я помню, что мы выпрыгнули из окна, потом пришел Орфеус, ты сказал ему что-то оскорбительное… Не помню что, но тебя он не тронул по какой-то причине, схватился за меня. Затем ворох мыслей о том, какая же… — Дезольнье сделал паузу и продолжил, — какой он плохой человек. Потом темнота, и, когда я открыл глаза, ты делал странные вещи, но я проигнорировал это… А дальше мне кто-то шепнул про три разных этапа… Я видел Луну… Большую яркую настоящую Луну… Но она причиняла мне боль, — он обнял себя руками, будто фантомное пламя из видения снова обожгло кожу, тему резко сменил. — Да почему у тебя так душно?! Открывал бы хоть окно, а? Граф, не дожидаясь ответа, сам распахнул ставни. Свежий воздух быстро сменял собой застоялый, а Эзоп закрыл лицо маской посильнее, чтобы хоть немного защититься от чистого воздуха, поежился, тоже приобняв себя за плечи, прикусил губу, вспоминая, что произошло в максимальных подробностях, которые, естественно, все выдать не решил. — После того, как ты отключился, отомстил Орфеусу и прибил его к земле, ты чуть не отсек мне голову, но внезапно расплакался. — Что?.. Карл, я… Да, это безусловно был я, — все его опасения оправдались. И действительно контроль был потерян, Джозефу не удалось совладать со своей темной личиной: как же повезло ему, что рука не опустилась. Граф неожиданно дал себе пощечину, что бальзамировщик посмотрел на него со странным выражением лица, смесью беспокойства и страха из-за его самоизбиения. — За что извиняться?.. Я тогда был не против. Джозеф, тебе не хватило удара мистера Орфеуса?.. — последний вопрос Карл задал осторожно, опасаясь, что фотограф выйдет из-под контроля вновь за напоминание о птице. — Да причем тут он?! Я чуть не убил тебя! Ты сам-то хоть осознаешь?! Не передерни меня, лежал бы ты сейчас с отрубленной башкой! И я бы не нашел себе покоя никогда… — А в чем проблема тогда?.. Смерть нужно принимать с радостью. — Так, стало быть, мое тебе признание в искренних чувствах не является причиной пожить подольше?.. Это были просто пустые слова для тебя? — А зачем ты связываешь вероятность смерти с желаниями людей? Если смерть приходит, то она не уйдет, как бы ты не хотел, поэтому важно принять свой вечный покой лишь с радостью, смирением и удовлетворением, — второй вопрос был проигнорирован. — Господи, какой же ты… Я даже не знаю, как тебя и обозвать правильно! Конечно, я связываю! Если у тебя есть ради чего или кого жить, то ты будешь цепляться за последнюю ниточку лишь бы подольше просуществовать рядом с любимым человеком, лишь бы достичь своей цели, лишь бы исполнить мечту или желание! Да, я умер, так и не достигнув желаемого… И это было отвратительно! Так что не смей. Не смей зарекаться о приятности кончины! Не тебе мне это доказывать! — Но, если человек умрет, он будет вечность находиться в покое и ничто его не тронет, разве это не лучшее о чем можно пожелать для себя и другого человека? В чем смысл жить, если ты не ощутишь этого идеального спокойствия?.. Была у нас такая семейная пара в совместном гробу, завораживающее зрелище… — Хорошо! Теперь представь, умрешь ты от моей руки, упадешь с крыши, утонешь, сгоришь — плевать! А потом ты просыпаешься в комнате, где никого нет. Письмо с красной печатью сообщает тебе худшую новость за всю твою жизнь… И отныне ты навеки заперт в одном месте и должен будешь участвовать в игре в роли охотника. И никакой больше смерти! Никакого покоя! Джозеф со злостью вонзил в пол лезвие и улыбнулся недобро: “Ладно, я понял, что тебе плевать. Ты не тот человек. Ты готов сдохнуть при любой возможности. Плюешь ты с высокой колокольни, что я всю свою вечную жизнь буду рвать по тебе волосы… И что ж… Кажется, ты сделал неверный выбор, Эзоп…” — Я говорю про вечный покой, а не про это Поместье. У тебя случай один на миллион, поэтому я не считаю то, что ты почувствовал настоящей смертью и старался помочь тебе в этом. — Не считал настоящей смертью? Тогда и я не буду считать твою посадку на стул настоящей смертью! Ты будешь давиться собственной кровью, пока я не удовлетворю свою потребность во владении оружием… И даже не думай сдаваться. Иначе… — на каждом слове фотограф подходил все ближе к бальзамировщику, резко схватил того за горло, сжимая все сильнее когтистой рукой, — я не ограничусь игрой. Эзоп схватил его за запястье, в жалкой попытке оттащить от себя, жадно хватал ртом воздух, пока сердце билось как бешеное, отдаваясь в висках барабанной дробью смерти уже второй раз за день. Он постарался попросить, чтобы его отпустили, но вместо этого только хрипел сильнее, отчего аристократ лишь хмыкнул и, не отпуская шеи, наклонился к уху и прошептал: — Как мне жаль, горько и плачевно от того, что ты сделал неверный выбор, Эзоп. Только помни, что наш спор все еще в силе, — лучезарно улыбнувшись и посмеиваясь, Джозеф все же отпустил бедного Карла, и, забрав шпагу, коя теперь навечно оставила дыру в паркете чужой комнаты, направился к выходу. — Даже не думай играть нечестно, моя маленькая серая мышка. Я ведь все узнаю. Бальзамировщик буквально сорвал с себя маску, склонился над полом и начал часто кашлять, так как нормально вдохнуть не получалось. Краснеющие следы с тонкими порезиками на концах от ногтей острых украшали шею Карла теперь на долгое время. На уходящего фотографа он взгляд не поднял, мысленно лишь ответил: "Неверный выбор сделал только ты. Для настоящего бальзамировщика всегда главной ценностью будет смерть”.